Такой вот роман. Перевод Анны Глуховой
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2005
Ундине Радзявичуте (род. в 1967 г.) дебютировала в 2003 году повестью “Strekaza”, которую Институт литовской литературы включил в десятку наиболее значимых книг того года. У. Радзявичуте работает в рекламном бизнесе. В повести имеются вкрапления на русском, польском и английском языках (в переводе русских фрагментов сохранена авторская транслитерация латиницей), что вообще характерно для современной литовской прозы (С. Парульскис, Т. Станюлис). Значительные отклонения от орфографической нормы отчасти объясняются тем, что авторы переносят на русский текст основной принцип литовской орфографии — фонетический.
Анна Глухова (род. в 1972 г.) — переводчица с литовского. Работает в Агентстве новостей в Вильнюсе. В 2003 году была участницей переводческого мастер-класса журнала “Дружба народов” в Переделкине.
— Вы, кажется, говорили, что пишете книгу о выживании?
— Не совсем. Наверное, обо всем понемногу.
— Вот как? Значит, получится Encyclopedia Britannica? Нам не нужна новая книга о выживании, у нас уже есть учебник для скаутов.
Woody Alen. September
1
— Это синагога?
— Хотите сделать кому-нибудь обрезание?
На другом конце провода думают, а может, обиделись, но трубку не кладут.
— Синагога на противоположной стороне улицы, — говорю я.
— Пип.. пип.. пип…— отвечают на том конце провода.
2
Синагога на противоположной стороне улицы, но не прямо напротив, а левее. Три минуты ходьбы. У самой синагоги улица сворачивает к католическому костелу, синагога исчезает за поворотом, и в мои окна ее не видно.
Из-за поворота двумя рядами с ревом несутся машины — дом от них трясется.
Трясется, трясется до вечера, а ночью — кажется мне — меня укачивает. Морская болезнь, а может, просто от жизни плохо.
В низу дома — мясная лавка.
В одном французском фильме под домом тоже была мясная, а в городе — голод. В мясной постоянно появлялось свежее мясо, а в доме постоянно исчезали жильцы.
Однажды в этом доме поселился новый квартирант…
В нашем доме других квартирантов нет, только я.
Я переехала сюда месяц назад со всем своим движимым имуществом: телевизором, несколькими книгами и десятком флакончиков духов.
Нравится пахнуть.
Что же до мясной, то ее закроют. Старые жильцы дома так говорят. “А что откроют?” — спрашиваю. “Полицию”, — говорят старые жильцы. Кого же тогда придется есть?
Переехала с телевизором и книгами. Телевизор — корейский, книги — о Китае и Японии. Недавно купила. После того как по телевизору показали один японский фильм про самурая.
Сюжет такой: самурай подслушивал за дверью. Подслушивал, подслушивал, и тут его застали женщины. Застали, стали смеяться. Самурай обернулся и показал им язык. Женщины исчезли, а я ничего не поняла.
Тогда я накупила книг и стала искать “следы” языка. Сначала — в Японии, а потом и в Китае.
Пока без особого успеха. Нашла только один короткий рассказ: там японец любит японку. Сначала несильно, потом сильно. Она не знает.
Японец иногда думает о признании и даже о поцелуе, но тут же берет себя в руки: он ведь японец — и так дерзко вести себя ему не подобает. А показать язык или состроить гримасу может запросто.
Хотя бы и прямо сейчас.
3
Стою перед зеркалом, делаю “лицо мопса”.
Я не красавица. Ну, из сотни женщин пробилась бы разве что в первую двадцатку. С трудом, как сказал один мой старый друг. Но в нашем городе живет четверть миллиона — интересно, в которую там тысячу я могла бы пробиться?
За нехваткой красоты работаю на радио. По вечерам.
Читаю вечерние новости. Перевожу с письменного на устный.
Здесь никого не интересует моя политическая и человеческая подготовка. А я никому о себе и не рассказываю.
Видели, как были разрушены два американских небоскреба?
Все видели.
Я бы хотела увидеть это глазами арабов.
Работа требует: сохраняйте спокойствие, что бы ни случилось — сохраняйте спокойствие. Сохраняю. Никаких “хочу — не хочу”.
Если бы не внешность — работала бы на телевидении.
Сегодня прихожу на работу, а меня спрашивают: где была? В печной трубе? Не в печной трубе, а в салоне красоты. Три часа — ровно пятьдесят долларов.
Поскольку красоты мне недостает, собираю все, кто что красивого обо мне скажет.
Раз стою в баре, опершись на “однорукого бандита”, и смотрю на запертую дверь с треугольником. Смотрю не на треугольник, а на кружок над ним. Пытаюсь сосредоточиться и успокоиться, но безуспешно.
Вдруг из двери вываливается кучерявая бочка с мокрой бородой и расстегнутыми штанами. Застывает.
Чего тут застывать?
Застывает, а потом отвешивает комплимент:
— Вы красивее автомата!!!
Какого? М16? “Калашникова” — АК-47”? “Tommy Gun” или UZI? За UZI не простила бы. Расстреляла бы.
Раз пошла к фотографу.
— Я бы хотела выглядеть очень красиво, — говорю.
— А в зеркало взглянуть не хотите? — отвечает этот хам.
Зато для мамы я самая красивая. Она живет в другом городе и мучает меня по телефону на расстоянии. Звонит и говорит:
— Мне приснилось, что ты умерла.
Уже второй раз в этом году.
Я ее люблю не из-за наследства.
Все, кто должен был мне его оставить, уже умерли, а перед смертью передумали. Потому я переезжаю с квартиры на квартиру. Снимаю.
4
Снимаю квартиру в небольшом доме: три этажа вверх, три этажа в ширину — три подъезда. В дом я попадаю через средний.
На первом этаже — единственная квартира.
Старые жильцы дома рассказывают: раньше в ней жила семья — муж с женой лет по тридцать, с котом, теперь — такая же семья, но с ребенком.
— Когда родился ребенок, выбросили кота? — спрашиваю.
— Да-да, — говорят старые жильцы.
Кот, видимо, не понял и приходит к ним под дверь каждый день. Помяукает и, написав в углу, уходит.
Коты никогда не писают там, где спят, а теперь он спит на улице.
Я его неделю не видела. Соседка из десятой квартиры — Nr.10 — видела его вчера и сказала: ОН не изменился.
Странно, я никогда не видела ребенка жильцов с первого этажа. Может, его и нет?
5
Звонок, дверь. Открываю.
За дверью стоят старые жильцы дома:
— Мы тут собираемся на втором этаже у шестой квартиры.
Зачем?
Спускаюсь.
Собрались почти все старые жильцы дома, Nr.10 везде и всегда приходит первой.
Только я въехала — через две недели пришли с мацой. “Сами пекли?” — спрашиваю. “Нет, из Изхаиля, — говорят. — Если понхавится, еще пхинесем”.
Как-то не по-еврейски.
Они очень отличаются от других встреченных мной евреев и израильтян: им несвойственно обижаться.
И Вторая мировая война для них уже закончилась.
Потому они теперь не заняты и воюют с Nr.10.
— Кого не хватает? — спрашивают старые жильцы дома — евреи.
И так видно, кого. Не хватает соседей-ветеринаров.
— Уехали в Африку посмотреть на обезьян, — объясняет Nr.10.
Тридцатилетние с ребенком-невидимкой пошли гулять и не вернулись.
— Уже давно ушли, — говорит Nr.10.
Еще в одной квартире — вирусный грипп.
— В такое время вирусного гриппа не бывает, — заявляет Nr.10.
— Ты не врач, — говорят старые жильцы дома — евреи.
Nr.10 краснеет сильнее обычного. Она работает и ворует в больничной столовой.
Зачем мы собрались? Оказывается: из шестой квартиры ничего не слышно. Уже неделю.
Попеременно нажимаем звонок. Звонок полчаса с перерывами играет Моцарта.
И все.
— Сломался, — говорит Nr.10, убирая руку от звонка.
— Ты сломала, — говорят ей старые жильцы дома — евреи. — Откуда тут этот непхиятный запах?
Все по очереди принюхиваемся к описанной котами двери: запах так себе.
Расходимся.
6
Сегодня с самого утра старые жильцы дома предлагают всем остальным взломать шестую квартиру и, не дождавшись согласия, взламывают дверь сами.
В квартире никого нет. Нет и никакого запаха.
Теперь старые жильцы дома собирают деньги, чтобы починить дверь. Я уже дала, а жилица Nr.10 не дала и сказала — не даст.
— Жалко, что никого не нашли, — сетует Nr.10. — Ты знаешь, кем она была?
— Нет.
— Учительницей математики. Если бы были похороны, пришла бы вся школа. Если бы пришла вся школа, был бы обед на сто человек, — мечтательно говорит она.
7
Еще неделю спустя.
Появилась неожиданно пропавшая-умершая учительница: помолодевшая и похорошевшая. Если можно помолодеть и похорошеть, когда тебе за шестьдесят.
Уже после пятидесяти пяти помолодеть и похорошеть представляется невозможным. Невозможным и подозрительным.
— И предосудительным, — говорит Nr. 10 — ровесница учительницы. — Как можно?!
Оказывается, можно.
Если выиграть в лотерею полмиллиона и купить шубу из длинношерстного кенгуру и еще кольцо с зеленым прозрачным камешком.
— С изумрудом, — уточняет Nr.10.
Она единственная знает факты, поскольку помогала жилице Nr.6 выносить из квартиры несколько неоценимо дорогих сердцу той вещиц.
Жилица шестой квартиры, учительница-пенсионерка, выиграла в лотерею полмиллиона, продала квартиру Nr.6, купила квартиру с видом на реку, подарила Nr.10 свою мебель, взяла из старой квартиры письменный стол, стеклянную фигурку пингвина, поднос для торта, серебряные ложки и еще две картонные коробочки.
В них Nr.10 заглянуть не успела.
Короче: Nr.6 навсегда исчезла из Nr.6.
Для жителей подъезда, можно сказать, умерла.
Вычеркнем ее из списка.
8
— Ветеринары уже вернулись, — говорит Nr.10.
— Из Африки?
— Насмотрелись на обезъян, — говорит Nr.10. — Айболиты.
После возвращения ветеринаров-айболитов из Африки Nr.10 первая напросилась в гости.
Нашла причину: кто-то придушил ее старую кошку.
Сама и придушила из любопытства.
— Знаете, откуда этот запах? — спрашивает Nr.10.
— Какой запах?
— Ну, помните: “Откуда тут этот непхиятный запах”? — передразнивает евреев Nr.10.
— Нет.
Оказывается, запах был. Только он исходил не из квартиры учительницы математики, а из квартиры ветеринаров.
Перед отъездом в Африку ветеринары закопали под своей комнатной пальмой с десяток яиц. Те и развонялись.
Зачем их было закапывать?
Все объясняет Nr.10: гниющие яйца выделяют газ. От этого газа пальмы растут очень большими и пускают много корней.
— Откуда вы знаете? — спрашиваю.
— А, один умный человек сказал, не помню фамилию, такая иностранная. А!!! Нет, не помню.
9
Отчего я так говорю об этих прекрасных людях?
От мизантропии.
— Мизантропия — литературное понятие или медицинское? — спрашиваю у психиатра..
— Литературное, — говорит он.
— А в медицине такого понятия нет?
— Нет.
— Так что делать?
Ничего. Не нужно мизантропию лечить или как-либо иначе ограничивать. Поэтому я теперь со спокойной совестью шепчу Nr.10: вчера видела, как мужчина, тот, с маленьким ребенком, поднялся до вашей двери. Лицо все в крови, а глаза выпучены.
От моего рассказа Nr.10 тоже выпучивает глаза.
Два дня благословенного покоя.
И все же мизантропия — болезнь. От нее не умирают, но все время хочется кого-нибудь убить.
Включаю телевизор:
— Nichego ne stoit bit’ mizantropom, no pogloschat’ zizn’ so vsemi eje semenami — dlya etogo nuzno muzestvo.
А, это для мужчин. Выключаю телевизор.
10
Nr.10 уже с неделю убеждена: в спальне у соседей, которые болели гриппом и не участвовали в собрании у дверей учительницы, кто-то лежит.
Лежит или лежал.
— Знаешь, — говорит Nr.10, за последнюю неделю перейдя с “вы” на “ты”, — знаешь, у них в спальне кто-то лежит или лежал, — говорит она и лисьими глазами смотрит, как я ем мацу.
Она знает. Она у них почти живет. На кухне.
Живет там, а спит дома, потому что спать в гостях ей никто не предлагает.
Она русская.
— Вкусно? — спрашивает Nr.10.
— Не знаю, евреи принесли, — говорю.
— Вчера сердцем чуяла: евреи что-то пекут. Чья кровь? Не говорили?
— Не пекли, — говорю, — получили из Израиля.
— Лентяи, — говорит Nr.10 и идет домой печь.
11
Недавно у нее начались пекарские дни. Печет с пятницы, как истинная
русская, — пахнет на весь подъезд.
Пекарские дни у нее приходят и уходят, а потом приходят долгие-долгие непекарские дни.
Из-за пекарских дней на ней тридцать лет назад женился один краснолицый офицер. А как только пятнадцать лет назад я перестала печь, говорит Nr.10, ушел.
Перед этим она ему сказала: я — не походная кухня, больше не буду варить и печь, даже если меня приговорят к расстрелу.
Nr.10 сама так рассказывает. Но ей нельзя верить, она только о других рассказывает всю правду.
Когда у Nr.10 начинаются пекарские дни, все вокруг так пахнет, что есть хочется вдвое сильнее. Другим жителям подъезда тоже. Ветеринары жаловались.
Подозреваю: в этот раз Nr.10 печет от тоски. Давно не приходил ее сын. Тоже русский, но когда я впервые увидела его на лестнице — черный костюм, черные туфли, черный галстук, черный портфель, белая рубашка, — подумала: ловит пришельцев.
В нашем доме нет других пришельцев, только я.
Ему недоставало лишь никелированного пистолета в руке.Может, потерял, думаю я. Но он выглядел так, будто никогда ничего не теряет, совсем не так, как его отец.
12
Сегодня наряду с обычными запахами кошек, выпечки и дезинфекции ощущаю новый. В районе двери “умершей” учительницы.
Радиация? Пары ртути? Бубонная чума или поедающие млекопитающих цветы?
На всякий случай прикрываю нос ладонью. Ядовитый запах остается в носу и перестает пахнуть. Как закрытый флакончик духов.
В специализированном магазине о запахе таких флакончиков рассказывают намазанные тональным кремом номер три семнадцатилетние продавщицы. Они говорят: в этих духах есть цибет. Цибет? Да, цибет. Его получают из анальной железы похожих на кошек эфиопских цивет. Бедные кошки, думаю я. Хотите понюхать? — спрашивает продавщица. Нет, спасибо, я знаю этот запах, отвечаю. А в этих можно найти натуральный мускус, говорит продавщица. А как пахнет натуральный
мускус? — спрашиваю. Ну, его получают из половых желез животных, похожих на оленей, говорит продавщица.
Новый запах подъезда проник в мой нос и не выходит, даже когда я отнимаю руку. Высмаркиваю его в носовой платок — не высмаркивается.
Выхожу на балкон, перевешиваюсь до пояса и пытаюсь высморкаться еще раз.
— Тебя рвет? — спрашивает у меня Nr.10, стоя на своем балконе и прикидывая, куда пристроить охапку мокрых кальсонов производства пятидесятых годов.
Забыла натянуть веревку.
— Нет, — говорю.
— Съела что-нибудь?
— Еще нет, — говорю.
— Готовишься стать матерью?
Вопрос повисает между балконами.
Nr.10 внезапно вспоминает о мокрых кальсонах и сосредоточивается на них. В это время задержавшийся у меня в носу запах меня покидает и падает на запыленный автомобиль.
Жилица десятой квартиры, уже избавившись от охапки мокрых кальсонов, неожиданно вспоминает и рапортует:
— В шестой квартире уже живут. Мужчина!
— Сколько лет?
— Шестьдесят.
— И как?
— Сказал, меня мумифицирует.
— Что???
— Я позвонила ему в дверь, — гордо говорит она, — чтобы и он подписался.
— Поздравляю. Скоро у вас будет личная мумия.
Я тоже хочу личную мумию. Знаю аж три способа мумификации. Я бы мумифицировала первоклассно. Резиновые перчатки у меня есть. У меня нет натрона. Нужно сходить в магазин за солью и еще не забыть купить набор бразильских ножей.
У моих идей один недостаток — они съедают все деньги.
13
Спрашиваю у психиатра, видел ли он фильм Вуди Алена с Вуди Аленом, в котором Вуди Ален рассказывает девушке, что он ходит к психиатру. “Ты ходишь к психиатру?” — переспрашивает Вуди Алена девушка Вуди Алена. — “Ну да, всего пятнадцать лет. Похожу еще годик — и все”.
— Вы меня покидаете? — спрашивает психиатр.
— Да, но думаю, что временно, пока не появятся новые проблемы.
Если бы это был разговор с обычным мужчиной, он выглядел бы несколько иначе:
— Ты меня оставляешь?
— Да.
— И не вернешься?
— Нет. С тобой слишком много проблем.
Они мне всегда так говорят.
В таких случаях я на несколько часов закрываюсь в туалете. Сижу и читаю надпись на двери: “Твоя жизнь будет такой, как то, что ты сейчас делаешь, а не такой, как ты думаешь”.
Написал один поляк, а я списала.
14
— Я мучаю мужчин, — говорю психиатру.
— Как?
— Бью плеткой.
Психиатр сразу же просыпается.
Вру дальше.
15
Я не преувеличиваю. Есть перед телевизором стало невозможно: постоянно рассказывают интимные подробности о свежих трупах или показывают какающих малышей.
Знаете ли вы, где рождается меньше всего детей? Меньше всего детей рождается в Ватикане: нисколько. Я бы хотела там жить.
Сегодня по телевизору рассказывают: женщина из Голландии родила, не снимая штанов.
Хорошо, что телевидение многоканальное.
Жаль, что жизнь одноканальная. Правда, я слышала, есть люди, которым повезло больше.
16
Сегодня в газете пишут: в ближайшие 17 лет в Землю может врезаться огромный астероид. Ученые США обнаружили его в небе в начале июля. Некоторые ученые убеждены — он может отбросить человечество назад, в Средние века.
Этот астероид — самый устрашающий объект, когда-либо замеченный в космосе, — диаметр два километра и летит в направлении Земли. Как показывают расчеты, астероид может столкнуться с Землей 1 февраля 2019 года.
Как показывают мои расчеты, если бы я сейчас взяла в банке кредит и купила квартиру, то закончила бы выплачивать долг только в августе 2017-го. А если бы сейчас не стала покупать, подождала бы до 2017-го, а после падения астероида отказалась бы возвращать кредит, пришлось бы мне вернуть квартиру?
Звоню в банк. Говорят: вернуть пришлось бы, даже если бы астероид упал прямо на мою квартиру.
Включаю телевизор:
— Позвольте дать вам один маленький совет о жизни, — говорит телевизор устами итальянца. — Вы можете спасти свою задницу, а можете спасти свою душу. Но запомните, что спасти и то, и другое не удастся: или задница — или душа.
Сегодня мне кажется, что я бы предпочла задницу.
Тело всю ночь репетирует 1 февраля 2019 г.: всю ночь задыхаюсь.
Что делать, если оно будет репетировать оставшиеся 17 лет?
И насколько впечатляющей будет генеральная репетиция?
17
Каким после такой ночи может быть утро? Пью чай из китайских хризантем. Хризантемы маленькие, со свернувшимися перьями. Пахнет кладбищем, хотя должно пахнуть Китаем.
По моему убеждению.
18
Возле шестой квартиры встречаю нового жильца Nr.6. Давно не видела такого лица. Черные глаза, широкие челюсти, но не китаец.
Золотая Орда? За данью?
— Добрый день, — говорит новый Nr.6.
— Добрый день, — отвечаю.
— Добхый день, — говорит, проходя мимо, еврейская семья. — Собихаем деньги, — говорят.
— На что? — спрашиваю.
— На вохота.
— На какие ворота? Три недели назад собирали на дверь!
— Поставим вохота, чтобы чужие во двох не лазали, — говорят они, разглядывая нового Nr.6.
— Лазают? — спрашиваю.
— Все вхемя, — говорят евреи.
— Что вы думаете об астероиде? — спрашиваю Nr.6.
— Ничего, — говорит он, — мне уже 63. Вы работаете манекенщицей?
— Я работаю на радио.
— На вас очень красиво колышется одежда.
— Сама одеваюсь.
— Может, зайдете на чай?
— Сегодня я уже пила, хризантемный. Ночью, наверное, приснится кладбище и день Страшного суда.
— Вы верующая?
— Нет. В этом-то и весь ужас.
19
Еду на работу в такси и думаю: почему от радости люди хлопают в обе ладоши, а по лицу или по заднице — бьют одной.
На мгновение мне кажется, что я постигла основной коан дзен.
Учитель говорит ученику:
— Хлопни в ладоши — и ты услышишь звук, а теперь покажи мне, как звучит хлопок одной ладонью.
За неправильные ответы учитель бил по щекам.
Говорят, в Японии есть книга, а в ней — ответ к задаче, но даже в Японии ее очень трудно достать.
Кажется, я постигла:
— Хлопни в ладоши — и ты услышишь звук, а теперь покажи мне, как звучит хлопок одной ладонью.
Такси хлопается в светофор.
Таксист стоит на улице, схватившись за голову, как будто его кто-то побил.
20
У дверей моей квартиры на подоконнике сидит Nr.10.
— Увидела, что ты возвращаешься. Я по поводу жильца шестой квартиры.
— ???
— Ночью приснилось, что он черт. Ты не заметила ничего подозрительного?
Копыт и запаха серы?
— Пока нет.
— Как заметишь, скажи мне.
21
В этот вечер хочется ночной жизни. Бесконечно. Хочется.
Посидеть в темноте с сотней доброжелательно настроенных граждан и поплакать.
Иду в кино.
Режиссер фильма со знакомой фамилией был несчастлив в колледже, с горя ходил на разные фильмы и стал думать о режиссуре.
— Это несправедливо, — говорит ребенок отцу.
— Жизнь и есть несправедливая, — отвечает отец.
Вторая по значению фраза фильма. Стараюсь не забыть, потому все время повторяю. Сидящая рядом женщина всякий раз поворачивается и смотрит мне в рот.
Добираюсь до своего дома, пока никто не напал, и неожиданно выясняется: ворота заперты, а ключа нет. Ключ дома, под диваном.
Ворота не приспособлены для перелезания: три метра в высоту, поверху — острые пики.
Стучу в окно первого этажа. Занавески задернуты, темно, и никто не отзывается.
— Это несправедливо. — говорю.
— Жизнь и есть несправедливая, — отвечает Бог.
Вдали виднеются две падающие мужские фигуры. Минут через десять они приближаются.
— Не могли бы вы мне помочь? — спрашиваю.
— Do you speak English? — спрашивают они. — Wold you like a drink?
— Naa!— говорю я. — Can you help me? I left my keys at home.
— No, no, — говорят они, — we can’t help, we are aliens.
И уходят, пошатываясь.
— Жизнь и есть несправедливая, — говорит Бог.
Мимо на велосипеде едет подросток.
— Эй, — говорю, — ты бы не мог мне помочь?
Он останавливается и с недоверием смотрит на меня.
Чего уставился?
— Чего? — спрашивает.
— Я оставила дома ключи от ворот. Не мог бы ты перелезть и сходить к соседям? И попросить, чтобы отперли.
Он сомневается.
— Посторожишь? — спрашивает.
Потом кладет велосипед на тротуар и, как обезьяна, перелезает через забор.
Долго не возвращается. Наконец появляется. Молча лезет назад. Сверху сообщает:
— Они сказали, что не придут.
— Кто?
— Ну, я звонил в пятую квартиру.
— Почему не придут?
— Не знаю.
— Попытайся позвонить в шестую.
Он нерешительно зависает в воздухе. Потом неохотно спрыгивает назад и исчезает в темноте двора.
Не проходит и минуты — подросток возвращается. За ним идет новый жилец дома.
— Большое вам спасибо, — говорю. — Извините, что потревожила.
— Я еще не ложился, — говорит он. — Уже с час кто-то в доме поет “Шолом алейхем”. На два голоса.
Поднимаемся по лестнице. Молчим. Никто не поет “Шолом алейхем”.
— Вчера я забыл представиться, — говорит он. — Александр Арсеньевич Топоров.
Я не попадаю ногой на ступеньку, он поддерживает меня под локоть. Галантен. Из тех времен, когда еще были люди, которые могли продекламировать всего “Мцыри” без запинок и ошибок.
Называю свое имя из шести букв, мы желаем друг другу спокойной ночи. Еще раз благодарю его. Спасибо, спасибо, говорю.
Дома включаю телевизор, а там уже заканчивается передача о четырех способах уничтожения астероида. Того, что упадет на Землю 1 февраля 2019 года.
Пока я стояла за воротами, все уже показали.
— Жизнь и есть несправедливая, — говорит Бог.
Если вы говорите с Богом, — это молитва, а если Бог говорит с вами, — это шизофрения. Не сама придумала. Придумал какой-то Томас Сас, владелец Скандинавских авиалиний.
— Это несправедливо, — говорю я вслух.
Бог ничего не отвечает.
В детстве я читала книгу одного скандинавского писателя о старушке. Старушка перед сном садилась на кровать и ругала Бога последними словами. Бог был терпелив, никогда ничего не отвечал. А однажды зимой старушка с сестрой шли по льду, обе провалились в полынью и утонули.
Все справедливо.
Чтобы заснуть, пою себе перед сном колыбельную по-польски: “A-a-a, koty dwa, szary bury obie dwa. Jeden szary, drugi buri i obiedwa szmuksz do dziury…”
Наследство предков.
Сладких снов.
22
— Какие игрушки вы любили? — спрашивает психиатр.
— У меня был мишка.
— Вы с ним играли?
— Нет, я с ним спала.
23
Сегодня радиослушателям читала: в США всегда легко находятся добровольцы, жаждущие присутствовать при экзекуциях.
Если бы однажды в почтовом ящике я нашла объявление: “Департамент исполнения наказаний ищет свидетелей приведения смертного приговора в исполнение”, что бы я стала делать?
Глупый вопрос.
24
Возвращаюсь домой. Во дворе стоят две полицейские машины. Все обнесено целлофановыми лентами. Что случилось? — спрашиваю у ветеринара. Почему он прошлой ночью не впустил меня домой, не спрашиваю. Ветеринар как ни в чем не бывало мне рассказывает: все произошло в квартире Nr. 10. Сын пришел проведать мать и нашел ее мертвой в постели, в носу у нее было полно кошачьей шерсти. Кошачьей шерсти? — переспрашиваю. Да, рыжей кошачьей шерсти. Шерсти ее кошки.
Ее задушила кошка, или она была задушена кошкой, подытоживает ветеринар.
Вечером нас по одному вызывает полиция и расспрашивает.
— Вы хорошо знали потерпевшую… труп…покойную? — спрашивает вспотевший юнец лет восемнадцати.
— Я хорошо знала ее кошку, — говорю.
— Мммм…
— Какая она была? — подсказываю.
— Какая она была? — соглашается полицейский.
— Самая обычная рыжая кошка. Когда дверь заперта — кричит… Соседка говорила: кошка породистая — помесь с камышовой.
— Были ли у нее какие-нибудь странные привычки?
— У кого?
— У покойной.
— Что вы имеете в виду?
— Не замечали ли вы чего-нибудь подозрительного?
Может, наябедничать ему на Айболитов, этих “обезьянос африканос”? Но тогда я ни за что не попаду на небо.
— Нет, ничего.
— Можете идти.
Пока могу, иду. “Не ябедничай” — которая по счету заповедь?
В приемной сталкиваюсь с Топоровым. Без слов здороваемся.
25
Однажды прочитала, что фильмы и программы, предназначающиеся для интеллектуального меньшинства, специально показывают по ночам. Чтобы не травмировать других.
Сегодня перед сном рассказывают: пораженные болезнью клетки человеческого организма убивают сами себя, чтобы не навредить всему организму.
После таких страшилок одного “A-a-a, koty dwa, szary bury obie dwa…” недостаточно. Придется добавить еще “Cugan bez ziemi, cygan bez chaty, cygan rozumny, cygan bogaty…”… дальше не помню, а заканчивается все словами: “…gdzie my v tej nocie badziemy spali”.
26
Утро. По телевизору повторяют (!) передачу про уничтожение астероида!!!
Что можно сделать и что реально?
1. Можно астероид взорвать, но нужно точно в него попасть.
2. Можно попасть не совсем точно и изменить направление движения астероида.
3. Можно создать искусственный метеорный поток: астероид во время полета обобьется, а может, и вообще развалится.
4. Можно астероид перекрасить в черный или белый цвет: от солнечного жара он сдвинется и проскочит мимо.
5. Можно изменить орбиту Земли.
6. Никто не знает, как все это сделать.
27
На похоронах жилицы десятой квартиры все целуются. Женщины пачкают мужчин и других женщин своей губной помадой. Все говорят: ничего, ничего. Всем приятно ощутить себя живыми и пообниматься.
Прихожу домой и включаю телевизор:
— Ого! Они так хорошо ладят между собой! А ты не думаешь, что они собираются тебя отравить? — спрашивает себя толстуха мама, глядя на целующихся членов семьи.
Приношу из кухни подаренную евреями мацу и переключаю канал.
— Когда-то я тоже принадлежал к элите. Это была элита гурманов. Но однажды они меня отравили, — говорит телевизор.
Мацу я уже давно сжевала. Внутри подозрительно спокойно.
А имя Арсений происходит от слова “arsenicum”, “мышьяк”? И что общего у “arsenicum” со словом “топор”?
Чтобы думалось легче, ем поплотнее.
28
Психиатр:
— Как у вас дела с мужчинами?
Никак.
— ?
— У нас с ними чаще всего был общий объект любви.
— ?
— Ну, они любили меня.
— А вы?
— И я тоже.
Чаще всего бывало наоборот.
29
Возле дверей Топорова приостанавливаюсь. Раздается “металл” поворачивающегося в замке ключа. Внимание! Дверь открывается!
— Добрый день, — говорит он.
— Добрый день, — говорю я.
— Добхый день, — говорит, проходя мимо с вещами, еврейская семья.
Впечатление такое, будто собрались обратно в Египет. Нет. Показалось.
— Что вы делаете сегодня вечером? — срашивает Топоров.
Что он имеет в виду? Что я сегодня вечером делаю? “Ничего” — то есть ем и смотрю телевизор. Ем и смотрю телевизор — это и означает “ничего”.
— Ничего, — говорю.
— Вы когда-нибудь играли в го?
— Во что?
Некультурно говорить “во что” человеку, который, вероятно, знает всего “Мцыри” наизусть.
— В го.
— Нет.
— Это такая древняя стратегическая китайская игра. Когда я жил в другом месте, у меня был партнер… Одному играть неинтересно. Не хотите попробовать?
Нет. Не хочу. Нет.
— Да. Почему бы нет, — говорю я.
— Вам удобно в восемь? — спрашивает Топоров.
Мне всегда удобно.
— Может, лучше завтра? Завтра воскресенье, — говорю я.
— В восемь?
— В восемь.
— В восемь.
30
Бамбуковая доска расчерчена на клетки.
Черные против белых: нефрит против слоновой кости.
— Знаете, нефрит в древних Китае и Мексике ценился дороже золота, — говорю.
— Готовитесь принять участие в телевизионной игре “Интеллект за деньги”? — взблескивает зуб Топорова: улыбнулся. — Начинайте.
— Почему?
— Черные начинают.
— Почему черные?
— Кто знает?
— …
— В Китае черный цвет был женским цветом, а белый — мужским. Может, поэтому.
— Хотите сказать, что в Китае женщины нападают первыми? Куда ставить — на клетку?
— На пересечение линий.
— Как шашки двигаются: от пересечения к пересечению?
— Они не двигаются. Они занимают позицию и стоят. Если враг окружит, — задохнутся, умрут, попадут в плен.
— …
В этой войне умереть лучше, чем попасть в плен.
— ?..
— Попавший в плен — умирает навсегда.
— А просто умерший — умирает не навсегда?
— Не обязательно.
— Atari.
— Что?
— Ah tah ree. Atari. Это предупреждение: ваша фигура умрет на следующем ходу или попадет в плен.
— Можно спастись?
— Из Atari обычно нет выхода. Когда фигура попадает в Atari, она обычно умирает стоя. Еще одно Atari.
— Тогда зачем предупреждать?
— Чтобы было страшнее, — взблескивает золотой зуб.
— Когда закончится?
— Что?
— Ну, все это.
— А-а… Когда больше нечего будет делать.
— ?..
— Все заканчивается, когда ты больше не можешь окружить территорию, когда не можешь спасти своих. Когда ничего не можешь.
— Пас.
— Пас.
— Пас.
Проиграла. Но не грустно.
— Еще раз?
31
Сегодня проигрываю два раза подряд. Потом неожиданно выигрываю…
— Для разнообразия давайте сыграем на что-либо… — предлагает Топоров.
Только не на душу и не на раздевание. Сегодня он в черном свитере с высоким воротом и брюках, которые к нему совершенно не идут.
— Деньги я, кажется, оставила дома, — говорю я.
— Не на деньги, — долго блестит золотым зубом Топоров.
Ого!
— На что? — пусть только попробует сказать…
— Вот шесть клочков бумаги — три мне, три вам. Возьмите. Теперь напишите на каждом слово.
— Что?!
Некультурно говорить “что” человеку, который, вероятно, знает всего “Мцыри” наизусть.
Он сошел с ума.
— Вы смотрите на меня так, словно я сошел с ума, — улыбается Топоров.
— Я запуталась…
— Вот три клочка бумаги. Напишите на каждом слово.
— Какое слово?
— Какое-нибудь важное слово. И не показывайте.
Что писать? Почему важные слова так глупо звучат и почему их только два?
— Не смотрите, — говорю я.
— Не смотрю, — говорит он и смотрит на сливовое дерево. В окно.
Два листка — два слова. Третий остается пустым.
— Готово, — говорю я.
Десятки в тюрьме, десятки умерли стоя.
Первый мой проигранный листок. Топоров берет один из тех, что с надписью.
Даже не смотрит, что там.
Десятки в тюрьме, десятки умерли стоя.
Топоров берет и второй.
Даже не смотрит, что там.
Десятки в тюрьме, десятки умерли стоя.
Наконец! Беру его листок. Что там хорошего написано? Написано: “ВРЕМЯ”.
Я выиграла его ВРЕМЯ, а проиграла два банальных слова.
— Мне уже пора, — говорю я и встаю.
На его стороне доски валяются четыре клочка бумаги. Два из них — мои. На одном нацарапано “ЛЮБОВЬ”, на другом — “СМЕРТЬ”.
Почти Шекспир.
Топоров догоняет меня в дверях.
— Возьмите, — говорит.
В руках он держит деревянную шкатулку, покрытую черным лаком.
— Красное дерево?
— Кедр, — мягко поправляет Топоров.
— Не открывается.
— Не открывается.
— Там внутри что-то есть?
— Есть.
— Почему не открывается?
— Нужно сообразить, как.
— Японская шкатулка с секретом?
— Да. Перед тем как открывать, обрежьте ногти.
Ногти как ногти.
— ?..
— Ногтями можно поцарапать лак. Хотя, если хотите, царапайте. Она — ваша.
Взбегаю по лестнице наверх, с ходу обрезаю ногти, надеваю резиновые перчатки. Из черной лаковой глубины на меня смотрят незнакомые глаза. Один намного меньше другого.
Перед сном мысленно пробегаю по всем книжным, антикварным и другим магазинам. Ничего путного.
Искусство делать подарки чрезвычайно сложно. Подарок словно говорит: я понимаю, что у тебя внутри. И по выражению лица человека, получившего подарок, можно понять, угодил или нет.
Один мой друг, как-там-его-зовут, а, да ладно… привез мне с Олимпиады в Лиллихаммере одноразовую тарелочку из рисового крахмала, она не была очень вку…у.у.у…
32
С утра обхожу все антикварные лавки, магазины безделушек и книжные.
Как-то по телевизору слышала, что есть три вида подарков: дорогой, дешевый или книга. Долго разглядываю полки с книгами. Какую бы книгу я предпочла? “Как копировать шедевры великих мастеров” или “Секреты совершенной фигуры”?
Я бы предпочла — “Я приду плюнуть на ваши могилы”.
33
Сегодня во всей красе предстает дорогая моя “матильда”. Это такой комплекс. Так и называется — комплекс Матильды. Я страдаю им с тех пор, как пошла в детский сад.
Матильда была романтической актрисой изумительной красоты, поэтому играла только роли любимых красавиц, без слов. Зато дома она была настоящая барракуда, отравлявшая жизнь половине квартала.
Ее муж, адвокат, не выдержав трудностей совместной жизни, обратился к психиатру, а тот после долгих бесед констатировал: пациентку толкают к агрессии ее романтические роли. Ее бесчинства дома — оборотная сторона ее нежности на сцене.
Тогда муж Матильды пошел к режиссеру и попросил, чтобы его жене дали роль Отелло. И как можно скорее.
Психиатр написал книгу о Матильде. Матильда получила мировую известность, а психиатр умер всеми забытый и никому не нужный.
Я страдаю комплексом Матильды с тех пор, как пошла в детский сад. Потом она душила меня в школе, а потом на работе.
— Иди отс-с-сюда, а то выпотрошу живьем, — с удовлетворением говорю сослуживцу с головой Аполлона.
Дома я шелковая, не то что в других местах.
Выхожу из студии, сажусь в такси.
— В оружейный магазин, — говорю.
— Уже закрыто, — говорит таксист и везет меня домой.
Сегодня мне кажется, что я инструмент. Боюсь, взрывной.
Во дворе встречаю Топорова с маленьким клетчатым чемоданчиком.
— Уезжаете?
— Уезжаю.
— Далеко?
— Как знать.
Прихожу домой. Мир из горизонтального становится тесным и вертикальным. Лежу и смотрю в потолок. Четыре метра.
34
— Раньше я думала, что Мона Лиза — зеленого цвета, — говорю смотрителю.
Стою и смотрю на беззубую улыбку Моны Лизы.
— Перекрасили, — говорит мне смотритель. — Так будете брать или нет?
Мне кажется, что я уже давно перестала ходить по всяким луврам. Просыпаюсь. Тьфу.
35
Открываю тетрадь. В ней нарисован большой зеленый кузнечик. Под ним —стихотворение на китайском, в столбик. Пытаюсь вспомнить, но просыпаюсь и не помню.
36
Лежу в постели и стараюсь вспомнить все когда-либо слышанные китайские или японские стихи. О кузнечике, оказывается, никогда не слышала ни одного.
Poprigunja strekaza leto krasnoye propela, oglyanut’sya ne uspela, kak zima katit v glaza.
Esche ne zima, говорю.
Сквер-р-рная история. Слышала я и другую ее версию.
Муравей подошел к кузнечику и сказал что-то неприятное о том, как тот прыгает. Кузнечик выслушал и откусил муравью голову.
Где я это слышала? А, рассказывали по телевизору.
Хотя древние арабские труды свидетельствуют, что все происходило совсем не так. Далеко не так: встретились кузнечик и муравей.
Муравей говорит:
— Аtari.
— Что? — переспрашивает кузнечик.
— Пздц, — отвечает ему муравей, — у тебя нет цели. Какой будет твоя жизнь и каким будет ее конец?
Чего он так переживает?
— Чего ты так переживаешь? — спрашивает кузнечик — Не иметь никаких целей и есть цель моей жизни.
Муравью показалось, что он сделал все, что мог.
— Я сделал все что мог, — сказал муравей.
Прошло много времени, и вдруг однажды, сразу после солнечного затмения, они снова встретились. В мясной лавке.
Увидев красное мясо, кузнечик набросился на него.
Нож мясника разрубил его пополам.
Подкрался муравей, прикинул, какая половина вкуснее, схватил заднюю и, бурча мораль, пополз домой.
Мне бы хотелось, чтобы в конце были такие слова: “Муравей, бурча мораль и волоча заднюю часть кузнечика, пополз домой. Полз, полз, но дома не нашел”.
Если у меня и дальше будут такие мысли, то никакого рая мне не видать.
Мне его и так и так не видать.
37
Включаю телевизор. Там отец героя умирает и попадает в ад.
Место моего отца в раю, говорит себе герой и спускается в ад, чтобы найти отца. Ищет, ищет, наконец находит в дальнем углу.
Отец героя сопротивляется:
— Я еврей и не верю, что есть рай, — говорит.
— Так куда ты хочешь идти?
— В другой ресторан.
Люди все время говорят, что откажутся от кабельного, что по телевизору ничего стоящего не показывают. Не умеете смотреть, потому и не показывают.
38
Poprigunja strekaza leto krasnoye propela, oglyanut’sya ne uspela, kak zima…
На столе валяется измятый листок со словом “ВРЕМЯ”. Не могу выбросить — на обратной стороне телефон станции уничтожения паразитов.
На дом напали маленькие назойливые “фараоны”. Муравьи такие.
Неужели снова проблемы в Египте?
39
На столе измятый листок со словом “ВРЕМЯ”.
Пятый раз телевизор показывает “Пятый элемент” Люка Бессона. Пятый раз смотрю. Может, и не стала бы смотреть, но все герои фильма одеты от Жан-Поля Готье.
40
На улице темно. В луже луна.
Возле лужи сидит кошка и, задрав голову, смотрит вверх.
— Воешь? — спрашиваю.
Она ничего не отвечает. Если бы она смотрела не на луну вверху, а на луну в луже, это было бы похоже на японское стихотворение.
Мне лучше удаются китайские стихотворения:
Raz zila koshka,
Ej bilo pyatnadtsat’ let,
Kruglaya luna poyavlyalas’ raz v mesyats.
Oni molchali — kto dol’she promolchit.
Так они пишутся, китайские стихи, я в книге читала: сочиняешь первую строчку о чем попало, вторая продолжает первую, третья говорит что-либо не в тему, а четвертая обобщает все три.
Shla odnazdi strekaza, blja,
Poprigunja, kak koza, blja.
Muravej ej lyapnul gadost’ —
Muravju teper’ hana, blja.
На этот раз получилось не по-китайски. Четвертая строчка обобщает не то, что нужно.
Muravju teper’ hana, blja.
Mne pochemu-to handra, blja.
А Krilov davno uz pomer, i Krilovu hot’ bi hni.
41
У дверей студии меня встречает директор радиостанции.
— Хочешь в Лондон?
К предложениям такого рода я отношусь настороженно, ибо это может означать, что я могу складывать вещи в картонную коробку и искать работу горничной в Великобритании.
— Так хочешь или нет?
— Я плохо говорю по-английски.
Оказывается, ничего такого, а дело в том, что единственный рекламный сценарист на нашем радио, давно требовавший стажировки за границей, в конце концов переметнулся к конкурентам. Но стажировка уже оплачена.
— Ты же всегда хотела, — говорит мне директор. С чего он взял, может, я всегда хотела перейти в бухгалтерию.
Придя домой, включаю радио и горланю вместе с хором Ллойда Уэббера, только еще громче и лучше.
42
В Лондон лечу через Копенгаген, потому что так дешевле. Вылетаю утром, а прилетаю вечером, хотя до Лондона всего два с половиной часа лету.
43
Сразу же по прибытии выясняется, что семинар не для радио-, а для киносценаристов. До чего ж приятная ошибка.
44
Первый вечер у нас свободный. Гребаная “CocaCola” стоит 1 фунт и 2 фунта, чтобы ее отлить. И что они хотели этим сказать?
45
Проститутки молоды и невежественны. Англия, похоже, озабочена только своими домами и королевской семьей, а уличная культура в упадке. В Париже, например, профессия проститутки вполне солидная. Когда они там появляются на улице, их трудно не заметить — они несут себя, как грандессы, как банкирши или, по меньшей мере, как президенты фондов культуры. В худшем случае они похожи на провинциальных мамаш: расфуфыренные, словно по случаю церемонии окончания школы их дочерьми, с театральными сумочками в руках, слоняются по улице в ожидании такси.
В “красном” квартале Амстердама — целый королевский эскадрон. Гарцуют в окнах под звон неслышной музыкальной шкатулки в ожидании шестидесятилетнего господина с прусскими усами, похожего на барона. А он все не приходит.
В свете Парижа и Амстердама лондонские жрицы любви выглядят жеманными дурами, бесполезно торчащими в дверном проеме борделя.
Минуя один такой проем, спускаюсь в метро, то есть в “андеграунд”.
В “андеграунде” все читают. Как, впрочем, и во всем мире. Мне очень нравится одна фраза: “В поезде люди читают, потому что скучно, а в метро — потому что интересно”. Так и есть. А почему оно так — никому доподлинно неизвестно.
Говорят, в Японии есть книга, в которой можно найти ответы на все вопросы. Но даже в Японии ее очень трудно достать. Японцев в вагоне не видно, так что спросить не у кого. Зато полно китайцев. И все читают. Что же они читают? Китайские книги от конца к началу и сверху вниз тонкими столбиками, китайские комиксы.
Один китаец читает “Моби Дика”. По-английски. Не повредит ли это китайцам больше, чем генетически модифицированные продукты питания? Всю дорогу за ним наблюдаю. Если и повредит, то не так скоро.
Лондонский “андеграунд” — один из самых быстрых “андеграундов” в мире.
Напротив меня сидит индианка с напомаженной черной стриженой головой. Наклоняет голову и показывает ну очень ровный пробор.
Рядом с ней — пятидесятилетний британец: золотые цепочки на шее, на руках, золотые часы, золотистые ручка и записная книжка, золотые запонки и оправа очков. Наверное, преподает в колледже историю и археологию.
Им наплевать, что я о них думаю. Они на меня даже не смотрят. Я им неинтересна. О какой дружбе народов можно было так долго говорить?
А, может, это не те народы?
Выхожу из “андеграунда”. Делаю вдох и …
И тут меня клеит чернокожий. Сначала машет рукой издали. Я подумала — ошибся. Перепутал с Матой Хари. Потом следует за мной.
Оказывается, не какой-то там чернокожий, а из Сенегала, и сразу показывает паспорт. Спрашиваю у него: разве я похожа на полицейского?
А он отвечает: нет, на русскую (“похожа на русскую” в переводе с английского означает “красивая”). Потом говорит, что ему очень нравится моя походка и что он хотел бы пойти со мной. Куда? Бить в тамтамы и играть на балалайках? Он соглашается, что мысль не совсем удачная. Правда, соглашается только с третьего раза. Перед этим еще успевает поведать, что его отец был Генералом Сенегальских горилл, и еще раз показывает паспорт.
Видимо, я ему очень уж напоминаю русскую.
Мимо проходит женщина, ведущая упряжку лаек-самоедов. Быстро достаю своего “калашникова” — ФЭД-автомат семидесятых годов прошлого века — и успеваю сделать фотографию.
Жаль, только со спины.
46
Днем “трейнинги” и “воркшопы”, а вечером предлагают сходить в музей и раздают билеты. Я бы хотела в Национальную галерею — посмотреть на одежду самураев. Но меня никто не спрашивает.
Хорошо, что стажировка не в Италии и не в Греции, — заставляли бы смотреть на развалины.
Рассматривая какую-то огромную, густо намазанную и набрызганную картину, чересчур далеко отступаю от нее и ударяюсь спиной о скульптуру.
В целях охраны здоровья людей картины и скульптуры следовало бы держать отдельно. Надо будет обратиться в администрацию музея и потребовать компенсацию.
Эту скульптуру я точно не возьму.
Конечно, с Пикассо было бы иначе.
В соседний зал рысцой бегут японские пенсионеры — военные ветераны Пёрл-Харбора с женами — на шеях болтаются видеокамеры “Sony”.
А только что стояли у меня за спиной, как китайская стена.
Почему они так оживились? Что там случилось? Рама с картины упала.
Все шныряют, ищут чего-то невиданного, но находят только туристы из стран Азии. Видимо, в Европе впервые.
В какой стране мира нужно жить, чтобы никогда не видеть классиков? Или у них нет книг с репродукциями?
Перед одной картиной стоит человек, очень похожий на норвежца. Поскольку, как оказалось, нет никакой дружбы народов, то скажу без обиняков — похожий на норвежского дальнобойщика: рост — метр девяносто восемь, блондин, остроносые ботинки — разбитые, каблук — пять сантиметров, ноги иксом, на носу — очки, из которых он вырос. В связи с тем, что процесс эволюции Норвегию не затронул, так оно и получилось.
Он очень долго смотрит на огромный образец американского абстракционизма. Пытается запомнить размер картины?
Часть времени, отведенного на посещение музея, я провожу в музейном туалете.
Размышляю: если я использую обычную вещь по необычному назначению, будет ли это произведением искусства?
Засовываю носовой платок в туфлю — сильно натерла ногу.
Возвращаюсь в мир искусства.
Надменно, как принц Чарльз, у меня перед носом останавливается искусствовед: голубой тюль на белой летней шубке. Долго рассказывает о “монтаже смысла картин” делегации, стоящей у меня за спиной.
Поворачиваюсь: по лицам слушателей видно, что по-английски понимает только меньшинство большинства, остальные глядят на картину “глазами козы”.
Искусствовед поворачивается на каблуке и вместе со всей не понимающей по-английски делегацией исчезает в ближайшем зале.
Незабываемо скучно.
Если бы я лучше училась в школе, как хотела мама, я бы тоже могла стать искусствоведом, как хотела мама, и ходить в летней шубке, как хотела мама.
Тут передо мной возникает еще один знаток искусства. Одежду, вероятно, одолжила в духовом оркестре. Шарфик так и топорщится.
Будет время — спрошу: чем стираешь шарфик? Шампунем?
Куда смотрит Вивьен Вествуд?
Знаток искусства бросает на людей швейцарский — словно с высоты Альп — взгляд и начинает рассказывать.
Чтобы рассказ был действительно интересным и захватывающим, нужно постоянно вставлять в него цену картин.
Будет время — подскажу.
Неожиданно набредаю на огромную золотую женскую задницу. Под ней написано “Helen Rubinstein”. Сразу ясно, что изображено и почему золотое.
В музейном киоске продаются копии брошей королевы, книги и журналы. Прочитываю все обложки. Листаю одно издание — о британской сантехнике.
Вдруг подкрадывается какой-то маньяк. Становится рядом, читает через мое плечо, потом наклоняется и шепчет мне на ухо:
You’ re the Nile,
You’ re the Tower of Pisa,
You’ re the smile
On the Mona Lisa…
But, if, Вaby, I’m the bottom, you’ re the top.
А на вид не скажешь. Выглядит, как профессор истории искусств, защитивший две диссертации о вышивании королевских носовых платков в XV—XIX веках.
— У меня будут с тобой сексуальные отношения, блуждающая женщина, — говорит он мне.
— Piss off, — говорит ему блуждающая женщина.
С вами за границей ничего подобного не случалось? Вы не умеете быть за границей.
Наконец-то. Экскурсия закончена.
47
Наконец-то. После долгой, как столетия, пытки искусством прошлых веков я держу в руках настоящий шедевр — солнечные очки от Ив Сен-Лорана: черная пластиковая оправа, белое стекло.
Едва я успела произнести последнее слово молитвы, как мне в руки упал этот последний крик моды. За 110 фунтов стерлингов.
48
На “воркшоп” для киносценаристов публика собралась серьезная. Все пишут. Видно по тому, как курят.
Повторяю молитвочку Джанис Джоплин:
Lord, won’t you buy me a Mercedez-Benz,
My friends all drive Porshes,
I must make amends.
Теперь вперед.
Подхожу к первому встречному и говорю:
— Извините. Как будет по-английски, когда берешь в рот и не зубами, а…
— Suck, — отвечает первый встречный.
— Suck?
— Suck.
— Что пишешь?
— Ааа… античные мотивы.
— О мужчине, который все ходил с фиговым листком, пока один раз листок не пустил корни?
— Алекс, — говорит он.
Отчетливо и медленно называю свое имя.
— Как? — переспрашивает он.
В повтор вкладываю все силы.
— Как? — еще раз переспрашивает он.
Повторяю. Перевожу.
— А, — говорит, — на иврите будет — “гидра”. Я буду звать тебя Гидра.
— Я буду гордиться, как главный аэропорт Лондона.
— Твои духи напоминают мне неизвестных людей, — говорит Алекс.
Этими словами он причисляет меня к более высокой категории: из зеленых макак переводит в розовые пантеры. Сразу начинаю испытывать к нему расположение.
Его мягкий, как воск, голос залепляет мне все уши. Мог бы рассказывать сказки перед сном.
На досуге составляет словарь ругательств и сексуальных выражений.
— Скажи пару непристойностей.
— Что такое непристойность? — спрашивает он.
— Тогда что-нибудь впечатляющее, — говорю я.
— Kahoonas play the pink oboe; take a Chinese singing lesson; sit on the Japaneze flag.
Лучше не переводить.
— Yabba dabbas, Bourneville Boulevard.
Тоже лучше не переводить.
— Собираешься издать книгу, бросить работу, жить на проценты и бороться с Al Qaeda? — спрашиваю.
— Нет, собираюсь издать книгу, бросить работу и жить на проценты, отвечает Алекс.
49
После полуночи, травмируя девяносто процентов населения своей страны, британцы показывают эротический испанский фильм для интеллектуалов.
— Подай мне соли, п… Спасибо, п…
— Дорогой, не нужно так говорить о моих заслугах, — говорит женщина, не похожая на п…
Переключаю на другой канал: в китайском городе Харбине ученые изобрели “умный” ковер. Ковер тайно фотографирует каждого, кто ставит на него ногу.
Теперь всем женщинам придется носить трусики.
Еще по другому каналу: соревнования по ловле катящегося с горы сыра.
50
Сегодня с самого утра начались наши соревнования по ловле сыра. Из всех представленных сценариев мне больше всего понравились два: первый о человеке, обернувшемся большой синей головоломкой и назвавшемся The Enigma. Второй — мой собственный.
“The Enigma” — так называется его сценарий.
У моего сценария тоже хорошее название, хотя и краденое: “В ожидании Годо”. Искала такое, чтобы звучало глобально, и вспомнила.
Писала о том, как я ждала Годо, а в ожидании слонялась и делала покупки. В Лондоне.
Одна дама с Украины заявила: вашей работе недостает глубины и реалистичности.
Может, ей Станиславского показать? Недостает глубины и реалистичности. Пусть почитает Гоголя. Недостает реалистичности.
Девушка из Питера хотела показать себя и цитировала авторитетов:
— Это как с Андре Жидом. Если вы будете читать Андре Жида вслух десять минут, у вас изо рта начнет вонять, как сказал Пикабиа.
Что это за Пикабиа? — возникает вопрос.
Какая разница.
51
Все кончено.
“Все кончено” в данном случае не означает самое плохое, оно означает — закончились все “трейнинги”.
Захожу в книжный. Ничего такого, что мне хотелось бы иметь.
“101 никому не нужное японское изобретение”. “The Art of Chindogu”: башмачки для кошки, чтобы она, бегая, наводила блеск на паркет, клюшка для гольфа, сушилка для трусиков, искусственные ногти, чтобы не нужно было грызть собственные.
Это такой ответ японцев на великие китайские изобретения: компас, порох, бумагу, шелк, мороженое, макароны и суп из ласточкиных гнезд?
Глаза скользят по бастионам книг. Справа налево, слева направо.
Внезапно останавливаются: корешок очень толстый. На нем написано: “I want to spend the rest of my life everywhere, with everyone, one to one, always, forever, now…”
Не достаю ее, не прикасаюсь к ней, поворачиваюсь и ухожу, тороплюсь, боюсь забыть:
…. everywhere, with everyone, one to one, always, forever, now…
52
Обхожу площадь Пикадилли дважды. Не нахожу “андеграунда”.
Пора домой.
Пора в гостиницу.
Не нахожу “андеграунда”.
Обхожу еще раз.
На углу покупаю мороженое.
Съедаю.
Обхожу еще раз.
— Извините, не могли бы вы мне помочь, я ищу “андеграунд”.
Миниатюрный старичок в сером костюме приходит в замешательство, проглатывает уже находившийся во рту последний кусок мороженого, достает из кармана очечки — в этот момент я бросаю взгляд на его ботинки — надевает на нос и надолго застывает над 51-й страницей моего “Mini-London”.
Долго смотрим на один и тот же квадрат. Потом он поднимает левую руку и показывает налево.
— Спасибо, — говорю я.
— Куда вы идете? — кричит он мне вслед.
— “Northline”, — отвечаю.
Нет никакой Северной линии, есть только “Northern”, а я еду до “Jubilee”.
Прихожу. Отпираю дверь, сажусь на кровать. Начинаю плакать.
Просыпаюсь, еду в Хитроу, плачу. Надеваю темные очки, чтобы никто не видел. Плачу. Лечу по восточной линии в Копенгаген. Плачу. Рядом спит толстый индус в желтой чалме и ковбойских сапогах. Храпит. Плачу.
Стюардесса предлагает попить или выпить. Плачу.
Лечу из Копенгагена. В самолете полно черных мормонов. Плачу. Мормоны всю дорогу громко разговаривают и смеются.
Плачу.
Кто знает, почему.
На углу площади Пикадилли стоит старичок в сером костюме.
53
Вчера купалась, потому сегодня не умывалась. Шутка.
Сразу на работу.
Segodnya ya naraskhvat.
— Как Лондон?
— A-a-a, prohodnoy dvor.
— Стажировка — большой плюс.
— Засуньте себе этот плюс… Yabba dabbas.
54
Сегодня всему народу читала об убийце-маньячке. Ее застигли спящей, а у нее на ноге была туфля жертвы.
А женщина, которая ела песок и гравий с кладбища, в конце концов умерла.
Сразу вспоминаю свою старую мечту разбить сад камней: нужны песок, камни и грабельки.
55
Психиатр:
— Что хорошего привезли?
— Видела на улице больного СПИД’ом. В последней стадии.
— А до этого не видели?
— Ни разу.
56
Вчера кашляла, потому сегодня не иду на работу.
Звонили со студии и сказали, что я окончательно распрощалась с совестью.
Мы никогда вместе и не жили.
Совесть и кашель устройству сада камней не мешают.
Насыпаю песок в деревянный ящик и гребу. Сначала длинными бороздами вдоль, потом короткими — поперек.
Звонок. Телефон. Мама:
— Сегодня была на кладбище. Осмотрела памятник, все собрала, сгребла.
Песок стекает по сторонам грабелек, как вода.
Из воды появляются и снова исчезают под ней каменные спины голубых китов.
Самого большого нынешней зимой поймают пять эскимосов. Он поднимается на поверхность до половины, потом исчезает, оставляя последний круг на воде.
Утонул до времени.
Грабельки легче кисти, но тяжелее дыхания. Потому дышать и грести нужно попеременно. Вдохнуть — гребнуть. Вдохнуть — гребнуть.
Делать китов не хватает вдохновения.
Лучше каменный кратер Фудзиямы. Однажды из него начинает вырываться лава и как попало падают большие и маленькие камни. Все японцы перебираются на Сахалин. В городе Токио остается один золотой Будда.
У меня нет камня, который сгодился бы на роль Будды. Ничего не будет.
Медленно движутся грабельки, вдохновение им не мешает. Получается ничто.
В ничто через девятнадцать лет падает астероид.
Зеро.
Если бы меня увидел какой-либо сельский житель, сказал бы: лучше бы шла пахать.
57
Включаю телевизор. Там пятидесятилетняя испанка разговаривает с дочерью:
— Как ты можешь приводить домой эту проститутку? Не хочу, чтобы кто-то видел, как я подделываю Шагала.
Задергиваю занавески. Теперь никто не увидит, как я подделываю сад камней.
Переключаю канал. Там один крупный темнокожий, играющий самурая, подстрелил маленького белого. Белый убил большого медведя, а медведи очень нравятся крупному темнокожему, играющему самурая.
Белый лежит на земле, истекает кровью и говорит:
— Zdes’ i sejchas nikakaja ne drevnjaja kultura.
— Inogda drevnjaja, — отвечает темнокожий и приканчивает белого.
В жизни наоборот.
Старые культуры всегда умирают первыми.
58
Мне плохо, хотя, кажется, неотчего, чувствую себя уставшей, хотя, кажется, неотчего.
От чего?
Сегодня в газете пишут, что в Африке такие симптомы свойственны одержимым дъяволом. Очень ясно написано: тошнота, дурнота и усталость.
Раз по радио слышала, что американцы опубликовали признаки, по которым можно узнать инопланетян: низкое давление и холодные руки.
Я одержимый дьяволом инопланетянин, которому от жизни на земле очень плохо.
59
Звонок: часы — дверь — телефон? Телефон. Мама.
— Видела во сне, что ты умерла, — печально говорит она.
— Уже третий раз в этом году.
— Я очень плакала. Что ты делаешь?
— Собираюсь к психиатру.
— Зачем ты туда ходишь? Что, он тебе нравится?
— Видела фильм про Тони Сопрано? Он там тоже ходит к психотерапевту-женщине. Его мама спрашивает: “Зачем ты туда ходишь, чтобы говорить всякие гадости о своей матери?” Так знай, что только затем и хожу. Чтобы говорить всякие гадости о своей матери.
Мама веселеет.
60
Внутренний климат — морской. В раковине — Ватерлоо. Прорезался голос.
По полу — как стальная дробь — с писком проносится мышь.
Весь день сильно кашляю. Никогда не видела кашляющей мыши. Может, поймать и заразить?
Смотрю на часы между секундами, и кажется, что они стоят.
По телевизору показывают только устаревшие фильмы.
По другому каналу показывают, как два молодых японца 24 часа подряд пытаются наплакать рюмку для сакэ.
Приношу из кухни салатницу.
61
Психиатр:
— Вы никогда не думали о браке?
— Выйти замуж — это как попасть на небо: или получается быстро и само собой, или нужно очень-очень много работать, — говорю. — Я не рабочий народ.
62
Телефон, мама:
— Что делаешь?
— Сейчас не могу говорить. Меланхолия.
Меланхолия включает телевизор. Там на балконе, завернувшись в плед, сидит старичок.
Сидит спиной к панораме Неаполя.
На соседний балкон выходит молодой мужчина:
— Добрый вечер, уважаемый, почему вы сидите спиной? Отсюда такой замечательный вид на море.
— Я уже видел, — отвечает завернувшийся в плед старичок.
Сколько можно одно и то же показывать! Я уже видела этот фильм.
63
Иду домой. Ноги плетутся позади.
У дворовых ворот замечаю маленькую фигурку. Она шарит по карманам в поисках ключей. У ног — маленький чемоданчик.
— Уже вернулись?
— Вернулся.
По его лицу видно: был не в Лондоне, не на курорте под Барселоной, не в Москве и даже не у мамы. Почерневшее, осунувшееся лицо, полысевшая голова, чужие глаза точно указывают на место, из которого он только что вернулся.
Больница.
Прихожу, делаю из одеяла кокон.
Включаю телевизор. Там один итальянец спрашивает другого:
— Как поживаешь?
А другой отвечает:
— А, так себе. Плохие анализы.
Выключаю.
64
Утро. Перенюхиваю всю косметику. Часть пахнет смертью. Выбрасываю.
65
Может, к нему сходить? Без приглашения. Просто пойти и позвонить в дверь?
Не надо. Сейчас не надо. Лучше подождать.
Иду и звоню. Тихо. Звоню еще раз. Второй раз звонок визжит истерично — не трогай меня! Тихо.
Может, что случилось?
Тихо.
Может, спит, может, дома нет?
Может, дома нет.
Прихожу, включаю телевизор: “Muppet show”.
Два вязаных косматых существа выталкивают через дверь третье. Оно кричит во всю мочь. Толкатели его утешают:
— Убирайся, убирайся. И не звони. Мы сами тебе позвоним.
Он не звонит. Три дня. Три года.
И потом.
Проверяю дверной звонок.
66
Через неделю встречаемся во дворе под сливой. Черный свитер с высоким воротом. Аккуратно выбритая голова.
— Заходите вечером, чайку попьем.
Так говорят русские.
Крепкий черный чай дымится в свете ночника, как адский глаз. Проглатываешь его дьявольскую горечь, а во рту остается дьявольская сладость.
Заплетается язык.
— Серьезно? — хочу, чтобы глупый вопрос был максимально кратким.
— Atari, — говорит он.
— Что можно сделать?
— Ничего.
— Вам так сказали врачи?
— Да.
— Почему они так говорят своим пациентам?
— Чтобы было страшнее, — сверкает золотой зуб.
Знаю, почему врачи так говорят. Они дают старт: с этого момента начинай считать мгновения.
Милосердные.
67
Прихожу. Включаю телевизор, говорят… кажется, французы, но почему-то по-русски:
— Вам крышка.
— Какая крышка?
— Что значит какая? Просто крышка! Крышка!
— А вылечить можно?
Ne mozno.
Крышечка от пыльной бутылки “СocaCola” закатывается под диван и застревает в комьях поддиванной пыли. Ее сразу же хватают мыши. Наклоняюсь и спрашиваю:
— Что, собираете крышечки? Пытаетесь выиграть дыру с евроремонтом?
Молчат. Юные и скромные.
Без крышечки “СocaCola” начинает выдыхаться. Bez krishki ne zizn’. Krishka.
68
В окно наблюдаю за утренними прогулками Топорова. Его плащ цвета асфальта с каждым днем становится все шире.
69
По вечерам играем в го.
Я рассказываю ему реальные и нереальные истории. Из жизни и из фильмов.
Кладу в рот кусочек халвы и начинаю: у моей бабушки был порок сердца. Так сказали врачи. Халва крошится изо рта на ковер.
Все думали, что она родилась с очень слабым сердцем. Мама мне говорила: не нервируй бабушку, у нее очень слабое сердце.
В старости медики ее обследовали. Оказалось: сердце у бабушки большое, как у быка. Бычье сердце.
Всю жизнь по ночам бабушке снилось, что за ней гонится бык. И только в старости она узнала, почему.
Украдкой вытираю облепленные халвой руки о джинсы.
Топоров улыбается.
70
Уже два дня слежу за окном, что выходит во двор. Его не видно. Обнаруживаю дома. Лежит в постели, кажется, что-то болит. Вечером встает. Выглядит лучше. Временно.
Учусь готовить еду для больных. Нужно — так и получается.
71
Убью эту аптекаршу. Убью.
— Мне нужна утка, — говорю.
Аптекарша оскаливается. Глупая профессиональная улыбка.
— А-а! — вдруг понимает. Отлучается “на пять минут”. Возвращается спустя пятнадцать.
Провожает заинтересованно.
Убью.
72
Сегодня нахожу его одетым. Сидит на ящике для обуви. Ботинки не зашнурованы, волосы — мокрые перья. Зашнуровываю ботинки, выходит на балкон.
Пот приобрел лекарственный запах.
— Может, хотите помыться?
Видны запекшиеся ссадины на остром позвоночнике — натер о ванну.
73
Дома включаю телевизор. Идет повтор фильма. Женщина сидит в лунном свете под кустом и спрашивает у лежащего на земле мужчины:
— Ты уже умер?
— Я стараюсь, — отвечает мужчина.
— Поспеши, становится холодно.
74
Подступают промозглые подагрические холода.
75
По вечерам завариваю ему чай.
— Не заснете, — говорю.
— Когда-нибудь все равно засну, — говорит Топоров.
По ночам и по утрам его мучает бессонница.
Пока он спит днем, я ищу золотые часы. Да нет, я не собираюсь ничего красть.
Есть такая японская история: не знаю, на самом деле старая или ее просто выдают за старую. Давным-давно и еще того давнее жила гейша. Она принадлежала одному старому человеку. Гейшу по ночам мучила бессонница. Мужчина долго искал для нее средство от бессонницы и наконец нашел: женщина засыпала под щелканье крышки золотых часов.
Спустя какое-то время любимая гейша тяжело заболела. Мудрый человек каждый день щелкал у ее изголовья крышкой золотых часов. Каждый день он ломал их около сотни.
Днем он спит. Я мысленно ищу золотые часы и не нахожу.
Каждую ночь пою ему перед сном: “A-a-a, koty dwa, szary bury obie dwa. Jeden szary…”
Когда-нибудь он скажет: терпеть не могу этих твоих котов.
76
Сегодня раздался звонок в дверь его квартиры. Я как раз была у него. Иду открывать, спрашиваю: кто. Молчат. Открываю. За дверью стоит старик. Отец Топорова? Вроде не похож. Один глаз больше другого.
— Это квартира Топорова?
— Да.
— Ты кто?
— А ты кто?
Он врывается в комнату. Я за ним.
Топоров стоит, отвернувшись к окну.
— Я тебя нашел!!! — кричит пришелец. — Завтра найдет и трибунал.
— Сейчас же уходите отсюда, — говорю я.
— Молчать!!! — его голос слишком слаб для приказного тона.
— Сейчас же уходите!
— Когда встретил тебя в больнице, все думал: ты или не ты? Ты!!!
Хватаю непрошеного гостя за горло и выталкиваю на лестничную клетку.
— Чучело!!! — кричит мне сморщенный старик.
— Вы себя в зеркале видели? — спрашиваю я.
Его маленький глаз становится еще меньше. Похоже, он израсходовал весь свой сегодняшний запас сил и вряд ли дойдет до дома.
— Может, вызвать такси? — спрашиваю я.
Трясет головой.
Тихо закрываю дверь. Топоров смотрит на сливу. В окно. На подоконнике лежит сломанный золотой зуб.
— Отрави меня, — читаю по губам.
— Что? — боюсь услышать собственный голос. — Что?
— Отрави меня.
Сгибаясь словно под бременем всех вселенских грехов, забираюсь на свой третий этаж.
Включаю телевизор.
— Позволь, я тебе помогу, — говорит один мужчина другому. — Петля завязывается перед тем, как набрасывается веревка.
77
Топоров стоит у окна. Смотрит на сливу. Поддерживаю его обеими руками. Держу.
— Пас, — говорит он.
— Пас, — говорю я.
Он умер стоя.
Я не удержала тяжести его тела. Упала, но не умерла.
Стаскиваю с него черный свитер с высоким воротом. Подвязываю ему челюсть. Торчат два длинных белых повязочных “уха”.
Внутреннее военное положение и мобилизация закончились.
Все закончилось.
Меня лихорадит.
78
Включаю телевизор: показывают сто раз виденный фильм про чернокожего самурая. Чернокожий самурай говорит мертвому медведю:
— Mi iz raznih drevnih plemen, i teper’ mi oba vimerli.
Переключаю канал:
— Vi sebe chto-to slomali?— спрашивает мужчина у женщины.
— Mnogo chego, — отвечает женщина.
79
Иду по улице. Температуры у меня уже нет. Черный свитер с высоким воротом пахнет корицей жизни. Не переборщи с дозой — отдашь концы.
Впереди меня в том же направлении движется фигура. Женщина? Оборачивается, окидывает оценивающим взглядом.
— Tak chto, den’gi est’? — спрашивает каркающим голосом.
— Est’, — думаю я.
Сомневаюсь, что это был комплимент. Она пропускает меня вперед и хрипит в спину:
— Tebja b v tur’mu, chtob zizn’ uznala.
80
Убийца спала с туфлей жертвы на ноге.
Свитер с высоким черным воротом. Холодный.
Запираю дверь студии. Мимо идет коллега. Останавливается:
— Привет, ты потрясающе пахнешь. Чем ты душишься?
— Sernim aromatom starogo partnera. Борис Виан.
— Не слышал такого дизайнера. Переведи. В наше время в школе уже не было русского языка.
— Не переводится.
— Что за настроения? Хочешь, расскажу анекдот?
— Не хочу.
— В парке на скамейке сидят две старушки. Одна говорит другой: “Мне будет очень грустно, когда одной из нас не станет”.
— …
— Не поняла?
— Нет.
— В парке на скамейке сидят две старушки. Одна говорит другой: “Мне будет очень грустно, когда одной из нас не станет”!!!
— …
Он играет, а я — его камера.
— Не поняла?! — драматически восклицает он. — Мне кажется, у тебя нет чувства юмора.
— Нет.
— Из-за таких людей и начинаются все исторические катаклизмы, — говорит он, сваливая все грехи истории на меня.
— У авторов Библии тоже не было никакого чувства юмора, — говорю я.
Уже не слышит.
81
На улице каждая “молния” напоминает мне разрез при вскрытии. Не могу смотреть на незастегнутые замки. Раз подошла к ребенку и сказала: застегнись!
Замерзнешь.
82
Звонок. Телефон:
— Вас беспокоят из группы социологических исследований. Не могли бы вы позвать к телефону какого-нибудь мужчину от восемнадцати до семидесяти?
— Не могу, последний умер неделю назад.
83
По телевизору показывают астероид, который упадет или не упадет на землю через 17 лет. На него пытается сесть управляемый с Земли космический корабль.
Несколько ужасно затянутых мгновений бесценного эфира.
— Три, два, один, старт, — говорит диктор.
Экран окрашивается оранжево-красными клубами пламени. Астероид ломается пополам, разлетаются осколки.
Удивительнее солнечного ветра и сотворения Вселенной.
Все в студии и те, у телевизоров, нисколько не стесняясь друг друга, писаются от счастья, прыгают и хлопают в ладоши. Я вою, как сирена, колотя кулаком воздух у себя над головой.
— Вы видели имитацию подрыва астероида, — равнодушным голосом сообщает диктор. — Реальную операцию смотрите 1 февраля 2019 года по любому каналу.
У диктора голос очень высокий. Чересчур высокий.
Склонные к самоубийству люди иначе произносят гласные — читала как-то.
Диктор и произносит иначе: как будто он то ли собирается засунуть голову в незажженную духовку, то ли — родом из этнографической деревни.
84
Выхожу во двор посмотреть, как у людей дела.
Во дворе влажный покой. Прошел дождь.
Во дворе под сливой сидят кошки: им интересно, как капает с крыши.
Во дворе, на самом видном месте, стоит машина. На ее заду написано “Applause”. Зад выглядит так, словно в него кто-то хорошенько въехал.
Новая покупка ветеринаров?
У ворот стоят евреи.
— Стерехем вохота? — спрашиваю.
— Ветехинахы болеют, — говорят.
— Заразились от обезьян? — спрашиваю.
— Навегно.
— Я пошутила, — говорю.
— Не смешно, — говорят евреи.
85
Люди каждый день по несколько раз думают о смерти и продолжают жить как ни в чем не бывало.
В подвале лежит еловый, сработанный топором саркофаг. Рядом с ним — четыре большие китайские вазы, закрытые пластмассовыми крышками.
На ничейной территории, в нише, прямо за бойлерной.
86
Со сливы падает последний лист и отвешивает мне оплеуху. Нежно.
Хлопни в ладоши — и услышишь звук. Покажи мне, как звучит хлопок одной ладонью.
За неверные ответы учитель бил по щекам. Одной ладонью.
87
На столе лежит топоровская японская шкатулка с секретом. В черной лаковой глубине отражается неизвестное лицо. Один глаз меньше другого.
Знаю, что внутри.
88
Zima katit v glaza.
Понемногу, понемногу север чертит свою линию.
89
Ко мне на улице подходит женщина и спрашивает:
— Не могли бы вы пожертвовать на общее дело?
Еще одна история, которую мне некому рассказать.