Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2007
Когда ей становится слишком тесно,
Судьба покидает пространство текста
И, сделавшись плотной и различимой,
Гуляет с тобой под чужой личиной.
А ты изумлен и влюблен как будто,
Куда-то бежишь и звонишь кому-то,
Чего-то боишься, не спишь ночами,
И все, что бывает всегда вначале.
* * *
Девять лет я вставал в семь пятнадцать утра,
Чтобы ехать на склад запчастей.
Девять лет я доказывал с пеной у рта,
Что работать руками честней.
В человекодавильне вагонов метро
Я пролистывал повести лиц.
Я под землю нырял, как проктолог в нутро,
Без желания повеселиться.
Кто вручную таскал геморройный металл,
Искупая потомственный рок?
В эту пору мне горестный рот обметал
Благодатный глухой матерок.
В помещении мерз, на морозе потел,
Погружался духовно во мрак.
Из меня получился б сплошной импотент,
Если б воли разжался кулак.
Все там было — и братство, и юмор казарм,
И журили меня, как щенка.
Но никто никому никогда не сказал,
Что похож я на кладовщика.
В перекурах читались Вольтер и Руссо,
Были Пушкин и Гоголь со мной:
Мы несли бронированное колесо
Для какой-нибудь хари срамной.
Так я вышел поэтом усадебных рощ,
Петербурга, Москвы и луны,
Потому что тошнило от пакостных рож
И пейзаж был довольно уныл.
Впрочем, если когда-нибудь в этой стране…
Понимаешь, к чему я веду?
Есть на улице Волгина дом, в стороне,
На задворках, а не на виду.
Там тяжелое небо оперлось о твердь.
Ты, возможно, почувствуешь сам.
Там написана “Бабочка-книга” на треть
И щебечет весенний ислам.
Фонтан
Подруга, помнишь страсть в фонтане,
Где спущена была вода?
Сегодня с нашими понтами
Мы не полезли бы туда.
Бродя по улицам, скучая,
Гундося скверным голоском,
Пришел к фонтану я случайно
В осеннем сквере городском.
Теперь, когда иссякли силы
И безрассудство позади,
Как неприкаянны и сиры
Любвеобильные сады!
Сирени, некогда отцветшей,
Торчат убогие кусты,
И не мечтается о свежей
Листве, о зарослях густых.
Но странно: нет в душе печали,
В ней неземная благодать —
Как будто перед смертью дали
Морозным воздухом дышать.
Полуденное небо ясно.
Текут багряные сердца.
Все гармонично, все согласно
С высоким замыслом творца.
Я вспоминаю наш романчик,
Я узнаю знакомый вид:
Какой-то писающий мальчик
Теперь в фонтане том стоит,
А рядом девушки смеются;
Октябрь кончается светло.
Вот, не успели оглянуться,
А десять лет уже прошло.
* * *
Ты живешь в трехкомнатной квартире,
Не приучен красть и голодать,
Оттого и кажется, что в мире
Тишь да гладь, да Божья благодать.
Едешь с моря с бронзовым загаром,
Посещаешь адреса души.
В институте — интернет задаром,
Хочешь написать стихи — пиши.
Но порой в обманчивом покое,
Прогоняя тишину и ясь,
Происходит что-нибудь плохое,
Словно с неба упадаешь в грязь.
Разозлит переизбыток хамства,
На подмостках ли покажут шиш,
Кто-то Хлебникова или Хармса
Вдруг заденет, — ты уже кипишь.
Разве ты не знаешь, что для брани
Нужен твердый лоб и хитрый нрав?
Наглотаешься довольно дряни,
Прежде чем поймешь, что ты — не прав.
Ибо правых нет и виноватых.
Но и невиновных тоже нет.
Так блаженствуй же в своих пенатах,
Над людьми не возносись, поэт!
Лучше незаметным быть и скромным,
Сохраняя внутренний простор.
Дуб огромный буря вырвет с корнем.
Сложное скрывается в простом.
* * *
Вслушиваюсь в шум дождя,
В страстный шепот, в смутный шелест…
Кто же в этом мире я,
Может быть, и впрямь пришелец?
Заглянул на днях в бутик —
Моего фасона нету.
От жратвы меня мутит
И зарплата пахнет нефтью.
Мне уже за тридцать лет:
Где любовь и где фортуна?
У меня есть друг Олег,
Он попал сюда с Арктура.
Я по городу брожу,
На Полярную гляжу.
А со мной гуляет дама
С Эпсилона Эридана.
* * *
Как сформулировал где-то некий прозаик
(ясно, прозаик не русский, а зарубежный),
Все в свое время приходит, все приползает,
Все совершается точно и неизбежно.
Надо, мол, только дождаться этого часа,
Пересидеть в ресторане или в пельменной,
В тайне от близких знакомых и от начальства
Верить, что сбудется вскоре, — и непременно.
Выдать такое не смог бы, скажем, Тургенев.
Каждому сразу понятно: хлопец не местный.
Кто-нибудь из европейских торкнутых гениев,
Классик французский, английский или немецкий.
* * *
К труду готовый и к обороне,
Подозревая повсюду мерзость,
Я рос на Пышкином огороде.
(Когда-то так называлась местность.)
Играл с друзьями в “войну” и в “пробки”,
А лучше в “прятки” и “палы-выры”,
Ведь я же был незаметный, робкий.
(Да и теперь я играю в игры.)
Довольно средне учился в школе,
И повзрослеть ожидал приказа,
И постепенно, не вдруг, не вскоре,
Пришел я к мысли, что жизнь прекрасна.
С тех пор блаженствую философски,
Не нарушаю законов кармы,
Хотя не кормят меня из соски
И в огород мой бросают камни…
* * *
Тебе до кольца,
А мне до конца.
Отсюда различие наших тем,
Наших взглядов,
Наших нарядов
И даже наших тел.
Тебе до кольца,
А мне до конца.
Но, брат мой, не бойся моих причуд,
Протри-ка зенки:
В одной подземке
Мы едем, плечом к плечу.
Давай без драмы,
Ведь с нами дамы
Классической красоты.
Одним до конца,
Другим до кольца…
Нам скажут, когда сойти.
* * *
Император Диоклетиан
Был не то чтоб нравом очень прост.
Но избравши дачный идеал,
Он покинул свой высокий пост,
А когда призвал его сенат
Вновь возглавить войско и народ,
И льстецы уж принялись стенать, —
Показал рукой на огород.
Так и я возделываю сад
Вдалеке от нравственных дилемм.
Заходи и на скамейку сядь,
Отдохни среди моих дерев.
Ты услышишь их святую ложь,
Разговор травы сквозь времена…
И тогда, возможно, ты поймешь
Диоклетиана и меня.
В ожидании переправы
(Из Гао Ци)
Я опоздал к перевозу: лодочник ждать не стал,
Судно его вдали.
Может быть, в лодке ушедшей заняты все места
Жителями долин,
Может, один перевозчик сгорбился на корме,
Полузакрыв глаза.
Так это или иначе — не разглядеть во тьме,
С юга пришла гроза.
Хлещет безжалостно ливень; вымок до нитки я,
Мне не спастись никак.
Думаю, стоя под ивой, что-то об Инь и Ян
В зарослях тростника.
Тот, кто в Пути был так долго, может и подождать:
Холодно ли, жара ль, —
Дух безмятежно спокоен. Сквозь пелену дождя
Вдруг пролетел журавль.
* * *
Мы вышли из тени на свет,
И стало понятно: нас нет,
Впустую и опыт и навык.
А мысли похожи на снег:
Растаял — и ну его на фиг.
И то, что мы вымели, — сор,
И то, что мы видели, — сон,
Хотя бы и самый сладчайший.
И кажется, дело труба.
Но чей этот белый тюрбан
И кто эти трое над чашей?
А этих знакомы пяты.
Они пребывали в Пути
Медлительнее черепахи.
Теперь они пляшут в огне,
Наружно впадая во гнев,
Увешанные черепами.
Ты думаешь, это гашиш?
Ты хочешь остаться, а — шиш!
Открыта для тех, кто не в теме
Реальность, лишенная форм,
Где сутью становится фон,
А фоном — кромешная темень.