Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2006
Сергей Солоух. Шизгара. Роман. — М.: Время, 2005.
Каждое поколение в длинной череде предков-потомков имеет свою особую физиономию, созданную в первую очередь культурными стереотипами и клише. К примеру, слово “шестидесятник” сразу пробуждает в памяти декламацию стихов в Политехническом, книжки Хемингуэя, звуки джаза, в то время как слово “семидесятник” прежде всего ассоциируется с рок-н-ролльными ритмами. Не было в то время, кажется, школы или двора, где не звучал бы лязг самопальных электрогитар и дешевых ударных установок. Эта музыка притягивала к себе, как магнит, для многих став единственной связующей нитью с культурой, основой общения, духовным хлебом, буквально — мировоззрением. Но если о поколении шестидесятых написаны десятки книг, то о детях рок-н-ролла в литературе сказано гораздо меньше. Из удачных опытов можно, пожалуй, отметить произведения петербургского писателя Владимира Рекшана. Этот автор стоял у истоков питерской рок-культуры, был отцом-основателем известной в свое время группы “Санкт-Петербург”, и обо всем этом впоследствии талантливо и честно написал в книге “Кайф”. Думается, книгу Сергея Солоуха можно поставить в этот же ряд.
Словечко “кайф” в книге Солоуха тоже ключевое. “Кайф-облом-кайф, кайф-ништяк-кайф, кайф-кайф-кайф. (Без кайфа нет лайфа, хоть фейсом об тейбл.) Вот это действительно формула, вот уж действительно смысл бытия”. А вот слово “рок” автор отметает, как слишком заезженное новой эпохой. “Этот синоним русского слова “судьба” потерял свой волшебный смысл, он глазеет теперь на нас с каждого угла, свисает с газетных страниц, расплывается на афишах, бисером горит во лбу всякого неприглядного скоропортящегося товара. Фу, отбросим его, оно больше ничего не значит! Оно стало чужим. Good-Bye. Оставим другое (“наше”), неизвестное пока платным всезнайкам, способное и сейчас вызывать в душе чудесное движение. Шизгара”.
Вот такое слово, типа — пароль для своих, переживших ту эпоху и доживших до этой. Если говорить о священных коровах (или святых во плоти?) поколения семидесятых, то главными богами будет конечно же четверка The Beatles. В то время как слово “Шизгара”, в сущности, относит к хиту другой группы, Shocing Blue. Однако никакого парадокса тут нет: во-первых, пароль и должен вводить в заблуждение посторонних, во-вторых, само слово очень уж замечательное: Шизгара. В нем чудится что-то “наше” и “не наше” одновременно, в этом слове неведомые дали, расположенные за “железным занавесом”, соприкасаются с необъятными русскими просторами.
Впрочем, пора перейти и к анализу текста. Большущего, надо сказать, текста, в шестьсот с лишним страниц! Не часто нынче встретишь такие объемы, разве что безудержная ностальгия подвигнет к подобным масштабам, ну, о молодости, как известно, можно говорить бесконечно. А в книжке и впрямь молодость со всеми ее прекрасными безумствами: тут и бездна свободного времени, и возможность свободно перемещаться (в пределах одной шестой части суши, но все-таки!), и портвейн, и девушки, и вышеупомянутая музыка… Тридцать три удовольствия, одним словом, картина в солнечном колорите, который лишь где-то в углах сгущается в легкую тень. Ну, допустим, подерешься из-за особы женского пола или родной брат, перебрав портвейна, дойдет до стадии “делириум тременс” и вместо того, чтобы впустить тебя в квартиру, вызовет наряд милиции, чтобы та нейтрализовала бандита. В крайнем случае “залетит” твоя приятельница, и ты, добывая money на подпольный аборт, продашь несколько дорогих сердцу пластинок. Ну, разве это драмы?! Мелочи, и два главных героя — Михаил Грачик и Евгений Агапов по прозвищу Штучка с легкостью преодолевают эти препятствия, в финале первой части уезжая из города Южносибирска в Новосибирск. Они едут на грузовике, на поезде, идут пешком, причем один из путешественников теряет по пути всю одежду. Далее они встречают друзей, как водится, конфликтуют с милицией, обретают ночлег в студенческом общежитии и т. п. При этом автор в любом месте запросто бросает своих героев на неопределенное время и начинает вводный рассказ про какого-нибудь Емелю (прозвище) или про Лису (тоже прозвище, на самом деле даму зовут Алиса). Сюжет здесь напоминает ручей, время от времени исчезающий под землей: то видишь его, пытаешься идти вдоль берега, и вдруг глядь — пропал! Из Новосибирска повествователь перелетает обратно в Южносибирск, где жизнь, в сущности, та же самая — шалопайская и прекрасная (в глубине своей), и на описание которой не жалеют бумаги.
Этот текст явно избыточен, на описание того или иного эпизода автор тратит намного больше слов, чем того требует содержание. Автор все время обращается к читателю, лепит словесные виньетки вокруг сюжета, бесконечно комментирует поступки героев, иронизирует и хохмит, в то время как действие ни на йоту не продвигается. “Пока Григорий вздыхает и отворачивается от света, поговорим о Михаиле. Ведь сегодня он, Лысый, отчасти разделит чувства родителей, ибо пожнет бурю от ветра, посеянного братом. Итак, какой же блистательный план родился в голове выпускника физматшколы номер один? В то чудное мгновение, когда из окна второго этажа явился Штучка, как мимолетное поэтическое видение, вернее, минут десять спустя, в голову Мишки пришла блистательная идея…” Риторические вопросы, цитаты — все это тормозит повествование, которое во многом носит описательный характер. Мы видим, по сути, описание жизни студенчества семидесятых годов, бесшабашное время, когда болты особо не затягивали, напротив, все гайки ослабли, некоторые даже отвалились, и можно было предаться безумствам и отдаться относительной, но все же свободе.
Считать ли эту избыточность недостатком текста? Конечно, для нашего времени, когда ритмы капиталистического бытия вдруг убыстрились и тексты стали более динамичными, это слишком многословно, в чем-то даже старомодно. Но если учесть время, которое описывается в романе, то, может, такая стилистика и является наиболее адекватной.
В те годы все было нипочем, и когда на страницах мелькает слово “ханка”, еще не чувствуется трагический смысл последствий ее употребления. И дешевый портвейн еще не сжег печень героев, и вообще жизнь если не прекрасна и удивительна, то, как минимум, полна впечатлений и приключений. Ну, и музыки, конечно. “Здесь, под лестницей, в иное время мы могли бы застать Мишку Грачика, заглянувшего на минутку повидать Abbey Road’а, справиться о том, о сем (узнать о Цепеллине и Флойде, о Маккартни и Блэк Саббат, о пленках, текстах, дисках и плакатах). Сюда заходил Миша окунуться в атмосферу, подышать воздухом, услышать такие сладкие слова, как Эмерсон, Лейк энд Палмер…” Добавим: и много других слов, что ласкали уши семидесятников в лучшие их годы. У кого из нас не было такой лестницы? Или такого подъезда? Или такой тусовки где-нибудь на пластиночном подпольном рынке?
Ближе к финалу один из героев попадает в Лужники, на концерт популярной рок-группы, где достигает “блаженного единения с великой и безумной Шизгарой”. В конце книги сей образ и впрямь обретает религиозное измерение, что в общем-то отвечает правде жизни. “Он стал частицей всемирной энергии в веры и закричал”. Была вера, и кайф был, с успехом заменив традиционную благодать, и боги были — целый пантеон. Теперь прежние боги либо в гробу, либо обратили бунтарский дар в бизнес. Прекраснодушные шалопаи, любители The Beatles и Led Zeppelin, давно постарели, кто-то спился, сошел с дистанции, не выдержав новых ритмов, кто-то еще сопротивляется и даже ходит на концерты таких же постаревших Маккартни и Планта. Что ж, вспоминать о самой прекрасной поре жизни — всегда приятно.