Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2008
* * *
Моя неотвратимая страна
любимых и отлюбленных навеки
глядит мне вслед из темного окна,
раскачивая медленные реки.
Невнятный день летит наискосок.
Поют, поднявши руки, логопеды.
И неопасно стукают в висок
уже не утешающие беды.
Поземка с крыш. Россия за холмом.
О, русская земля, несчастный Игорь!
К чему пытаться понимать умом
резон ее полупреступных игр?
Зачем прощаться, если нет судьбы —
есть Божьи полувнятные посулы,
штакетник отслужившей городьбы,
слова, до боли стиснувшие скулы?
* * *
Мне нужно, чтоб звала, мне нужно, чтоб кричала,
чтоб голосила вслед огромная страна,
чтоб снова мне судьбу по риске размечала,
меж пальцами текла, как волглая струна!
Мне нужен этот гам грачиного развала,
семи ее небес проем и разворот.
И чтобы к ней меня Татьяна ревновала,
рвала в клочки билет, кривила плачем рот.
Ушел мой стыдный век и отзвонили звоны.
Я сам себя забыл на торжищах земли,
где печень злым вином врачуют выпивоны,
с большого бодуна прожорливее тли.
* * *
   Александру Эбаноидзе
Так страшно мы с тобой сравнялись болью!
На “до” и “после” время разделя,
мы смотрим, как полузатертой молью
толкутся дни и ворошится тля.
Всего погодки по вчерашним датам,
зато родня по горю и беде,
мы вместе были молоды когда-то
и вот сошлись на общей борозде.
Нам нынче слово стало утешеньем,
и лишь оно нам щеки оботрет.
Гляди, как мне бесстыдным голошеньем
оно опять распяливает рот!
* * *
Спонсоры, мать вашу, доки, купцы, воротилы!
Где вы толпитесь, гремите об стол кулаком,
двери корежите — чтобы, как сено на вилы,
я бы вам кинул стихов моих встрепанный том!
Где вы гуляете, голуби, что же вас нету?
Жданки подъедены, корки засохли в дому.
Выпить чего-нибудь, граждане… как там — кларету…
Я по сезону и пакостней зелье приму.
Время топырится, лезет копною в ворота.
Сколько мне пялиться, в окнах стекло прогибать,
Савонаролою, этим скопцом криворотым,
век матершинить и с ним заодно погибать?
Ох, прогадаете, втрое протратитесь, жлобы!
Я ведь сегодня дешевый — покуда живой.
Завтра намылитесь — и до надсадной хворобы
вам торговаться придется с моею вдовой!
* * *
Большое сердце нужно для стихов.
К нему вприклад — хорошая дыхалка.
И нрав, как у бойцовских петухов.
А прочего мне попросту не жалко.
Гори, душа — соломенный запас!
Не вам со мной тягаться, спиногрызы!
Я в профиль жлоб и плакальщик анфас,
но знаю каждый номер антрепризы:
ни честь, ни лесть, ни возраст, ни родство
в ней никому не обещают форы.
Есть только слово — больше ничего.
Все прочее пустые разговоры.
В петлю? Валяй, а я потом умру,
изматерюсь в моем стыде и блуде…
Недаром в эту взрослую игру
играют лишь проверенные люди.
* * *
Не надо самому себе служить укором,
считать свои года и клясть свою судьбу…
Все сбудется без нас. Пойдет легко и тором.
И принесет с собой удачу на горбу.
Нас кто-нибудь найдет. Откроет по ошибке.
Заплачет над строкой в горячности любви.
Подарит за труды невиданные штрипки
и что-нибудь еще — чего ни назови…
Все будет, балагур, читатель-недотепа —
хватает на земле бессмысленных удач!
Вон солят огурцы, и запахом укропа
так остро ноздри жжет, что хоть от счастья плачь!
* * *
Пусть плачут те, кому настали сроки —
мои прошли, я отбыл время слез.
Мне нынче возраст осушает щеки,
суставы ломит остеопороз.
Ну, что теперь? Какие наши планы?
Какого роста дождики пойдут?
По небесам летят азропланы,
крылами машут…Страшно — упадут.
Костист горбом и жив приманкой слова,
да шевеленьем пота в волосах,
я занят жизнью и не жду иного,
и не читаю стрелки на часах.
Легла на губы осень влажной пленкой.
Глядится сверху воспаленный глаз.
Кто там стоит за розовой филенкой?
Творец, забудь — сегодня не до нас…
Городок
В этом городе долгостроителей,
начинающих вечно с нуля,
я был самым счастливым из жителей,
ибо жил, никого не хуля.
Что-то было, чего-то там не было…
Иногда выпадал дефицит.
Но светила мне тихая небула.
Уважал меня местный тацит.
Помню осеней долгие слякоти,
небывалых размеров луну.
Мерзлых яблок блаженные мякоти,
да какую-то песню одну.
Я ее напевал и насвистывал,
и еще никого не любил.
Ах, каким молодым и неистовым
я когда-то в том городе был!
* * *
Как будем жить, хорошие мои,
подельники по времени и месту,
самарские глухие соловьи,
вернувшиеся к старому насесту?
Когда в моем проклятом далеке,
из-за куска ломаясь в пояснице,
услышу вас — мне влага по щеке,
и полсудьбы повиснет на реснице…
В один конец нам выписан билет.
Но жизнь с ее опасной красотою
мне скулы жжет поверх казенных лет.
И я, выходит, в ней чего-то стою.
Гремят часы и норов мой грошов…
Но жив — живи, и задыхайся словом!
И до скрипения натянут шов
на времени, по-прежнему багровом…
* * *
В мелкой ревности сердца не тратя,
я тебя буду так ревновать,
что ни мавр и ни маврины братья
не сумеют меня оторвать
от твоей бледно-синей накидки
и твоих ослепительных плеч!
Пусть их глушат спиртные напитки
и коверкают русскую речь —
я, в моей незначительной куртке
и не в самых достойных штанах,
знаю лучше, чем пришлые турки,
сколь опасен я в отчих стенах!
Я такое тут нынче устрою,
я такой тут базар учиню,
что и греки, сперевшие Трою,
захиреют при мне на корню.
Ой, рассыпятся битым горохом,
без подштанников прыснут в бега,
если я подниму этот грохот
на окрестных двенадцати га!
* * *
Взглянуть в окно и закричать: — Июль! —
как–будто встретил близких, но забытых.
Пчела взяток сложила в общий куль.
Собаки спят на тротуарных плитах.
Нас где-то ждут, но это не беда:
все спишется на время и погоду.
Июль, июль, как в лучшие года!
И скоро август будет нам в угоду.
Ах, прелесть гощеванья на земле!
Все время умиляешься чему-то,
хоть при моем суровом ремесле
держать себя приличествует круто.
И говорить, гнуся: “Опять дожди…
И эти насекомые на травах…” —
А сердце кувыркается в груди
и посылает к черту всех гнусавых.
Кося на мир очесами бровей,
я твердо знаю — вы уж мне поверьте! —
что мне мои восторги здоровей.
Пользительнее мне
до самой смерти.
* * *
Я был плохой отец и никудышний муж —
ловец осенних мух и времени сожитель.
Я мало что умел, в науках был не дюж.
А прочие грехи вы сами доскажите…
Зато я видел мир, как пьяная пчела:
слегка наискосок, но помня про детали.
В нем плавали стволы, черемуха цвела,
и праздные тела по воздуху летали.
Когда меня Господь поставит на весы
и скажет: — Русаков, ты был беспутным мужем! —
то я отвечу: — Да, среди твоей красы
я часто нарушал, но был кому-то нужен.
Сочти мои грехи, суди меня по ним.
Но вон опять, Творец, в Твоем саду зеленом
хохочет на бегу задастый херувим,
и ангелы летят с немыслимым наклоном…
* * *
Вином и стружкой пахнет лес в разоре,
как будто кто-то здесь, вдали от дел,
столярничал, фуганил, безнадзорен…
Потом ушел, назад не поглядел.
Творец, не Ты? Там не Твоя настойка
проела грунт, вздувает пузыри?
Природы перештопанная “тройка”
поизносилась, что ни говори…
А не беда: творение циклично.
Все воротится с полою водой.
Ты нас найдешь — меня, возможно, лично.
И стану я повторно-молодой.
И заведу опять про лес в разоре,
о нестерпимом счастье бытия,
о том, что жить — такое злое горе…
Про то, что знаем только Ты да я.
* * *
Верхний ветер гуляет над садом
так просторно, что полы летят.
А собаки то лают с надсадом,
то вцепиться в полотна хотят.
Я задался законным вопросом:
— Что им ветер? Зачем эта страсть? —
Вон щенок с дермантиновым носом
за газетой гоняется всласть…
Нет, не знаю! Признаться, в твореньи
столько тайн, что всего не обнять.
И при самом внимательном зреньи
ничего в бытии не понять.
Тут потребна особая хватка,
знанье, мера, и вес, и ранжир…
Или просто любить без остатка
этот странно придуманный мир.