Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2006
Вячеслав Ар-Серги — народный писатель Удмуртской республики. Родился в 1962 г. в Удмуртии. По образованию — филолог. Работает в г. Ижевске. Автор многих книг стихов и прозы.
У каждого, наверное, она есть — своя жизненная теорема. К своим тридцати с хвостиком вывел ее для себя и Владыкин. В чем она заключалась…
— А вот, — горячо убеждал он в прокуренной пивной своего напарника Ваську Черноскутова — невысокого, плотно сбитого крепыша со всегда удивленными глазами. Они работали вместе в одном частном гараже. Большом гараже. Владыкин крутил баранку “КамАЗа”, и слесарь Васька Черноскутов частенько подменял его, когда Владыкину неможилось или было просто “недосуг” поработать. В этот “недосуг” Владыкин просто лежал на своем диване и угрюмо смотрел телевизор, который каждые полчаса демонстративно выключала его дебелая сожительница Клавка — крашеная блондинка, разбитная буфетчица из рюмочной на Сенном базаре. Владыкин в ответ на ее в общем-то справедливые упреки в его бесхребетности по жизни реагировал слабо, вставал и снова включал “ящик”. В такие минуты к горлу Владыкина подступал комок безысходной тоски по “напрасно прожитым годам”. Он бы давно уж ушел из Клавкиной комнатушки в общаге, но куда? Любви как таковой промеж ними не было, а искать на стороне что-то новое и потому рисковое как-то не улыбалось. У Клавдии же все было размеренно, понятно и — чего скрывать — даже и удобно. Несмотря на то, что Клавка частенько могла и в карманах его пошарить. Детей у них не было. “А чё спешить?” — на вопрос Владыкина Клавка, которая была чуть моложе своего сожителя, согласно кивала: нищету, мол, плодить.
— А вот, — снова и снова Владыкин лихорадочно чертил неясные линии по замызганному столу, — ты знаешь Евклидову геометрию?
— Не-а, — будто бы невзначай вздохнул Васька, — это ты автодорожный закончил, а я… Ну, в общем, может, и знал что-то по школе — но забыл. На фиг он мне, твой Евклидов?
— Не Евклидов, а Евклид… Математик был такой в Древней Греции… А теперь разуй уши и слушай, — отхлебнув солидный глоток жигулевского пива, продолжил свою мысль Владыкин, — Евклид говорил, что параллельные линии нигде и ни в какой точке никогда не соприкасаются. Хоть ты лоб расшиби!
— Ну и что?
— А то… У каждого своя линия судьбы, свой курс. Вот смотри, — сунул он под нос напарнику свою широчайшую ладонь, которая не вязалась с его жилистой, худощавой фигурой и не урода, и не красавца. В общем, Поповича, как называли его в гараже, пересмысливая его фамилию, и ближе и проще.
— Глуши мотор! У меня тоже, — Васька Черноскутов стал внимательно изучать свою пухлую ладошку, маленькую и короткопалую.
— Вот тут — линии судьбы, — зашептал Владыкин, — а написано там — быть мне всю жизнь бедным шоферюгой-ездюком и не отдыхать на Канарах, не иметь своей иномарки и коттеджа за городом. В общем — судьба-с…
— А чё? У меня тоже написано? — вяло промямлил Васька Черноскутов, почти обнюхивая свою ладонь.
— Ну да… Быть тебе всю жизнь слесарем, слаще минтая ничего не есть, дороже этого жигулевского ничего не пить. Баста! И всю свою жизнь дрожать до получки — хватит грошей или нет…
— А эти? Буржуи то есть? У них по-другому сразу и пишется?
— А у них своя линия судьбы. Лопай — не хочу, лапай — не хочу… Жизнь — малина, а совести — ни на грош! И самое главное, слушай сюда, ни-ког-да наши линии жизни не соприкасаются с ихними. Мы живем в параллельных мирах. Они и мы — как рельсы железнодорожные…
— Хм… Обидно. Мудришь ты…
— А тут и мудрить нечего…
— Ну да… Ты вот техникум закончил, вот и кумекаешь чего-то выше баранки, а я…
— Вот бестолочь! — вдруг рассердился Владыкин и стал уже просто орать на Ваську, виновато моргающего. — Искра пропала? Сегодня есть два мира, как две линии судьбы — богатых и бедных! Нас — и их! И эти линии никогда и нигде, по Евклиду, по жизни ни соприкасаются! Лобачевский говорит, что в космосе — но мы в космосе не живем! Они живут в своем мире, а мы живем и умрем в своем! Понял — нет? Балда!
— Сам ты!.. — огрызнулся Васька, но затем посочувствовал: — эк, задел-то тебя штраф сегодняшний… Не иначе, охрана настучала хозяину, что ты машину “налево” уводил…
— Ну да! Знакомой одной мебель отвозил! Не простую, а испанскую, на которую я за всю жизнь не заработаю! Да! Не имею права без ведома хозяина продержать дольше положенного его технику, а тем более применять ее в корыстных целях. Ибо хозяин наш — ангел!
— Да ну, — тут уж и Васька не выдержал, — он же чистой воды бандюк! И дружки у него бандюки…
— А дружки какие, а? Всех ведь по телевизору показывают, в газетах про них пишут — как они ночи не спят в заботах о благе народном! Чиновники, депутаты — вся власть дружкам и братве!
— Ты это… Сбавь обороты, — вдруг заозирался Васька, боязливо приподняв плечи.
— Да ладно! Собака тявкает, да цепь крепка, — отмахнулся Владыкин и склонился над пенной кружкой, — а ты прав, чего-то полоснуло меня сегодня, аж дух захватило…
— Чё стряслось-то, Петрух, ты это — скажи, небось полегчает, — засуетился Васька, подвигая напарнику тарелку с солеными мелкими баранками.
Владыкин взял одну баранку и почему-то положил ее в карман.
— Клавке. Гостинчик… А случилось-то… Слушай, коль спросил. Проезжаю сегодня около мебельной фирмы, смотрю — стоит на обочине серебристая такая “Тойота”, а рядом барышня голосует. Вся из себя! Все в ней кричит — это мы хозяева жизни! Холеная… В левой руке — мобила. Скажу прямо — дамочка! Пальчики оближешь…
— Хм, — покрутил головой Васька.
— Думаю — чего ж не тормознуть… Авось не поскупится за помощь — святое дело! Выхожу из машины, а она бежит ко мне и тараторит. Знаешь, на кого она похожа? На Ларису Долину. И зовут ее тоже Лариса…
— И имя узнал?!
— Не цепляй, слушай сюда… Говорит, жду-жду грузовую свою — а ее нет, не могли бы вы мою мебель завезти? А я оглушенно смотрю на нее… Узнал я ее… Ларису… Эх! Какой же мы с нею роман крутили когда-то. Сколько я ей цветов перетаскал из горсоветовской клумбы! Да и она любила меня — факт. Думается мне так… Говорю: “Здравствуй, Лариса Батьковна, это же — я”. А она враз осеклась и побледнела… Схватилась за мое плечо и смотрит на меня не мигая. А глаза у нее — синие-пресиние… Слушай, а почему когда иной раз девушку целуешь — она глаза закрывает? Ну да не важно… А Лариса глаза не закрывала, прямо всего меня прожигала своими васильками…
— Чем-чем?
— Васильками, у-у балда, глазами то есть синими — сравнение такое…
— Да не газуй ты!
— И сейчас она, ни слова не говоря, взяла мою голову в свои ладони и выдохнула: “Ну, здравствуй, Петруша… Знала я — свидимся…” И стал я ну совершенно счастливым… Машины рядом гудят, а я ничего не слышу, завертелось все каруселью перед глазами… Ах, Лариса, Лариса… Единственная ты любовь моя…
— А чё ж приключилось-то?
— Когда?
— Я имею в виду — раньше… Не склеилось чего?..
— Очень банально. После армии крутили мы с нею любовь… Смотрю — и устраиваться пора… И махнул я на Севера, чтоб на свадьбу заработать и так далее… Отец у нее на черной “Волге” со своим водилой ездил — секретарь райкома, брыластый такой… Лариса как ни пригласит меня в кино или еще куда, все свои платила, у меня ж — ни шиша. Мать больна, отца нет… Ну, и стыдно мне было… Ох, стыдно… Потому и не вытерпел — рванул! Поработал я на Севере три года на буровых. Переписывались. А потом — бац! — получаю письмо, а там приглашение на свадьбу от Ларисы. Пил я месяц… Очнулся у вдовушки одной… Сфоткался с ней, а фотку Ларисе послал — с семейным, мол, приветом… А через месяц Северу гуд бай! — и домой…
— Значит, в бокс загнала она тебя, чадо буржуйское…
— Да как сказать… На роду, видно, так написано. Оказалось, что органы взяли ее отца за махинацию, что ли, какую-то, непонятно, кем он там был — банковал или шестерил… А тут втюрился в Ларису мою сын большого прокурора. Одного поля ягода.. Свои люди… Туда-сюда, Лариса и вышла за него, спасая папашу. Рука руку моет… В общем, так она мне рассказала… А теперь, говорит, нелюбимый муж за границей, всю его фирму здесь взяла она. И говорит, что никогда не забывала меня…
— Вот это краля! — присвистнул Васька. — А ты чего буксуешь?
— Я — ничего… Времени-то сколько уж прошло… — Владыкин посмотрел на часы. — Ба! Одиннадцать уж… Не заметил, как стемнело… А завтра — в рейс…
— Верно… Ты уж закончил разговор-то, — закивал лысой головой Васька.
— В общем, погрузили мебель — и к ней. Живет одна. Сын, говорит, у отца в Германии, в крутом пансионате. Заехали к ней в пятикомнатную, а сама она, видно, живет в загородном доме — как полагается, ближе к природе… Зашел я туда — и обмер, хоть виду не подаю. Не бывал я в таких квартирах, Васька. Ей-богу, как в Санта-Барбаре. А на мне — тужурка шоферская в пятнах масляных. Ну да ладно бы уж за одежду… Неуютно мне стало на душе. Раскинула она поляну — стол накрыла, все шик и блеск! Про себя рассказывает, и я про себя чуток. Потеплели, кажется. Выпили на брудершафт.
— Это как?
— Ну, чокнулись рюмками через локти и поцеловались. А глаза она не закрывает и всего меня так же прожигает, как и тогда… Дрожу уж я, и не от холода… Чувствую — ничего не умерло во мне, люблю ее так же, а может — сильнее!
— Совет да любовь! — хмыкнул Васька.
— Дур-рак…
— Да ладно уж… Не томи душу…
— А потом сидим, закусываем, беседу ведем… О чем? Да за жизнь нашу. У нас ведь как двое встречаются, так сразу три партии создаются. Даже о льготах пенсионерам и помощи бедным речь завели… И закрутила она ту же шарманку: что народ лодырь и пьяница, ничего не хочет делать, а они, дескать, крутятся, недосыпая-недоедая в заботах о дураке-народе этом… И никто им не помогает, все — сами и сами… Засвербило во мне… И лицо, и руки, и губы — все в ней родное, а слова — чужие… А сама все ластится ко мне… Теперь, говорит, уж не отпущу тебя. А мне подумалось — упаси меня Бог на содержании быть, тогда кем — водилой-лакеем, что ли, при ней? Нет уж, мне мой “КамАЗ” милее… Слышь? И добила меня ее набившая оскомину притча о рыбе… Мол, людям не надо давать рыбу, они ее съедят и все, а надо научить их ловить эту рыбу, давать в руки удочку и так далее… Жизнь, дескать, тут же похорошеет… Тут я не выдержал. Говорю: “А вы сами-то чем ловили эту рыбу изобилия вашего? Удочкой, что ли? Нет, вы ее глушили, глушили динамитом, и брали, брали…” И оборвалась нить нашей беседы. Смотрю и снова вижу: тело ее, родное, а душа — неродная… И мы сами — чужие, и в разных мирах… Посидел я еще чуток и ушел по-английски, ну, не прощаясь… Она кофе заваривать ушла, не заметила. Сел в машину и газанул — да чтоб обожрались бы уж они все и чтоб жратва эта у них уж из ушей чтоб вылезала, — но нет, все им мало! А тут и тебя встретил… Напиться бы сейчас вдрабадан, да вот завтра — в рейс. Никак, значит…
— Вернешься — наверстаем, — твердо сказал Васька.
— Когда вернусь — не знаю, — отрешенно промолвил Владыкин, — и вернусь ли…
— Да куда ты денешься?
— Видно, на роду так написано… Это я о параллельных мирах и жизненных линиях…
— Не бери в голову — завтра другая тормознет… — отмахнулся Васька, — вот ведь…
— Да пошел ты вместе с Евклидом своим… — Владыкин грузно встал и направился к выходу. Васька недоуменно посмотрел в спину уходящего и взял его пиво — не пропадать же добру…
…Клавка встретила Владыкина со скалкой в руке. Он не слушал, о чем она кричала, тряся папильотками в волосах — ужас… Сходила бы лучше в парикмахерскую. Но, говорит, завиться там страшно дорого и не по карману. Равнодушно скользнув взглядом по ветхозаветному халату подруги, Владыкин прошел в комнату и, не раздеваясь, лег на диван, буркнув перед сном:
— Поставь будильник на шесть. Завтра — в рейс.
Старый диван громко хряснул продавленными пружинами, и Владыкин заснул. Снились ему шоссейные дороги, каких и не бывало ни в его городе, ни в России. Прямые, без выбоин и красивые — ненашенские, а может, и райские.
А на другом конце города элегантная, но с покрасневшими глазами дама звонила подруге и жаловалась:
— Натали, я так несчастлива…