Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2006
Бессмертие
Ода
В начале было Слово. Слово
У Бога было, было Бог.
И брезжил в Слове, словно вздох
Существования земного,
Свет человеков и эпох…
“Ах, в этой мысли стройность — ланья!” —
Адам выдумывал названья,
Как на душу положит Бог.
Как действо, шло именованье
Под рык зверей и птиц галдёж:
“Куница — ёж, пшеница — рожь,
Синица — дерево познанья
Добра и зла…” День был погож,
А смерть уже букварь листала
И через много лет устало
Устами гения шептала:
“Мысль изреченная есть ложь”.
Но благодатно прорастала
Травой поэзии строка;
Так истиной сквозят века
С тех пор, как Слово плотью стало;
Так речь, адамова река,
Несёт вдоль берега земного
Возможность жеста звукового,
Осмысленного на века
От воскресения Христова, —
И человек бессмертен снова —
Играющее смыслом с л о в о ,
Сорвавшееся с языка…
* * *
Щенячий восторг на московском перроне,
Щемящая песня вокзальных гудков,
Случайные перлы (в отчаянном тоне)
Нечаянных, первых, начальных стихов.
Легко узнаю себя в том пустозвоне,
Что влез в самый тряский из всех поездов.
Там в таборных дрязгах и тамбурной вони
Я шёл по ступеням простейших ладов.
Там бродит сюжет о балдёжном сезоне,
Об осени некой за гранью веков,
Где мирно резвятся ягнята гармоний
С волчатами смыслов на пастбище слов.
На крымской платформе —
питейном балконе,
Что мне заменил и подмостки, и кров,
Из истовых тутти цикадных симфоний
Я вынес просодию пафосных строф
И понял, что я в нашем общем вагоне,
Застрявшем в июле меж порожняков,
Не то, чтобы свой, но и не посторонний:
И ритмы освоил, и к рифме готов…
Чу! — едем. Куда же нам ехать?
Резонней
Ответа не ждал я от проводников:
Не миф о Хароне, не быль о Назоне —
Они рассказали без обиняков,
Что поезд в интимной находится зоне,
Что мы на последнем моём перегоне:
От Ялты до Болдино (через Покров).
* * *
Всё старею, дурею
Да на лире бренчу.
Ничего не умею,
Даром небо копчу.
Длю чужую затею,
Жизнь тихонько влачу.
Мне валандаться с нею
По сердцу, по плечу.
Пусть за дуру краснею —
Расплескать не хочу:
И несу, и лелею,
Точно в банке мочу.
Гнуть своё или шею —
Всё одно рифмачу:
То плету ахинею,
То годами молчу.
Вечного не посею,
Бисера намечу.
Но однажды созрею,
Рукава засучу —
И шальную идею
Я за хвост ухвачу:
Балаболку Психею
Строгому Книгочею
С лёгким сердцем вручу.
Сонет к душе
Залётных облачков семья
В Покров, как будто бы из рая,
На крышу ветхого сарая
(Где летом нежился и я,
Навеки быть с тобою мня)
Вплывает, олицетворяя
Тех тучных бесов, что, склоняя
К сожительству, средь бела дня
(Бестрепетностью соблазняя
И бестелесностью маня)
Тебя уводят у меня,
Небесная моя, земная,
Моя невеста продувная,
Мой ангел, бестия моя.
* * *
Нет, не смоковница — лишайники и мхи,
Болотных ягод поздними плодами
Тяжелые, мы умираем сами
И чуда ждем, и, чуду вопреки,
Страшны, как наши смертные грехи
(Чреватые бессмертными стихами!)
* * *
Погода, быт и Бог — начала всех начал:
На кухонном столе — бутылки и посуда,
За окнами зима, за стенкою скандал,
А в комнате ночной (я год его прождал) —
Как на голову снег — Рождественское Чудо!
* * *
И Ты влеком последнею строкой.
Скажи, как быть с её смертельным зовом,
Когда, любовно созданный тобой,
Трепещет мир в стихотворенье новом —
Живая мысль, подхваченная словом,
Как бабочка заботливой рукой?
Сонет памяти
Есть для памяти державной
Заповедные пути,
По которым нам подавно
В этой жизни не пройти,
И рассудок наш тщеславный
В детство шлёт свои ладьи
Тщетно, с болью, но исправно,
Точно токи от культи.
Лишь любовь, когда в расцвете
Дух и плоть, за жизнь в ответе,
Мир иной несёт в горсти:
Спят ненастным утром дети —
Память плоти в полусвете,
Юность духа во плоти.
* * *
Мишке — брату,
Оленьке — музыковеду.
Толстопузы, бородаты,
Батареей обогреты,
Зимней спячкою объяты,
Точно канувшие в Лету,
В ладожской берлоге брата
Мы под Петербургом где-то
Выпиваем от заката
До нескорого рассвета.
Под подушкой снегопада
Кажется, что песня спета,
Точно повелитель ада
Наложил на звуки вето.
Даже вьюгины рулады
Не расслышать нам отсюда
(И надеяться не надо
На неслыханное чудо).
И в ушах, и в окнах вата —
Клочья дьявольской заботы,
А ученьем супостата
Стали: кейджева острота
Да Малевича квадраты,
Что росли, как сталактиты, —
Нет палитры, звукоряда,
Цвет и звук в ночи убиты.
Ночь глуха! И бесенята
Молча празднуют победу,
Там, в углу. Но мы, солдаты
Дошлого музыковеда,
Не выходим из засады,
Длим и длим свою беседу,
Напиваясь до упада,
Пьяных слёз, ночного бреда,
До безмозглости фаната,
Фанатизма неофита —
И к утру в ушах приматов
Оркестровая сюита
Зазвучит, да так, как будто
Истончились все предметы
(И какое, к чёрту, брутто,
Если нет уже и нетто!),
Точно удалось кому-то
Передвинуть ось планеты —
Мишкиного нет закута,
Нет ни Ладоги, ни Леты —
Чайки в воздухе, ферматы,
Ни одной случайной ноты.
Эту музыку когда-то
Нам уже исполнил кто-то.
Это ялтинского лета
Утренние флажолеты,
И его дневной цикады
Заводные пиццикато,
И последние минуты
Левадийского заката:
Аллегретто — состенуто —
Форте — пьяно — ритенуто —
Даровито — торовато!