Повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2007
И мы коснулись неба и нашли, что оно наполнено стражами могучими и светочами
Коран. Сура 72. 8. 8.
Глава первая
В одном юго-восточном городе нашей республики (юго-восточный район — это там, где почти всегда тепло, и зимой, и летом, и где на горных склонах растут дикий урюк и яблоки) жил доктор тридцати трех лет, педиатр, то есть детский врач. У него была семья: жена, двое детей — мальчик и девочка. Жили они в небольшом домике почти на окраине города. Дети ходили в школу. Доктор имел собственный автомобиль (если старенький “Москвич” можно считать автомобилем), хотя машину водила жена. Сам доктор не любил возиться с машиной, вообще не любил техники. Брился он безопасной бритвой и пользовался спичками, а не зажигалкой. Доктор курил, довольно-таки много. Пил он мало, только тогда, когда чувствовал, что вот пришел час и надо выпить. Бывало это раз в две недели. При этом доктор никогда не напивался. Врезать до поросячьего визга не любил. Это был обыкновенный, среднего достатка гражданин нашей страны. В меру трудолюбивый, в меру любящий жену и родину, очень любящий своих детей. В общем — среднестатистический человек, один из миллионов граждан нашей бедной страны, затурканной другими, более развитыми цивилизациями.
Между цивилизациями, то есть между нашими странами1 и другими государствами, с давних времен велось соперничество по части того, кто и когда предоставит своим народам больше возможностей и свобод для счастливой жизни. В других странах, и даже в империях, полагали, что, чем богаче человек, тем совершеннее общество. Из-за этого у них получалось так, что небольшая часть населения жила очень богато, имела или могла иметь по несколько автомобилей, в то время как у большинства не было денег и на один, а у некоторых — даже на покупку проездного билета в общественном транспорте.
В нашей же стране считалось, что детский врач Енисей Гумеров живет в достатке, хотя, кроме того самого ярко-красного “Москвича”, доставшегося ему по наследству от отца, у него ничего не было, да и тот он был готов при разделе имущества уступить кому-нибудь из сестер. Но тут вмешалась жена, сказала, что Енисей мужчина и именно мужчине должен перейти автомобиль уважаемого нашего папы. Сестрам нечего было возразить, и вот теперь жена, выучившись на курсах, возила дорогого своего мужа на работу. Сама она служила медсестрой в той же детской поликлинике, что и он.
Поскольку в смысле равенства наши страны были когда-то гораздо совершеннее, чем все остальные, то люди у нас оказались примерно одинаково бедны. У некоторых, правда, были не только “Москвичи”, “Волги”, “Жигули”, а даже японские “Тойоты”, немецкие “Мерседесы” и американские “Форды”. Главный врач, начальник Енисея, ездил и вовсе на немецком “Порше”. Но одного автомобиля на семью считалось уже достаточно. На семью также полагалась одна квартира или частный дом, один телевизор, один холодильник, один мотоцикл с коляской или без. Редко кому удавалось иметь это все при жизни и сразу, но некоторым удавалось. Где-то кто-то строил шикарные особняки, выкупал заводы и фабрики, богател, как мог, но к нашему повествованию это никакого отношения не имеет.
Если вы живете в одной из наших стран, то все, о чем я здесь пишу, вам будет понятно. Если не живете, значит, вы иностранец и многое в этом повествовании останется для вас загадкой. То есть вы почувствуете, что в той или иной фразе скрыт какой-то другой, глубинный, причем с юморком или ехидцей, смысл. Но какой именно, так и не поймете.
Но если вы не иностранец и, слава богу, не китайский или американский шпион, а обыкновенный наш родной легковерный читатель, директор сельской школы, например, тогда вам все всегда будет ясно в нашей небольшой повести. Начинается же она вот с чего.
Однажды вечером доктор спал на диване, прикрывшись газетой “Советский спорт”, которая все реже стала попадаться ему в киоске, когда за окном раздался выстрел. Жена доктора, Дарига, сидела в кресле напротив, уютненько поджав под себя ноги, и штопала детскую одежду. Перед сном доктор плотно поужинал. Видимо, ему приснилось что-то тревожное, потому-то он и вскочил с криком: “Кто стрелял?!” Испуг доктора был так силен, что он совершил довольно-таки высокий прыжок и оказался стоящим на кровати, находившейся у стены под прямым углом к дивану, как это бывает в тесных квартирах, где мебель расставляют не для красоты интерьера, а чтобы как-нибудь распихать.
Удивленная женщина осторожно, чтобы не потерять иголку, отложила в сторону шитье и обратила взор свой на взъерошенного мужа.
— Не знаю, кто стрелял, — сказала она. — Ты чего кричишь? Чеченцы или турки, наверное, стреляли. Может, у соседей сын родился.
На окраине города, где они жили, обитали многочисленные семьи турок-месхетинцев, ингушей и чеченцев, которые не забыли еще своих горских обычаев и иногда стреляли в воздух из ружей во время свадеб и в честь рождения сыновей.
— А-а! — выдохнул Енисей. — Айя! А-а! — Тут он вроде наконец вошел в разум, опустил руки и слез с разворошенной кровати. — Тьфу, черт! — ругнулся он про себя, вспоминая обстоятельства своего нелепого пробуждения. Потом потянулся поцеловать жену. Она сочувственно подставила щечку. Енисей хотел было приобнять ее, но тут раздался звонок в дверь. Дарига, оставив шитье в кресле, пошла открывать, с кем-то там, у двери, поговорила и вернулась через несколько минут с телеграммой в руке. Протянула ее мужу, снова взялась за рукоделие, предоставив ему первому возобновить разговор.
Енисей долго вчитывался в телеграмму и не мог понять ее смысла. Бледные прыгающие буквы на синем бланке кое-как сложились во фразу: “Выжежай немедленно! Мама тяжело больна!”. Именно так: “Выжежай”. Енисей наконец догадался, что это значит “Выезжай!” или “Вылетай!”
Поскольку жена молчала, занятая дочуркиной рубашкой, Енисей ушел в спальню, быстро переоделся, потом побрился, умылся и вскоре уже стоял в прихожей в сером осеннем пальто, с черным дипломатом, набитым всякой необходимой в дороге всячиной.
— Опять уезжаешь? — спросила жена.
— Да, уезжаю! — ответил он.
— Позвони завтра! — попросила жена.
— Позвоню! — пообещал он.
— Хоть бы все обошлось и на этот раз! — почему-то обиженно сказала жена.
— Да, а то мотайся каждый раз туда-обратно, как будто мне больше делать нечего! — тоже слегка обиженно согласился Енисей.
— Ну, иди! Может, успеешь на вечерний рейс!
— Да, я пошел! — сказал Енисей и сделал движение, будто собирался и впрямь распахнуть дверь и исчезнуть в осенней ночи. Разговор, который только что состоялся между ними, повторялся регулярно два-три раза в году, когда престарелая мать Енисея заболевала и все ее дети, сватья и кумовья начинали беспокойно обзванивать и забрасывать друг друга телеграммами.
— Кто же все-таки стрелял? Как ты думаешь? — спросил неожиданно Енисей.
— Да никто не стрелял! Это тебе приснилось! — постаралась успокоить его жена. — А напугался-то как! Уж-жас! Аж подпрыгнул! Глупенький ты мой! — Дарига приблизилась к мужу, прижалась щекой к его холодной щеке. Левой рукой обняла за шею, а правой потянула из руки Енисея дипломат. — Успеешь! — шепнула она, после чего они (Енисей, как был, в верхней одежде) скрылись в спальне, плотно притворив за собой дверь, чтобы их не застали дети.
Через два с половиной часа Енисей сидел в салоне Ту-154, летевшего на север республики. Кондиционеры мощно загудели, и когда самолет набрал высоту, в салоне стало прохладно. Енисей привычно спал в кресле. Снилось ему, что он наконец-то завел любовницу, а любовницей его стала одинокая врач-стоматолог Люся, к которой он подъезжал несколько раз и всегда получал отказ. Во сне она не отказала ему, и он провел у нее оба выходных дня. И тут Люся якобы говорит — совсем как жена: “Чего валяешься на диване целыми днями, сходил бы мусор вынес, а заодно и бутылки бы сдал. Вон сколько мы их с тобой выпили”. И хихикнула. Жила Люся в соседнем дворе, и Енисей пошел сдавать бутылки, а на обратном пути по привычке оказался на крыльце собственного дома нос к носу с собственной женой. Так и стоял с пустым ведром и сеткой от бутылок, в тапках на босу ногу на родном крыльце и таращил глаза на свою Даригу…
Тут он проснулся. Вздохнул с облегчением. То ли от пугающего сознания того, над какой бездной несла его стальная машина, то ли от другой какой тревоги, но больше уснуть Енисей не смог. “Приснится же такое — сплошной семейный
Фрейд”, — подумал он и, глянув в иллюминатор, похолодел от ужаса: над самым крылом, угрожая вот-вот его коснуться, висела… “летающая тарелка”.
Чтобы очнуться окончательно от дурного сна, Енисей ущипнул себя за левую руку. Руке стало больно, но летающая тарелка не исчезла. Енисей хотел было закричать, но передумал. Не хватало ему поднять панику. “НЛО исчезнет, а я в дураках останусь!” — подумал он. Тем более что остальные пассажиры спокойно спали или читали, никто, кроме доктора, не обращал внимания на объект за иллюминатором. Енисей хотел позвать стюардессу, но и этого не стал делать. Вдруг то, что он видит, — галлюцинация. Интересно, видят ли объект пилоты? Но даже если это не галлюцинация, а реальность, что люди могут сделать с “летающей тарелкой”? Поймать ее, как известно, невозможно и на земле. Тем более — здесь, в воздухе, на высоте почти десяти тысяч метров.
Доктор стал рассматривать диковинный летательный аппарат, пытаясь разобраться в его конструкции. Но это ему не удалось. “Летающая тарелка” чуть подпрыгнула, потом плавно опустилась на крыло самолета. Енисей услышал сухой металлический треск, с каким ломаются при ушибах человеческие кости, а затем увидел, как вспыхнуло пламя, охватившее левое крыло Ту-154. Самолет сильно тряхнуло, дрожь прошла по всему его большому дюралюминиевому телу. Стюардесса, выскочив из-за перегородки, помчалась по проходу между креслами и исчезла в пилотской кабине. И тут же самолет резко пошел вниз — начал падать, решил Енисей: сидящим внутри кажется, что машина приземляется, на самом же деле Ту-154 уже неуправляем.
У Енисея заложило уши. Он перестал что-либо понимать. “Летающая тарелка” в иллюминаторе исчезла. Видимо, сделала свое подлое дело — и дала деру. Люди в салоне кричали, кое-кто плакал. Падение было стремительным. Что-то взорвалось перед глазами Енисея, отчего у него помутилось сознание. Последнее, что он почувствовал, это как какая-то сила выдавила его из кресла и куда-то швырнула…
Очнувшись, он увидел себя в том же кресле. Ту-154 ужасно трясло, двигатели дико гудели, и Енисей понял, что самолет идет на посадку. Но вот шум стих, лайнер плавно покатился по бетонному покрытию, люди вокруг зашевелились. Послышался микрофонный голос стюардессы: “Уважаемые пассажиры! По техническим причинам наш самолет совершил посадку в аэропорту города Сарыозек. Просим вас сохранять спокойствие. Командир корабля и экипаж приносят вам свои извинения. А сейчас приглашаем вас пройти в здание аэропорта. О продолжении рейса вам сообщат дополнительно. Не забывайте в салоне личные вещи”.
Люди возмущенно загалдели, но делать было нечего. Вместе со всеми спустившись по трапу, Енисей увидел, что “здание аэропорта” представляет собой небольшой двухэтажный кирпичный дом, построенный, наверное, еще в первые годы освоения целины. Пассажиры послушно потянулись к этому невзрачному сооружению — ничего другого им жизнь в настоящий момент не предлагала. После того как в помещение аэровокзала вошло сто с лишним пассажиров, там сразу стало шумно и тесно. Енисей кое-как пристроился у двери с надписью “Буфет”, который, естественно, оказался закрыт в такое время суток, и приготовился терпеливо ждать. Через пятнадцать минут диктор объявил, что их рейс задерживается на двенадцать часов! Енисей так же покорно выслушал сообщение служащего коварного аэропорта и стал думать: что делать? От Сарыозека до родного города шесть часов езды на поезде. Двенадцать минус шесть будет шесть. Если сейчас добраться до железнодорожного вокзала и там сесть на первый же поезд, идущий на север, можно выиграть три-четыре часа.
Доктор протолкался через толпу возмущенных и растерянных пассажиров и вышел на воздух. На стоянке такси маячила всего одна машина. Но как только он подошел к ней, она тронулась.
— Стой! — забарабанил в окно вконец разозленный детский врач.
— Чего тебе? — недружелюбно спросил водитель, не останавливаясь, машина медленно продолжала двигаться. Енисей, шагая рядом с окошком шофера, попросил:
— Подвези до вокзала!
— Мне в другую сторону! — нагло ответил водитель.
— Так подвези хотя бы до первой автобусной остановки в городе! — прокричал доктор.
— Ладно, — вдруг сжалился водитель и остановил “Волгу”. Енисей торопливо обогнул машину сзади и запрыгнул на сиденье.
Подлый таксист так и не довез Енисея до вокзала, как тот его ни уговаривал. Только сообщил, что туда идет автобус № 31, и, взяв с него сто тенге, высадил на первой же остановке. Так ранним октябрьским утром остался Енисей с черным дипломатом в руках, в легком демисезонном пальто, на автобусной остановке неведомого маршрута № 31 на окраине совершенно незнакомого города. Собственно, это было еще и не утро, а все та же ночь, седьмой ее час. Ночь, которая началась для него с внезапного пробуждения и телеграммы о болезни матери.
Глава вторая
Еще зимой предыдущего года Пайснер построил самолет. На чертежи его он наткнулся в одном из номеров журнала “Техника — молодежи”. Найти материалы было нетрудно. Рядом с механическими мастерскими валялось множество разного алюминиевого и железного лома. Всю осень и зиму Пайснер мастерил. Соорудил крылья, широкие, как у дельтаплана. Носовая часть получилась — как у планера. Строгал, паял, гремел жестью, допоздна задерживаясь в мастерской. Наконец пристроил к своей конструкции, напоминавшей разбегающуюся птицу, мощный мотоциклетный мотор, и самолет был готов. Мужики балдели, глядя на диковинный аппарат, а Пайснер предлагал поспорить, что весной очень даже свободно пролетит на нем над селом и вообще будет летать в соседний аул к родственникам.
Работу он закончил в середине марта. Позвонил своему другу Асану в райцентр. Тот приехал в пятницу, как обычно. Они выкатили машину из сарая и провели, держа за крылья, через село к околице, откуда начиналась ровная полукилометровая асфальтированная дорога до тока. На всем пути до импровизированной взлетной полосы Пайснера и Асана сопровождали сельские мальчишки. Было и несколько взрослых: две-три женщины, да те самые мужики, слесари мехмастерской, на глазах которых Пайснер вытачивал детали аппарата. После того как самолет тщательно установили на дороге, Пайснер сел в пилотское кресло, включил зажигание, тронул рычаги и проехал весь путь до самого тока, то увеличивая скорость, то притормаживая. Двигатель без глушителей ревел нещадно. В конце асфальтированной дорожки Пайснер развернул машину, выровнял ее, словно примеряясь, а потом, раскочегарив мотор до максимальных оборотов, рванул вперед. Самолет вздрогнул, как застоявшийся конь, и, скрипя, подергивая белыми, из тонкого пластика крыльями, с бешеной скоростью помчался прямо на мальчишек и взрослых, словно сказочный крылатый конь тулпар-пегас, собиравшийся их растоптать. Толпа, в которой был и Асан, с особой тревогой наблюдавший за маневрами друга, разбежалась. Самолет просвистел мимо. Там, где асфальт заканчивался, переходя в обыкновенную грунтовую дорогу, Пайснер рванул рычаг на себя — и машина, дернувшись, оторвалась от земли и пошла над ней на высоте сначала трех-четырех, потом пяти, шести, семи метров… Пайснер, вцепившись в рычаги, бледный от радости и страха, упрямо вел свою “летающую крепость” над степной дорогой. Ветер бил в лицо, от летящего навстречу морозного воздуха стало больно глазам. Пайснер, сам не ожидавший, что взлет удастся, не позаботился об очках.
Он полетал над окраиной села, попробовал правый и левый повороты. С аппаратом все было в порядке. Пайснер — сельский механик — построил и испытал собственный самолет! Полетав еще немножко, он повернул обратно. При приземлении сказался недостаток летнего опыта — машина с треском клюнула носом, едва не развалившись.
Мальчишки, все время полета кричавшие: “Летит! Летит! Самолет! Самолет!”, не сводили с Пайснера восхищенных глаз. Мужики хлопали пилота по плечу, некоторые, не скрывая восторга, восклицали: “Ну, ты дал! Молодец! Знай наших!” Самолет завели обратно в сарай, до новых полетов.
Вечером в доме Пайснера собрались самые близкие его товарищи. Было много выпито и много говорено. Никто из односельчан не сомневался, что их механик — гений. Вновь испытывали аппарат в воскресенье, на льду степной речушки Чаглинки, протекающей рядом с селом. Но в тот день им не повезло. При огромном стечении народа — к месту взлета собрались жители трех соседних сел — Пайснер поднял машину в воздух. Дул резкий порывистый ветер, обычный для здешних мест в любое время года. Во время одного из поворотов он ударил под широкое и легкое крыло аппарата, и тот с высоты шести метров, перевернувшись, упал в сугроб неподалеку от берега.
Пилот остался цел, ничего не сломал, не вывихнул, но сильно ушиб ногу. Крылья смялись, погнулись алюминиевые стойки фюзеляжа. Всем миром притащили машину с незадачливым пилотом домой. Асан, приехавший специально на выходные помочь в испытаниях, шутливо успокаивал товарища.
Вечером он собрался домой на красноармейском автобусе. Выйдя к окраине села, прошел по рыхлому снегу до речки, перешел ее по льду и тут же увидел на горизонте автобус. “Ура!” — мысленно воскликнул он и побежал к шоссе. Проваливаясь по колено в снег, перепрыгивая через колючую проволоку вражеских бастионов, с автоматом в руках, он бежал автобусу на перехват. Противотанковые гранаты колотили по бокам, дышать через противогаз было трудно, но он бежал, петляя, как заяц, под частым автоматно-пулеметным огнем. Автобус ехал быстро, но Асан несся быстрее. До шоссе оставалось метров тридцать, когда автобус проскочил мимо и стал уходить. “Ну, водитель, погодь!” — пригрозил Асан про себя, и тот, видимо, реагируя на ропот пассажиров, остановил машину. Продолжая бежать к автобусу, Асан перекинул автомат с правого плеча в левую руку и передернул затвор. До автобуса оставалось метров пять, и тут, угодив ногой в яму, Асан шлепнулся и зарылся в рыхлый снег руками и лицом. Стыд-то какой, батюшки! Так хорошо преодолел все препятствия, миновал все вражеские ловушки — и перед самыми окопами противника получил не смертельное, но обидное ранение. На виду у всего автобуса он поднялся и бодрой трусцой вбежал в распахнутую дверь. Водитель закрыл ее, и машина помчалась вперед. Пошел снег, крупный, как звезды. Снежинки разбивались о лобовое стекло, звездолет мчался сквозь белую космическую пыль, рассекая ее носовой частью. Асан снял противогаз, отдышался от бешеного рывка по весенним сугробам. Разве это не везение — успеть на вечерний, как оказалось, дополнительный автобус из Красноармейска!
Когда заснеженный автобус доехал до Кокчетава, уже стемнело. Асан пересел на внутригородской маршрут номер 12. Среди знакомых и незнакомых людей в салоне он разглядел Саньку Жалевича, с которым не виделся лет пять. Поговорили. Оказалось: Санька работал на железной дороге, много пил, потому что — алкаш.
— На нейтринной основе наши тела, — сказал он. — В жилах наших вермут, в глазах — счастье, в мышцах — дряблость. Нейтрино — самая неуловимая из элементарных частиц. А может, нейтрино — это мысль? Например, в тундре говорят: “Посмотришь — и сразу там”. Что ты знаешь про виртуальное пространство? Ничего! И я ничего не знаю про виртуальное пространство и время. А как же нам теперь жить? Время, затраченное на реализацию задуманного в течение жизни, — ничто в масштабах Вселенной и бесконечности. Мы же, например, смертны в пространстве и вечны во времени. Всякая попытка человека обуздать природу — это стремление вырваться, покорить пространство.
— Что ты городишь! Еще никому не удавалось изнасиловать природу!
Так они поговорили с Санькой Жалевичем. На своей остановке Асан вышел из автобуса и направился домой. Бабушка была дома и смотрела бокс. Показывали матч боксеров США и Кубы. Два темнокожих парня колотили друг друга по плечам и мозгам. Кубинец побил американца. Куба — Коммунизм У Берегов Америки. Асан поужинал, посмотрел вместе с бабушкой матч. По окончании трансляции сел за свой письменный стол писать стихи. Через час он спал, уронив голову на черновики…
Ему снилось: бежит он с полной боевой выкладкой по сырым сугробам наперерез летящему, как белая птица, большому многооконному автобусу. Бежит и падает, злится и глотает слезы. Автобус ускользает, уходит. Но пространство остановило автобус. Асан настиг его. Время летело, как белая птица, как автобус по шоссе.
Просторы расширяющейся Вселенной — постоянно укрупняющийся масштаб. В детстве мир — степь за селом, речка, голубенькая сопка на горизонте. А что там, дальше? Дальше, оказывается, два-три села и город. Степь летом желто-зеленая, зимой — белая-белая. Белая сова сидела на телеграфном столбе. Провода в инее, пушистые, как белые шерстяные нити. Белые изоляторы, белый в инее звенящий телеграфный столб, а на его макушке — белая полярная сова. Гигантское, невероятное расстояние преодолевает, точнее, пролетает, проносится мгновенно, за одну секунду луч света. От звезды до звезды он летит годы и годы. Десятки лет. Сотни. Миллионы.
Мысль человека мгновенно преодолевает эти расстояния. Но световые годы — это не годы, прожитые на Земле, среди родных и близких. Световые годы — это годы вне времени. Годы, оседлавшие луч света. Проведенные в пустоте, где вокруг — Ничто, и только твой корабль, металлическая скорлупа, имеющая массу, но потерявшая вес. Зеркала ловят фотоны, как некогда каравеллы парусами ловили ветер. Корабль первых десятилетий полетов за пределами солнечного тяготения, полетов к далеким звездам.
Асан проснулся. Звенел телефон. Это был Пайснер.
— Привет, старик. В десять часов жду тебя на пятнадцатом разъезде. Я придумал новый аппарат.
Начнем строить. Как понял?
— Принято! — ответил Асан. — А самолет твой как? Доделывать не будешь?
— Самолету крышка! Вчера меня вызвали в акимат и запретили летать. Сказали, что могу убиться сам и других покалечить. Самолет придется разобрать. Все равно он был пробной моделью. Эй, ты меня слышишь? Чего молчишь?
— Думаю.
— Кончай думать! Приезжай ко мне, я тебе расскажу об идее новой машины! Ахнешь, как здорово и как просто. Начнем ее делать. Как понял?
— Хорошо! — согласился Асан. — Оттарабаню уроки — и приеду, после обеда.
“Германская твоя рожа, камрад Пайснер! — ругался про себя Асан. — Самолет построил. Тоже мне, понимаешь, Пайснервульф! А кто там у них в селе аким? Кенес Кокушев, кажется. Наш дальний родственничек. Какой предусмотрительный. Летать запрещает. И вправду, зачем радиотехнику летать?” Семью годами раньше, на втором или третьем курсе, Пайснер бросил мехмат университета. Отец его был простым механизатором и с детства приучил сына чувствовать железо, механизмы, моторы руками, на ощупь. В селе Раздольное, где они жили, не было им равных в токарном и слесарном деле. В голове у Пайснера всегда роилось множество идей. Преподаватели знали, что в будущем из него получится хороший инженер-механик, и закрывали глаза на его успеваемость. Например, экзамены по физике он сдавал на отлично без подготовки, брал билет в руки — и уже готов был отвечать. В то же время по начертательной геометрии имел массу задолженностей. С первого курса за ним тянулись хвосты по этому предмету. Это было тем более странно, что любую фигуру он чертил карандашом от руки безошибочно. Асан много раз проверял с циркулем и линейкой и ни разу не нашел ни малейшей погрешности. Может, дело было в преподавателе этой самой начертательной геометрии, который терпеть не мог Пайснера за то, что его не надо было ничему учить? Пайснер, казалось, все знания получил еще при рождении.
Тем не менее он сам однажды не вернулся в университет с очередных каникул, остался токарем в мехмастерской. Горя не знали шоферы и механизаторы при таком ремонтнике. Он умел и знал все, что касалось механизмов, — усовершенствовал жатки для комбайнов, на слух определял неисправность в двигателях автомобилей. Высшего образования тем не менее он не получил, не пожелав восстановиться в университете ни очно, ни заочно. Сейчас он числился радиотехником в районной диспетчерской службе, так как решил освоить радиодело, радиотехнику и все остальное, что касалось связи. Но уже неотвратимо надвинулись времена нивелировки личности, разрушились и разорились совхозы, возникали фермерские хозяйства, но денег ни на что не хватало.
Асан и Пайснер были друзьями детства, жили когда-то рядом, в одном классе учились. Асан в свое время окончил филологический факультет и работал в райцентре, в Красном Яре, школьным учителем. Два села — Раздольное, где жил Пайснер, и Красный Яр, где в доме у бабушки жил Асан, — находились в шестнадцати километрах друг от друга. “Что за сумасшедшая идея пришла в голову Пайснеру на этот раз? — думал Асан по дороге на работу. — Впрочем, скоро лето, впереди выпускные экзамены, а затем учительские два с половиной месяца отпуска. Времени навалом, можно многое успеть сделать!”
Глава третья
Город просыпается быстро. Стоит только времени приблизиться к шести часам утра, как тут же начинают по гулким улицам с шумом и скрежетом носиться троллейбусы, с визгом тормозят у остановок автобусы-экспрессы. Сонные пассажиры еще пытаются немного вздремнуть в мягком кресле, но безжалостный водитель гонит по пустынным улицам так, что на перекрестках, когда он резко тормозит, людей подбрасывает, трясет, голова, которой в этот момент нужен лишь покой, то падает на грудь, то запрокидывается на спинку кресла. Хмурые люди выходят на своих остановках, спешат к рабочим местам. При электрическом свете на лицах отчетливо проступают следы минувшей ночи. Утренняя зевота то и дело сводит рты. Но тут какой-нибудь начальник или бригадир что-то кричит, приказывая что-то куда-то нести, что-то к чему-то приваривать, припаивать, что-то из чего-то вырезать, куда-то приклеивать, чтобы завтра отклеить и приклеить на другое место. Одним словом, начинается будничная работа, поглощающая человека без остатка, до самого вечера властвующая над его душой.
Енисей шел по чужому утреннему городу, мысленно представляя, что сейчас творится за этими серыми гигантскими стенами фабрик, заводов и комбинатов. Это была рабочая окраина. Необходимый ему автобус № 31 так и не появился на остановке, даже не проехал мимо, как бывает, когда водитель под предлогом заправки спешит утром куда-нибудь, куда ему лично очень надо.
Прождав более получаса, Енисей вместе с другими опаздывающими на работу несостоявшимися пассажирами двинулся пешком к центру города. Очень редко мелькали в свете фонарей такси. Мужчины и женщины толпились у телефонов-автоматов, чтобы предупредить начальство о своем невольном опоздании. Серый, пропитанный бензиновыми парами снег хрустел под ногами. Енисей шел по тротуару мимо высоких зимних деревьев, на ветках которых еще висели желтые и красные, давно мертвые листья. Южные деревья не успели их сбросить, как выпал снег, и холод сковал их, заморозил.
Тревога незаметно все сильнее и сильнее проникала в слабую душу Енисея, наполняя ее то ли страхом, то ли чем-то иным, необъяснимым, покусывающим нервы. Автобусы по-прежнему не ходили, хотя уже был восьмой час. Скоро выглянет из-за восточных гор солнце, осветит этот тусклый и призрачный, с множеством теней и загадок мир и, может быть, внесет ясность.
Народу на тротуарах прибывало. Это к работникам ранних служб стали прибавляться служащие учреждений, в которых рабочий день начинается с девяти. Некоторые растерянно вели за руки детей — в садики. Автобусов все еще не было. Заметно посветлело. Частные машины иногда подбирали голосующих. Енисей шел, вспоминая пережитую ночь и не понимая ее смысла до конца. Он чувствовал: случилось что-то необычное. Но что именно? И какое отношение к тому, что произошло, имеет он, Енисей, едущий к больной матери? Что его ждет?
Иногда мелькали в памяти картинки из детства, когда вот так же зимними утрами он с ранцем за спиной, в пальто и меховой шапке, в толстых подшитых валенках, в теплых рукавицах, связанных матерью, брел по темным улицам родного северного, не чета этому, города. Там, в Кокчетаве, зимой морозы стояли лютые, с сильным порывистым ветром. А идти до школы надо было несколько кварталов.
Енисей учился в казахской школе, где учителями работали жены местных начальников, властные и требовательные, строгие, как принято говорить среди учащихся. Сейчас школа другая. Плохая нынче школа. Енисей стал думать об учителях своих детей. Валерия Анатольевна, например, учительница старшей дочери, брала мелкие взятки от родителей по праздникам и без праздников, просто так. А не дашь такую взяточку, духи там какие-нибудь или дефицитную книгу, — твой ребенок никогда не станет отличником, будь он семи пядей во лбу, необычайно талантлив и способен к наукам.
Талант, даже гениальность — к этому многих уже приучила сама жизнь — хороши, когда за них есть кому заступиться. Если сын, допустим, акима — главы города — родился со способностями в какой-нибудь области знаний, скажем, в математике, ему уготована дорожка не в простой вуз, а в университет международной экономики или, если пожелает, в любой заграничный. До самой докторской степени такому — зеленая улица. А если это сын рабочего-наладчика, то, пусть он даже Пифагор и Эвклид в одном лице, для такого ребенка талант — его же беда. Уж намается он, доказывая свои способности, свое право быть причисленным к столпам науки. Это в прошлом в лживых советских художественных фильмах именно дети слесарей или комбайнеров решали теорему Ферма новым, неизвестным науке способом. Конечно, талантливый ребенок из рабочей или крестьянской семьи может добиться своего, стать ученым, даже профессором или академиком. Бывают такие случаи. Но не стать тем, кем его родила матушка-природа, у него гораздо больше шансов. Жизнь в любой поганой точке пути готова его сломать, покалечить, уничтожить. Енисей вспомнил своего старого школьного друга Галымжана, кандидата как раз математических наук, неисправимого алкоголика, лечившегося в ЛТП раз пять или шесть. Месяца два тому назад Галымжан пришел к нему домой с двумя бутылками красного вина в карманах пальто. Они сели на кухне. Енисей достал спирт, докторский неприкосновенный запас, потом, правда, допили и вино. Вот тут-то и сказал ему Галымжан, что, если бы не эта проклятая жизнь, не подлые, откровенно завистливые, злые и невежественные люди, был бы он сейчас преподавателем не во вшивом пединституте, а в Новосибирском академгородке, среди тех, кто докторские диссертации защищает в двадцать восемь лет.
Енисей никогда не задумывался о справедливости или несправедливости порядков в своей стране. Убеждения детского врача были просты: когда-то в людских головах жила мечта о коммунистическом рае, и все стремились навстречу неизвестному будущему, а мы, товарищи, живем в период первоначального накопления капитала, правда, не мы его накапливаем, но это ничего. У нас много трудностей, потому что мы снова первые. Только мы первыми смогли уничтожить социализм, никто до нас не догадался это сделать. Идем, как всегда, неизведанными дорогами, трудности мешают нам работать. А посему кем бы мы были без наших выдумок-уловок, без авралов? Вот можно ли лечить людей методом аврала? Еще в институте, студентом, Енисей сказал бы, причем решительно, что нельзя. На практике же оказалось — можно. В больнице, где работал Енисей, в отчетность такое вписывали, что это можно было счесть восьмым чудом света. И ничего, сходило, будто так и надо. Вот ведь какова жизнь!
Енисей шагал по странному городу, в котором по утрам не ходили автобусы, и думал о всякой всячине. Навстречу ему быстро прошла женщина в коричневой цигейковой шубке. Она почти бегом пробежала мимо Енисея, но он все же успел услышать, как она причитала: “Ой, беда! Ой, горе! Что теперь будет?!”.
Тут Енисей заметил еще одну странность: по правой стороне улицы люди двигались к центру города, а по левой — к окраинам. Людей становилось все больше. Они шли небольшими группами по три-четыре человека, о чем-то оживленно разговаривая, но лица у них были мрачные, сосредоточенные. Прежде чем произнести фразу, они как бы продумывали ее, прислушиваясь не только к голосу разума, но и вообще к жизни, к тому опыту, который имел отношение к происходившему в городе тем утром. Вот только Енисею все еще не было понятно, что же там происходило.
Голоса звучали тихо, так что Енисей не мог разобрать, о чем именно беседовали люди. Стоило Енисею приблизиться, как они тут же замолкали, ожидая, когда он пройдет мимо. Потом разговор возобновлялся. Было понятно, что они не хотят, чтобы до постороннего дошло содержание их разговора. Когда Енисей спросил у одного невысокого парня в черной куртке, встретившегося с ним взглядом, что у вас тут происходит, тот лишь махнул рукой и произнес: “А-а!”. Квартал за кварталом Енисей приближался к центру, ему было тревожно. Народу становилось все больше, люди уже скапливались на перекрестках небольшими толпами. Полиции на улицах не было совсем, будто она куда-то исчезла или всех полицейских вдруг куда-то вызвали, сняв с постов. По тому, что дома становились выше и ухоженнее, Енисей понял: началась центральная часть города. Тут людей было уже очень много, большинство стояло, сбившись в небольшие кучки, некоторые сновали туда-сюда. Енисей все же добился у одного из них ответа на вопрос, что тут происходит.
— Бьют! — коротко ответил человек в серой тужурке. — Молодежь бунтует, а их бьют!
— Где бьют? — спросил Енисей, но человек не ответил, он уже пробежал мимо и исчез в толпе.
Енисей прошел еще метров двести, миновал небольшой городской стадион и тут услышал крики, переходившие в общий рев толпы. На перекрестке скопилось особенно много людей, все они смотрели в перспективу улицы, туда, где дома сходились то ли у фонтанов, то ли у каких-то бетонных надолбов, то ли у каскадов для спуска воды. Там стройными рядами стояли солдаты в желто-коричневых шинелях, блестели прозрачные пластмассовые щиты, высокие защитного цвета каски. В руках у каждого солдата была дубинка. В ста пятидесяти — двухстах метрах напротив них, прямо на проезжей части, собралось много людей. Словно сговорившись, они не переходили некую условную черту, мысленно прочерченную между ними и солдатами. Сзади толпа прирастала теми, кто подходил с окраин. Со стороны могло показаться, что люди медленно, целенаправленно наступают на военных, ждущих в конце улицы с дубинками и щитами, но на самом деле они и не думали нападать на оцепление. Скорее всего, они шли сюда потому, что по городу очень быстро распространялись слухи: в центре что-то происходит. Когда количество вновь прибывших достигало некой критической массы, толпа чуть-чуть продвигалась навстречу солдатам, навстречу дубинкам. Это так потрясло Енисея, что он онемел, словно разгадал страшную тайну стадного поведения. Только стадо, ведомое козлом-провокатором, может безрассудно приближаться к краю пропасти. Но в данном случае и козла-то не было. Вероятно, каждый человек в отдельности понимал опасность, но всеми вместе руководил какой-то неосознанный инстинкт. И в тот момент, когда до кордона оставалось метров двадцать пять — тридцать, раздалась команда офицера. Солдаты перестроились, образовав клин. Опять прогремел голос офицера, и этот таран, выставив вперед щиты, приготовив к атаке дубинки, бросился на безоружных граждан! Передние попятились, но стоявшие сзади и не видевшие, что происходит, не давали им отступить, и солдаты, настигнув, стали наносить им удары дубинками по спинам, по головам, по плечам. Горожане беспомощно бежали, рассыпаясь в разные стороны. Отогнав толпу до перекрестка, солдаты вернулись на прежнюю позицию. Вновь сверкали под солнцем щиты и каски. Все это казалось безымянной детской игрой взрослых людей. Многие уходили, но вместо них приходили другие, толпа опять росла и вновь начинала, словно ртуть в столбике, подниматься вверх по улице. Атака повторилась, и недоумевающая толпа была снова отогнана. Только на этот раз какая-то неловкая девушка в сером осеннем пальто не успела отбежать вовремя, солдат налетел на нее, толкнул, она упала. Двое-трое других солдат ударили ее по спине и по ногам дубинками, потом, перепуганную, униженную, возможно, потерявшую сознание от боли, ее схватили под руки и утащили куда-то в глубину, за шеренги военных. Теперь людям уже не надо было ничего объяснять. В руках у них откуда ни возьмись появились камни и обломки штакетника.
— Ночью студенты убили одного из оцепления! — поведал Енисею молодой человек неприметной наружности. — Вот они и озверели.
— А с чего все началось? — спросил Енисей, но парень не ответил, а как-то боком отошел, чуть ли не отбежал в сторону.
Енисей решил больше не задавать вопросов. Выбравшись из толпы, он прошел на другую улицу, но увидел там то же самое: толпа, а в нескольких десятках метров напротив — оцепление. Здесь вместе с солдатами стояли полицейские и дружинники. Удивил Енисея один молодой парень в черной меховой шубе. На рукаве у него была белая повязка, в руках — тяжелая деревяная дубинка. “Сам вырезал, что ли?” — подумал Енисей. Дубинка была свежеструганая, белая. Этот дружинник вел себя агрессивнее других, бросался на горожан по собственной инициативе, и, что странно, никто из полицейских или солдат не препятствовал ему. Высокий широкоплечий громила показался Енисею особенно неприятным, очень уж нагло и открыто демонстрировал он свою силу и ненависть. Енисей догадался, что за оцеплением из солдат и полицейских — площадь, пустое пространство. А за площадью — акимат, губком или что там еще, хотя самого здания или нескольких “руководящих” зданий не было видно из-за многоэтажных домов, окружавших площадь, словно великаны, защищающие владыку. В праздничные дни по этой площади наверняка проходят колонны демонстрантов, приветствуя стоящих на трибунах руководителей.
Енисей решил уйти от этих людей, непонятно для чего собравшихся, от солдат, непонятно кого защищавших. Все это было противоестественно, горько и нелепо. Он спросил у одного из горожан, где железнодорожный вокзал, ему показали, и он пошел прочь от взбесившихся улиц. Навстречу ему попалась колонна совсем молодых ребят. Они шли рядами по четыре-пять человек, в руках у них были палки и железные прутья. Их было много, несколько сотен. Над ними мотался из стороны в сторону транспарант с намалеванными белой краской словами — что-то про право молодежи на труд и учебу. Лица студентов — а это, вне всякого сомнения, были студенты — были искажены болью и, казалось, недоумением: “Как это могло произойти, что мы вышли на улицы с палками в руках?”
Вероятно, каждый понимал, что с ними случилась страшная беда, но назад дороги нет. Где-то далеко отсюда жили их отцы и матери, до того времени защищавшие их от житейских невзгод. А теперь они, совсем юные, стоят перед выбором: с кем ты? Со своими друзьями по аудиториям и общежитию или с теми, кто издевается над талантливыми ребятами, не давая без взятки сдать ни одного экзамена?
А что творится в общежитиях! Дедовщина, как в армии, — сильные бьют слабых, вымогают деньги, унижают умных, более образованных. Наглые и хамоватые бьют и насилуют девушек, убивают веру в элементарную справедливость, в людскую доброту. И над всем этим — ежедневная ложь преподавателей, доцентов и профессоров, толкующих о гуманизме нашего общества.
Выросший в простой крестьянской семье, Енисей остро чувствовал боль молодых, их возмущение процветающей кастовостью. Дети больших начальников могли месяцами не появляться на занятиях, однако же исправно получали стипендии в довесок к немалым родительским вспомоществованиям и успешно “сдавали” экзамены. А по окончании учебы получали такие должности, до каких другим не дорасти и за всю жизнь. У Енисея был один такой знакомец двадцати семи лет от роду, который хвалился, что сейчас у него на личном валютном счету триста тысяч зеленых, а к концу жизни будет, можете не сомневаться, триста миллионов. Подавляющее же большинство студентов, выходцы из аулов, нищенствовали, поскольку родители их лишились работы, скот весь продали и проели. Многие девушки-студентки вынужденно занимались проституцией. Мудрено ли, что нищее студенческое братство взбунтовалось. Внезапно Енисей вспомнил, что в самолете, который так неожиданно приземлился в Сарыозеке, треть пассажиров состояла из армейских и полицейских офицеров. Значит, это из-за них Ту-154 сел на полпути? Получалось, что аэрофлотское руководство получило приказ с самого верха, а значит, о событиях в Сарыозеке уже известно.
Но что именно послужило непосредственным толчком к столь массовым выступлениям? Видимо, нечто настолько унизительное, что смыть позор можно было едва ли не кровью. Слава богу, что впрямую это меня не касается! — подумал Енисей.
Глава четвертая
“Летающая тарелка” влетела в кокчетавское небо в шесть тридцать утра, сделала круг над городом и приземлилась на дальней стоянке аэропорта. Диспетчер, видевший, как она садилась на заснеженную степную землю, хотел было позвонить в полицию, но, поразмыслив, набрал номер домашнего телефона начальника аэропорта. Диспетчер был опытный, с пятнадцатилетним стажем. За это время в их аэропорту произошел только один несчастный случай, и то не в его дежурство: Ан-24, заблудившись в тумане, разбился о вершину самой высокой в области горы — Синюхи. Было это давно, лет двенадцать тому назад.
Начальник, Иван Степанович, пожилой человек, до пенсии ему оставалось два года, сам подошел к телефону. Между ним и диспетчером произошел следующий разговор:
— Иван Степанович? Здравствуйте! Это я, Сергей Феофанов!
— Слушаю тебя, Сергей Дмитриевич! — ответил начальник с утренней хрипотцой.
— Тут это, Иван Степаныч, понимаете, чрезвычайное происшествие! Трудно объяснимое!
— Что случилось?
— Ну, в общем, на двадцать пятой стоянке пятнадцать минут тому назад сел неопознанный летающий объект.
— Какой еще объект? Ты что, Сергей, пьян, что ли?
— Иван Степанович, я уже две недели в рот не беру! Понимаете, на двадцать пятой стоянке приземлилась в шесть тридцать пять круглая такая штуковина, серебристо-белая, с иллюминаторами. “Летающая тарелка”, честное слово! Ей-богу!
— Может, вертолет какой-нибудь новый? Например, Красного Креста? Или испытательный образец? Ты один его видишь?
— Да нет, Иван Степаныч. Вон наших ребят уже человек десять около него толпится.
— Хорошо! Сейчас приеду. Жди!
Иван Степанович нажал на рычаг и тут же набрал номер дежурного кассира. Кассир не ответила. Тогда Иван Степанович позвонил в отделение полиции аэропорта. Он все еще надеялся, что это глупый розыгрыш. Трубку поднял лейтенант Ибраев:
— А, Иван Степанович! Доброе утро! Да, да! В курсе! Да, меры приняли: оцепили. Я в город позвонил, наряд вызвал. Сейчас подъедете? Хорошо, ждем!
Значит, не розыгрыш, но и поверить трудно. Кряхтя и чертыхаясь, Иван Степанович начал одеваться. Через пять минут его синий “Жигуленок” девятой модели уже мчался по утренним улицам Кокчетава. Аэропорт находился в четырнадцати километрах от города, в степи. Ревел мотор, Иван Степанович был зол и растерян, он чувствовал, что его начальствованию пришел конец.
Подъезжая к аэропорту, он вгляделся в стоянку вертолетов и там, среди серо-зеленых вертолетных туш, увидел белеющее куполообразное нечто, вокруг которого чернели людские фигуры. Иван Степанович повел автомашину прямо к стоянке.
Навстречу ему уже бежал Жуман Ибраев. Его полицейскую фуражку сорвало с головы порывом ветра, лейтенант бросился за ней, поймал на лету. Это маленькое происшествие почему-то успокоило Ивана Степановича. Невероятное приобретало черты обыденности. Поздоровавшись, они пошли к “летающей тарелке”, серебристая обшивка которой начала сверкать под лучами пробившегося сквозь утренние облака солнца. За оградой, отделяющей здание аэропорта от летного поля, топтались на зябком ветру несколько мужчин и женщин. “Свидетели, — подумал Иван Степанович. — Хорошо хоть у нас аэропорт небольшой. Провинция”.
Вокруг “летающей тарелки” выстроились по кругу, примерно в пяти метрах от нее, шестеро полицейских, сержанты и рядовые — подчиненные Ибраева.
Тарелка была средних размеров. Метра четыре в высоту и около шести в диаметре — точно или почти такая же, какую Иван Степанович видел в заграничном фильме “Жандарм и инопланетяне” с Луи де Фюнесом в главной роли. Фильм этот Иван Степанович смотрел пять лет тому назад в Алма-Ате. В последний день командировки, когда все дела были сделаны и до рейса на Кокчетав оставалось время, он, чтобы не валяться в гостинице до полуночи, решил сходить в кино. Это был единственный опыт его “общения” с “летающими тарелками” и инопланетянами. Фантастику Иван Степанович не жаловал, да и вообще художественную литературу читал крайне редко. Работа или же мысли о работе занимали почти все его время. Так что он не знал, как себя вести в столь нештатной ситуации, какие давать распоряжения и кому. В голове директора роились только обрывки инструкций о посадках самолетов по техническим причинам, в случае отказа какого-либо узла в сложном механизме гражданских летательных аппаратов.
Иван Степанович поздоровался с полицейскими, ближе всех, метра на три, подошел к “тарелке”, остановился и стал ее осматривать. Серебристо-белая с синеватым отливом обшивка объекта напоминала дюралюминий наших самолетов, но было видно, что она гораздо прочнее. Может, даже прочнее стали. Иллюминаторов было много, по всему борту, через каждые полметра, и были они не из стекла, в этом Иван Степанович почему-то не сомневался. Сквозь иллюминаторы ничего не просматривалось. Обходя вокруг “тарелки”, Иван Степанович думал: “Вот нелепая ситуация. Придется сообщить в областной акимат, оттуда приедут люди, они поставят в известность Астану и Москву, потом, тщательно все проверив, сообщат в ООН. Американцы узнают. И каждое мое сегодняшнее слово завтра может стать историческим, и каждый мой приказ разойдется в мировом эфире, телевидение растиражирует изображение… Новая эра в истории человечества! И начнется она здесь, в моем аэропорту. Между тем слух о “летающей тарелке” наверняка уже просочился в город. Скоро сюда повалит народ, молодежь первая ринется удовлетворять свое любопытство. Последствия могут быть самыми неожиданными”.
Изнутри “летающей тарелки” пока не проявлялось никаких признаков чьего бы то ни было присутствия.
— Что будем делать? — спросил Иван Степанович у Ибраева, еще раз обойдя объект.
— В акимат надо сообщить, — ответил лейтенант, — а также в УВД и областное КНБ.
— Да, надо, только подождем еще с полчаса, — решил Иван Степанович. — Если она за это время не улетит, не уберется восвояси, к чертям собачьим, тогда сообщим. Договорились?
— Можно и так, — согласился Ибраев.
Придя к единому мнению, они оба вдруг выматерились, но тут же замолчали и смущенно отвернулись друг от друга…
Лейтенант Ибраев, впервые попавший в такой серьезный переплет и, как он считал, отвечавший за безопасность граждан, подумал, что для окружающих было бы лучше, если бы “тарелка” улетела с их глаз долой. Он тоже понимал, что появление в их аэропорту НЛО, о которых ходило столько слухов — но до сего времени ни одного документально подтвержденного, — влечет за собой непредсказуемые последствия. Так пусть она растворится в воздухе, чтобы люди подумали, что это очередной мираж. Или, если ей очень уж надо, пускай приземлится в Москве, в Нью-Йорке или в Париже рядом с Эйфелевой башней. Пускай, в конце концов, садится себе в соседней области — Кустанае, в Аркалыке… Зачем нам эти заботы?
Иначе думал еще не сдавший дежурство диспетчер, первым увидевший “летающую тарелку”, Сергей Феофанов. Он немного соображал в физике, в частности в теории множественности миров, согласно которой в одной и той же точке пространства-времени может существовать любое количество материальных миров. До летного училища он окончил три курса физического факультета. Кроме того, он как раз любил научную фантастику, с удовольствием собирал книги, выписывал “Технику — молодежи”, “Вокруг света”, “Химию и жизнь” и другие естественнонаучные журналы и понял, что если “летающая тарелка” так реально, что ее увидели все, приземлилась именно в их аэропорту, то едва ли это случайность, — скорее всего, высшая необходимость, жизненно важная для всех миров, для всех разумных существ.
Между тем полчаса, отпущенные Иваном Степановичем, подходили к концу, и по мере соскальзывания стрелки к отметке “шесть” вероятность случайного появления НЛО сходила на нет. Ни Иван Степанович, ни Ибраев, ни люди, глазевшие из-за ограды аэропорта, не знали того, что видел Сергей Феофанов: прежде чем мягко приземлиться, “тарелка” сделала круг над городом, следовательно, посадка ее была осмысленной.
Когда истекала последняя из назначенных Иваном Степановичем тридцати минут, в иллюминаторах вспыхнул мягкий желтый свет. Какая-то женщина за оградой тихо вскрикнула. Полицейские, в том числе и Ибраев, машинально положили руки на кожаные кобуры. У Ивана Степановича подкосились ноги, но инстинкт подсказал ему, что бояться не надо. Он вновь вспомнил кадры из фильма и успокоился. Сергей Феофанов прилип к окну диспетчерской, распластавшись на нем, как лягушка на предметном стекле микроскопа, не слыша ни своего тяжелого дыхания, ни надрывного телефонного звонка. Тут иллюминаторы погасли, но высветился овал двери. Верхняя ее часть резко пошла вниз, и через мгновение взорам собравшихся предстал освещенный трап, нижним концом упершийся в землю.
Свет, лившийся из “тарелки”, казался добрым. Об этом потом говорили все, кому довелось стать свидетелями встречи с инопланетянами. Внутри аппарата замелькали тени, и на трап ступили два космонавта. На них были комбинезоны-скафандры, почти такие же, как у наших звездолетчиков. Разницу в конструкции уловил бы только специалист. На блестящих частях космических костюмов не имелось никаких опознавательных знаков. У инопланетян были темно-фиолетовые лица, большие мудрые зеленоватые глаза, высокие лбы и гладкие безволосые черепа.
— Здравствуйте, земляне! Мы — ваши братья из созвездия Водолея! — загудело вдруг, как из репродуктора. Люди вздрогнули от такого приветствия, с тополей, росших у гостиницы “Полет”, с карканьем взлетело несколько ворон. Видимо, водолеянин не рассчитал громкость своего переговорного устройства, потому что, смущенно подкрутив левой рукой какой-то рычажок у себя на груди, он повторил уже гораздо тише: — Здравствуйте, земляне!
— Здравствуйте, товарищи! — чуть ли не прокричал Иван Степанович. — Добро пожаловать на кокчетавскую землю! — и протянул руку для рукопожатия.
— Смирно! — вдруг гаркнул лейтенант Ибраев и, когда его полицейские вытянулись, строевым шагом подойдя к обменивавшимся рукопожатием инопланетянам и начальнику аэропорта, отрапортовал:
— Товарищ начальник аэропорта! Полицейский наряд в составе шести человек для встречи гостей построен! Старший по наряду лейтенант Ибраев!
“Вот нелепость, — подумал Иван Степанович. — Может, не нужен этот этикет? Или лучше уж с этикетом, по полной форме? Кто его знает, как это все воспримут наверху”.
— Вольно! — скомандовал он Ибраеву, вспоминая уставные нормы, и, когда лейтенант эхом повторил за ним: “Вольно”, от чего полицейские как бы немного присели, обратился к инопланетянам:
— Чем обязаны? Почему именно к нам? Мы, конечно, вам всегда рады, но наш город такой маленький в сравнении с другими… — Говорил он это спокойно, негромко, не умея найти нужный тон и с ужасом думая, что сбивается на какую-то нелепую лирику. “Что я несу, боже мой! Я сейчас рехнусь!” — лихорадочно пронеслось у него в голове. Но водолеяне его прекрасно поняли. У стоявшего справа оказалась в руке круглая металлическая коробка, в каких хранят киноленты. Он протянул ее Ивану Степановичу и сказал:
— Для ознакомления.
Иван Степанович безропотно принял тяжелую коробку, сделал движение, чтобы передать ее Ибраеву, но в последний момент передумал и прижал ее к боку. И тогда пришельцы сказали:
— Это все, что мы должны были сделать. Разрешите отбыть?
— Как это? Почему такой краткий визит? Милости просим к нам в гости! Мы вам много интересного покажем! — хрипло произнес Иван Степанович. “Ну вот, сейчас улетят, а из областного акимата никто не успел приехать, — крутилось у него в голове. — Может, задержать гостей? Но как? Ибраева попросить? Но ведь, ясное дело, силой их не удержишь. Ладно, пусть улетают — хлопот меньше. Как-нибудь отбрешемся”.
Инопланетяне протянули руки, Иван Степанович поочередно пожал их. Полицейские уже без команды Ибраева вытянулись по стойке смирно. Ибраев отдал честь. Пришельцы хором сказали: “До свиданья!” и взошли по трапу в свою “тарелку”. Трап поднялся, люк закрылся. “Тарелка” задрожала и через несколько секунд взлетела в синее утреннее небо. Люди провожали ее глазами, пока она не растворилась в воздухе.
Спустя несколько минут Иван Степанович словно бы очнулся ото сна. В руке у него была тяжелая железная коробка. В сопровождении полицейских он направился к зданию аэропорта, облегченно вздыхая: инцидент завершился без эксцессов.
Аэропорт уже жил обычной жизнью. Суетились пассажиры, сидели за своими окошками сытые, невозмутимые кассиры, теснилась толпа у выхода на посадку. Металлический голос в третий или четвертый раз объявлял очередной рейс.
У двери кабинета начальника ждал диспетчер Сергей Феофанов. Видевший все из окна диспетчерской, страшно переволновавшийся Сергей уже сдал дежурство и жаждал поделиться с Иваном Степановичем своими соображениями. Иван Степанович успокоил его:
— Сейчас, Сережа, позвоню кое-куда и поедем мы с тобой в город кино смотреть. А по дороге ты мне кое-что растолкуешь. В голове не укладывается. Ни за что не поверил бы, если бы это случилось не у нас.
“…Водолей — одиннадцатое зодиакальное созвездие. С ним связан миф о всемирном потопе. Альфа Водолея, ярчайшая звезда в созвездии. Садальмелик (арабское название, переводится как “Счастье властителя”). Латинское название — Агуариус. В созвездии находится уникальная, самая яркая на земном небе планетарная туманность НЖС 7293. Ее размеры около 300 000 а. е., что значительно превышает размеры всех остальных известных науке планетарных туманностей. Расстояние от Солнца до туманности — 180 парсек. Это в пятьдесят раз дальше Альфы Центавра…”
Сергей Феофанов захлопнул астрономический атлас, закрыл глаза и попытался представить гигантские межзвездные расстояния. Из какой же дали они прилетели! Зачем? На кинопленке, которую они с Иваном Степановичем просмотрели в кинозале областного акимата, был четырехсерийный фильм компании Би-би-си “Планеты”. Неужели это была мистификация? Если “летающая тарелка”, которую они видели сегодня утром, действительно является инопланетным летательным аппаратом, то это не есть тот межпланетный аппарат-носитель, который доставил ее непосредственно из созвездия Водолея. Это всего лишь небольшая ракета-зонд, ракета-разведчик — назовите как хотите. Значит, где-то на орбите или, может, даже на обратной стороне Луны, а то и на Марсе или же Венере — не имеет значения где, но в нашей Солнечной системе, должен находиться корабль-матка, фотонный звездолет с многочисленным экипажем, преодолевшим расстояние в миллиарды и миллиарды километров! Но ни наши космонавты, ни НАСА, ни астрономы, ни комиссия при Академии наук не обнаружили его в околосолнечном пространстве. Значит, этого корабля не существует? И почему на таком провинциальном уровне произошел контакт с инопланетянами? Уровень должен был быть гораздо выше: или наши космонавты с их космонавтами, или наши ученые с их учеными, или наше правительство с их делегацией. Конечно, это стереотип и тем не менее… Значит, это не инопланетяне.
Между тем, при всей нашей запущенности и отсталости от развитых стран, даже в нашей области в среде молодежи могут найтись светлые головы, которые способны изобрести двигатель, который переносит объект без стрекота пропеллера и рычания мотора. Если люди, и таких сейчас много, изобретают новые самолеты и вертолеты и сами их испытывают, то почему бы одному из них, какому-нибудь шутнику, не обрядить свое детище под “летающую тарелку”? Возможно, патент на его изобретение давно пылится где-то в областном или республиканском патентном бюро, а изобретатель, не став дожидаться признания, сам построил аппарат, и событие, свидетелем которого они были сегодня утром, было спектаклем, с чувством юмора разыгранным двумя умными молодыми парнями. Вот теперь все сходилось, все становилось на свои места. На эти размышления наводило и то обстоятельство, что фильм, который “инопланетяне” оставили в виде вещдока, оказался отснятым на обыкновенной любительской кинопленке, какой навалом в наших магазинах фото- и кинотоваров. Где было взять другую двум гениальным пацанам-изобретателям, вымазавшим лица для “убедительности” темной краской?
Сергей Феофанов схватил сигареты и вышел на балкон. Закурил. Стояла зимняя казахстанская ночь. Сквозь разошедшиеся облака ярко светили звезды. Их было много, больших и малых. Красные гиганты, белые карлики, голубые звезды, желтые, как наше Солнце… Где-то там, далеко-далеко, были и звезды созвездия Водолея. “Боже мой, — подумал Сергей Феофанов, авиадиспетчер с незаконченным высшим образованием, — как хорошо, что в нашей жизни иногда случаются чудеса. Они придают ей смысл. Может быть, завтра произойдет еще одно такое чудо!”
Глава пятая
Енисей благополучно добрел до вокзала, пройдя таким образом весь город из конца в конец. Навстречу ему все шли и шли люди. Похоже, выступление студентов всколыхнуло весь город. Но, поскольку у Енисея была своя цель, он уже не обращал на них внимания.
На вокзале было спокойно. Енисей купил в кассе билет и, подождав час, сел в идущий из Сарыозека и проходящий через Кокчетав поезд. Ему досталось место на верхней полке. За окнами вагона медленно поплыла бесконечная белая степь. Енисею хотелось спать, но он никак не мог уснуть, лишь чуть-чуть подремывал. В голове все вертелось увиденное в Сарыозеке. Ему казалось, что с ним сегодня случилось нечто такое, что обязательно рано или поздно скажется на его жизни, не дай бог изменит его будущее. Он всегда боялся крутых перемен в биографии, в карьере. У него была хорошая, иногда нравившаяся ему работа, стабильный заработок, семья, дети. Что еще может дать ему жизнь? Он совсем уже было заснул, но тут перед его глазами неожиданно вновь возник тот дружинник с повязкой на рукаве. “Что он за человек? — подумал Енисей. — Почему так ретиво исполнял свой сомнительный долг перед обществом? Что ему сделали студенты? В каждом ли человеческом стаде есть выродок, который по первому слову пойдет, не задумываясь, убивать только потому, что сегодня ему позволено безнаказанно махать дубинкой?”. Енисей не знал ответов, и это мучило, переворачивало душу…
Проснулся Енисей примерно за час до Кокчетава. Все так же ритмично стучали колеса, за окном был вечер. Поезд шел с юга на север, так что лучи заходящего солнца пронизывали вагон насквозь, придавая стенам и занавескам причудливую расцветку. Пассажиры сновали в проходе туда-сюда. Некоторые толпились возле купе проводницы, сдавали постельное белье. Все было буднично и обыкновенно. Когда поезд стал замедлять ход, Енисей помог попутчицам дотащить к выходу чемоданы. Наконец состав остановился, и Енисей оказался на перроне вокзала в родном городе. Домой он доехал на такси. В подъезде почувствовал, что очень волнуется. Попытался успокоиться, немного помедлив перед дверьми квартиры, где жили его старшая сестра и мать. Отец умер восемь лет назад, едва выйдя на пенсию. Их было пятеро: три сестры и два брата. Брат, старше Енисея на шестнадцать лет, работал в одном из райцентров начальником местного отдела полиции. Все сестры были замужем, у всех имелись дети — многочисленные племянники Енисея. Мать, семидесятидвухлетняя старуха, когда-то красивая и гордая женщина, в последние годы часто болела. Енисей раза два в год навещал ее, иногда бывая в командировке, иногда, как сейчас, приезжая по вызову. Он позвонил, дверь открыла Мариям. Она обняла его и поцеловала, тихо сказала: “Приехал наконец! Она тебя ждет”. Они вошли в квартиру, все сестры и брат были уже здесь. Мать заболела две недели назад, у нее случился приступ, спровоцированный, вероятно, гриппом. Болезнь сильно ослабила ее организм, она была очень плоха. Врачи опасались за ее жизнь. Увидев Енисея, мать заплакала. Он сел рядом, взял за руку. Они немного поговорили. О здоровье детей Енисея, его жены, о работе. Мать умерла в два часа ночи. Перед смертью была беспокойной, что-то говорила детям, но они мало что поняли в ее словах.
Подготовка к похоронам и сами похороны прошли для Енисея трудно. Хорошо хоть он застал мать в живых. Шарбану, старшая сестра, отдала ему золотое кольцо и сережки: “Передашь жене, пусть носит в память о маме”. В эти грустные дни он узнал о жизни матери многое, прежде ему неизвестное. Выяснилось, что она — дочь бая, в годы коллективизации попавшего под конфискацию и высылку. Дед и бабушка с тремя дочерьми оказались без средств к существованию в голой степи, на пятнадцатом разъезде. Им разрешили лишь вырыть землянку, в которой они жили несколько недель, продавая местным или меняя личные вещи, золотые и серебряные украшения. Тут их заметил молодой председатель сельского совета, имевший всего четыре класса образования, зато член партии — будущий отец Енисея. Он увез старика с женой и дочерьми к себе в аул. Сам ли он осмелился на этот поступок, подсказал ли кто или зародилась в его сердце любовь к младшей дочери аксакала, Зайде, никто уже не узнает. Старший брат считал, что отец сначала, испросив разрешения у старика, увез с собой только их дочь, женился на ней и стал привозить продукты на пятнадцатый разъезд, а через год, когда обстановка немного разрядилась, забрал в аул семью тестя. Фактом остается то, что отец спас их от голодной смерти, выкосившей в те годы многие районы. До войны у отца с матерью родилось трое детей. Потом отец воевал, а мать, пока он был на фронте, исполняла обязанности председателя колхоза, вступила в партию. Отец вернулся с фронта, списанный подчистую, без пальцев на правой руке. Поправившись, снова стал руководить колхозом. Мариям родилась в День Победы. Енисей был уже послевоенным ребенком, поскребышем. До, во время и после войны семья, как и большинство людей, жила трудно. Легче стало только в шестидесятые годы. Дети получили образование, старший брат Енисея окончил юридический факультет университета, сам Енисей выучился на детского врача.
Енисей все никак не мог понять, почему самолет, на котором он летел, вдруг приземлился в Сарыозеке. Ясность внес Асан, родственник по отцу, он рассказал, что в аэропорту Кокчетава в тот день приземлилась “летающая тарелка”, поэтому кокчетавский аэропорт на сутки закрыли. Несмотря на отсутствие сообщений в печати, слухами об этом был наполнен весь город.
Глава шестая
— На кой ляд тебе надо было садиться в аэропорту? — спросил друга Асан, когда они приземлили свой аппарат в лесочке недалеко от села Раздольное, где обычно прятали свою “летающую тарелку” от людских глаз. Строить ее они с Пайснером закончили два месяца тому назад, поначалу придумав двигатель, способный бесшумно поднимать в воздух любой вес. На идею Пайснера натолкнуло наблюдение за степными смерчами, вращательное движение которых основано на силе взаимодействия тел, почти равной силе земного притяжения. — Теперь нас засекли, могут напасть на след! — возмущался Асан, помогая маскировать “тарелку” под стог сена.
— Ну и что? — ответил Пайснер. — Все равно когда-нибудь нас обнаружат. Что мы, духи, что ли? Сколько можно прятать ее от людей?
— Но чем позже нас обнаружат, тем лучше. Нам нужно время, чтобы доделать ее до конца. Краску вот содрали в нескольких местах. Где я тебе ее снова достану? Она же импортная, не в Японию же за ней лететь!
— Да ладно, не ворчи!
Они закончили забрасывать “тарелку” сеном, оглядели стог со всех сторон и двинулись по свежей пахоте домой. Если Пайснер, гениальный сельский механик, в свободные часы строил то самолет, то автоматическую люльку-качалку для младенца, то вот “летающую тарелку”, то Асан, учитель языка и литературы, занимался теоретическими исследованиями: в мифах и легендах разных народов он искал свидетельства контакта землян с инопланетянами и достиг кое-каких успехов. Правда, стоило чуть-чуть изменить взгляд на некоторые вещи, как завеса тайны тут же приоткрывалась. Когда Пайснер однажды привез ему из Кокчетава, обменяв на несколько книг научной фантастики, альбом с репродукциями Иеронима Босха, Асан был потрясен. Он рассматривал репродукции через лупу, в каждой картине находя то робота, то фрагмент летательного аппарата… С тех пор он основательно засел за свои изыскания о внеземном разуме и космическом мышлении человека, результатом чего явились главы будущей книги, которая даже в наше бесцензурное время вряд ли могла увидеть свет.
Разобрав самолет, сделанный в прошлом году, они построили свой мощный летательный аппарат, но до сих пор тщательно прятали его от чужих глаз. А вот теперь — Асан был прав — засветились.
Однажды в село Раздольное приехал некий молодой человек, представившийся сотрудником областной газеты. Пайснер догадался, что он из органов. Он показал тогда этому парню, весьма подкованному технически, разобранный самолет, задурил ему голову и, проводив гостя, облегченно вздохнул. Однако теперь, вспомнив о том визите, понял: появляться в городе было опасно — их могут вычислить. Пайснер прекрасно отдавал себе отчет в том, что, прежде чем допустить его к всемирной славе, на его изобретение навешают кучу предприимчивых “соавторов”, которые возьмут дело в свои руки. Двигателю, который и был, безусловно, его главным открытием, техническим откровением века, найдут применение прежде всего в военной области. Мысль о том, что его детище может стать оружием, угнетала Пайснера. Но авторское тщеславие, этот коварный змей-искуситель, не дающий покоя талантливым людям, все же соблазнил его. И вполне возможно, что уже шли по их следам сотрудники госбезопасности. Рано или поздно Пайснера с Асаном “разоблачат” и найдут.
Прошла неделя после того, как они посетили областной аэропорт. Пока все было тихо. В субботу вечером, отработав школьную неделю, приехал Асан. Они сели в диспетчерский “уазик”, выехали за село и, оставив машину в неглубоком овраге, ступили на свежевспаханное поле. Каждый раз они старались подходить к замаскированному аппарату с новой точки. Метров за сто — сто пятьдесят до лесочка они почувствовали неладное. Рядом с их “летающей тарелкой” кто-то был. Оружия у Пайснера, а тем более у Асана, не имелось. Оставалось одно: идти к людям, нашедшим их аппарат, — и будь что будет. Прятаться не было смысла, и они пошли в открытую, огорченные, что их так быстро нашли, но и гордые за свою уникальную машину. В конце концов, они были победителями, которых, как считается, не судят…
Когда до “тарелки” оставалось метров двадцать, они разглядели, что возле нее копошатся высокие, за два метра, существа в плотно облегающих серебристых костюмах. Существ было трое, они снимали маскировку с их аппарата. Охапки сена они брали, как люди, двумя руками, потом относили в сторону и складывали на землю. Когда Пайснер с Асаном подошли совсем близко, инопланетяне повернулись. Лица у них были серо-зеленые, глаза большие, темные. И тут Пайснер и Асан почувствовали, что перед ними кто-то словно бы воздвиг невидимое препятствие, прозрачную бетонную стену. Они несколько раз ткнулись в эту стену в разных местах, но преодолеть ее не смогли. Войти в пределы виртуально очерченного круга им не позволяли. “Зачем им понадобилась наша машина? Что они хотят с ней сделать?! Где их собственная летающая тарелка?” — пронеслось у них в головах.
Так стояли они напротив инопланетян, разглядывали их, а те, в свою очередь, глазели на молодых землян. Наконец Пайснер решился спросить:
— Кто вы? Что вы здесь делаете? Зачем вам наша машина? — наполовину освобожденная от маскировки, та беспомощно таращила на них свои иллюминаторы, которые Пайснер привез из Омска, купив их там у одного “морского волка”.
И тут Пайснер и Асан почувствовали, как телепатически, через невидимый барьер, инопланетные существа передали им: “Близкий контакт невозможен. Произойдет аннигиляция. Вам обязательно надо знать, из какой именно точки пространства и времени мы происходим? Но время и пространство едины для всех. Мы ниоткуда, и мы везде”.
Мысль о единстве всего материального мира, независимо от уровня развития разумных существ, независимо от того, на какой планете, вблизи какой звезды зародился разум, озарила, словно яркая вспышка молнии. Существа, которые сейчас были рядом, умели появляться в любой точке пространства, в любом времени или даже измерении, им принадлежала вся Вселенная.
Трансляция мыслей между тем продолжалась: “Все очень просто устроено в этом мире. Вы сейчас, как дети, не знаете своего будущего, поэтому так непоследовательны в поступках, порой злы и жестоки. У земного человечества большое будущее, но вас ждут трудности на пути к нему. Вам предстоит взросление, а потом самое главное для разумного существа — перерождение. Сохранив внешний облик, вы полностью изменитесь внутренне. Для этого люди должны овладеть энергией, без нее вы не сможете переродиться. Но до этого еще несколько тысяч лет…”.
И тут у Асана мелькнула шальная мысль — с помощью инопланетян разгадать основной вопрос философии. Не успел он задать вопрос: “Есть ли Бог?”, как уже услышал ответ: “Вы пока плохо используете предоставленные природой возможности. Мозг любого разумного существа устроен так, что он способен воображать и запоминать. Прежде чем что-либо совершить, человек это себе представляет, запоминает представленное, а потом действует соответственно запечатленному в мозгу “плану”. На самом же деле то, что человек вообразил, уже реальность. Главный постулат вашей физики гласит, что любое материальное тело имеет вес и массу, размеры и объем, скорость передвижения. Это не так. Все в нашем мире есть энергия, существующая в бесконечном разнообразии видов, в том числе в виде деревьев, облаков, камней, металла… Следовательно, никакой скорости у материальных тел в пространстве нет, потому что энергия в скорости распространения не нуждается, так же, как не нуждается в ней человеческая мысль, способная за одно мгновение обежать всю Вселенную. Творцу не надо было создавать Вселенную. Ему достаточно было бы вообразить, что она существует, — и она бы возникла. И потом, если он ее создал, то кто он и куда делся потом? Идея сотворения материального мира могла возникнуть тогда, когда время и пространство были едины, находились в нулевой точке. Поэтому Вселенная имеет возраст…”.
Тут один из пришельцев вытянул руку широкой лиловой ладонью вверх, и среди тонких молоденьких березок внезапно появилась их летающая тарелка. Настоящая! Она была мало похожа на “тарелку” землян. Теперь все встало на свои места: две “летающие тарелки” сверкали серебристыми обшивками. Только их пилоты были отделены друг от друга невидимой преградой. У инопланетного корабля открылся входной люк, пришельцы вошли в него, дверца закрылась, и настоящая “летающая тарелка”, бесшумно поднявшись в воздух и немного повисев над лесочком, исчезла, будто ее и не было.
Асану и Пайснеру стало не по себе, тоскливо, что ли… Мистификация, устроенная ими на кокчетавском аэродроме, теперь казалась ребячеством. Значит, принцип работы двигателя Пайснера — именно его осматривал один из инопланетян — был настолько оригинален и по-хорошему безумен, настолько опередил земное время, что им заинтересовались даже инопланетяне. Вероятно, Пайснер и сам до конца не понимал значения своего изобретения. Но с этого момента получалось, что Асан с Пайснером не кто иные, как энлэонавты земного происхождения. Ведь даже инопланетяне признали их за своих. И в то же время они оставались — один сельским механиком, другой — учителем словесности. Логический тупик. Чтобы перестать быть для людей “инопланетянами”, необходимо открыться. Но при одной мысли, что в село понаедут бесчисленные комиссии, целью которых будет доказать, что этого не может быть, что так же, как и в случае с самолетом, его начнут вызывать в разные инстанции, представителям которых не только безразличен сам его аппарат, но и глубоко ненавистен он сам, изобретатель, баламутящий народ своей “летающей тарелкой”, быть может, позаимствованной у иностранной разведки, Пайснеру становилось дурно. Чиновники будут только делать вид, что их интересует его изобретение, на самом деле их интересует одно: не всыплют ли им вышестоящие организации за то, что они допустили это из ряда вон выходящее дело.
Но другого выхода не было. Следовало отдать людям то, что принадлежит всем, а для этого придется сдаться властям. Не бежать же со своей “тарелкой” за границу, как сделал предатель, улетевший на новейшем Су в Японию.
В тот день они решили не подниматься в небо. Хотелось поскорей добраться до дома, попить чаю, поспать, а потом сесть и спокойно подумать, что делать и как. А главное — что делать с узлом двигателя, который стал временами опасно перегреваться. Они снова завалили “тарелку” сеном и пошли по полю назад. Когда их “уазик” уже выбирался на грунтовку, ведущую к селу, над ними вдруг появился вертолет. Сделав несколько кругов, он боком-боком улетел в сторону аула Донгылагаш.
— Что ему здесь надо, как ты думаешь? — спросил Пайснер.
— Нас ищут. Мы нужны и тем, и этим! Сначала настоящий НЛО, теперь настоящий вертолет… — с досадой выпалил Асан.
— Да, похоже, дело дрянь, — согласился Пайснер.
На автобусной остановке перед Домом культуры стоял бело-голубой автобус на Кокчетав.
— Ну, пока. Приеду через неделю, — сказал Асан, выскочил из “уазика”, подбежал к собравшемуся отъезжать автобусу и постучал в стекло. Дверь с готовностью распахнулась, Асан скрылся за ней, и автобус, фыркнув белесовато-серым дымом, двинулся в сторону автомагистрали Красноармейск — Кокчетав.
Глава седьмая
Каждый день в дом сестры приезжал кто-нибудь из родственников или знакомых почтить память их матери. Если это были пожилые женщины-казашки, то уже в прихожей, припав к плечу Шарбану или Енисея, они искренне разражались скорбным поминальным плачем, в котором перечислялись все достоинства и добродетели покойной. Енисей, потрясенный смертью матери, никак не мог прийти в себя. Покойную обрядили в последний путь, отпели, похоронили. И все? Было в этом что-то постыдно простое и механистичное. Как врач, Енисей понимал, что смерть — это гибель биологического организма, обусловленная законом природы: ничто не вечно. Но небытие оставалось непонятным, недаром разум, не способный постичь его смысл, защищался, создавая мифы о воскрешении, о переселении душ, философские концепции наподобие концепции Н.Федорова.
При жизни матери Енисей редко вспоминал о ней, хотя исправно посылал по почте посылки с южными фруктами. Он целиком и полностью передал ее на попечение сестер и брата. Но после похорон стал невыносимо тосковать. Возможно, поэтому и не уехал из Кокчетава сразу, а задержался, надеясь, что тоска быстрей уляжется среди родных и друзей. Одним из таких его давних друзей был Асан, живший с бабушкой в Красном Яре, селе, расположенном от Кокчетава всего в семи километрах. Когда-то Енисей и Асан вместе ходили в школу, играли в футбол, влюблялись в одних и тех же девчонок. Теперь Енисей про Асана знал только то, что он работает в их родной школе учителем литературы, но решил его навестить.
В день приезда Енисея Асан как раз собирался в очередной раз к Пайснеру. Подвезти его на своих “Жигулях” пообещал дальний родственник Кенес Кокушев, приезжавший в райцентр на совещание и теперь возвращавшийся в Раздольное, где работал акимом. Поскольку у Енисея в Раздольном тоже имелись родственники, он тоже решил воспользоваться оказией. На самом деле в Раздольное его влекла память о первой, горькой, как степная полынь, неразделенной любви, которую он никак не мог и не хотел забыть.
Прихватив с собой бутылку водки, варено-копченую конину и кое-что еще, они втроем сели в “Жигули” Кенеса и поехали. Так как всю область будоражили слухи о прилетавшем недавно НЛО, разговор, естественно, перешел на него. Кенес поведал, смеясь, что, по некоторым “свидетельствам”, “летающую тарелку” в аэропорту пытались взять штурмом, но из ее люка высунулась мощная металлическая рука, а может, нога и надавала атакующим по шее, отчего те лишились чувств. Енисей, в свою очередь, рассказал, что видел “летающую тарелку” у левого крыла самолета и что, видимо, из-за нее-то их Ту-154 посадили в Сарыозеке. Асан, чтобы поддержать разговор, рассказал о трех кокчетавских “бичах”, которые украли из школьного биологического кабинета банку с заспиртованным то ли насекомым, то ли земноводным и спирт выпили. На другой день кожа их приобрела фиолетовый оттенок, что дико их напугало. В больнице, куда они прибежали, их приняли за инопланетян.
У акимата, где Кенес остановил машину, они распрощались, и Асан с Енисеем пошли к дому Пайснера. Вообще-то Енисею следовало идти к дядьям и двоюродным братьям, но дорога проходила мимо дома Пайснера, и он зашел к нему вместе с Асаном, поскольку были они в юности тоже знакомы. А главное — жена Пайснера и была той самой неразделенной любовью Енисея, высокой белокурой немочкой с миловидным лицом и чуть полными ногами.
Пайснер сидел на лавке, распаренный после бани, которую топил каждую субботу, и пил холодное, из погреба, домашнее пиво. Асану с Енисеем, выпившим в машине бутылку на двоих, хотелось холодненького, и они, охотно приняв приглашение Пайснера, опустились рядом с ним на лавку. Напротив сидел отец Пайснера, старый совхозный механизатор. Жена Пайснера Нина, увидев неожиданного гостя, чуть покраснела, да так и сновала по дому с разрумянившимся лицом, подавая на стол свежие и соленые огурцы, помидоры, жареное мясо с картошкой. Енисей не сводил с нее глаз.
Мужчины принялись за дело. Пили они весь вечер и часть ночи, так что Енисей с Асаном спать остались в доме Пайснера. Когда Енисей проснулся, уже светало. За окном щебетали воробьи. Немного, вполне терпимо, побаливала голова. Енисей помнил, что всем троим постелили на полу, но сейчас никого рядом не было. Пайснер-то мог уползти к жене, подумал Енисей ревниво. Но где Асан?
Енисей заметил на стуле стакан с водой, предусмотрительно поставленный, видимо, хозяйкой для гостя. Он отпил. Это оказался свежий огуречный рассол, холодный, будто его только что принесли. Допив рассол, Енисей прислушался — на улице кто-то разговаривал — и, подумав, что это Асан с Пайснером, решил тоже выйти. Друзей он увидел возле автомобиля Пайснера, они куда-то собирались. Енисею стало обидно, что друзья хотели уехать без него. “Впрочем, они, наверное, за водкой”, — похмельно подумал он и, поежившись от утренней прохлады, окликнул:
— Эй, вы куда?
— Да по делам! — ответил Пайснер.
— Я с вами! — безапелляционно заявил Енисей.
Уехать, ничего не объяснив, было неловко, а придумать что-то путное они не успели, поэтому Пайснер сказал:
— Ладно, садись!
Накануне они с Асаном окончательно решили открыть людям свое изобретение, поскольку именно им оно должно принадлежать. А ведь одним из них был и Енисей…
Глава восьмая
Когда они доехали до перепаханного поля, уже слегка порозовел восток, густые темные облака висели в низком степном небе. Енисей удивился, что они оставили машину на краю поля, но спрашивать не стал, все же чувствуя неловкость оттого, что навязался. Когда же его вчерашние собутыльники, войдя в лесок, стали разбирать стог сена, из которого неожиданно выступили контуры “летающей тарелки”, он онемел от изумления и стал бормотать: “Это ж надо, а! Настоящая! Чудо!”.
Пайснер ключом открыл люк и сказал Енисею:
— Входи, но ничего не трогай!
Енисей послушно залез в аппарат и стал осматриваться. Вдоль почти всего овального помещения, довольно вместительного, располагалась панель с массой кнопок, рычагов, индикаторов. Он присел в небольшое удобное кресло. Пайснер отодвинул легкую алюминиевую задвижку, внутри оказался шкаф. Он вынул из него три комбинезона-скафандра и три шлема, один комплект протянул Енисею:
— Переодевайся.
Они переоделись и сразу стали похожи на астронавтов из американских фантастических фильмов.
— Куда полетим? — спросил Енисей, видимо, подумав, что они могут на этой “тарелке” отправиться на другую планету.
— В областной центр полетим, в Кокчетав! — улыбнулся в ответ Асан. — Сядем там прямо на центральной площади — и пусть делают с нами, что хотят.
— Да-да, — подхватил Пайснер. — Я изобрел эту машину, а про меня никто не знает! Несправедливо! Отдам аппарат властям, чтобы они построили по его образцу много “летающих тарелок”! И пусть каждый гражданин нашей страны летает на своей персональной! — Они дружно рассмеялись.
Внутри аппарата разливался голубоватый свет. Енисей ожидал, что тарелка, подобно вертолету, перед взлетом завибрирует, загудит, но ничего подобного не произошло. Пайснер нажал несколько кнопок, тронул рычаг с оранжевой рукояткой — и “тарелка” бесшумно и легко поднялась в воздух. От стремительного подъема у Енисея заложило уши, чуть закружилась голова. Почти сразу они оказались над облаками. Яркие лучи поднимавшегося над степью солнца осветили сосредоточенное лицо Пайснера, восторженное — Асана и перепуганное, бледное — Енисея. То ли от похмельной слабости, то ли от страха ему стало худо, он потерял сознание и упал с кресла. Асан обернулся на шум, бросился к Енисею и стал шлепать его по щекам. Пайснер, увидев, что произошло, прекратил подъем и повел машину горизонтально над землей, а через некоторое время стал направлять ее на снижение. “Тарелка” пробила облака, как белая комета.
Внизу простиралась степь. В былые времена снег в степи удерживался обыкновенной травой, росшей густо и кормившей скот. Погиб ковыль под тракторами и плугами, высохли сотни и тысячи красивейших степных озер, где миллионами лет подобно комариному облаку роились, кричали и щебетали мириады перелетных птиц. Теперь степь черна в любое время года, как потемневшее от горя лицо обесчещенной женщины.
Приведя в чувство, Асан снова усадил Енисея в кресло. Тот виновато улыбался, глядя в иллюминатор. Более всего ему сейчас хотелось, чтобы Пайснер посадил аппарат на землю. Тогда он выскочил бы из него и ни за что, никогда больше не залез бы в него обратно. Временами ему казалось, что Пайснер и Асан — инопланетные чудовища, которые везут его куда-то на заклание. Но нелепый страх тут же проходил, стоило Асану с улыбкой обернуться к нему.
Пилот уверенно вел аппарат на юго-восток, туда, где находился город. Скоро внизу показались кокчетавские горы, пересекающие область с запада на юго-восток. На вершине одной из плоских сопок, той, у подножия которой синело льдом замерзшее озеро, Асан краем глаза заметил ровный круг, выложенный из больших и малых, высоких и низких камней. “Где-то я что-то подобное уже видел”, — подумал он, и догадка вдруг озарила его:
— Слушай, старик, я, кажется, нашел то, что искал! — сказал он Пайснеру. — Тебе придется вернуться назад, только строго по тому же маршруту и в два-три раза медленнее, чем сейчас!
— Не понял, — удивился Пайснер.
— Я тебе потом объясню, — закричал Асан, — я за это жизнь готов отдать! Слышишь? Я его видел, ей-богу видел! — Секунды текли, “тарелка” с бешеной скоростью удалялась от нужного места. Глаза Асана стали суровыми, в них появился стальной блеск, зрачки сузились, как у кочевника, целящегося из лука, и, не зная, как заставить друга повернуть, он вдруг заорал:
— Камрад Пайснер, шпрехен зи дойч?
— Я, я! — невольно в тон ему ответил Пайснер.
— Так поворачивай, мать твою перемать! — рявкнул Асан и глухо добавил: — Я тебя прошу!
“Летающая тарелка”, описав дугу, от чего у Енисея снова закружилась голова, легла на обратный курс и с гораздо меньшей скоростью поплыла над степью. Они летели так минут двадцать — двадцать пять. Асан впился взглядом в иллюминатор, но ни той сопки, ни заледеневшего озера не видел. Ему пришла в голову мысль, что надо взлететь выше, чтобы сектор обзора увеличился. Пайснер поднял машину до четырех тысяч метров, и тут Асан увидел осколочек озера, блеснувший в лучах утреннего солнца.
— Туда! — уверенно показал он, и “тарелка”, медленно снижаясь, полетела на запад. Когда не только Асан, но и Пайснер, и Енисей увидели плоскую вершину с гигантским кругом в центре, Пайснер удивился остроте зрения товарища. Обнаружить в однообразной бело-серой степи, среди почти одинаковых по очертаниям сопок, на которых всегда беспорядочно разбросаны камни, древний астрономический комплекс, подобный английскому Стоунхеджу, мог только кочевник, истинный и истовый хозяин степи и сопок. Оттуда, снизу, с горизонтального уровня, приметить его было невозможно, там он представлялся обыкновенной грудой камней, перетащенных сюда тысячелетия тому назад ледниками. Асан и читал, и слышал, что древние астрономические комплексы разбросаны по степи во множестве. Они есть в джезказганских степях, куда опасно выбираться в любое время года: зимой там лютый холод, летом — невыносимая жара и на сотни километров вокруг — никакого человеческого жилья. Они есть в песках Муюнкумов, уже занесенные барханами и растащенные на надгробья. Они есть в горах восточного Казахстана, тоже, увы, разрушенные временем и людьми: чабаны разобрали камни на постройку жилья. Но никто еще не находил такого, почти полностью сохранившегося. И Асан понял: то, что они нашли, — выдающееся событие в истории археологии и астроархеологии. Они подлетали к подлинной древней обсерватории под открытым небом, которая еще пять-шесть тысяч лет тому назад позволяла людям определять время восхода и захода Солнца и Луны, дни летнего и зимнего равноденствия, расположение планет, а возможно, и вычислять время прилета гостей из галактики.
Енисей, все это время молча наблюдавший за своими обезумевшими, с его точки зрения, друзьями, сильно обрадовался тому, что аппарат пошел на посадку. “Летающая тарелка” опускалась все ниже и ниже, и тут, на высоте всего каких-то ста метров, ее вдруг качнуло, раз, потом другой…
Пайснер сразу понял, что происходит: дал о себе знать тот перегревающийся узел, довести который до ума он все собирался да не успел. Дело в том, что, соорудив чудо-двигатель, его создатель сам не до конца понимал механизм действия именно этого узла, только догадывался, что это как-то связано с гравитацией.
К счастью, они успели приземлиться. Как только почувствовали, что сели, Пайснер мгновенно открыл люк, вытолкнул наружу Енисея, крикнул Асану: “Быстро выпрыгивай!” — и сам, выкатившись из “тарелки”, потащил Енисея подальше от нее. Они успели пробежать метров пятьдесят, когда громыхнуло так, как бывает, когда взрывается автомобильный бак с горючим. Все трое рухнули на каменистую землю. Облако огня и черного дыма охватило “тарелку”. Великолепный аппарат Пайснера горел, гибло в огне еще одно гениальное изобретение человеческого ума. Через несколько минут пламя стало убывать. Все трое, в белых скафандрах, без шлемов, медленно подошли к погибшему чуду.
Гудел сильный северо-восточный ветер, постоянный для этих мест. На вершине сопки было особенно холодно.
“Тарелка” была сильно повреждена. Сгорело все, что могло гореть, а что не сгорело, то расплавилось. И тут раздался стрекот подлетающего вертолета. Медленно вращая лопастями, поднимая тучи снежной пыли, вертолет сел метрах в двадцати от них. Из него тут же выскочил и побежал к ним тот самый “корреспондент областной газеты”, Тимур Ахметов. Его смуглое лицо выражало крайнюю озабоченность.
Подбежав к Пайснеру, он ощупал ему плечи, голову и только потом сказал:
— Что же вы, Пайснер Александрович, прятались-то? Слава богу, хоть живы остались!
Фраза эта Енисея — в отличие от Пайснера с Асаном — весьма удивила. Из вертолета вышел еще один человек, в форме служащего гражданской авиации. Это был Сергей Феофанов.
Ярко светило зимнее уже почти полуденное солнце, дул резкий холодный ветер, а пятеро мужчин стояли на вершине сопки посреди неоглядной степи, за несколько десятков километров от ближайшего жилья, у догорающих останков “летающей тарелки”, рядом с древней астрономической обсерваторией, языческим храмом, в котором зашифрованы знания доисторических людей о космосе.
Каждый думал о своем.
Енисей — о том, что его приключениям, кажется, настал логический конец. Вот стоит и медленно вращает винтом мирный вертолет, на котором их отвезут в областной центр, откуда он поездом — только поездом! — отправится домой, к семье. Хватит с него самолетов и летающих тарелок.
Асан — о том, что сбылась его мечта, он совершил историческое открытие, нашел казахстанский Стоунхедж. Теперь сюда зачастят экспедиции от разных научных организаций. Чудо, что этот комплекс сохранился почти неразрушенным. Видимо, в этих местах давно не жили люди. Он еще не знал, что эта местность и сопка называются Джамантуз, что по-казахски значит “плохая соль”. Земля, пропитанная солью…
Капитан госбезопасности Тимур Таирович Ахметов думал о том, что он все-таки молодец, чутье не подвело его, он верно взял след. И пусть “летающая кастрюля” погибла, это сейчас не важно. Главное — жив и цел изобретатель. Он построит тысячи таких аппаратов, бесшумных, легких и быстрых, летающих без бензина и газа. Задание он выполнил, раскрыл тайну кокчетавского НЛО, о котором теперь долго-долго никто ничего не будет знать.
Сергей Феофанов, которого в шесть часов разбудил телефонным звонком, а потом прислал за ним машину Тимур Ахметов, с горечью глядел на догорающие обломки “летающей тарелки” и думал о том, как жаль, что пилоты НЛО оказались не пришельцами из космоса, не водолеянами, а обыкновенными парнями, молодыми, но весьма способными.
А сам Пайснер думал о том, что теперь его, скорее всего, засекретят, поселят в каком-нибудь научном городке, сделают заведующим лабораторией, начальником проектного бюро или даже директором целого института. Дадут все, что он попросит, и он начнет строить новую машину. Но ведь он пока так и не смог разобраться, как действует тот проклятый узел и почему он вышел из строя, и чувствует, что область, в которую ему посчастливилось случайно заглянуть, не имеет ничего общего с земной наукой. Единственным выходом было спросить у инопланетян. Но где они сейчас, согласятся ли помочь? И вообще: явятся ли еще когда-нибудь на Землю? А ведь начальники будут требовать создания “летающих тарелок” разных модификаций. Как им объяснить, что пока это невозможно? Пайснер готов потратить всю жизнь на то, чтобы разгадать тайну проклятого узла, но хватит ли для этого одной жизни? Тем не менее Пайснер подозревал, что никто в мире не подошел к этой тайне так близко, как он, и что теперь он обречен на эту работу. Она — его судьба, и если он откажется заниматься созданием новых летательных аппаратов, струсит, — грош ему цена как человеку, как разумному существу.
Был еще один человек, со стороны наблюдавший за происходившим. Этим человеком был пилот-вертолетчик Николай Мотков. Он в недоумении смотрел, как пятеро мужчин стоят на вершине сопки, задумчиво глядя в разные стороны, а в голове его вертелась фраза из прочитанного накануне романа: “Ребята, прокурор идейный, Ромку посадил, понтуется гад!”.
Послесловие
В повести, которую вы прочли, многое неточно, нелогично и, за исключением некоторых реалий нашей жизни, вымышлено неизвестным автором, имени которого я так и не узнал, несмотря на все свои старания.
Начать хотя бы с того, что Сарыозек — никакой не город, а поселок в Талды-Курганской области, известный тем, что осенью 1988 года по договоренности между Соединенными Штатами и Советским Союзом там происходило уничтожение ракет средней дальности. Именно это событие привело в Сарыозек, где стояла тогда советская ракетная часть, группу наших и зарубежных журналистов, освещавших процесс в печати. Среди них оказался и я. Мы пробыли в Сарыозеке три дня. Перед отъездом, выгребая из гостиничной тумбочки бритву, зубную щетку и прочие мелочи, я обнаружил обыкновенную общую тетрадь в синей обложке. Все ее девяносто шесть страниц были плотно исписаны фиолетовой шариковой ручкой. Хоть и составленный из разрозненных, казалось бы, рассказов, текст складывался в повесть. Поскольку титульный лист с названием и именем автора отсутствовал, мне, по аналогии с названием романа Яна Потоцкого “Рукопись, найденная в Сарагосе”, конечно, сразу пришло на ум — “Рукопись, найденная в Сарыозеке”. Так я и решил ее назвать.
1 Автор имеет в виду СНГ.