Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2007
Много лет работал в журнале “Идель”, один из организаторов литературного процесса в республике. Лауреат Литературной премии им Г.Р.Державина.
Малышев не провинциальный поэт — он личность другого, более крупного масштаба. Почти три десятилетия он являл собой крепкий “культурный” мост через Волгу, соединяя русский и татарский берега. Вдумчивый тонкий переводчик, которому благодарны многие татарские писатели и русские читатели. Новой страницей в его активной переводческой деятельности стал татарский фольклор: баиты, мунаджаты и песни, — они ждут отдельного издания.
Но Сергей Малышев его уже не увидит.
Последним сборником стихов Сергея Малышева, вышедшим в 2000 году в Казани, стала книга избранного “Обратный отсчет”, где лучшие, написанные за четверть века, стихи расположены в обратной хронологии: от последнего дня до дня рождения. Как все-таки все не случайно у поэта…
Под луной
полагаться опасно:
над Казанью луна, как державинский стих,
тяжела и прекрасна.
И Казань под луной ненадежно легка,
хороша и невечна.
И мгновенья легко переходят в века,
и века быстротечны.
Августейшая ночь в миллионы веков,
где под грохот трамвая
только тень тишины колыхнется легко,
вдалеке замирая.
Где в квартире друзей раздается звонок:
– Вы меня извините.
Над Казанью луна. Я совсем одинок.
Что-нибудь измените.
* * *
Александр Сергеевич Пушкин,
Вам — острослову, бретеру, картежнику
и волоките,
перстню и трости чугунной завидуем,
и бакенбардам,
ногтю на Вашем мизинце,
кудрям и плащу альмавиве.
Как влюблены в Вашу легкость и дерзость,
глаза голубые,
в Вашу угрюмость и хохот,
застенчивость Вашу и наглость…
Ну а стихи — это дело другое,
из школьной программы.
Может, при Вашем-то образе жизни
Вы их не писали.
Дельвиг творил их, а может быть, Вяземский
или Жуковский,
дядюшка Ваш или тетушка,
или — частично — Тынянов.
Авторство что для стихов-то?
Написаны, ну да и ладно.
Много ли помним о жизни Гомера, Бояна,
Шекспира?
Вы же действительно жили —
наделали шуму. Иначе,
школьным “Онегиным” с творчеством Вашим
закончив знакомство,
знали бы столько о Вас мы
и были вполне солидарны
с теми, кто нам объясняет, что Вы — наше все.
* * *
сторонним уже не вполне
доступны сверхточные звуки
творений. Но кажется мне,
самим стихотворцам приелась
мудреной игры кабала…
Какая веселая смелость
у старых поэтов была!
Как славно звучит и любовно,
подтекста в себе не тая:
“Да здравствует Марья Петровна,
и ножка, и ручка ея!”
Приятного лепета рощи,
ручья с говорливой водой,
и слова, и жизни попроще
как хочется, боже ты мой!
Но в душу с надеждой не торкай —
а вдруг запоет соловьем?
Восторг не исторгнуть касторкой
эпохи, в которой живем,
С которой мы единокровны,
а все же она — не моя…
“Да здравствует Марья Петровна,
и ножка, и ручка ея!”
* * *
Пусты обыденность,
пророчества и новшества, —
все суета сует. А человек
другому человеку — одиночество.
Я никому не должен ничего,
привязанностей сеть не получается.
Еще пустей на свете от того,
что век мой все заметнее кончается.
Его нельзя отбыть без маеты,
по мере сил играю в обязательства.
Я верный друг — от страха пустоты,
но мало удивит меня предательство.
Еще слова… Когда не баловство,
поэзия — беседа и сотворчество
двух одиноких — в поисках чего?
Устал я от любого одиночества.
Но приоткрой-ка веки в полумгле:
да разве плохо воздуха мерцание?
Я просто постарел и на земле
не действия хочу, а созерцания.
И не уйти в себя, как в небеса.
Еще волнуют умные, смешливые
глаза детей — и женщин голоса
не лгущие, но дружелюбно лживые.
Поиздержался, но к чему беречь
остаток сил на прихоти безволия?
Вставай, язви, себе противоречь.
Еще не вечер полного безмолвия.
* * *
Добрая книжка растрогать до слез
может, как прежде, и снова не вижу
смысла о будущем думать всерьез.
Но я люблю этот жалкий остаток, —
нет, не себя, а вот этот, вокруг,
серенький мир, где вкусней шоколадок
запах асфальта, шагов перестук.
Просто люблю, и не знаю ответа
ни на один свой ребячий вопрос.
Не развернулась обертка с конфеты.
Хочется к маме. Пора мне. Дорос.
* * *
его вдохновенный рассказ
о Луне многолюдной.
Теснятся детали, пестрее толпы на перроне, —
а сонное чадо в постельке свернулось уютно.
По-разному люди живут на чудесной планете:
у повара бьется в печи розоватое пламя,
ученый колдует над колбами,
медник — над медью,
а бравый солдат караулит красивое знамя.
С утра музыкант на любимой шарманке играет,
на крыше весь день трубочист,
а чиновник — на стуле…
Состарившись, лунные жители не умирают,
а тают, как дым или пар
над кипящей кастрюлей.
Мне кажутся грустными строки, и я замолкаю,
предвидя вопросы, гляжу на кроватку
с опаской, —
а там уже хнычут,
тактично сквозь сон намекая,
что время — читать, а не думать
над странной развязкой.
Но вот и уснули. И сжаты надменные губки, —
похоже, во сне свою волю диктуют кому-то.
И тянется сладкий дымок из бароновой трубки,
и жизнь, безусловно, не больше
вот этой минуты.
* * *
отметишь, вдыхая приятный дымок,
что красками день не особенно звонок,
зато просветлен и покоем глубок.
Подсохшей былинкой в грязи придорожной
вдруг сердце кольнет — и замедлится шаг.
Название травки сказать невозможно
и все же знакомо до звука в ушах.
Подумай — припомнишь. Но ты без причины
волнуешься, быстро шепча наугад:
осот… вероника… овсяница… чина…
ну что там еще?.. череда… гравилат…
Лежишь на обочине. Мертвые губы
в улыбку заветное слово свело.
А жизнь продолжается. Теплятся трубы,
сады облетают и в мире светло.
Хорошая погода
так, что даже плакать неохота.
Вдруг — моя хорошая случайность,
ты — моя хорошая погода.
Звезды мои горестные гасли,
таяли раскованные льдины…
Жизнь еще не кажется прекрасной,
но уже вполне необходима.
Ласточки над городом
Демисезонное
небо на крыши наброшено.
Но приглядись:
черные литерки “э”,
высоко вознесенные,
бодро снуют, создавая подвижную высь.
Ты еще в день не вошел,
заполняешь отточия
в мыслях ленивых
сонливой и легкой хандрой.
А над тобой
уже занято место рабочее,
где пробирает сквозь перышки ветер сырой.
Ритмом подстегнут,
расслабленный шаг ускоряется.
Волей-неволей
глядишь и на встречных в пути.
Вьется веревочка.
Ласточки славно стараются
годы твои с нарастающим утром сплести.
Тельцами греют простор,
энергичными свистами.
Ты еще в серенькой сырости,
но за углом
воздух увидишь светящимся
и серебристыми
гнезда ребристые в тесном гнездовье людском.