Запад и Восток в новейшее время
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2007
Медведко Леонид Иванович, доктор исторических наук, профессор, академик РАЕН, член СП, вице-президент Международного фонда Айтматова (Иссык-Кульский форум), ведущий научный сотрудник Института востоковедения РАН.
Прошло уже более шестидесяти лет после окончания Второй мировой войны. На первой же учредительной конференции ООН в январе 1946 года было выдвинуто предложение о включении в ее повестку дня проблемы будущего Палестины. На своей очередной сессии Генеральная Ассамблея ООН 29 ноября 1947 года выписала “метрику”, которая должна была узаконить одновременное рождение на бывшей подмандатной территории Великобритании арабского и еврейского государств. Роды оказались трудными и затяжными. В кровопролитной схватке, сопровождавшейся террором арабов против евреев и евреев против арабов, погибли десятки тысяч людей. Сотни тысяч палестинских арабов были согнаны со своих земель. До сих пор они так и не обрели ни своего дома, ни своего государства.
Ни мира, ни безопасности не обрело за это время и рожденное почти одновременно с холодной войной шестьдесят лет назад государство Израиль. Ни одна из прокатившихся по “святой земле” и по соседству с ней войн, ни “джихады”, ни “интифады” не принесли никому победы. Лишь периодически они перемежались перемириями. Те, в свою очередь, рождали “дурную бесконечность” новых бесплодных войн. Неурегулированные старые и появившиеся новые конфликты и кризисы “вписываются” теперь в расширенные границы “Большого Ближнего Востока”, которые можно рассматривать тоже не как “остаточную субстанцию”, а как производное холодной войны.
История не просто возвращает события “на круги своя”. Предыдущие войны велись под лозунгами антиколониальных антиимпериалистических освободительных войн, в которые и вписывалась и “борьба за ликвидацию последствий израильской агрессии”, с одной стороны, за рождение, выживание и безопасность самого Израиля — с другой. Нынешний виток насилия сопровождается террором-антитеррором, как правило, под религиозными лозунгами. Да и само миротворчество на библейских землях и вокруг них нередко тоже осуществляется под знаком ветхозаветного евангелизма. Все это и рождает тревогу по поводу возвращения Ближнего Востока, да и всего мира в “эпоху раннего средневековья и религиозных войн”. Но, как можно под это подвести современное международно-правовое, тем более найти этому моральное оправдание? Как найти стирающуюся перед глазами грань между террором-антитеррором? Как провести границу между Добром и Злом, различить высокий Замысел от дьявольского злого умысла и затмение Разума?
На эти нелегкие, может быть, даже неприятные для верующих людей вопросы нелегко найти ответы, особенно в столь разном восприятии Востока Западом и мироощущении Запада — Востоком.
Востоковедение, если не считать марксизм-ленинизм, даже в советские времена, всегда считалось особой междисциплинарной наукой. Оно всегда имело свою материалистическую и духовную составляющую. Это позволяло востоковедам заниматься не только историей разных восточных стран, но и их философией и религиями, в том числе и такими традиционными для России вероучениями, как ислам и буддизм. По непонятным причинам иудаизм и христианство, хотя они тоже зародились на Востоке, оставались вне дозволенных профессиональных интересов востоковедов.
Наверное, поэтому и “общенародный герой нашего времени” — красноармеец Сухов, выполняя роль большевистского миссионера, Восток воспринимал как “дело тонкое”. Для российского востоковедения Восток был всегда близким и, можно сказать, и всеобъемлющим. Как и западной ориенталистике, ему приходится иметь дело со многими восточными странами, народами, их культурой и религией. Отечественное востоковедение поэтому всегда представало одновременно как особое мировидение и как мироощущение. Этим оно отличалось от той сферы знаний, которая называется на Западе “ориентализмом”.
В написанном почти тридцать лет назад классическом труде родившегося в Палестине американского ученого Эдварда Саида “Ориентализм” имеется в подзаголовке еще важное уточнение: “Западные концепции Востока”. Сводятся эти концепции, как резюмирует сам автор, к трем аспектам академического и прагматического западного “ориентализма”. Первое из них — это то, что обозначено и в моем дипломе как “страноведение” с указанием одной или нескольких стран определенного региона Дальнего или Ближнего (Среднего) Востока. Второе — это стиль мышления, основанный на известном якобы различении Востока и Запада. Наконец, третье — это западный стиль доминирования и… осуществления власти над Востоком (Cаид Э.В. Ориентализм. — С-Пб.: Русский Мiръ, 2006. С. 9—10).
Русское востоковедение традиционно всегда отличалось от западного “ориентализма” прежде всего тем, что сама Россия всегда считала и считает себя не просто частью Востока или Запада, а связующим их звеном, называемым “Евразией”. Отсюда вытекает принципиальное различие, как в академическом, так и в прагматическом контекстах видения Востока русским востоковедением. Так было в царско-имперские времена, так оставалось и в советский период истории. Оно придерживалось своего стиля, основанного не на противопоставлении и различении, а скорее на геополитическом, порой напряженном, сопряжении Запада и Востока. Отсюда и особое восприятие Востока через Запад, а Запада через Восток. Вместо западного доминирования над Востоком Россия стремилась выработать некий совместный свой особый образ жизни и модель сосуществования с Востоком и с Западом. Но она вовсе не отказывалась при этом от “осуществления власти” к Востоку и к Западу от Урала. Не раз ей приходилось поэтому выступать в роли защитника как Востока от Запада, так и Запада от Востока. В способствовании выработки этого особого алгоритма, названного позже “мирным сосуществованием”, русское востоковедение и видело свою основную историческую миссию.
Восток не раз являл свою извечную загадочность и непредсказуемость — качества не только “тонкие”, но и особенно близкие для России. Восток за это время не раз преподносил неожиданные сюрпризы. Не единожды он взрывался сам. Чаще его взрывали другие. Библейские земли называют “колыбелью цивилизаций”. Но в этой “колыбели” вслед за рождением происходило немало столкновений, и еще чаще сталкивания цивилизаций. Нередко это вызывало, как это случалось недавно в Ираке и Ливане, гуманитарные катастрофы. Ныне их переживают также Афганистан, Палестина, ряд африканских стран. После распада Советского Союза угроза таких катастроф и бедствий не раз нависала и над нашими “родными палестинами”.
Появление такого названия, как выражение “культурно-духовной самоидентификации” России, относится к давним временам. Но начиная с ХIX века оно стало наполняться новым содержанием. Продолжающееся уже более века противостояние России с Западом связано с почти одновременным появлением на свет идеологии русского большевизма, еврейского сионизма, арабского и другого исламизма. Может быть, потому, что процесс “палестинизации” вылился потом в “самый продолжительный конфликт века”, дипломат и ученый Евгений Пырлин назвал свою последнюю прижизненную книгу “Сто лет противостояния”. Конфликт этот, в самом деле, возник более ста лет назад. Развивался он в русле межимпериалистического соперничества великих держав. Проходило это не без участия сначала царской, а затем и советской России. Во второй половине двадцатого столетия этот “конфликт века” сопровождался пятью арабо-израильскими войнами и, по крайней мере, четырьмя сопутствующими региональными кризисами. Все они развивались на моих глазах. Апофеозом их можно считать и объявленную Вашингтоном после 11 сентября 2001 года “глобальную антитеррористическую войну”, в эпицентре которой оказался на этот раз “расширенный Ближний Восток”. В той или иной степени сначала Советский Союз, а затем и Россия оказывались не просто вовлеченными в эти конфликты, но и (что до сих пор мало было кому известно) дважды едва ли не переступали порог ракетно-ядерной войны, как это случилось полвека назад в дни Суэцкого кризиса 1956 года.
В ракетную войну, пока, слава богу, без ядерной начинки, вылилась и недавняя операция израильско-палестино-ливанского “взаимного возмездия” в июле-августе 2006 года. “Антитеррористические” операции сначала в Афганистане и Ираке приняли затяжной характер. Они стали более длительными, чем все предыдущие арабо-израильские войны.
Ближневосточники во время тех войн собирались на “круглые столы” и ситуационные анализы. В своих “записках” по их итогам и статьях, появлявшихся в разных органах СМИ, они давали взвешенную оценку, оперативный анализ событий и прогнозы. Каждый делал это со своей “вышки”, или высоты занимаемых в прошлом или настоящем должностей. Евгений Примаков — как бывший министр иностранных дел, Георгий Мирский — как главный научный сотрудник ИМЭМО РАН, Алексей Васильев — как директор Института Африки и главный редактор общественно-политического журнала “Азия и Африка сегодня”, Владимир Носенко — как бывший посол РФ в Омане и советник-посланник в Израиле, Виталий Наумкин — как руководитель Центра стратегических и политических исследований ИВРАН, Алексей Малашенко — как ведущий эксперт Московского Фонда Карнеги, Елена Супонина — как вездесущая и вдумчивая журналист-обозреватель “Время новостей”. Прекрасное знание арабского языка в сочетании с женским обаянием позволяет ей даже в разгар войны “достучаться” до самых недоступных и не слышащих друг друга противников.
Профессиональная и творческая биография автора тесно все это время была связана с востоковедением и Ближним Востоком. По-разному виделось ему все, что там происходило в зависимости от того, в каких ролях и ипостасях приходилось выступать при освещении “горячих” событий. Отчасти это и подвигло его попытаться сопоставить в новой книге. Я писал ее в соавторстве и при соучастии уже трех поколений арабистов с учетом разновидения их востоковедами разных поколений. Наверное, подобный дискурс тоже может быть востребован с учетом того, что пережитый современниками переход из холодной войны в “постхолодный” мир тоже должен рано или поздно стать достоянием “проявляемой” истории. Как любил говорить поэт Николай Глазков, с которым мне приходилось встречаться, “чем интересней была история, тем труднее всегда было современникам”.
Для современников, переживших и переживающих гуманитарные катастрофы и национальные трагедии прошлого столетия, они предстают особенно трагическими. Такое видение “неклассических” и “антигражданских” войн я в меру возможностей постарался донести в своих выступлениях в периодической печати, на радио и телевидении. Отрадно, что наше информационное пространство стало теперь разноголосым и разновекторным. Но, к великому сожалению, читатели и слушатели этого многоголосого “демократического” пространства в своем большинстве это те, кто пишет и говорит, но не всегда читает и слушает. Ситуация во многом напоминает анекдот о чукче, который “не читатель, а писатель, однако”. Отсюда и появляется ощущение невостребованности не только востоковедного, но и вообще научного сообщества.
На политику в отношении Востока как “дела тонкого и близкого” гораздо большее теперь влияние оказывают не ученые, а олигархи и бюрократы. Может быть, отсюда и возникает на Западе озабоченность по поводу “авторитарности” режима проявления не столько самих верхов, сколько тех влиятельных кругов, чьи корпоративные интересы становятся превыше общественных и государственных. Как и в советские времена, они лишают власти “обратной связи”. Эти функции перестали, к сожалению, выполнять и такие общественные организации, как Российское общество солидарности и сотрудничества с народами Азии и Африки, или бывший комитет “сторонников мира”. Они все еще не выполняют функций формирующегося нового гражданского общества.
Неурегулированность ближневосточного конфликта послужила одной из глубинных причин и так называемой “глобальной антитеррористической войны”, разразившейся после 11 сентября 2001 года. Россия лет на десять раньше, чем США, ощутила приближение этой войны. Она сначала перекинулась с Ближнего Востока на ее южные районы и близкие к России Кавказ, Центральную Азию.
Как свидетель, а в ряде случаев и соучастник многих тех “горячих” событий, мне доводилось самому ощущать на себе взаимоуязвимость от терроризма как нового оружия массового устрашения, точечного поражения и психологического воздействия на людей. Хотелось бы поэтому передать это глубоко осознанное чувство тем, кто близко с такой опасностью еще не соприкасался. Угроза, как беда, не приходит одна. Она обрушивается порой с той стороны, откуда ее никто не ждет. На основе собранных в результате длительных полевых исследований, проведенных Дмитрием Нечитайло на Северном Кавказе, ему удалось установить, что из двенадцати смертников-шахидов, устроивших “джихад против небоскребов” Манхэттена по меньшей мере четверо проходили “террористическую подготовку в Афганистане и Чечне. Взаимосвязь и взаимозависимость в современном глобальном мире оборачиваются взаимоуязвимостью государств, народов разных городов и их жителей.
Автор, можно сказать, по чисто случайному и несчастному стечению обстоятельств сам едва не оказался 11 сентября 2001 года жертвой самой масштабной террористической акции нашего времени. Тогда по приглашению японской международной “Религиозной сети защиты детей” я должен был вылететь 10 сентября 2001 года из Москвы в Нью-Йорк для участия в посвященном безопасности детей “круглом столе”. После этого намечалось также мое выступление на специальной сессии ООН с докладом “Терроризм — угроза детству”. Постигший тогда меня инсультный “микроудар” на аэродроме “Шереметьево” уберег от смертельного удара, жертвой которого я мог бы стать в одном из рухнувших на следующий день небоскребов на Манхэттене. Там для меня уже заранее был забронирован гостиничный номер, как сообщили, “с видом на весь Нью-Йорк”. Но, очнувшись на следующий день не в гостинице, а в больничной палате Института неврологии, я, включив там телевизор, увидел страшное зрелище рушившихся на глазах всего мира небоскребов. В том числе и того, где я после длительного перелета, скорее всего, отсыпался бы вечным сном. Для меня не стало большим сюрпризом то, что почти все террористы-смертники оказались выходцами из мусульманского мира. Теперь он стал столь внезапно опасным и близким и для Америки.
Распространение террора, сопровождаемое не всегда разумным силовым “продвижением демократии и свободы”, как и предвидели многие востоковеды, вызвало цепную реакцию. Такое “продвижение” начинает происходить по встречным направлениям через нанесение то “устрашающих” и “превентивных”, то карающих “возмездных” ударов. В таких ипостасях и предстали вслед за “джихадами” на улицах Иерусалима и Багдада так называемые мадридский, потом лондонский и другие “джихады” терроризма. Столица Великобритании в дни саммита “большой восьмерки” в июле 2005 года вслед за Нью-Йорком и Вашингтоном пережила свои “черные дни” недели. Террористы угрожали устроить “джихад” и в дни саммита “большой восьмерки” в Санкт-Петербурге. До этого и также в других городах, где проводились международные форумы, спортивные олимпиады и соревнования. В августе 2006 года в Великобритании был раскрыт заговор мусульманских экстремистов, большей частью выходцев из Пакистана. Они, как известно, планировали взорвать в воздухе более десятка пассажирских самолетов, летевших в США.
Так, расщепление “оси зла” превратило ее в “палку о двух концах”. За иракским “шоком” последовали другие “шоки”. Все более опасной становится перспектива перенесения их на столицы и города сопредельных и дальних государств, независимо от того, являются ли они участниками или партнерами антитеррористической коалиции. Такой резонанс “взаимоуязвимости” ощутили в дни нового ливанского кризиса в Лондонском аэропорту на Британских островах, за океаном в Нью-Йорке, на юге России, в разных концах самого мусульманского мира.
Опасное свойство хаотического распространения террора-антитеррора на Святой земле проявляется в том, что каждый из его участников стал использовать религию для освящения этой борьбы. Там она видится как “священная война” против сионизма. В Ираке и Афганистане, а затем в Палестине и Ливане она обернулась гуманитарными и национальными катастрофами. Резонанс их начинает ощущаться и в самом Израиле. В подобных войнах становится столь же трудно отделять завоевание от “освобождения”, как некогда Крестовые походы к Гробу Господня — от “джихадов” за “очищение святынь ислама от неверных”. Святость и святотатство столь же тесно переплетаются, как ныне террор и антитеррор. Продвижение на Восток “экспортируемой” с Запада чужой демократии и западных свобод сопровождается подавлением “восточных свобод”.
Такой порочный круг “дурной бесконечности” не имеет ни пространственных, ни временных пределов. Террор—антитеррор расходятся концентрическими кругами, охватив почти уже весь мир. Как главный очаг этого пожара Ближний Восток становится близким не только для России, но и для других стран. Импульсы этих кризисов доходили уже до берегов Америки и Австралии.
Разразившаяся в новом столетии “глобальная антитеррористическая война” ведется как в геополитических, так и в геоцивилизационных координатах. Силы в такой войне — неравные. Запад, сходясь “лицом к лицу с врагом”, пускает в ход свое высокотехнологическое и информационное оружие. Восток — по большей части свое психологическое и самопожертвенное живое оружие массового устрашения “шахидов”. Война от этого становится не просто “асимметричной”, но и — “непредсказуемо-алогичной”.
Россия вместе со странами Шанхайской организации сотрудничества в этой войне выступают одновременно как бы в двух ипостасях: объекта и субъекта. В противостоянии террора—антитеррора им приходится совместно отстаивать свои интересы как равноправных субъектов процесса глобализации. Отсюда и несколько настороженное их отношение к участию в разных “антитеррористических коалициях”.
Доставшиеся от “холодной войны” в наследство “горячие точки” никак не могут остыть в огнедышащей лаве вулканов “расширенного” Ближнего Востока. Подсчитано, что всего в мире имеется около пяти тысяч действующих или непробудившихся вулканов. Приблизительно столько же насчитывается на Земле этносов. Само такое совпадение количества действующих вулканов на Земле с числом пробуждающихся в мире этносов, как субъектов межцивилизационных и международных отношений, не может не заставить задуматься.
Распад Советского Союза резонно приравнивается к “геополитической катастрофе”. После нарушения существовавшего ранее глобального равновесия сил произошла и определенная разруха в головах людей. Последующим поколениям предстоит, скорее всего, самим выносить окончательное суждение о том, кто работал, по выражению Петра Столыпина, на “великие потрясения”, а кто — на “величие России”.
Затуманивание и обработка мозгов ведутся с разных сторон. “Информационные шумы” часто при этом заглушали и заглушают историческую правду. Россия помимо своей воли была вовлечена как в две мировые, так и в новую “глобальную войну”. Вместе с США она разделила на Ближнем Востоке судьбу “победителя—побежденного”. После распада Советского Союза России вместе с другими странами “расширенного” Ближнего Востока приходится выступать периодически в разных ипостасях в противостоянии террора—антитеррора. Запад, наверное, предпочел бы видеть их в роли заложников глобализма. Но Россия все увереннее начинает заявлять о себе, как о полноправном субъекте общемирового процесса глобализации. Участие в антитеррористических коалициях и партнерстве в борьбе против сил исламского терроризма, как и сама миссия русского востоковедения и западного “ориентализма”, все еще видится по-разному с Запада и Востока. По-разному им представляется и разыгрываемая ныне так называемая “исламская карта” в силовом продвижении западной демократии.
Вот уже более пятнадцати лет российское государство и его собратья по общему несчастью развала Союза и разрыва прежних связывающих их “совместных уз” ищут каждый свою “национальную идею”. Найти ее так и не удается. Общее празднование 60-летия Победы в ВОВ помогло все же нащупать патриотическую основу такой идеи. В послании президента РФ В.В.Путина к Федеральному собранию Любовь к Отчизне и родной земле дополнена еще и Любовью к своей семье. Такая любовь продиктована заботой о выживании русского народа, сохранении окружающей среды и здоровой духовной экологии российского государства. Она включает и здоровую политическую экологию. Основой ее могла бы стать та же триада национальной идеи как идеологической основы и доктрины национально-государственной безопасности. Речь идет об Отечестве, которому каждый гражданин должен служить и защищать, помнить о Родине, в которой он родился, и чувствовать неизбывную любовь к родной земле. Распад этой большой Родины произошел как следствие нездоровой политической, экономической и не в последнюю очередь духовной экологии. Она и ныне остается главной причиной “модной” эпидемической болезни, проявляемой в многоцветии “экстремальной демократии”. Все они в ретроспективе недавней истории не улучшают политическую и духовную экологию, как для российской государственности, так и других стран СНГ. После того как они обрели теперь каждый свое Отечество, борьба с терроризмом предстает для них после Первой (1812) и Второй Отечественных (1941—1945) тоже как общая Третья Отечественная война. После трагедии Беслана, как напомнил Путин, она должна проводиться не только государством, но и всеми народами каждого из Отечеств, чтобы сберечь великое наследие и остатки былого наследства некогда могучей общей Родины.
В геоцивилизационных координатах у всех стран Центральной Азии и Кавказа, с многоконфессиональным Казахстаном и христианскими Арменией и Грузией, не меньше оснований причислять себя к Европе и называться Евразией, чем у Турции, долго ожидающей уже приема в Европейский союз.
Кроме геополитического дискурса и цивилизационного ракурса, у народов Новой Евразии есть еще присущая им особая ментальность. Характеризуя национальные образы их народов, известный культуролог Георгий Гачев использовал такие понятия, как “космос кочевой, горной и земледельческой Евразии”. Лозунг “Восток есть Восток” остается в силе постольку, поскольку Запад остается Западом по отношению к нынешнему “другому” Востоку. Новая Евразия стала тоже несколько иной по отношению к “другому” Кавказу и “другой” Центральной Азии. В категорию “другого” ушедший недавно из жизни известный французский философ и мыслитель Жак Деррида вкладывал смысл “иного” по отношению к недавнему “сущему”. Оно выступает тоже как иное, претерпевшее изменения в результате происшедшей “деконструкции” многих прежних построений и понятий.
В Америке, кстати, саму “холодную войну” тоже называли “другой”. Теперь и сам глобальный “мiръ” (в понимании Льва Толстого как пространственно-временной универсум) стал тоже “другим”. В условиях начавшегося глобального противостояния террора—антитерора так называемая новая “глобальная война” ведется не только иными, “другими” средствами, но нередко и обосновывается некой “другой” двойной моралью. Поэтому, наверное, четырех лет прошлой Великой Отечественной войны (многим помнится песня Окуджавы “четыре года, четыре года…”) и даже целого десятилетия (которого было достаточно, чтобы одерживать все победы и выдерживать все поражения в двух мировых войнах) оказалось недостаточным. Завершить “глобальную антитеррористическую войну” в такой срок явно пока не удается. Недоуменных вопросов по этому поводу остается гораздо больше, чем дается на них вразумительных ответов. Нет убедительных объяснений и причин всех затянувшихся против терроризма операций на “Большом” Ближнем Востоке.
Использование для этого таких понятий, как “империализм”, “сионизм”, или таких дефиниций, как мусульманский “исламизм”, “американский глобализм”, “европоцентризм”, “русский необольшевизм”, постлиберализм и другие “измы” прошлого столетия, не столько объясняет, сколько затуманивает подлинную природу происходящих процессов. Но во всех случаях, когда требуется спасать жизнь и честь человека, защищать достоинство своей нации, государства, спасать все человечество, нельзя уже полагаться ни на “вечный зов крови”, ни на прежнее “классовое чутье”, ни на “новый интернационализм”, будь то террора или антитеррора. Здесь приходится прислушиваться больше к голосу разума и биению сердца с любовью к Богу и ближнему и терпимостью к соседу. Приходится “воевать” не только с другими, но и с самим собой. Верить в своего Бога, не отвергая при этом и других верований.
Известная переводчица смыслов Корана, Валерия (Иман) Порохова, комментируя новую редакцию своих переводов, точно подметила, что не может быть чьей-то монополии на “культуру духа”, относя ее к какому-то одному народу или этносу. Это же относится и к “культуре верования” и “культуре демократии”.
Насаждаемые вместе со “свободой и демократией” по западному образцу так называемые “цветные революции” способны посеять, как раньше шутили, лишь такую “войну за мир”, от которой камня на камне нигде потом не останется, в том числе от демократии и независимости. Подобные проявления “экстремальной демократии” сродни феномену “экстремального сепаратизма”. То и другое идет в обнимку с “дьявольщиной терроризма”. Для России и стран СНГ они предстают не только как кампания террористических и ответных акций, но и как война на два фронта. Оно чаще всего обосновывается “двойной моралью”. Поэтому война тоже становится дважды аморальной. Это проявляется прежде всего — в несоизмеримости так называемых боевых потерь и жертв среди мирного населения. Это наглядно проявилось в войнах в Афганистане, Ираке, Ливане и Палестине. Они выливаются в “войну всех против всех”. По своей сути это даже не гражданские, и — не отечественные, а скорее — антиотечественные, антигражданские, антинародные войны.
По используемым средствам ведения войны ее нельзя отнести к войне определенного “поколения оружия”. Более слабая сторона все шире использует свое особое ОМУ, как “оружие массового устрашения”. Другая же сторона, прибегая к “превентивным и возмездным ударам”, прибегает к использованию своего высокотехнологичного оружия массового поражения (ОМП). Последствия использования ОМП антитеррора” против ОМУ террора” предсказывать становится все труднее. “Халифат”, за который борются исламисты разных мастей, может оказаться “другим”, чем тот, за который отдают жизнь “шахиды” на Святой земле.
Для близкого к России Востока и для недалекого от нее Запада применение одинаково опасных видов оружия — ОМП и ОМУ грозит вызвать цепную реакцию насилия в “священных и святотатственных войнах”. Это может оказаться даже страшнее цепной реакции ядерного расщепления. В Ираке уже видны многие последствия “расщепления” той самой злополучной “оси зла”, против которой Вашингтон объявил свою “священную войну”, угрожая ее распространить на Иран и Сирию.
Классовое и блоковое противостояние миров сменилось не столько “столкновением цивилизаций”, сколько несовместимостью во взаимном мировосприятии друг друга Запада и Востока. В таком “столкновении несовместимостей” просматривается прежде всего геоцивилизационное, а потом уже геополитическое противостояние. Это определяет особое место Евразии и ее предназначение в выполнении роли связующего моста между Европой и Азией, между Западом и Востоком. Не отсюда ли и родилось схожее видение России как “Души мира”. Эта метафора определялась Федором Достоевским как “всемирное боление за всех”. Русский философ Николай Федоров и неутомимый популяризатор его философии “Общего дела” Светлана Семенова развивают дальше эту толстовскую идею.
Такое же ее развитие можно найти и в многочисленных трудах современного философа, поэта и богослова архиепископа Блаженного Иоанна (В.И.Березинского). Как и известный российский философ-востоковед Григорий Померанц, он видит миссию России в “богопознании как поиска истины не вовне, а внутри, в глубине души”. Она-то и таит подлинную истину. Но самая трудная работа души состоит в том, как писал Л.Толстой, чтобы научиться “не соединять, а сопрягать” значение всего. Эта заповедь великого мыслителя и Пророка своего Отечества, относимая к сопряжению войны и окружающего “мiра”, могла бы составить сердцевину национальной идеи России — Евразии и в новом XXI веке: “Да, сопрягать — вот что надо, сопрягать надо!”
История каждой страны вырабатывает свое научное мировидение. В отличие от политики оно основывается не на мифах, а на исторической информации и законах природы. История России, как неотъемлемая часть общей истории Евразии, являет миру свой архетип триады служения Отечеству, Верность Родине, Любовь к матери-природе — к этому интегральному и универсальному “мiру” в его толстовском понимании. В координатах такого триединства выстраиваются все приоритеты и в системе отношений гражданских свобод и обязанностей человека по отношению к обществу и государству. Порядок этих приоритетов может несколько отличаться от западных. Как напоминал митрополит Кирилл на Всемирном русском соборе, права Человека и его гражданские свободы неразрывно всегда увязывались в России с ее национальными традициями, с такими неотъемлемыми понятиями, как человеческая совесть, сыновний долг и материнская любовь. На этом зиждется и суверенная или национальная демократия в России, противопоставляемая управляемой насаждаемой извне демократии.
Во время работы над своей последней книгой “Восток — дело близкое” в Доме творчества писателей “Переделкино” мне посчастливилось познакомиться с удивительным человеком, автором книги “Толстой в моей арестантской жизни” (М., 1991) Владимиром Алексеевичем Морозом. В течение более десяти лет он издает на собственные средства ежеквартальный журнал “Толстовский листок”. По его рассказам, он совершил “побег из тюремной камеры в мир Толстого”. Владимир Алексеевич, выйдя на волю, сумел собрать воедино мысли и дневниковые записи русского пророка конца XIX века — начала прошлого столетия. Назвал он это уникальное издание — “Книга, которую давно ждало человечество”.
Толстой переписывался со многими мыслителями Востока и Запада. Толстого в равной степени можно было отнести, убежден Владимир Алексеевич, к корифеям востоковедения и “западоведения”, если их рассматривать как некую религиозно-философскую систему мировидения. Но востоковедение Толстого было больше, чем мировидение, и выходило за сферу науки. Восхождение всех религий, подобно солнцу, происходило с Востока. Затуманивание же веры происходило постоянно и с Востока, и с Запада. Само явление Иисуса Христа, как считал Толстой, было “преждевременным” для дохристианской эры насилия и язычества. Таким же преждевременным было, наверное, и явление миру самого Толстого с его верой в рождение единого Верования для всего человечества. Во всех рожденных на Востоке религиях, в том числе христианстве, получившем потом более широкое распространение на Западе, Толстой видел выражение общего Замысла Единого Творца и отражение разумного (то есть разом охватывающего) сопричастия к этому высокому Замыслу. Выходит, Лев Толстой более чем на столетие опередил глобальное восприятие того универсального “мiра”, который в своем главном романе он противопоставлял войне. Толстой воспринимал такой “мiръ” в духовном сопряжении всех религий с “учением Христа” как “возвещения о благе всего человечества”. Всего человечества, а не одного какого-либо народа, какой-либо одной церкви, религиозной общины или конфессии. Такое озарение Толстого сродни было Божественному Свету, который и подвиг также Пушкина написать вдохновленные строки о том, кто “открыл сияющий Коран”.
О таком Свете говорится и в одном из хадисов Бухари. Рассказывая о “чудесном ночном путешествии” Мухаммеда с того места, где стоит ныне мечеть “Аль-Акса” в Иерусалиме, Бухари приводит ответ Пророка на вопрос учеников, каким он увидел Аллаха. “Это был Свет, никогда ранее мною не виденный” — таков был смысл его ответа. Почти во всех священных писаниях можно найти упоминание о таких же лучах божественного света. Озарения Пророков — это тоже некое отражение их просветленной веры в то, что жизнь каждого человека — это продолжение прошлой и преддверие будущей жизни всего человечества.
Первое возвещение Христом языческому миру о “конце века” невежества, подкрепленное потом пророком Мухаммедом в Коране, возвестило христианам и мусульманам о наступлении для них Новой эры. Но это “возвещение”, по Толстому, осталось ими не услышанным. Остается верить, что второе объявление о приближении нового конца прежнего века не может оставаться “не услышанным” человечеством. Произойдет это, очевидно, когда одна из этических заповедей Христа: “Кесарю — кесарево, а Богу — Божье” восторжествует, как в Старом, так и в Новом свете. Прозвучавшие с Востока слова о Божественном Откровении и Высоком Замысле не были вызовом Западу. В них выражалось лишь отторжение претензий Цезаря Древнего Рима распространить свою власть на духовный мир покоренных им народов.
Речь идет в данном случае не столько об услышанности, сколько об извращении сути христианского учения “фарисеями всех мастей”. Извращено учение Христа прежде всего о вселенской любви. По убеждению Иоанна Блаженного, уже во многом извращенное учение Христа распространялось почти всеми апостолами, за исключением Андрея Первозванного. Он был неутомимым распространителем неизвращенного учения Христа в Черноморье и на других славянских землях задолго до официального принятия христианства Киевской Русью. “Подлинное учение Христа в неизвращенном виде не захотели принять ни Древний Рим, ни евреи, ни эллины, — доказывает в своих книгах Блаженный Иоанн. — Мир тогда не был просто готов принять и признать сына Бога Любви”. Так он развивал в недавней беседе со мной свои доводы в поддержку идеи Льва Толстого о преждевременности явления Христа. Вся последующая история христианства была заполнена служением и услужению власти, данной якобы от Бога.
Между тем божественная власть, как говорили раньше на Руси, не ограничивается каким-либо царством, а распространяется на весь белый свет. Совпадение в славянских языках понятий “вселенского света с лучами того света, от которого сначала ослеп, а затем и прозрел Савл-Павел, уверовав в Бога Любви”, наполнено глубоким смыслом.
Поделившись с этим оригинальным философом-мистиком своими воспоминаниями о нашем посещении того места, где произошло это явление Савлу под Дамаском, я пересказал ему уже упоминавшийся выше хадис Бухари о Божественном свете, увиденном семь веков спустя Мухаммедом во время его небесного путешествия над Иерусалимом. “Наверное, русское выражение “на всем белом свете” и религиозное понятие божественного света имеет не только сакральный, но и другой научный смысл?” — задал я ему родившийся в той беседе вопрос.
— Наверное, в этом проявляется единство в многообразии всех верований и научных знаний, — согласился со мной философ-богослов.
После этих слов мне осталось ему напомнить, что толстовское восприятие сопряжения всех культур и знаний выражено также в древней восточной мудрости “Единство — в многообразии”. Эти слова и были взяты как девиз проходившим в августе 2004 года в Москве ХХХVII конгрессом востоковедов. Как никогда уместно, их напомнил президент международной ассоциации “Мир через культуру” директор Института востоковедения Р.Б.Рыбаков на проходившем недавно Втором съезде лидеров мировых и традиционных религий в Астане.
— Значит, — откликнулся мой собеседник, — ваша наука, востоковедение, должна быть больше, чем наука.
— Да, — согласился я, — востоковедение — это еще и мировидение. Наверное, каждый, кто занимается Востоком, соприкасается и с религиями Востока, так что это, наверное, еще и мироощущение.
Возвращаясь домой, я мысленно дополнил возникшее тогда у меня определение востоковедения. Вспомнив о своих коллегах, журналистах, дипломатах, разведчиках, офицерах, отдававших жизнь за Родину вдали от родной земли, я подумал: “Наверное, востоковедение это еще и особое мировосприятие. Восток есть, конечно, Восток. Но со времен Киплинга он менялся тоже вместе с Западом. Повернувшись лицом друг к другу, Восток и Запад давно уже начали сходиться. У людей разных верований и исповеданий появляется теперь общая озабоченность — как совместить их пути к выживанию всего человечества. Вот тут-то бы и вспомнить о том, что в общем для трех религий учении о едином Боге выражена идея единства всего человечества.
Впервые в истории монотеистической традиции именно в Коране говорится о многообразии религиозных верований людей, что соответствует предначертаниям великого Замысла Всевышнего. Но почему же в таком случае именно на Святой земле пророков трех религий сопряжение поступков и поведения людей, уверовавших в этих пророков, оказалось столь трудным?
Природа и пути разрешения конфликта Израиль—Палестина по-разному видятся учеными-естественниками, политологами, историками, культурологами и богословами. Мне не раз приходилось беседовать и дискутировать на эту тему с авторитетными учеными-естественниками и экономистами — академиками Н.Моисеевым, Н.Шмелевым, известными математиками и физиками, членами-корреспондентами РАН Л.Грибовым, С.Курдюмовым, профессорами С.Капицей, Л.Лесковым, Г.Малинецким и другими. В книге математика Вячеслава Королева “Битва за Иерусалим и ядерный Армагеддон” (М., 2004) говорится о крушении разных идеологий с резкими нападками как на сионизм, так и исламизм. С его заключительным выводом нельзя не согласиться: “На Святой земле придется строить общий дом, а не святилище”. Этому совету придется, очевидно, рано или поздно следовать, как евреям-израильтянам, так и арабам-палестинцам, как бы они ни расходились и ни отгораживались друг от друга стенами, рвами и “барьерами безопасности”. В отличие от культурологов и гуманитариев, усматривающих в этом конфликте проявление “взаимоантисемитизма”, естественники предпочитают оперировать более близкими для них понятиями из синергетики и “динамизации хаоса”. Они стараются найти некий “спасительный аттрактор”, способный перевести конфликт в режим “самоорганизации хаоса”.
Пока шла “холодная война”, пропагандистская обработка мировой общественности велась беспрерывно с обеих сторон. Политический “пиар” — это обоюдоострое оружие. Ныне оно снова оттачивается, как бы на “оселке истории”. Но история каждой страны вырабатывает свое научное мировидение. В отличие от политики она оперирует не “пиаром”, а исторической информацией. Она включает как ставшие доступными рассекреченные документы и “особые папки”, так и историческую память живых и ушедших уже из жизни наших современников. История России являет собой неотъемлемую часть общей истории Евразии. Как Запада, так и Востока. Как Востока, так и Запада.