Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2005
Олег Зайончковский. Сергеев и городок: Роман / Олег Зайончковский. – М.: ОГИ, 2004.
Кто где живет, тот о том и говорит. Чехов — о вишневом саде, Гюго — о соборе Парижской Богоматери, Максим Горький — в своих “Сказках” — об Италии. Олег Зайончковский, как утверждается в аннотации к книге, “потомок старинного польского дворянского рода”, живет в подмосковном городке. Мир, который он описывает, невелик и вращается на оси, проходящей через этот городок, который и названия-то не имеет. Просто Городок с химическим заводом, запрудой и собаками, которые “перестали различать своих и чужих”. Именно по этому признаку обитатели предместья понимают, что их поселение из деревни превратилось в город. “Дорого мы заплатили за городское звание. Думали, хоть сделают нам водопровод, дороги замостят, ан просчитались. «Перебьетесь, — сказали власти. — Городом вас назвали, а теперь живите как хотите»”. Вот они и живут. Даже не как они сами хотят, а как привыкли, как получается. А получается по-разному: иногда смешно, иногда трагично, а в большинстве случаев — и смех, и слезы.
В центр повествования автор ставит обычного подмосковного жителя, который становится участником или свидетелем какой-либо истории. Подобные житейские истории и сейчас можно услышать в плацкартных вагонах поездов дальнего следования, да и в подмосковных электричках тоже. Сами персонажи, как и автор, относятся ко всему происходящему спокойно, по-житейски просто — к болезни, смерти, рождению, случайному убийству, празднику. Это их естественная жизнь, и они проживают ее соответственно: кто спокойно и достойно, кто шумно и безалаберно. Всякий по своим понятиям, не проклиная, но и особо не радуясь и — самое главное — не подводя никакой философской базы под свое существование.
Персонажи повести подчеркнуто просты и реалистичны. Городок — это рабочее предместье, выросшее из нескольких деревень. Вполне обычный, без особых претензий на исключительность и значимость. “И лежит-то он в низинке, и гордости в нем никакой нет”. Здесь мужики спиваются: кто тихо и незаметно, кто — напоказ; после выпивки — дерутся или замерзают в сугробах. В среднем — неплохие люди, работяги, добрые и жалостливые, живущие как умеют — почти так же, как их отцы и деды, разве что развлечений прибавилось. Не видящие в жизни своей и смерти ничего необычного — так было всегда. А тот, кто выбивается из общего ряда, тот уезжает. Пожалуй, автору удалось создать определенный тип личности, героя нашего времени, проживающего в многочисленных городках России, которые почти не отличаются друг от друга. Ну разве что вместо химического завода — кирпичный. Герой одного из рассказов — рабочий Степанов, заступившийся за соседа и пожалевший хулигана, раскроившего ему череп топором. Между прочим, такая житейская жалость (“Вы его это… пожалейте… Трое детей — кто кормить будет?”) изначально присуща только российскому характеру, причем именно людям, живущим в селе или маленьких городах, где даже хулиганы — свои, знакомые. И где бытие приобретает черты патриархальности. Городок — одна большая семья, в которой, как известно, не без урода. Но и урода этого членам большой семьи тоже жалко — потому как свой.
Конечно, герои Олега Зайончковского не шукшинские “чудики”, создающие собственную философию обыденной жизни. Это люди, живущие в мире с собой, может быть, по причине непомерной тупости, как Ванька Шишкин, узнавший за свою не очень длинную жизнь только одну дорогу: от деревни до завода, приученный к автоматизму действий настолько, что и погибает, собственно, из-за этого автоматизма. Он привык, что после рабочего дня нужно непременно вернуться в свою деревню, даже если ты пьян, а на улице метель. Или считающие свой образ жизни единственно приемлемым просто потому, что другого не знают, не видели, да и не очень-то рвутся к чему-то другому, живут так, потому что привыкли жить именно так, а не иначе. “Романтика странствий нам не свойственна, ибо нам не от кого ею заражаться. Правда, многие пацаны, прочитав случайную книжку или посмотрев боевик, представляют себя индейцами, пиратами, не то какими-нибудь неустрашимыми воинами. Иные воображают себя путешественниками и пускаются на плоту по мутовской запруде. Но, получив по башке деревянной саблей или промочившись в апрельской воде, они быстро избавляются от фантазий”. А те, кто заражается всерьез и надолго, в городке не остаются, впрочем, о них и речи нет.
Жизнь течет неторопливо от одного события к другому. То привезут заграничного быка-производителя, то случится пожар в больнице, то придет в голову идея собирать старые пластинки. Все происходит на виду у всех. Жизнь в таких городках, как интерактивное кино — сами и зрители, и актеры, а режиссер — Господь Бог. Время здесь течет медленно, а иногда и вообще останавливается. “А что значит проснуться под стоячими часами — может быть, это вообще не значит проснуться?” Полужизнь-полусон, от одного события местного значения к другому, от рождения к смерти, через ежедневную привычную работу. Но, может быть, спрашивает автор, эта простая незатейливая жизнь и есть фундамент российского менталитета? “Мы непросты. Мы научились греться у телевизора, как у комелька. Нас невозможно напугать и очень, очень трудно разозлить. Ветер налетел и… стих — увяз в дремучем лесу. А телевизор — он же такой маленький, меньше собачьей будки, в которой скачут блохи. Мы усмехаемся миру, копошащемуся в ящике, зеваем и уходим спать. Возможно, и миру, моргающему воспаленными телеглазами, мы безынтересны. Но это уж всяк сам решает, что важнее: завтрашняя прополка в огороде или, положим, обострение в Гваделупе. Мы не навязываем никому свои ценности, однако привержены им до последнего вздоха”. Что самое интересное, это не игра, не поза, это действительно так: гвоздь в моем сапоге значительнее всех мировых проблем.
Жизнь обитателей городка самодостаточна. Мы вас не трогаем, но и вы уж нас тоже не трогайте. Здесь свой мир, который вполне достаточен для рождения, проживания и смерти — все в одном месте, компактно и удобно, далеко ходить не надо. Большой мир — где-то вдалеке, он почти не существует, так как в нем нет никакой необходимости. Хождения за три моря, где живут люди с песьими головами, здесь никого не интересуют. Жизнь закольцована территорией городка. Поэтому и завершения у рассказов Зайончковского не существует в принципе, даже как завершения определенной истории, потому что за эту историю уже цепляется следующая, и так до бесконечности. Потому что жизнь продолжается, даже если в рассказе присутствует смерть. Кстати, именно в новеллах о смерти (“Могила” и “Больница (2)”) то ли по недосмотру наборщиков, то ли по замыслу автора, поменялись местами заключительные страницы (причем нумерация страниц не изменена). Получается так, что бабку Нефедову сначала хоронят и только потом роют могилу — и бабка умирает. (Но все же думается, что такой сюжетный ход сделан по воле автора, уж больно хорошо состыкованы края разрывов — так что сразу и не понимаешь, что с ходу перепрыгиваешь совсем в другой рассказ.) Таким образом, автор помещает в окружность провинциального мира свой маленький личный абсурд.
История, как известно, имеет свойство повторяться. Причем повторение не обязательно должно быть фарсом. Достаточно всего лишь немного сдвинуть угол зрения на происходящие события. История одного городка в современной обработке Олега Зайончковского так же неприхотлива и почти фантастична для того, кто успел позабыть недавнее советское прошлое, как и сочинение известного сатирика XIX века. Жизнь города, в представлении автора, оказывается не историей последовательной смены градоначальников, а сетью занимательных эпизодов бытия различных замечательных и не очень замечательных городских жителей. Сергеев, заявленный в названии, становится чем-то вроде современного летописца, живущего в самой гуще народной массы, выполняющего функции магнитофона, который фиксирует истории, происходящие с жителями городка. Внешне он будто бы абсолютно бесстрастен и отстранен от происходящего, стараясь оставаться только наблюдателем (впрочем, за Сергеевым наблюдает сам автор, делая его и повествователем, и хроникером, и персонажем одновременно). Но постепенно выясняется, что автор своих героев любит, не безразличны они ему, и ирония никогда не превращается в сарказм или презрительную усмешку. Он и сам — один из них. “Есть, говорят, у нас такой Сергеев — однофамилец твой. Обычный мужик, на заводе работает; квартира, семья — все как у людей. Однако рассказы пишет не хуже писателя — уже книжку написал. Но обрати внимание, про что пишет — про нас, про наш городок, вот про эту самую растительную жизнь. А мировые проблемы ему до фени…” Может быть, поэтому все новеллы выглядят не только естественно и органично, но и очень зримо. Читатель видит живых людей, слышит живые диалоги, и в то же время не возникает ощущения подглядывания в замочную скважину, потому что никто ничего и так не скрывает.
Андрей Немзер отмечает, что Олег Зайончковский пишет о чувстве собственного достоинства. И это действительно так. Многих персонажей “городка” (особенно “мужиков”) невольно уважаешь за их несуетность и житейскую мудрость, о которой они сами скорее всего и не догадываются, по крайней мере не выпячивают ее — просто живут, ощущая себя собой. Не идеальные, но и не слишком плохие — обычные. Живут той “растительной” жизнью, которая им кажется самой правильной и рациональной. Об этом, конечно, можно и поспорить, но вряд ли жители городка примут во внимание доводы путешественников и романтиков. “Иному, разве, придет охота о нас, убогих, порадеть. Приставит ко лбу ладошку, окинет глазом: «Эй вы, — крикнет, — овощные культуры! Разогнитесь, посмотрите, как интересен мир, сколько в нем такого разного … прекрасного». — «Мир-то, может, интересен, — отвечаем мы, не разгибаясь, — одначе жизнь коротка. Посадить бы успеть да вырастить». — «Это что же — вы, стало быть, этим и счастливы?» — удивляется он. — «Стало быть, так. Иди с Богом и не мешай». И отступается благодетель, и кривится от скуки: «Эх, растительная ваша жизнь… Тьфу на вас!»” Так они и остаются — каждый при своем, один при огороде с картошкой и помидорами, другой — со своим интересным миром. И разве кто-то сможет рассудить их, признав правоту одного и опровергнув слова другого? Несводимые к общему знаменателю, в мире всегда будут существовать и те, и другие. И не прибегая к радикальному “тьфу на них”, все же оставим в покое и тех, и других, не ставя знака равенства, ибо каждый сам выбирает не только образ жизни, но и способ ее описания.