Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2007
Зайнуллина Галина Инисовна родилась 30 октября 1956 г., закончила Новосибирский пединститут (1983 г.). Аспирантка Института языка, литературы и искусства им. Г.Ибрагимова. Живет и работает в Казани.
И-и-и, ходаем1! Сколько рынок ни убирай, все равно мусор на нем не выводится. С раннего утра шелестят по асфальту пластиковые бутылки, одноразовые стаканчики. Рвут воздух обрывки блатных песен:
Эх, досталась мне судьба крученая.
Подгребла иномарка черная
И вдаль по широкой улице
Понесла-а-а…
1 Боже мой.
“Кто, интересно, в семь утра прибегает на рынок за аудиокассетами?” — задается вопросом частный предприниматель Альфия Марченко. Сама-то она как раз торгует важными вещами — замками, электротоварами. Такой товар людям иной раз бывает необходимо купить до начала рабочего дня. “По широкой улице понесла!” Глупость какая. Альфию почему-то никогда не несло, она всегда управляла событиями своей жизни сама. Как рулем розовой “Оки”, которую купила специально для поездок на Вьетнамский рынок. За товаром.
Слова “товар”, “рынок”, “опт”, “прибыль” частный предприниматель Марченко даже мысленно произносит с особой серьезностью. Лет двадцать назад она так же почтительно приседала на словах “партком”, “проректор”, “связи”, “блат”. Материальные проблемы и тогда целиком лежали на ней. Она преподавала информатику в вузе. Но при маленьком росте, акцентированных скулах, сужающих глаза, все равно постоянно приходилось доказывать, что она свои деревенские лапти давно на казанский светофор повесила.
Это сейчас все ахают, узнав, что сыновья Альфии учатся в Америке. Как дети элиты. Ради Эмиля и Фердинанда, чтобы могли они заниматься бизнесом (священное слово!) на серьезном уровне, выгружает ЧП Марченко из своей “консервной банки” коробки с китайским инструментом и фурнитурой. Тащит, еще больше уменьшаясь в росте, к столам-бункерам с приваренными из грубых листов железа дверками. У нее четыре точки на самых выгодных, бойких местах. За пятым столом, чуть поодаль, отдельно, в качестве продавца стоит муж Альфии Жора. Манюня, как до седых волос зовет его свекровь. Каждый вечер бывший программист бывшего НИИ расходометрии названивает ей по телефону и жалуется на жену: “Мама, Альфия мне процент снизила. Альфия мне недоплачивает. Альфия козерог, она наступает на мою свободу”.
Жора увлекся на старости лет астрологией. А какой толк в занятиях ею, считает его супруга, если это не кормит?
“Продавцы вовремя пришли?” — спрашивает Жору Альфия, она заставляет мужа присматривать за нанятыми людьми. Он с садистским удовольствием докладывает, кто на сколько минут опоздал, чтобы помучить нелюбого деспота: мол, твои подчиненные тебя ни в грош не ставят. Ему не приходит в голову мысль переложить тяжеленные коробки из женских рук в свои, мужские. Этого, впрочем, от него никто не ждет. Альфия прибавляет ходу. Скорее взять нанятых продавщиц под контроль, пока не начали химичить. Тот же Жора, она подозревает, скупает у алкашей по дешевке краденое и тайком от нее продает. Жаль, не так просто вывести его на чистую воду. “Среди нас дятлов нет”, — его-то женщины отказались закладывать.
Ни одной из них нельзя довериться. Вот, пожалуйста, Зухра, как всегда, еще не разложилась! А ведь первый поток покупателей тем и ценен, что прибегают люди в восемь часов по крайней необходимости и хватают нужную вещь, не торгуясь.
— Зухра, — начинает Альфия рабочий день коллектива с выговора. — Нужно всю витрину быстро вывалить на прилавок, а потом уже все как по линеечке раскладывать да прихорашивать.
Размалеванное лицо Зухры, все еще красивое в сорок один год, искажается злобой. Она явно материт про себя хозяйку. Пускай, Альфии нет до этого дела. Вслух Зухра все равно не взбунтуется. Она постоянно что-то должна благодетельнице Марченко: то сто рублей за патент, то штраф за опоздание, то оплату места за пропущенный без уважительной причины день. Время от времени у продавщицы воруют что-нибудь дорогое. Или случайно хрустнет в тесной коробке пластмассовая ручка реверсной отвертки. Кто возместит нанесенный Альфие материальный ущерб? Так оно и есть, Зухра начинает заискивающе оправдываться: “Я никогда в жизни таких тяжестей не поднимала, клянусь”.
— Дай сюда! — берется ей помочь Изольда, второй продавец. Она играючи перекидывает Зухре из своего бункера объемные коробки из-под бананов, заполненные батарейками. — Тебя бы на “Мелиту”, — дымит сигаретой Изольда. — Мокрые шкуры из чана доставать. Каждая восемьдесят—девяносто кило! А потом через сушильный аппарат их протягивать.
Силачка родилась на улице Маджита Гафури, и этим все сказано для человека, знающего, что такое Ново-Татарская слобода. Широкие плечи, ухватистые руки и бойцовские икры у Изольды не только от ворочания шкурами на меховом объединении. В восьмидесятые годы ей наравне с парнями пришлось заниматься боксом в подпольных спортзалах, драться с “тукаевскими” стенка на стенку, довелось даже спасать жизнь от пуль легендарного “Тяп-ляпа” бегством по насыпи.
— Альфия Мингазовна, — вступается за Зухру третий продавец Наташа Вашакидзе, бывшая учительница литературы. — Нельзя рвать магическую связь продаваемой вещи с продавцом. Если товар расставлять только по вашей указке, то на нем не будет маячка привлекательности. Кривая раскупаемости пойдет вниз. Вы заметили, что я всегда, перед тем как дорогому залежавшемуся набору инструментов уйти, приношу из дома машинное масло и натираю его до блеска?
Что это? Тонкий намек на ее, Альфии, скупость? У предпринимателя Марченко продавщицы обходятся не только без машинного масла, но и без ярких рулонов-ценников, пакетов-маечек для цивильного отпуска товара. У нее вся прибыль вкладывается в доллары, которые переправляются детям, в Штаты. С какой стати Альфия должна заботиться о наемных рабочих, о покупателях? Это ей должны в ножки поклониться за созданные рабочие места.
Жора же слова Вашакидзе воспринимает как приглашение к оккультному разговору. (Кто что хотел, тот то и услышал.) Бежит вприпрыжку, размахивая Наташиным гороскопом. Бросил рабочее место.
— Ты поняла, что торгуешь мистическим товаром? — обращается он к своего поля ягоде, человеку не от мира сего.
У рыночного астролога — очки на горбатом носу, седые длинные кудри, сутулая спина и опоясывающий бедра торгашеский кошелек под выручку. Запах алкоголя. С ранья. Для Альфии не секрет, что муж стал неравнодушен к спиртному, но не хотелось бы, чтобы весь рынок об этом узнал, особенно ее подчиненные.
— Посмотрите, — Жора тычет пальцем то в листок со схемой, то в предметы на Наташином столе. — Торговля замками проистекает из карты вашего рождения. Во втором доме материального положения у вас Хирон в соединении с Черной Луной. Планетоид Хирон — это ключ в тонкие миры и обратно. Вы, судя по всему, слишком высоко парили над грешной землей и потому вынуждены зарабатывать теперь на кусок хлеба грубыми замками и… тонкими ключиками к ним. Боюсь, торговли игрушками, книгами или канцтоварами у вас не получится…
Каким таким другим товаром? Не пригрела ли Альфия на груди конкурента? Она высыпает перед продавщицей блестящие ленты с таблетками “Раптора”, и Наташа вынуждена на цыпочках крепить к перекладине средство от комаров и вести интеллектуальную беседу одновременно:
— На вашем месте, Георгий Михайлович, я имела бы замкнутое в атеистическом материализме сознание, — изящная трактовка чем-то не устраивает женщину, и она подвергает сомнению ценность астрологии вообще. — Время-то какое. Конец света. Нас окружают легионы падших сущностей. Невинная медитация, рюмка
водки — и ты забесовлен.
Ясно. Наташа просекла Жорину тягу к спиртному. А еще она подчеркивает превосходство своего гуманитарного образования над ее, Альфии, естественно-научным. Да, Мингазовна ничего не смыслит в гороскопах. Но в начале семидесятых спор о сравнительной ценности лириков и физиков, безусловно, решался в пользу последних, и поэтому Альфия Кашапова, выпускница сельской школы, рванула на престижный физфак. Самостоятельно штудировала пособия и обошла-таки на вступительных экзаменах многих учеников хваленой математической 131-й школы. Зато сейчас у нее дети в Америке, Фердинанд уже получил грин-карту.
Альфия подает Наташе с вечера проверенную красной шариковой ручкой тетрадь с записью учета проданного товара. У Вашакидзе никогда его стоимость не совпадает со сданной выручкой. Или нет записи на какую-то сумму, или недостача. Увидев красные цифры, бывшая учительница, похожая на жену Джона Леннона Йоко, аж пошатывается. Она давно просила Альфию сократить рабочий день: разрешить начинать собираться в 15 часов. Ее надсаженная ночными проверками изложений и сочинений голова, видите ли, дает сбои именно под вечер. Красные цифры копятся во внушительную сумму долга, которые давят на Наташину психику. Но Альфие до этого какое дело? После пятнадцати часов в прилавки бьет прилив второго выгодного потока покупателей — бегущих с работы, так же, как утром, хватающих товар без торга и сомнений. Вот вчера, к примеру, Аллах дал ЧП Марченко в 16.30, когда смеркалось, продать на целых три тысячи рублей. Взяли десять удлинителей по семьдесят пять, четыре рулетки по шестьдесят… Альфия отгоняет сладкие воспоминания и вываливает на стол весь свой ассортимент. Может, все-таки нанять еще одного продавца вместо себя? Она понимает, что недотягивает как снабженец и менеджер. На ее прилавке нет ничего качественного, особенного, чего не встретишь у других… Но кто тогда присмотрит за девочками? Особенно за Изольдой.
Вот она, ново-татарский сувенир, глубоко затягивается (какой по счету?) сигаретой, щурит слегка полинявшие, всему знающие цену глазки: взвешивает, пятьдесят граммов ей с утра закинуть за диафрагму или все сто? Не от избытка человеколюбия, конечно, нянчится Альфия с Изольдой, а потому, что алкоголичка — молодая теща очень непростого зятя. Благодаря которому она, предприниматель Марченко, захватила бойкие квадратные метры рыночной площади. Под покровом ночной темноты сваривала столы, за которыми сейчас стоят Зухра и Наташа, а утром лаялась с администрацией: “Вам не надо — мне надо!” Быстро всех успокоила с помощью Изольдиной крыши. Правда, с замечаниями на бывшую гопницу не накатишь и недостачу в целях устрашения не повесишь…
В следующее мгновение Альфия сама, как букашка, прижата к ногтю каким-то ничтожным, без возраста и лица субъектом.
— Вы почему торгуете этими замками? — вопрос задан по поводу чебоксарского серого “краба”. — А вы знаете, что он открывается отверткой? Вы должны знать, чем торгуете. Я обязательно пожалуюсь на вас в Комитет по защите прав потребителей.
Ничтожество достает блокнот, чтобы записать номер лицензии. Альфие совсем ни к чему светиться со своим барахлом где бы то ни было.
— Мужчина должен быть воином и героем, а не потребителем, — приходит хозяйке на помощь Наташа.
На дню, бывает, раз десять мужчины (а не женщины) аргументируют свои претензии тем, что они — их величество потребители. И тогда Наташа наизусть цитирует им сцену из “Тараса Бульбы”, в которой у казака шаровары дорогого алого шелка вымазаны дегтем в знак полного к вещам презрения. Цитирует она строки, написанные Гоголем, и сейчас. Погружение в школьную программу возвращает мужичонку в доперестроечные времена, и он, осмыслив ситуацию под другим углом, с миром исчезает из поля зрения.
Следующего покупателя переключать не надо, он добровольно остался в прошлом. Так и спрашивает:
— Чей кипятильник? Китайский. Ням-нямский, значит. А советского нету?
— Забудьте о советском, — отработанная фраза Альфии. Ей все равно, товар какой страны помогает встать на ноги ее сыновьям.
— А вообще, если честно, — доверительно хрипит Изольда, но не Альфие, а Наташе. — Товар пошел гнилой. ОТК-то позакрывали. Не инструмент, а сплошная сыромятина. “Почем эта беда?” — так теперь мужики отвертками интересуются.
— Еще: “Почем эта канитель?” — кивает Наташа.
Интересно, что объединяет читающую Шекспира в подлиннике Вашакидзе с получившей высшее уличное воспитание Изольдой? Но факт остается фактом, они спелись. Чего доброго, сообща потребуют процент повысить. Альфия не может платить больших зарплат. Она, бедная, несчастная, имеет по десять рублей с замка, поэтому у нее продавцы получают три процента с выручки, а не восемь—десять, как на розетках и выключателях.
— Изольда, — пытается она подстегнуть в подругах конкурентный инстинкт. —
У тебя кодовый замок по 450 рублей продался?
Изольда разводит руками.
— А Наташа уже три продала.
Горе-психолог Альфия не видит, какие понимающие рожи корчат друг другу Изольда и Наташа, появляющиеся на работе, по доброй, эпохи застоя, традиции, прежде всего дружить, а потом уже зарабатывать.
— Все верно. В Наташке тоже есть мужское начало, — хлопает Изольда по плечу щуплую Вашакидзе так, что та в коленках подламывается. — Она любит и понимает замки, инструменты. Чё б они у нее не продавались.
Альфию несколько раз немилосердно толкают владельцы невыгодных средних мест, чертыхаются, пробираясь к выходу, на ее выставленные в проходе коробки. Эти мелкие уколы судьбы она всегда переносила стоически, как снег, дождь, ветер в лицо. Чай, не принцесса. На более важные вещи нужно обращать внимание. Вон около Зухры маячит самый выгодный покупатель — из района. Высокий, с нелепо раздутым животом, в руке, как древко победного флага, трубка сотового телефона. Такой может скупить весь прилавок, если к нему найти подход.
— Купме тора? — подчеркнуто властно от неуверенности в себе спрашивает Зухру барин из глубинки.
— Семьдесят пять, — сухо отвечает Зухра. — А когда мужчина недовольно разворачивается, фыркает. — Чаплашка с сотовым. Спит, наверное, со своей трубой.
— Житмеш биш! — отчаянно машет руками Наташa, но акцент ее столь ужасающе нелеп, что татарину она кажется инопланетянкой.
Она и впрямь с гусями, эта Вашакидзе, как ее японо-американский двойник. Вбила себе в голову выучить язык народа, на земле которого живет. И зацепила-таки покупателя. А надо ему пять “бочонков”, десять “двоек”, шесть “пешек”, десять “двадцать первых” с каленой неперепиливающейся дужкой.
— И-и-и, матурым1! — павлиньим веером распускает Альфия певучесть, свист и гортанный клекот родного языка. — Якынрак килегез2.
1 Мой красивый.
2 Подходите поближе.
Пузо с сотовым плывет в ее сторону. В таких случаях она всегда благодарит судьбу за свое деревенское происхождение. Очень, очень пригождается в торговле знание татарского. Никаких струн такие диалоги с покупателями из районов, даже из родного Бугульминского, в ее душе не трогают. Главное — перехватить оптовую закупку, подрезать продавца, чтоб он не поимел больше положенного. У Альфии дети в Америке, она не может начислять большие зарплаты. Фердинанд звонил на днях: нечем заплатить за лечение зубов. У Эмиля хозяин требует за три месяца вперед за квартиру…
— Сау булыгыз, матурым! — Альфия пересчитывает деньги: какой молодец этот пузатый, на две тысячи купил и скидки не попросил — батыр!
А не пора ли Альфие подкрепиться? Кормилы-то с тележками давно снуют по рынку. “Чай, пирог кто желает?” “Пярямящ, дэвки”. “Плов горячая”. (Это ковыляет узбек с котелком.) “Покупаем губадию, губадия1 — кипяток!” Альфия придирчиво выбирает мини-губадию за семь рублей, учиняя строгий допрос, много ли положено корта и изюма, не перекисшее ли тесто. В прошлый раз в губадие был один рис. Если в сегодняшней будет так же, Альфия потребует назад свои деньги. Ей пирожок с рисом не нужен. Наташа, шепча строки Тарковского “И я должник, а не истец”, подчеркнуто, без претензий и пересчета кусочков мяса, берет охапку плова (да только не в коня корм). Зухра ничего не покупает. Ее правильная татарская мама должна принести ей термос с чаем и “кыстыбышки”: тонкие лепешки, в которые завернут картофель. Изольда раскуривает новую сигарету.
— Чё-то седня не клюет, — это она по поводу низкой покупательной способности населения.
— Не рыбный день, — чирикает Зухра.
— Для кого как, — намекает Наташа на отбитого оптовика.
Мимо проходит Жора, несет двумя пальцами за горлышко бутылку пива “Обломовъ”. Вашакидзе жует плов и не смотрит в его сторону. Жалея о потерянном собеседнике, Жора притормаживает, берет со стола у Альфии шило, чтобы поддеть крышку. И только когда открывшаяся наконец бутылка выскальзывает из его рук и заливает электродинамические фонарики “Жук”, Наташа оттаивает: так-то! Если прочитал несколько книг по астрологии, не корчи из себя небожителя, не выноси людям окончательных приговоров.
— Водолействуете, Георгий Михайлович?
— Водолействую, — он делает несколько глотков из порядком опустевшей бутылки. — Приближаю наступление новой эры и расцвет человечества. Никакого конца света. Все у нас у всех скоро получится, Наташенька.
Альфия вытирает тряпкой фонарики. Терпеливо пережидает и демонстративное поглощение мужем пива, и в сотый раз завязавшуюся дискуссию “апокалипсис или Эпоха Водолея?”. Нет чтобы вместе с женой обдумать план самовольной постройки гаража во дворе дома. Чтоб служил для товара складом. Альфия уже советовалась с главным инженером Госархстройконтроля, без суда никто не имеет права незаконную постройку сломать. Это ее собственность: энное количество кирпичей, сложенных определенным образом. Но так называемый муж лучше будет вникать в аферы какой-то Вашакидзе. Альфия, конечно, вечером все у Жоры выведает… Ну-ка, ну-ка! Слева от Зухры примостилась тетка с газетами и голосит: “Руки, руки! Покупайте свежие руки!”
— Женщина с “Изруквруками”! — срывается с места Альфия. — Не вставайте здесь, здесь нельзя вставать!
— Я тебе мешаю? — огрызается женщина, но послушно выметается.
— Да, мешаете! — кричит ей вдогонку Альфия. — Вы отвлекаете внимание от моего товара.
— Улететь бы в небо, — вздыхает Зухра, ей не по нраву битва за место под солнцем.
Еще бы, с такой-то внешностью. Только на ее месте Альфия убрала бы глупую челку, сделала стрижку и легкую химию, пошлые выщипанные бровки вернула бы к естественной густоте. И вперед! Давно бы уже стала видной госчиновницей. Альфия, конечно, умела и умеет одеждой, осанкой придать себе стати. Щелочки глаз с помощью краски увеличиваются ею в два раза. Но скольких это требует усилий, а со стрекозой-продавщицей все равно никакого сравнения.
Появляется тетка в пуховом, несмотря на теплый сентябрь, платке, кланяясь, как японец, заискивающе здоровается с Альфией как с начальником, потом со всеми остальными.
— Исянмесез2! — радостно вопит Вашакидзе тетке.
1 Круглый пирог с многослойной начинкой.
2 Здравствуйте.
Это Зухрашина мать пришла проведать дочку. В родительском доме они встречаться не могут. Сноха поставила им условие: или она, или золовка. Зухра условие приняла, брезгливо отказалась от возни за жизненное пространство и съехала с сыном в трущобу на Некрасова к пьющему мужу (уже лет пять как бывшему). Но поклялась: на одном языке с прошмандовкой, чью казанскую прописку она благословила, не говорить. Мать робко сует в руки Зухры маслянистый сверток. Из болоньевой сумки может вынырнуть еще один такой же для подношения Апьфие, что ей мало улыбается. Возьмешь, потом придется выслушивать жалобы на непутевых подруг дочери, на любовника-экстрасенса…
Альфия просит Наташу и Изольду присмотреть за своим столом, а сама отправляется с “экскурсией” по рынку: разведать, какие цены у конкурентов. Товар полиэтиленом не закрывает — пусть ни на минуту не перестает “клеить” покупателей.
Вот она уже по ту сторону прилавка. Здесь ее мысль работает не менее напряженно. Тросовый велосипедный замок у Генки стоит шестьдесят пять рублей, ей тоже надо поднять до шестидесяти пяти. Крепко нечист на руку Генка. Ворует у своих же. Альфия не раз хватала его с поличным… “Гардиан” у Регины сто пятьдесят, но у Апьфии этих замков много, лучше она их до ста сорока пяти снизит, и пусть Регина служит ей “трамплином”. Эта женщина — молодец. Ходит на работу как часы. В восемь уже разложена. (Альфия даже сама с собой лукавит, забывая, что у Регины подмена и вследствие этого два выходных.) Какие у Таньки интересные дверные ручки в виде чешуйчатых рыбок! Надо бы Апьфие тоже такие на Вьетнамке закупить, сделать соседям конкуренцию. Танюшка — маленькая железная леди. Единственная, кто успешно совмещает работу на рынке и уход за годовалым ребенком. Приходит на работу даже с температурой тридцать девять. (Альфия забывает, что у Тани раз в квартал недельные отпуска.)
— Н-е-е, Альфия, ты хохлушка или еврейка, — дня не проходит, чтобы Булат шутя не допытывался, какой она национальности. — Только учти: татарин родился — хохол за голову схватился.
— А ты, — отшучивается Альфия, — все помойки с вечера облазил?
Вот за кого надо было замуж выходить. Булат на самом деле не гнушается подбирать обрезки труб на свалках и в трущобных домах. А ведь тоже с высшим образованием, “каишник”. Нарезает ржавые железки дома на станке как надо, короче, из воздуха деньги делает. Не то что ее Манюня: “Мама, помоги купить зимние ботинки”. Тьфу!
— Альфия, пойдем сегодня со мной в баню?
Толстомясый Эрик, торгующий электродрелями, электрорубанками и прочими электро, ни одну особь женского пола от шестнадцати до пятидесяти без этого предложения не пропускает: — Пойдем, у меня веники дубовые!
— Ты соображаешь, что говоришь? Или мозги у тебя тоже дубовые? — возмущается Альфия.
— Так рынок же, — приводит Эрик железный аргумент.
Обернувшись, Альфия видит, что Зухра чем-то размахивает над головой своей мамы. Обход прерывается. По мере своего поспешного приближения Альфия видит, что это тушка цыпленка, и еще становится слышно, как Зухра обзывает свою мать:
— Чувашка! — И вслед за этим: — Фиг ли ты сюда приходишь и курицу свою синюю мне под нос суешь? Какое мне дело, что Флере и Ренату из нее приготовить! Наплевать мне! Иди, трать на них свою пенсию. А я уж как-нибудь сама за себя.
Стоило отойти на минуту, к Изольде целая очередь выстроилась. У всех проблемы, которые без разборки по понятиям не решить. Просят замолвить за них словечко зятю. У грузчика Кости дочь дешево купила сотовый телефон по объявлению. Документы на себя не оформила. А как только карточку за пятьдесят долларов приобрела, так сразу деньги со счета тю-тю, якобы по личному заявлению владельца. У Миляуши, торгующей тапочками ядовитых расцветок, муж-инвалид устроился сторожем в магазин при мечети. Магазин обчистили. А имам, его владелец, требует сумму похищенного с инвалида. Плати пять тысяч, и все тут. Муж Миляуши заявление в милицию принес, а имам: “Плати десять!” Счетчик включил.
Изольда долго выясняет, о какой мечети идет речь. Закабанную она не может отличить от Марджани. Вашакидзе помогает ей разобраться в этом вопросе. А Изольда через каждое слово восклицает: “Ух ты, блин клинтон! Ах ты, блин клинтон!” — и размахивает при этом руками. Глазкам вернулся цвет липового меда, блестят, как пуговки гимнастерки. Не иначе кто-то из просителей тайком остограммил.
Всякий мало-мальски полагающийся на интуицию человек догадался бы: подул встречный ветер с кирпичами в лицо, и притих бы на время. Но только не частный предприниматель Марченко. Эта бросилась закручивать в коллективе гайки:
— Спрашивайте у людей: “Чем интересуетесь?”
— Чем интересуетесь? — со вздохом говорит Наташа фразу, которую считает вредной для дела, двум застывшим в задумчивости у ее стола молодым людям.
— Вами, — совершенно справедливо иронизирует один из них. — На вас посмотреть — купить у других.
А второй:
— Какая будет скидка мужикам с усами, если мы купим у вас две комбинированных отвертки?
— Никакой, — кисло реагирует на шутку Вашакидзе.
Ей тоже не нравятся мужчины, которые клянчат скидки, но по другой причине, чем Альфие.
— У вас усы не такие, как надо, — кончиками вниз. Это говорит о том, что все ваши жизненные интересы ниже пояса. Мужчины девятнадцатого века подкручивали кончики усов вверх. Вспомните гусаров. Кутить и совершать подвиги им помогала скрученная в колечки растительность на щеках, за что их и любили женщины.
— Ах вот как! — обалдевают покупатели.
Все вокруг хохочут: “Здорово, Наташка, ты им лапши на уши навешала”. Только Альфие не до смеха: “комбинашки”-то в итоге не куплены… Ах! Куда исчезла “Орбита”?! На месте, где стояла пластмассовая коробка с набором отверток, зияет пустота.
— Наташа, я же просила вас смотреть, когда уходила!
Всегда безропотная Вашакидзе неожиданно дает какое-то подобие отпора:
— Я вас тоже неоднократно просила накрывать товар в ваше отсутствие и не вешать на меня двойную нагрузку. Я слишком потратилась на детей, когда работала в школе. У меня замыленное восприятие. Но, видимо, для вас пропажа стопятидесятирублевой вещи все равно что слону дробина.
Что это? Намек на ее, Альфии, сверхдоходы? А вы видели ее раздолбанную, с вышедшей из строя сантехникой квартиру? Обшарпанный подъезд, пахнущий кошачьей мочой? Хрущевку со сгнившими коммуникациями, которой не светит никакой капремонт? Альфие вспоминается фраза, которую она слышала от младшего, Эмиля: “О! Если бы мои воины могли питаться травой!” — простонал Александр Македонский, когда взбунтовались его воины в индийских джунглях. Эмиль характером в отца, хотел поступать на истфак, но Альфия этого не допустила. Хотя фраза пригождается, ей хочется воскликнуть: “О, если бы людей можно было превращать в роботов!” Пусть только на время рабочего дня. Продавцам в голову — чип с микросхемой, ей, Альфие, в руки — пульт с командами. Или рабов покупать… Альфия представляет себя в кресле с длинным хлыстом, полосующим голые спины и задницы разного калибра: утлую Вашакидзе, компактную вертлявую Зухры, сбитые подростковыми махаловками в бетон ягодицы Изольды. Впрочем, первая картина ей нравится больше.
—Ты! — молодой, хорошо одетый человек грубо сталкивает “рабовладелицу” на грешную землю. — Давай назад деньги!
И швыряет чуть ли не в лицо бывшему преподавателю информатики дорогие аккумуляторные батарейки для сотового телефона. В первый раз за день Альфия теряет самообладание: вот для чего она получала высшее образование и стремилась жить в городе.
— Не ты, а вы!
— Ты! — второй раз подчеркивает свою крутизну перед беззащитной женщиной юнец. — Твои дерьмовые батарейки не работают, и если ты мне сейчас немедленно не вернешь деньги, тебе придется заплатить мне за потраченный мною бензин.
Альфия понимает, что во время зарядки аккумуляторов грубиян делал или принимал телефонные звонки, но объяснять ему это бесполезно. Дрожащими руками она начинает отсчитывать деньги. Хотя она слышала и не такие угрозы, иной раз по пустякам, из-за того, что трехрублевый тюбик суперклея оказывался пустым, привыкнуть к хамству не может. Безобразная сцена особенно тяжело действует на Наташу: “Зачем вы вернули ему деньги? Нужно было послать меня за милицией”. Она даже дышит учащенно от негодования.
— И товар пошел гнилой, и народ, — с нетрезвой многозначительностью потрясает указательным пальцем Изольда. — Но самый гнилой, Наташка, он в Ново-Татарской слободе. Там отец может продать сына, дочь — мать. Сами татары ново-татарских за своих не признают.
Столбик пепла на Изольдиной сигаретине дорастает до критической массы и обрушивается на золоченые щеколды.
— Один всю жизнь прибеднялся, косил под нищего, дочь его одевала, кормила, а после смерти… Нет, пожар случился. А в погребе-то! — меха, золото, — прослезившаяся Изольда сморкается в услужливую руку Зухры с комком носового платка. — Меня папаша тоже с рождения предал: “Не моя дочь!” Я ведь родилась рыжая…
Зухра сочувственно вздыхает:
— Вот я всю жизнь проработала секретаршей, секретуткой, хи-хи, за кутарки. И всегда надо мной издевались, недоплачивали, навьючивали чужие обязанности. Завроно, когда была не в духе, отчеты под стол швыряла. На четвереньки встаешь и выгребаешь листы оттуда, честное слово. Поэтому лично я за то, чтобы иностранцы у нас здесь все скупили.
Изольду этот вариант не устраивает. Не только потому, что ей обещано дочерью и зятем за хорошее поведение “отжать” персональное место на рынке. “Пусть побреются твои иностранцы”, — она проводит тыльной стороной ладони от уха до уха.
— Ты послушай! — продолжает Зухра. — Когда я работала на Кремлевской у американских корейцев… Молодой человек, не грызите семечки у моего прилавка! Меня могут оштрафовать. Кто? Экологическая милиция, вот кто! …Они особняк купили под ресторан, а я была у них кем-то вроде администратора. Прорвало канализацию как раз перед приходом санэпидемстанции. Так хозяйка, миллионерша, мы все звали ее “миссис”…
— Еще чего! — недовольно бурчит Изольда.
— …убирала говно, извиняюсь за выражение, наравне со всеми. Стала бы наша какая-нибудь мымра это делать?
— Побрейся, Изольда, — смеется Наташа, — не стала бы. Директора школ и завучи точно не запачкались бы, классных руководителей запрягли бы.
Дискуссию прерывает наплыв покупателей. Сама Альфия и ее продавцы то и дело ныряют в столы-бункеры. Там темно и тесно. Ощупью находят в дальних углах требуемые вещи. Тащат, напрягаясь, ругательств не слышно. Только протянутые ноги за них кричат: ёкэлэмэнэ! — нервные узловатые у Вашакидзе, прямые, как струнки, на шпильках со сношенными набойками Зухры, чуть кривоватые в голубых с красными лампасами шароварах Изольды. В серых отутюженных брючках, скрывающих варикозные вены, Альфии.
Поток иссякает так же внезапно, как нахлынул, — “пробка”. Небо соглашается с антрактом, быстро затягивается серой пеленой. Краски на малых архитектурных формах, если таковыми можно назвать уродливые киоски, железные столы с навесами и замызганные палатки, блекнут. ЧП Марченко расслабляется: товар ушел, продавцы выложились, в кошельках у каждой на животе дневная норма. Зухра в загрязнившейся юбчонке и розовой кофтенке никак не может допроситься у кормил чая: “Эй, не дайте мне засохнуть!” Вашакидзе сокрушенно теребит пальцами отодранный на куртке во время аврала клок. Изольда собирается в туалет, а может, и в ближайшее бистро. Альфие же хочется бульончика. Не чая, не супа, а именно горячего бульончика. И вдруг: “Альфия Мингазовна, разрешите мне сбоку от вашего стола поставить стенд с игрушками”.
Расслабилась, называется. У Альфии нет ни сил, ни желания вникать в Наташины заморочки. Какой стенд? Какие игрушки? Вечером она и так все выпытает у Жоры.
— Понимаете, в чем дело, — лопочет Наташа, — я как бы предала свою профессию. Хотя я просто не могу мучить детей, заставлять их делать то, что им, может быть, совсем неинтересно. Другое дело игры. Интеллектуальные, развивающие: кубики Никитиных, конструкторы “Лего”. У Гиви родители продали в Баку квартиру, переезжают к нам. А деньги, муж не против, мы вложим в игрушки, они хорошо с вашим инструментом сочетаются.
— Постойте, постойте, — начинает вникать Альфия, — а вы знаете, что стенд с игрушками будет оформляться как самостоятельное ЧП и вам за него придется платить?
А Наташа уже и не слышит никого, кроме себя. Расстегнула заколку и высвободила дивной густоты темные волосы. Того и гляди взмахнет ими, как двумя крыльями: грязный рынок под влиянием ее игрушек превратится в форпост воспитания. Молодых людей, которые могут швырнуть в лицо батарейки и сказать женщине старше себя “ты”, станет меньше. Альфие тоже будет полезно собрать парочку можгинских дачных домиков, она явно недобрала игр в детстве. Малоимущим, поскольку все сейчас баснословно дорого, “Лего” будет выдаваться напрокат.
— Значит, вы, — доходит до ЧП Марченко (да, в детстве ей было не до игр, она доила корову, кормила кур, пропалывала колхозные грядки и при этом училась на отлично), — вы, проработав два месяца на рынке, хотите получить выгодное место у центральных ворот?
— Четыре месяца, — шепчет Наташа. — Мне ведь тоже надо давать своим детям хорошее образование.
— Нет! — отрезает Альфия. — Нет! Это невозможно. И потом Изольда с Зухрой будут против. У них уменьшится выручка. Вы перетянете внимание с их столов на свои игрушки.
Наташа с надеждой смотрит на своих боевых подруг. Планы свои она в первую очередь обсуждала с ними и поддержкой, как ей казалось, заручилась.
— Ой, сами разбирайтесь, — взмахивает жидким конским хвостом Зухра. — У меня своих проблем хватает.
От былой солидарности Изольды тоже следа не остается. Она находит уважительную причину, чтобы исчезнуть: “Мне — куда даже царь пешком ходит”. Альфия торжествует. Она всегда говорила, что на рынке нет и не может быть дружных, прочных коллективов. Здесь все друг другу соперники и тайные недоброжелатели.
— Вы… не человек! — повышает-таки на работодателя голос Наташа. — Вы… вы — экономическое животное! — Ее дрожащие костлявые ручонки отстегивают кошелек с выручкой. В потрепанную сумку летят калькулятор, ножницы, ручка и прочие орудия рыночного труда.
Альфия хватает ее за рукав:
— Если вы хотите уйти, то должны за месяц меня об этом предупредить. Надо сдать товар, таков порядок.
Но бунтовщица вырывается; бежит на своих жалких, будто сложенных из деталей тех самых развивающих конструкторов, ножках. Мимо Генки, Регины, Татьяны, Булата, Эрика. Минует Жору. Сталкивается с унылым молодым монахом. Звякает емкость с мелочью, которую он каждый день собирает здесь на восстановление какого-то храма. “Не удалось отжать и выбросить, — ехидничает Генка. — Не сработала тактика апельсина?” Если честно, Альфия думала, что месяца на два Наташи еще хватит. Сколько их, отчаявшихся, у нее в продавцах перебывало. Она на глаз может определить, кто какое время продержится. Через гирлянду свисающих кипятильников и удлинителей появляется сияющее Жорино лицо: “Я Вашакидзе говорил! Я ей предсказывал!” Альфия на это Жоре отвечает, что предсказать исход аферы было немудрено, зная ее характер и манеру вести дела. Астрология здесь абсолютно ни при чем. Однако слова, сказанные механически, в усталом состоянии, имеют катастрофическое последствие. Жора тоже начинает фордыбачить.
— Все! Я ухожу от тебя к маме, — заявляет он. Как в свой прилавок, залезает в бункер Изольды и с вызовом достает оттуда початую бутылку водки “Шурале”. Это Альфия расценивает совсем уж как удар в спину: вот кто, оказывается, толкает по наклонной плоскости ее лучшего продавца! Она не выдерживает: “Что ж, иди, у твоей мамы большая пенсия”. А Жора кладет руку Зухре на талию и нашептывает такое, от чего красотка в недоумении косит коровьим глазом на Альфию.
— В гости приглашаю по новому адресу, — жестоко поясняет Жора Альфие. — А что касается денег, на которые буду жить, это определит суд. У нас ведь совместно нажитое имущество.
Будто трещина разверзается под ногами Альфии. У нее такое чувство, будто она сейчас рухнет в бездну вместе с товаром, деньгами, железными столами. Одно спасение от этого ужаса — представить себе будущих внуков и уцепиться за их виртуальные ручки и ножки.
— Разве ты не хочешь внуков? — в отчаянии спрашивает Альфия.
— Внуков?! — шипит Жора. — Да я сегодня возьму твой гороскоп и подвергну тебя энерго-информационному стиранию. Это страшнее порчи. Все! Хватит меня впутывать в свои программы!
Альфия даже забывает попросить у бывшего мужа выручку. Так и уходит он от нее с кошельком на бедрах, сгорбленный, двумя пальцами несет за горлышко бутылку “Шурале”. А Альфия, закрыв глаза, продолжает воображать младенцев. Но вместо лиц — ровные блины: ни цвет волос, ни разрез глаз, ни форма носа не вырисовываются. Наконец, на месте первого блина появляется лицо бабушки Сахиб-Джамал, голова ее по-татарски подвязана цветастым платком. Развод так развод. Жора его получит, но не такой простой ценой, как ему кажется. Она до последнего будет тянуть, прикрываться справками и не появится в суде. Поговорит с психиатрами насчет его увлечения астрологией. А в опись совместно нажитого имущества включит все до ниточки. Журналы “Радио” шестидесятых годов она оценит по семьдесят рублей за штуку! Много чего можно будет придумать. С выпрямленной спиной она идет накрыть брошенный Георгием Михайловичем товар.
Навстречу шествует, как за ниточки, дергая головы всех мужчин рынка, восемнадцатилетняя Изольда. Вернее, та, на которую могла быть похожа спивающаяся женщина, не исковеркай ее молодости отец-самодур и тяжелая работа.
— Извини, Кристина, — говорит Альфия девушке, — маму твою я сегодня проглядела. День выдался сумасшедший.
— Здрасьте, Альфия! — с Зухрой здороваться Кристина не считает нужным. — А мамку увольняйте, пусть посидит дома. Без денег.
Она говорит нарочито громким в воспитательных целях голосом, потому что Изольда как раз вернулась из туалета. “В глаз дам!” — ершится непутевая мама, но в голосе чувствуется любовь и восхищение дочерью. Зачем ей какие-то принципы, товарищи по работе, когда все у ее Кристины супер: туфли “саламандер”, лопающаяся на бедрах длинная с разрезами панк-эротик юбка, куртка-косуха из натуральной кожи, укрощенная заколками рыжая грива. Ее девочка знает цену каждому своему произнесенному слову: говорит медленно, негромко, многозначительно:
— Альфия, тебе Оскар просил передать, что скоро рынки начнут проверять насчет террористов. Могут сверток у прилавка положить, могут продавца попросить подержать. Скажи своим теткам, чтоб мух не ловили, иначе могут места лишить, — а матери отдает команду. — Собирайся!
Для Альфии вообще-то всего 15.30, но для многих уже наступил конец рабочего дня. Рынок в его промтоварной части наполовину опустел. Сказать Кристине: “Посиди в своей “девятке”, у твоей матери до семнадцати часов могут что-нибудь
купить”, — Альфия побаивается. Оскар, непростой муж, может ее наказать. Как всякий чепэшник, Альфия под богом ходит: появятся в один прекрасный день сопляки в гражданском, поинтересуются, где ценники на двух государственных языках, и конфискуют товар. Пока будешь ходить, разбираться что к чему, твои места оформят на другого.
Тут дно коробки, в которую Изольда складывает замки с витрины, рвется, и мистический товар, управляемый Хироном, с грохотом валится на грязную землю. Не будь рядом Кристины, Альфия несомненно помогла бы собрать железки, как и дерьмо выгребла бы вместе с персоналом, будь тот ресторан на Кремлевской — ее. Но Кристина, чьей воле в силу обстоятельств она дает возобладать над своей стальной, не любит “путать масти”. Состоятельные собственники, победители, по ее примитивным понятиям, должны стоять, обсуждая важные дела, а левые люди, неудачники, пусть себе копошатся в пыли.
— Зухра, — приказывает Альфия, — помоги Изольде собрать замки. Ты же видишь, она не в состоянии.
— Я что, рыжая, что ли?! — лицо Зухры, как в начале дня, искажает злобная гримаса. В присутствии Кристины изношенные туфли жгут ей подошвы, грязные рукава кофточки — запястья. Каждая морщинка под слоем крем-пудры издевается: старуха!
— Детский сад какой-то, — пожимает плечами девушка.
— Нет, я не рыжая! — напирает Зухра. — Дольше всех здесь стоять и меньше всех получать. Да наплевала я!
В глубине души Альфия очень не хотела чморить Зухру, говорить ей “ты”. Но прикинула, что по теории вероятности не может от нее в один день уйти целых три продавца, и просчиталась. Из-за этой высокомерной, необразованной девицы. В глубине души Кристина очень раздражает Альфию, она близко бы не подпустила такую пустышку к своим сыновьям. А сколько времени приходится тратить на идиотские разговоры с ней о достоинствах колготок “Сан Пелегрино” и подпушке песцового меха.
— Блин клинтон! — доносится из железного бункера. Это Изольда безуспешно пытается найти присвоенные Жорой остатки водки.
— Вылезай! — тащит ее на свет божий Кристина. — Я завтра вместо Зухрашки, которая одевается, как малолетка, на работу выйду. Глаз с тебя не спущу! Мне все равно надоело дома сидеть.
Альфия ушам своим не верит. Она знает, что дочь Изольды не спешит обзаводиться ребенком. Сначала они с Оскаром хотят построить трехкомнатную квартиру в центре, купить новую машину, а уж потом задумаются о живой кукле. Выгодное сочетание качеств в продавце: молодость, красота, сильный характер плюс бездетность.
— Ты это серьезно? — после утвердительного кивка Кристины Альфия начинает понимать, что она, в сущности, неплохая девочка. Просто обстоятельства с малых лет вынудили ее заковать себя в броню. — А муж не против? А ты знаешь, что условия у меня довольно жесткие? Да и работа сама по себе тяжелая.
Альфия понимает также, что дочь Изольды хочет не просто трудоустроиться, и потому рассказывает, как однажды, когда ее столы были просто столами, а не бункерами (газосварщики еще не приварили дверей), она везла со склада свои тяжелые коробки. Килограммов двести было груза. И вдруг у двухколесной тележки, которую она толкала впереди себя, отвалилось одно колесо. Это только представить себе, как падает и рассыпается по земле вся ее мелочевка! Ни один мужик с места тогда не сдвинулся, чтобы ей помочь. Генка, правда, предложил за полтинник тележку подержать, пока Альфия к себе коробки перетаскает. И тогда со злости она довезла эту махину на одном колесе. Осталась без ног и поясницы, но довезла!
— Своя ноша не тянет, — без ахов и охов, прикинув, что и она сдюжила бы на месте Альфии, говорит Кристина.
— Раз так, — первый раз за день улыбается частный предприниматель Марченко, — пусть мама подождет тебя в машине, а ты принимай товар.
Какой там принимать. Чуть ли не очередь покупателей мужского пола сразу выстроилась к бывшему столу Вашакидзе.
— Девушка, почем скотч? А сердечко ваше продается?
— Мне “Фумитокс”. Можно вас сегодня до дому подвезти? Завтра? Послезавтра?
— Два “Энерджайзера” и вашу улыбку вместо сдачи.
Ни один не возмутится высокой стоимостью. (Наташе и Зухре из-за взвинченных Альфией цен постоянно доставалось: и барыгами их обзывали, и греховодницами.) Эрик подходит без обычной своей кривой ухмылки и с приглашением в баню не спешит, пытается завести светскую беседу, как он понимает ее в меру своей утонченности: у его бультерьера, самки, началась течка, так что, по мнению красавицы, лучше в этом случае применить — памперсы или женские прокладки? Рынок…
День, считает предприниматель Марченко, в целом удался. Хоть и ушли от нее две неврастенички, муж и Аллах не дал в конце дня состоятельного покупателя, зато она нашла нового человека. Альфия даже интересуется:
— Кристина, ты кто по знаку зодиака?
— Овен! — с гордостью отвечает девушка.
Этот “барашек” всегда будет помнить о своем достоинстве, а если ЧП Марченко о нем позабудет, то она ей напомнит. Будьте уверены!