Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2006
Похоже, мы уже забыли, что наша армия должна устрашать наших потенциальных противников, и были бы вполне довольны, если бы она хотя бы перестала наводить страх на нас самих. Однако, чтобы по-настоящему укрепить боеспособность армии, недостаточно добиться того, чтобы она перестала пожирать собственных детей, — она должна еще и обрести профессиональное мастерство и — что ничуть не менее важно! — боевой дух. Да и солдатское ремесло сегодня — сложное ремесло, его не обретешь без серьезной мотивации. Откуда взять мотивацию — вот серьезнейший вопрос военной реформы, до которого за чередой армейских ужасов не доходят ни руки, ни умы.
Кое-кто из военных, впрочем, об этом скорее всего имеет свое мнение, только не смеет сказать вслух, опасаясь гнева прогрессивной общественности. А прогрессивная общественность в значительной своей части уповает на некий спасительный коктейль: взять гражданское общество, добавить профессиональную армию и хорошенько взболтать — ведь хороший гражданин автоматически становится хорошим солдатом. Но… Лично у меня сложилось впечатление, что все последние сколько-нибудь затянувшиеся войны, которые сильные страны с развитым гражданским обществом вели против слабых стран с неразвитым представлением индивида о своих правах, были проиграны сильными странами. Населению которых приносимые жертвы несравненно быстрее начинали казаться чрезмерными.
Увы, построение гражданского общества и построение боеспособной армии — задачи в значительной степени полярно противоположные. Потому что идеальный гражданин либерального общества должен постоянно блюсти свои интересы, а к власти относиться предельно критически; идеальный же солдат, напротив, должен быть готов на самые тяжкие жертвы, приказы командования выполняя без рассуждений, даже если оно не является воплощением всех мыслимых интеллектуальных и моральных доблестей. Не надо впадать в утопическое упростительство, не надо думать, что для исполнения разнообразнейших функций современного общества достаточны одни и те же рациональные основания, достаточен один и тот же человеческий тип. Подозреваю, что для существования боеспособной армии необходима особая каста со своими особыми привычками и ценностями.
Нечто в этом роде и имеет в виду Я. Гордин, уже не в первый раз выдвигающий лозунг “Подготовить унтер-офицеров!”, то есть создать специальные училища для подготовки тех, кто составит профессиональный костяк будущей армии. Очень разумно. Однако и здесь возникает все тот же вопрос — откуда взять мотивацию? Без преданности своему делу можно копать канавы или проектировать вагоны, но отдать жизнь с практически неуловимым коэффициентом полезного действия, руководствуясь рациональными соображениями, невозможно — люди готовы погибать на поле боя только во имя чести, долга, а если воинская честь, воинский долг перестают ощущаться чем-то священным, побудить людей к смертельному риску можно лишь еще большим ужасом: как с циничной прямотой выражался Фридрих Великий, солдат должен бояться своего начальника сильнее, чем врага. Для чего командир должен быть так же мало связан законами, как и противник. Но кого тогда должен бояться сам командир? Диктаторы умели выстраивать подобные пирамиды ужаса, отнимая у подданных малейшие помыслы об их правах, но даже и в сегодняшней России это дело, благодарение всевышнему, решительно невозможное.
Разделение общественного труда с неизбежностью приводит и к дифференциации общественных ценностей: ученый, врач, инженер, администратор не могут считать высшей доблестью воинскую доблесть, а принуждать их к тому, с чем они не согласны, означало бы усиливать убийственное для обороноспособности страны противостояние власти и интеллектуальной элиты. Нет, если бы удалось возродить культ воинской чести хотя бы в какой-то особой социальной группе, которую можно условно назвать воинской аристократией, — и то был бы большой успех. В разрозненном виде такая аристократия наверняка в немалом числе имеется среди наших военных, и будь я допущен к какому-нибудь государственному уху, я бы непременно посоветовал сконцентрировать ее в особую систему, чтобы она могла воспроизводить себе подобных. Вместо того чтобы подкупать недостойных и насиловать достойных, усиливая их отчуждение от государства, лучше создать систему формирования современного солдата если уж не с детского садика, то по крайней мере со школьной скамьи специального училища. Нужно отделить золото от пустой породы и постепенно наращивать его количество, не позволяя растворить пригоршню золотых пылинок в общей массе.
Иными словами, перед нами стоит задача сформировать институт военной аристократии.
Как это сделать? Единственный известный миру способ формирования аристократических натур, нацеленных на служение будущим поколениям, это длительное соприкосновение с другими аристократическими натурами в пору романтической юности. И когда военные пытаются использовать аристократию из интеллектуальных сфер, уже вступившую в возраст отвердения ценностной шкалы, они приобретают не “сознательных” защитников родины, но лишь раздраженных оппозиционеров. Но почему бы, повторяю, не начать формирование воинского этоса на гораздо более ранних стадиях? Сегодня у государства достаточно средств, чтобы поставить такие заведения на вполне пристойную и материальную, и моральную ногу, — я имею в виду моральный облик воспитателей: неужто во всей России их не набрать, если действительно захотеть? А затем будущую элиту желательно сосредоточивать в специальных отборных частях, постепенно их расширяя и вытесняя прежние, о которых нам уже и читать тошно.
Служить же в таких частях, где было бы тяжело, опасно, но бояться приходилось бы противника, а не товарища по оружию, желающие наверняка бы нашлись. Всем хорошо известно, какую молодежь в России чаще всего обвиняют в недостатке военного романтизма — ясно, еврейскую. Но как же она ведет себя по отношению к израильской армии, когда оказывается на Земле обетованной, где ее частенько квалифицируют как “русскую” и тоже обвиняют в принадлежности к безыдейному, “колбасному” поколению эмигрантов? Так вот, либеральная общественность Израиля временами даже начинает возмущаться, что среди погибших солдат и солдаток столь завышен процент репатриантов из бывшего СССР: этично ли заставлять людей рисковать жизнью ради нескольких десятков шекелей? Однако рисковать жизнью за шекели не станет ни один сумасшедший. Риск, сопровождаемый унижением, и риск, окруженный почетом, — совершенно разные вещи.
Но если вы думаете, что люди, потерявшие сына, дочь, мужа, брата, остаются довольны теми, кто прямо или косвенно послал их на смерть, вы глубоко заблуждаетесь, они костерят генералов за все реальные и мнимые вины, если только таковые вообще возможно различить (исключая, разумеется, вульгарнейшие случаи). Просто наиболее романтичная часть молодежи не считает реальное или мнимое генеральское несовершенство достаточной причиной, чтобы и самим оказаться чмошниками в собственных и чужих глазах. Потому что, каковы бы ни были генералы, солдат — это круто.
Мой юный знакомец по имени Антон, крепкий самоуверенный парень, тоже захотел почувствовать себя крутым и попросился — нет, не в десант, это уж сверхэлита, но в серьезную пехоту. И за пределами службы все шло прекрасно — отличная еда, чистое белье, вежливое обращение, приятная компания, хотя склонность кучковаться по землячествам и там обнаружилась: сабры в палатках норовили селиться с сабрами, “русские” с “русскими”, сефарды с сефардами, но никаких конфликтов это не порождало. А вот служба медом не показалась. Семьдесят километров по пустыне быстрым шагом с двумя-тремя пудами на горбу, и с дистанции сходить не дозволяется: груз слабака делят товарищи по оружию, а его самого “старослужащие” подхватывают под руки и бегут вслед за отрядом, покуда он в силах передвигать ноги. Причем авторитету его это, естественно, не способствует.
Впрочем, если у него нет обостренного чувства чести, то и наплевать. Но такие в эти части не попадают. А если бы в стране их не хватило для укомплектования боевых частей, это просто означало бы, что страна обречена: народ, который перестал порождать достаточное количество аристократических натур, обречен сойти с исторической арены. И мой друг Антон на аристократа не потянул: пошел к психиатру и пожаловался, что его преследуют мысли о самоубийстве. И был немедленно переведен во вспомогательные части охранять какой-то склад. Там уже было легко. Только скучно. И публика, по его словам, собралась такая, что все время какой-то подлянки ждешь. “Но насилия не было?” — “Было. С моей стороны”. Но вернуться назад, к марш-броскам он все-таки не пожелал. Не потянул на аристократа.
“Но что, если все начнут проситься на склад?” — возникает естественный для всякого постсоветского человека вопрос, однако тамошнему генералитету ответ по-видимому известен: если начнут проситься все — значит, война уже проиграна, держать в боевых частях тайного дезертира — означает не укреплять, а разлагать армию. Которая держится на чувстве чести, на воинской романтике.
И если в каких-то особых частях Российской армии предметом первейшего попечения сделается достоинство солдата, тогда и у нас появится возможность привлекать туда не люмпенов, но романтиков. Без которых никакая армия не может вести серьезную войну. Лишившись аристократического начала, хиреть начинает любая корпорация, но армия просто исчезает, превращается в неработоспособный муляж.