Беседу ведет Татьяна Ясинская
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2005
Казимера Прунскене — один из самых известных общественных и политических деятелей Литвы, активный участник движения национального возрождения “Саюдис”, доктор экономических наук, профессор, глава первого правительства независимой Литвы (1990—1991 гг.), многолетний депутат парламента, автор четырех ставших бестселлерами книг (“Исповедь янтарной леди”, “Жизнь для Литвы”, “Закулисье” и “Вызов дракону”), создатель и президент Института свободного рынка Литва—Европа (1991), а также новых политических движений — Женской партии и Партии новой демократии. Ныне — министр сельского хозяйства Литвы и председатель Союза Крестьянской партии и Партии новой демократии. Мать троих детей и бабушка семерых внуков.
Татьяна Ясинская: Хотелось бы узнать, как, на ваш взгляд, 15 лет литовской независимости отразились на вашей личной судьбе, судьбах детей, друзей, соседей, то есть конкретных людей, а не страны в целом?
Казимера Прунскене: Полагаю, судьбы очень многих людей, не только в Литве, а и во всей Европе, Азии, сильно изменились за эти годы. Теперь уже совершенно очевидно, что это было время большого исторического и социального перелома для значительной части мира.
Если же говорить о себе, то моя жизнь изменилась решительно и довольно противоречиво. Прежде всего мне выпала судьба принимать участие в самых ярких преобразованиях не только в рамках Литвы и даже не только в масштабе бывшего Советского Союза. Я имею в виду выступления с трибуны советского парламента в 1989—1990 годах, мои визиты в роли премьер-министра Литвы в США, Канаду, многие страны Европы, встречи с главами этих государств, когда фактически через меня Литву слушали и слышали не только лидеры этих стран, представители масс-медиа, но и рядовые граждане.
Меня удивляло и даже смущало такое обстоятельство: я, скажем, лечу в Германию, а в аэропорту ко мне обращаются совершенно незнакомые жители Австралии: “Мы вас знаем, вы — Прунскене из Литвы!” И это случилось после того, как я выходила на трибуну в Москве и говорила слова, которых люди не слышали ранее и которые были необычны. Как мне не раз говорили потом россияне, я говорила таким языком, облекала свои идеи в такие формулы, которые были понятны и притягательны для многих тем, что не вызывали противостояния, а побуждали к поиску совместных решений, причем не исключительно для себя, а для всех народов бывшего СССР и для других стран. И в Казахстане, и в России, и в Латвии, и в Польше, и в Германии — везде признают мою международную роль, видимо, потому, что я не “зацикливалась” на собственных интересах, интересах какой-то группы или даже исключительно литовского народа.
Т.Я.: Это получилось спонтанно или сознательно?
К.П.: Думаю, это судьба. Но судьба, мною осознанная и принятая. Даже не желая заниматься политикой, стараясь рассматривать экономические проблемы вне политики, работая над структурами производства, специализацией, размещением, взаимоотношениями между производственными отраслями на макроэкономическом уровне, я все-таки, как ни пыталась, не могла исключить оценку экономической системы как следствия системы политической. И потому невольно оказалась в политике, причем в большой политике. Несколько обгоняя общий процесс, лет на 5—7 раньше, чем реально началась перестройка, я получила представление о том, как нужно менять систему. Но мои статьи в те времена не печатали, а докторскую диссертацию я защищала в Таллине, потому что ни в Вильнюсе, ни в Москве (где меня знало больше людей) не могла это сделать. Практически все мои работы из-за их радикальности — в рамках того времени, разумеется, — были признаны годными исключительно для служебного, закрытого пользования. Словом, это уже была политика.
Я не стала противиться судьбе, несмотря на то, что это был довольно большой риск — и для меня, и для семьи. Я пришла в политику и, естественно, моя жизнь перестала быть моей личной жизнью: судьба страны шла через меня, и мои действия диктовались ею. По сей день эта международная миссия за мной признается. Хотя в Литве некоторые люди воспринимают ее по-другому — особенно мои политические оппоненты и конкуренты, которые стараются ее всячески приуменьшить или вовсе затушевать.
Т.Я.: По счастью, к большинству населения Литвы это ваше горькое замечание не относится. Судя по социологическим опросам, ваше имя все эти годы входит в пятерку ведущих лидеров государства. Вас можно назвать даже “без пяти минут президентом”, так как на выборах 2004 года, несмотря на беспрецедентное политическое и экономическое давление оппозиции, вы набрали практически равное количество голосов с нынешним главой Литвы Валдасом Адамкусом. Значит, ваш реальный авторитет в стране по-прежнему очень высок.
К.П.: Полагаю, это происходит потому, что люди, порой подсознательно, жестко не сортируя аргументы на “за” и “против”, воспринимают мою деятельность как направленную не к собственной выгоде, а на реализацию общих ожиданий в ответ на вызовы эпохи.
Т.Я.: Однако на этом пятнадцатилетнем пути вам пришлось пережить не только подъемы, которые вы и в самом деле никогда не старались присвоить себе лично, считая их успехами страны в русле общего движения истории. Не раз бывало, что страна добивалась успеха, а вам, говоря по-русски, в очередной раз “доставалось на орехи”. Как вы справлялись с этим?
К.П.: Успех страны не состоялся бы сам собой — были и есть люди, которые ему способствовали. Сегодня Литва достаточно “предъявлена” миру, услышана им. Но тогда… Можно было в момент опасности сидеть, отгородившись мешками с песком, и не высовывать нос из своего кабинета в парламенте, а можно — брать на себя ответственность и активно искать выходы, искать слово, которое должно быть сказано. Когда такое происходит, ты выходишь за рамки личного, личность в такие моменты просто сливается со страной. А как иначе можно реализовать судьбу страны? Только через отдельных людей. Ведь страна без людей — это всего лишь земля, какие-то строения, и не больше.
Конечно, судьба готовит человека к такой роли, которая в конце концов перестает быть ролью, становясь миссией. А подлинное бескорыстие — оно, я надеюсь, благословляется свыше. Примерно так мне это объяснил в 1990 году кардинал Винцентас Сладкявичюс. Я тогда вернулась из большой поездки в Канаду, США, Великобританию, Францию, Германию, где, несмотря на предельную загруженность, совершенно не уставала во время многочисленных выступлений, пресс-конференций и встреч. Ко мне словно бы сами собой приходили четкие мысли и формулировки, я моментально отвечала на сложные вопросы, о которых до того даже не размышляла. Так было, скажем, когда пришлось отвечать на вопросы журналистов пятнадцати ведущих телерадиокомпаний США. Их “вопросник” был задуман и составлен как международный экзамен самой высокой ступени. И я совершенно спонтанно, лаконично и четко отвечала им. Позже, когда писала книгу и специально прослушала эту запись — хотя вообще-то мне некогда оглядываться на то, что уже сделано, — сама удивлялась: как мне удавалось так отвечать быстро и убедительно. Наверное, тут нет особой моей заслуги. Просто мне было дано стать рупором национальных идей, и я должна гордиться этим — без выпячивания собственной роли. После той встречи Джордж Буш сказал — не мне, а тем журналистам: “Я не предполагал, что в такой маленькой стране есть государственная мудрость такого уровня”.
Глава правительства Греции после меня побывал в США и по возвращении процитировал это и другие лестные высказывания Буша в мой адрес. Они заинтересовали греков и подвигли пригласить меня в свою страну. Маргарет Тэтчер тоже говорила своим лордам: “Эта женщина знает, что делает, и я ей помогу. Мы можем петь в унисон: я буду способствовать, чтобы Горбачев открыл дверь для переговоров о предоставлении независимости балтийским странам”.
Я рада, что мне удалось достойно представить Литву и мировая общественность на самом высоком уровне нас услышала и поняла. Тогда я чувствовала, что полностью владею информацией. Когда сегодня я наблюдаю нашу весьма примитивную и близорукую внешнюю политику — особенно в отношении России, — мне становится очень грустно.
Т.Я.: Для литовского менталитета высокая оценка какого-то явления или личности, полученная в США, является своего рода “знаком качества” — мол, лучше уже не бывает. В американский вояж в качестве главы первого правительства независимой Литвы вы отправлялись, как написала потом одна влиятельная литовская газета, Золушкой, а вернулись — признанной королевой. Почему же в своей стране, вопреки сложившимся традициям, эту королеву вместо почестей встретили чуть ли не крапивой по ногам?
К.П.: Сказались, к сожалению, элементарная зависть и мелкие комплексы. Я сразу это почувствовала. Самолет приземлился, меня встретила восторженная толпа людей, среди которых был и не разделявший подобных восторгов председатель тогдашнего Верховного Совета господин Ландсбергис. Он немедленно пригласил меня на официальный разговор, не дав ни отдохнуть, ни отоспаться после столь напряженного визита и многочасового перелета. Мы говорили четыре с лишним часа, и все это время Ландсбергис пытался убедить меня в том, что “ничего не произошло”, что “Запад нас очередной раз продаст”, что “это будет очередной Мюнхен”… Во всем этом разговоре я чувствовала сильный негативный подтекст, стремление свести к нулю все мои усилия и дезавуировать все результаты. А ведь это был фактически первый выход Литвы на международный уровень! Наша тема наконец-то стала интернациональной, понятной мировому сообществу и небезразличной для него, мне удалось представить ее на таком уровне, что стало ясно: да, надо решать дальнейшую судьбу Литвы, она действительно созрела для независимости.
В том памятном разговоре с Ландсбергисом, да и позже, я неоднократно подчеркивала: к чему считаться, кто что сделал и чего добился лично? Главное, что сделано для страны, для решения ее судьбы, для всего народа. Но, к сожалению, ему казалось, что если в стране есть один лидер, то другого быть не должно. Я уже тогда шутила: “Если есть Ландсбергис, зачем Литве Прунскене, Бразаускас или кто-то еще? Никого больше не надо!” Все, что мы делали, Ландсбергис и его окружение пытались перенять и трансформировать на свой лад либо вообще отвергнуть и свести на нет. И когда в стране сложилась весьма трудная ситуация, мои оппоненты первым делом попытались убрать меня с политической арены как будущего конкурента. Хотя на пост президента я тогда совершенно не претендовала, так как намного больше люблю работу практического плана, премьерство мне всегда было куда интереснее президентства.
Но меня следовало растоптать и устранить с дороги. Пригодились чьи-то “мудрые” советы, как, затратив минимальные усилия, добиться сильного и долговременного эффекта. Так была разыграна карта сотрудничества с КГБ, которой и по сей день манипулируют в любой политически острый момент.
Т.Я.: Справедливости ради надо добавить, не только в отношении вас…
К.П.: Да, это сильный ход и эффектный ярлык, от которого потом трудно избавиться, даже если сам факт сотрудничества впоследствии так и остается совершенно недоказанным в судебных разбирательствах всех уровней — как в моем случае. Ведь никто из обвинителей не брал и не берет на себя труд выяснить, в чем именно выражалось “сотрудничество с КГБ”. Известно, что эта организация в советские годы пристально наблюдала практически за всеми гражданами, но особенно — за научными деятелями высокого ранга, часто выезжавшими за рубеж, к категории которых я относилась.
Т.Я.: Откуда вы черпали силы для морального противостояния в те периоды жизни, когда вас в очередной раз пытались очернить?
К.П.: Полагаю, таких источников несколько. Прежде всего, наверное, моя прирожденная энергия. Я никогда не думала, что достичь какой-то цели или решить какую-то проблему можно одним махом. И никогда не позволяла себе опускать руки в трудную пору. Это для меня неприемлемо. Иначе я не достигла бы ни научных степеней, ни вообще многого в жизни. Помню, три или четыре года подряд подавала документы на разрешение работать за границей. Отказ следовал за отказом, но я проявила упорство и добилась своего. Может, это свойство Козы, в год которой я родилась? Шучу, конечно. Да, я не упряма по пустякам, зато чрезвычайно упорна в делах.
Конечно, важно и то, что как внутри страны, так и вне ее, всегда находилось немало людей, которые меня поддерживали. И в 1989—1990-х годах, даже после отставки с поста премьера, согласно социологическим опросам, я долго оставалась на первом месте в рейтингах. Именно поэтому, думаю, против меня и использовали такой беспроигрышный козырь, как сотрудничество с КГБ, — чтобы навсегда лишить меня этого первого места.
Однако, несмотря ни на что, меня продолжали приглашать за рубеж: в Австрию, Францию, Россию, но чаще всего в Германию. Приглашали журналисты, ученые, звали на конференции общественных, христианских организаций, политических структур. Скажем, вместе с Жискаром д’Эстеном я выступала на конференции по проблемам перспектив бывшего СССР, на конгрессе мировых лидеров в Китае. Говорила с трибуны ООН, конгресса правящих партий Германии, других стран. Выходили книги, я становилась лауреатом каких-то конкурсов, получала международные награды, попадала в престижные рейтинги. В книге “100 женщин, которые потрясли мир”, я на одной странице с принцессой Дианой (и под одной обложкой с Маргарет Тэтчер, Голдой Меир, Индирой Ганди, Беназир Бхутто, Виолеттой Чаморра. — Т.Я.). Сто женщин на весь мир, согласитесь, это кое-что значит…
Вы спрашиваете: кто или что меня поддерживало? Среди прочего — международный авторитет. Я выезжала из Литвы, садилась в самолет и сразу чувствовала себя иначе: у меня ясная программа, я мыслю, выступаю. Нередко на международных форумах я одна поднимала такие вопросы, как: что станет с пространством бывшего СССР? Куда оно двинется дальше? Какие реформы и риски его ожидают? Я говорила об этом, не демонстрируя свою исключительно литовскую принадлежность, говорила как человек, представляющий огромное пространство и видящий, что случится с миром после распада СССР или с мировой экономикой в связи с экономическим подъемом Китая…
Т.Я.: Ваши тогдашние прогнозы сбылись?
К.П.: В основном да, правда, в более мрачном варианте. Когда я говорила, что нам придется затягивать ремни, мои оппоненты утверждали, что я зря пугаю людей. А я не могла лгать и думала о том, как, меняя курс, меняя всю прежнюю систему, максимально сократить потери. К моему огорчению, многое сделано не было, и большинство потерь, которые мы понесли, отнюдь не были объективно неизбежны, они оказались субъективно обусловлены, да еще и умножены внутренними неполадками, некомпетентностью на уровне принятия решений и порочным человеческим поведением, когда собственная выгода, забота об имидже или примитивная страсть к богатству возобладали над необходимостью делать “черную работу”, нацеленную на максимальный результат для страны и человечества в целом.
Т.Я.: Сегодняшний средний россиянин не совсем ясно себе представляет, как живется теперь в Литве, скажем, известному ученому или обычному сельскому труженику.
К.П.: Одна из проблем, которую мне очень горестно сознавать, — это социальная поляризация, накопление огромных богатств у кучки людей и обнищание основной массы населения. Может, в случае Литвы это не столь драматично, как, скажем, в Средней Азии или других регионах мира, но и у нас это есть: концентрированный центр, города-лидеры — и отсталые регионы, отсталые социальные слои. Все это меня огорчает, потому что я убежденный сторонник социально ориентированной рыночной экономики. Когда после моей отставки с поста премьера некоторые реформы в Литве начали проводить, буквально орудуя топором, мне было больно это видеть, потому что это никак не стыкуется с нашими декларациями о политической и гражданской демократии. Ведь если мы признаем политическую демократию и демократию вообще, в широком смысле, то одновременно как ее элемент обязаны признавать и социально ориентированную рыночную экономику, а не свободный рынок. Это же совсем другая, средневековая система! И многие люди — вероятно, просто в силу незнания — воспринимали экономическую систему Западной Европы прошлого как свободный рынок, как некий капитализм, в котором нет “социальной души”. Поэтому здесь мы сильно пострадали, и до сих пор эта проблема является одной из наиболее трудно решаемых.
Т.Я.: И все-таки, как вам кажется, хотя бы на примере вашей семьи — троих детей и подрастающих внуков: достойно ли они сегодня живут, нормально ли для пятнадцатого года независимости?
К.П.: Это напрямую зависит от жизненных приоритетов. Конечно, у моих близких нет ни в чем острого недостатка, но нет и амбиций на обладание богатством. По западноевропейским меркам — это средний жизненный уровень. Но при этом не каждая из семей троих моих детей может себе позволить в полном составе поехать отдохнуть за границу, разве что — на недельку на литовское взморье. А уж о том, чтобы замахнуться на какой-то далекий вояж на острова, и речи нет, без моей помощи им этого не одолеть, а я далеко не каждый год могу всем им помочь. То есть кое-какие материальные ограничения есть. Но если сравнивать с уровнем всей страны, то, конечно, я не имею права жаловаться.
Сменилось психологическое состояние, появилась уверенность в личной безопасности — а ведь были годы, когда меня и моих близких преследовали и в политическом, и в бытовом плане, мы даже подвергались угрозам. Сейчас этого нет, и это куда важнее, чем какая-то нехватка, невозможность поехать на отдых, отсутствие хорошей машины или чего-нибудь в этом роде.
Наверняка, психологический дискомфорт сегодня острее ощущают люди, которые привыкли думать — ибо такова их глубинная природа — не только о себе. Скажем, видеть нищету невыносимо для моей старшей дочери, которая считает, что при прежнем режиме многое было более человечно, не было нынешней агрессивности взаимоотношений. Может, все вместе люди были больше придавлены мощью разных государственных инстанций, но тем не менее, не размышляя об этом, они больше доверяли друг другу, меньше ревновали к чужому успеху? Или просто не к чему было ревновать?
И все же, как бы ни было трудно, мою семью сегодня можно счесть благополучной, ситуация позволяет ей нормально расти и развиваться, нет прежних ограничений на каждом шагу. Так что, думая о будущем литовском поколении, я вижу, что все пережитые нами трудности имели смысл. И никогда не стану сожалеть, что включилась в этот процесс и активно в нем участвовала.
Сожалею лишь, что иногда не были гласно даны оценки действиям некоторых коллег-политиков, тогда не приходилось бы оправдываться. Они-то не постыдились напридумать всякой напраслины… А мне всегда казалось, что даже если есть между нами разногласия в подходах и какие-то трения, ради согласия, ради нужного результата можно и потерпеть. Я вообще всегда считала, что получить результат важнее всего не для себя, а для страны и даже более того — для человечества. Это важнее любых личных неудобств или частных потерь. Мои дети, как мне кажется, более или менее способны это признавать и так же воспринимают мир.
Т.Я.: Ваши дети не стремятся покинуть Литву, как это уже сделали сотни тысяч других молодых граждан Литвы?
К.П.: Совершенно не стремятся. Хотя младшая дочь закончила университет в Германии, помню, как до третьего курса она все спрашивала: “Ты хочешь видеть меня с дипломом или здоровой?” — имея в виду, что не хочет жить нигде, кроме Литвы. Потом поняла, что до диплома недалеко, закончила университет и с радостью вернулась домой. Даже умудрилась каким-то образом не влюбиться за границей, чтобы — не дай Бог! — ее там ничто не задержало. Видимо, думала: пусть уж лучше не ахти какой парень — только бы в Литве!
Да я сама такая же: недавно выиграла выборы в Европарламент, но, ни минуты не сомневаясь, отдала свой мандат коллеге по партии, хотя и с финансовой точки зрения, и из-за меньшей ответственности, наличия свободного времени — это было бы намного выгоднее, чем мое нынешнее положение в Литве. Но легких путей я в жизни никогда не выбирала. Даже если научную тему можно было взять узенькую и легонькую, всегда брала в десять раз шире, принимала вызов, рисковала и шла вперед.
Т.Я.: Поговорим о Европе, в которой вы и в советские годы бывали не как туристка — работали, преподавали. Европейские страхи и надежды, безусловно, существуют в нынешней Литве. Каковы они, на ваш взгляд?
К.П.: В советские времена мы, разумеется, видели, как живут люди за рубежом, как они свободны. Но во многом преувеличивали и абсолютизировали эти прелести. Конечно, реальные прелести тоже были. Скажем, в СССР ты мог быть самым признанным и уважаемым человеком, но при этом не был в состоянии преодолеть ту границу, которую для тебе очертили “сверху”. Будь ты хоть профессор, хоть ректор — а уже при нынешней системе я была и вице-премьером, и премьер-министром, — в те времена, как, впрочем, и по сей день мы получали несравнимо меньшую оплату за свой труд по сравнению с западными коллегами. Раньше нам это казалось существенным: мы всячески подчеркивали это ограничение наших материальных прав и свобод. Сегодня, когда проблемы подобного рода более-менее решаются, на все смотришь уже куда более широко открытыми глазами. Скажем, отчетливо сознаешь, как мы идеализировали прозрачность, корректность различных западных государственных институтов, да и ЕС в целом. Простодушно считали, будто все там идет абсолютно по правилам. Сегодня, когда наша страна или группа стран имеют в ЕС собственные интересы, мы видим, как трудно доказать свою правоту, заставить бюрократический аппарат работать на пользу справедливого решения. Если можно чего-то не делать, то это и не делается. Выяснилось, что характерно — увы! — не только для структур бывшего СССР, это вненациональное свойство бюрократии.
Я лично, как уже говорила, никогда не хотела остаться за границей — даже в советское время. Считаю, что лучше жить скромно, но с чувством собственного достоинства в своей стране, в своей среде, близкой и родной для тебя, чем быть хорошо обеспеченным там, где ты для всех чужой. Я вообще удивляюсь, когда люди с легкостью бросают свою страну. Даже те, кто в силу профессиональной компетентности мог бы прекрасно в ней устроиться. Мне кажется, что высокий профессиональный уровень — даже при том, что возраст, увы, не выбираешь, — все-таки дает сегодня шанс реализоваться и в собственной стране, стать более-менее значимым лицом в ней, а не малой песчинкой в преуспевающем, но чужом государстве.
Т.Я.: Однако, как известно, примерно полмиллиона граждан Литвы в последние годы из нее выехали. Еще грустнее сознавать, что это наиболее активные, образованные и в большинстве своем молодые люди, то есть в полном смысле слова — будущее страны.
К.П.: Да, очень жаль… Будем надеяться, что многие из них вернутся.
Т.Я.: Опасались ли вы этого, ратуя за вступление Литвы в ЕС? Ведь вы были среди еврооптимистов, а не евроскептиков.
К.П.: Я всегда считала себя еврореалистом. И по некоторым пунктам выступала довольно жестко. Скажем, не раз говорила, что нельзя с первого же года нашего пребывания в ЕС позволять гражданам других европейских стран свободно приобретать у нас землю. Сомневалась, что мы быстро станем конкурентоспособными. Боялась, как бы поток товаров, хлынувших в нашу страну, не перекрыл продвижение отечественных изделий и продуктов на чужие рынки. Но процесс подготовки к членству в ЕС и те преимущества нашей страны, о которых я говорила еще до восстановления независимости, — наша квалифицированная рабочая сила, наши специалисты, их трудолюбие, мотивация к достижению высоких результатов на мировом уровне — позволяли и позволяют надеяться, что членство в Евросоюзе для Литвы совершенно естественно и необходимо.
Т.Я.: Несмотря на открытую поддержку “Саюдиса” пятнадцать лет назад как российскими демократами, так и подавляющим большинством местного русского населения, именно отношения с Россией все эти годы остаются краеугольным камнем литовской внешней политки. С обеих сторон тут много нервов, страстей, претензий и куда меньше — увы! — спокойной логики, а потому и плодотворности. Ваше видение перспективы этих отношений? Что мешает? Чем можно было бы помочь с обеих сторон?
К.П.: В этой сфере я давно чувствую себя “белой вороной”, и меня сильно смущает, что кое-кто в Литве постоянно использует эту тему как инструмент для повышения своей политической значимости. И, к сожалению, такие люди находят определенную нишу среди электората — либо мало понимающего, либо обостренно реагирующего вследствие каких-то давних личных, семейных переживаний. Еще часть политиков, боясь вызвать негативную реакцию и неприязнь первых, приспосабливаются к этой риторике.
Мне жаль, что антирусскую и антироссийскую волну у нас порой поддерживают даже люди, обладающие солидным статусом, чье собственное прошлое к тому же как будто не дает оснований для такой неприязни. Напротив, все мы ожидали бы от них принципиальности, объективности, даже миротворческих инициатив. Но и они, увы, поддаются нездоровому ажиотажу. А вот людей, способных вслух говорить то, что они на самом деле думают, мыслящих не столь радикально и односторонне, способных возвыситься над своими местническими интересами, не так уж и много.
Хотя если взять предпринимателей, неполитизированную интеллигенцию, в их среде можно обнаружить нормальный, спокойный подход к России. Однако, боюсь, молодое литовское поколение, которое наблюдает лишь обостренные страсти и не имеет иного опыта взаимоотношений с Россией, не знает о ее сегодняшнем дне, ее интеллигенции, демократических силах, может получить негативный импульс. Жаль, если они будут воспринимать Россию в подобном истерическом духе…
Я-то по своей привычке, характеру и образу поведения всегда говорю то, что думаю. Полагаю, говорю достаточно взвешенно, оценивая наше прошлое и размышляя о будущих взаимоотношениях и интересах. Я член европейского правления международного Фонда парламентских лидеров и потому бываю на многих западноевропейских общественных или политических межгосударственных форумах, регулярно участвую в традиционных потсдамских весенних политических дебатах, где часто выступаю по теме “Балтийские страны и Россия”, “Россия и Евросоюз”. Таков мой последовательный и взвешенный подход. Кто хочет видеть, тот видит, а кто не хочет — продолжает голословно обвинять меня в пророссийской и провосточной политике.
Вот и в ходе второго тура прошлогодних президентских выборов этот мотив, вводящий в заблуждение литовских избирателей, был особенно ярко использован моими политическими противниками: мол, Адамкус ориентирован исключительно на Запад, а Прунскене — только на Восток. Хотя мой подход совершенно иной — он ничуть не противостоит перспективе Европейского союза и повышения его роли в глобальных процессах, особенно в усилении роли ЕС в противовес США в рамках НАТО. Но это же развитие предполагает углубление связей и признание России как стратегического партнера в сфере глобальной евроазиатской безопасности. Только вместе с Россией, применяя механизмы предупреждения конфликтов, а не только расхлебывая последствия с применением уже исключительно милитаристских средств, мы сможем постепенно добиваться снятия нынешней хронической напряженности.
Я рассматриваю наше участие в Евросоюзе не как абсолютно бездумное копирование Запада и всегда подчеркиваю, что жесткая альтернатива здесь не имеет смысла. Наше участие в ЕС не исключает не просто добрососедских отношений с Россией — как у нас в межгосударственных договорах формально записано, — но активного сотрудничества и стратегического партнерства с этой страной, к чему и сам Евросоюз постепенно продвигается. Мы можем и должны сделать эти отношения более содержательными, основанными на взаимопонимании, а не на конфронтации. Мы должны быть источником интеграции не институциональных (мол, Россия должна сначала вступить в ЕС), а качественных параметров, сближения законодательных механизмов, тем более что к участию в ВТО движется сама Россия и уже многое делает в этом направлении. В каждом секторе надо сейчас нарабатывать более тонкую конкретику, я постоянно над этим работаю.
И когда слышу очередной упрек местного политолога, что, дескать, “Прунскене зря поддерживает франко-германскую линию ЕС, ведь для нас чем больше Америки — тем меньше России”, я считаю такое противопоставление ЕС и США нелепостью и полагаю, что Литве такие соображения вообще не на пользу. Некоторые примитивно думают, что, став членом ЕС и активизируя отношения с Россией, мы бросаем вызов США. Да ни в коем случае! Все, кто так думает, ограничены в стратегическом мышлении, попросту близоруки и не видят более широкой панорамы, не понимают, что именно здесь, в регионе Евразии, совершается сегодня конкретная работа для обеспечения безопасности на континенте в целом и каждой конкретной страны в частности. Это происходит посредством общего экономического и одновременно социального роста через активное сотрудничество, в том числе культурное. Поэтому заметное отставание какого-то региона — будь то, скажем, Калининград — чрезвычайно нежелательно.
Помню, когда-то Ландсбергис говорил: “Отставание России будет выгодно для нас, она станет слабее”. А я возражала: “Ни в коем случае! Это чушь!” Рост
России — это рост нашего партнера, совместное расширение рынка, рост покупательной способности людей, снижение социальной напряженности, уменьшение эмиграции, преступности, наркомании. Наши страны — сообщающиеся сосуды, и государственная граница от таких явлений, как преступность, наркотики и т.п., в значительной мере, к сожалению, не защищает.
К тому же я не могу отказаться от христианских гуманистических принципов. Не могу рассуждать в том духе, что то, что плохо для другого, выгодно для меня, потому что, мол, я могу смотреть свысока и наслаждаться тем, что живу лучше россиянина. Для меня такая позиция категорически неприемлема.
Т.Я.: Что вам подсказывает интуиция: российско-литовские отношения когда-нибудь войдут в нормальное конструктивное русло?
К.П.: Полагаю, нужно больше говорить об этом самим русским, живушим в Литве, полноправным гражданам нашей страны. Мне досадно, что, будучи в парламенте и прошлого, и нынешнего созыва, они подчас использовали свое положение лишь для получения какой-то помощи от Литвы или России, а когда следовало сказать веское принципиальное слово, их голос слышен не был. Они пытаются угодить антироссийски настроенным литовским политикам так же, как угождал один мой русский коллега, глава влиятельнейшей партии, поддержавший в последнем туре недавних президентских выборов не меня, а Адамкуса, хотя для него это было совершенно неестественно. Люди подчас оперируют какими-то странными и слабыми аргументами: мол, сегодня мне важнее угодить противнику, а друг все равно останется другом…
Года не прошло, как этого единственного русского депутата уже нет ни в парламенте, ни в министерском кресле — и со скандалом убрали его оттуда именно те, кому он недавно усердно “подпевал”. Так вот, я по-прежнему убеждена (о чем писала когда-то и в своей книге “Вызов дракону”): нет более достойного положения, чем положение свободного человека. Нет большей привилегии, чем завоеванное тобой право выражать собственное мнение, если веришь, что оно верное, а не политически выгодное. И нет большей радости, чем возможность свободно существовать в мире, где еще не стерлись рубцы от старых оков, а уже предпринимаются постоянные попытки надеть на него новые.
Я глубоко убеждена и в том, что год от года будет возрастать роль женщин в политике и международных отношениях — и у нас в Литве, и в России, и во всем мире. Там, где власть сосредоточена исключительно в мужских руках, мы достаточно часто видим ее полное вырождение: бессмысленные споры, агрессию, пустую демонстрацию личного превосходства… Женщина же всегда интуитивно чувствует, где кроется погибель, а в чем следует искать спасение и выход, позволяющие людям не только сохраниться, но и совершенствоваться. Мир, отвергший взгляд и аргументы женщины, теряет свою полноту, потому что ему не хватает вытекающей из ее миссии на земле ответственности за последствия поведения человека. Разрушить этот мир мужчины могут и в одиночку, а вот чтобы сохранить и улучшить его, наполнить добром и любовью, тут без нас, женщин, никак не обойтись.