Повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2005
От редакции
Готовя к публикации рассказы ученого из Санкт-Петербурга Юрия Пупынина (“ДН” № 6, 2004), мы радовались появлению нового и вместе с тем зрелого прозаика. И, разумеется, надеялись на долгое и плодотворное сотрудничество. Действительно, через некоторое время автор передал нам новое сочинение. Мы приняли его к печати, а писатель обещал приносить еще и еще…
Судьба, увы, распорядилась иначе — недавно Юрий Пупынин ушел из жизни.
С горькой благодарностью исполняем мы свой долг перед автором — печатаем эту повесть. Надеемся, читатель разделит с нами это чувство.
1
Проснувшись, Сережа увидел сидящего напротив кровати угрюмого мужика. Мужик сказал, что его зовут Игорем и что он друг Нины. Сережа ничего не понял. У Нины вчера была вечеринка, спокойно объяснял мужик, и Сережа нарезался. Сам же мужик сутки дежурил и пришел только сегодня утром.
Сережа напрягся и осознал две абсолютно очевидные вещи. Комната была чужой, а головная боль — непосильной. Остальное оставалось в тумане.
Вот, кстати: мужик. Насколько правильно обозначать таким образом человека, нет ли тут панибратства или, напротив, оскорбления? А главное — какого возраста он, мужик, если уж использовать это слово? Пожалуй, мужик начинается между тридцатью и сорока. А тридцатилетнего можно скорее назвать парнем или молодым человеком, особенно если необходимо проявить вежливость.
Но, конечно, и тридцатилетнего допустимо назвать мужиком. Вот этот, напротив кровати, по возрасту был еще моложе, а по повадкам вполне тянул на мужика второго разряда.
Мужик между тем говорил все громче. Подчеркивал, что дружит с Ниной уже давно. Перечислял кафе, которые они посетили. Намекал, что их отношения проверены временем.
Сознание Сережи постепенно восстанавливалось и крепло. Так, ему в какой-то миг пришло в голову, что кровать является не только чужой, но и широкой. Таким образом, за его спиной может помещаться еще одно человеческое существо. Нина?
С тайным опасением Сережа начал оборачиваться так, чтобы это было максимально незаметно для мужика. Но тот, разумеется, полуоборот зафиксировал и по-звериному собрался, словно волк, готовящийся сделать хвать-похвать. Слава небу, за спиной никого не оказалось!
Мужик хищно усмехнулся. Он просто играл на Сережиных нервах.
Оставался, впрочем, непроясненным еще один деликатный момент. Сережа с похмелья никак не мог почувствовать, в трусах он лежит или нет. Если без трусов, то угрюмость мужика, возможно, теоретически оправдана. Что же касается отсутствующей дамы, то она вполне могла быть уже в ванной или на кухне. Сережа засунул руку под одеяло и с облегчением убедился, что он в трусах.
— В трусах, в трусах, — подтвердил мужик. — Но это ничего не доказывает.
Сережа резко покраснел. Ему вспомнился недавно виденный сон: во время экзамена он встает, чтобы идти отвечать по билету, и вдруг обнаруживается, что на нем нет ни трусов, ни брюк. А в аудитории студенты-однокурсники, среди них девушки! Преподаватель сидит, изумленный. Приходится прикрываться чем-то бесполезным: листочком бумаги, стулом. Но как только проснешься, стыд немедленно исчезает. И брюки оказываются на тебе, вместе с трусами. А тут все наоборот: проснулся, всей душой потянулся к жизни и оказался голым перед незнакомым человеком! Катастрофа!
Трусы, впрочем, на нем все-таки были.
Сереже надо было бы перейти в наступление, спросить: “А, собственно, какое ваше дело, в трусах я или не в трусах? Я взрослый человек!” Но он так не сказал бы ни за что. Во-первых, это не его амплуа. А во-вторых, он не знал доподлинно, что случилось вчера, какие еще козыри имеются у мрачного Игоря. Кстати, пусть уж лучше Игоря, а не мужика.
Между прочим, Сережа вспомнил: Нина была незамужем! И, следовательно, у Игоря не было никаких юридических прав сидеть, развалившись в кресле напротив кровати, и предъявлять какие-либо претензии! Пусть даже кровать и не Сережина! Если же Игорь чем-то недоволен нравственно, а попросту говоря, как индивидуум, которому предпочли другого индивидуума, то вопрос нужно решать в честной конкуренции.
Игорь почувствовал, что потерял преимущество, и резко открыл карты.
— Я не хочу сказать о тебе ничего плохого. Тем более что Нина тоже нарезалась и ничего не помнит. Оставим, как говорится, событие без комментариев. Так будет лучше для всех: для Нины, для тебя, для меня. Но тебе нужно внутренне определиться. Нужно на что-то решаться, Сережа! Ты плывешь по течению.
Совет был хороший.
Сереже начали вспоминаться куски вчерашнего вечера. Улыбающийся Сева, роняющий тарелку с салатом себе на колени… Не то! Гоша, читающий задушевные стихи… Не то!
Надя. Крупный план. Да! Вот кто: Надя, а вовсе не Нина! Игорь может успокоиться. Все давно определено. Милая, жгучая Надя, ее улыбка, смысл которой никогда нельзя до конца уловить: юмор это или ирония? Маленькая кухня, синие сумерки в окне.
После нескольких поцелуев Надя остановила Сережу. Сережа не понял, в чем дело. Он подумал, что, наверно, ему следует произнести какие-нибудь слова. Я тебя люблю? Но так можно просто-напросто напугать девушку! И самому страшно: скажешь такое — и погиб!
Он выбрал более мягкое “ты мне нравишься”. И произнес. Надя засмеялась и убежала.
Потом, попав наконец на свое место, вспомнился Сева, наливавший Сереже перцовки в чужую, но довольно чистую рюмку. Сева потянулся чокаться, а когда садился, задел салатницу, опрометчиво вставшую на краю стола. Неизвестная девушка, наверно, Севина подружка, повела его в ванную — отмывать. Надя, снова засмеявшись (в ее жизни бывали дни, когда она помногу смеялась), ушла на лестницу курить с поэтом Гошей, высоким спортивным парнем.
Вернулся Сева, довольный, в купальном халате, сказал, что брюки сейчас высушат феном. Снова налил Сереже перцовки. Выпили по поводу снесенной салатницы. Подошла Нина, потянула Сережу за рукав на кухню.
— Не переживай, — сказала она, оказавшись с ним вдвоем.
Он обнял ее и поцеловал.
— Я тебе нравлюсь? — спросила она.
— Да, — ответил Сережа.
Это было честно. Он разволновался и забыл о Наде. Целовался с Ниной напропалую. Вот тебе и раз!
Сережа украдкой взглянул на Игоря. Тот не сводил с него тяжелых глаз.
— Ты что-то вспомнил?
— Н-нет.
Вошла Нина.
— Мальчики, завтракать! Там столько еды осталось!
В гостиной на столе среди прочего стояло пиво. Начался завтрак и лечение. Появился Сева со своей девушкой. А где Надя?
— А где Надя? — спросил Сережа.
Нина вздохнула, взглянула на Игоря. Конечно, со стороны Сережи было бы более деликатным для начала поблагодарить ее, Нину, за приятный вечер, а потом уже интересоваться местонахождением ее подруги. Какой милой была вчерашняя сцена с поцелуями на кухне, у сумеречного окна!
Но Нина ничем не показала своего сожаления. Вообще-то она была фаталистка. Если кого-то к кому-нибудь тянет, то так тому и быть. К чему сражаться с судьбой?
— Нади нет. Когда ты задремал за столом, она помогла довести тебя до кровати и ушла. Я, правда, оставила вас в комнате вдвоем, но она вышла минут через пятнадцать. Сказала, что ей пора.
Игорь, сидевший поблизости, обрадовался. Итак, это была Надя. Но от комментариев воздержался.
А Сережа остался с головоломкой: как же прошли эти пятнадцать минут уединения с коварной Надей? Клял себя за то, что опьянел некстати.
2
Надя шла с поэтом по ночному городу. Гоша вызвался проводить ее. Она была бы удивлена, если бы он не вызвался.
Они шли пешком. Сентябрьская ночь была светлая и теплая. Кроме того, у Гоши никогда не было денег на такси. У Нади деньги были, но она про такси не заговаривала. Она была не против прогуляться.
Отсутствие денег у Гоши всем казалось странным. У таких высоких и спортивных ребят деньги обычно водились. Они словно бы самозарождались в их карманах и кошельках. Конечно, на самом деле деньги каким-либо образом добывались: то ли человек подрабатывал в охране, то ли родители были финансово крепкие. А может быть, где-нибудь существовало специальное бюро, которое выплачивало молодым людям стипендию за высокий рост и спортивный вид.
Однако Гоша был поэтом. Это решающий фактор. Известно, что безденежье — болезнь, сопутствующая стихописанию. Нехватка денег поэтам отчасти полезна: она обогащает их жизнь эмоционально и облагораживает физически. Правда, многие поэты с таким утверждением не согласны.
По секрету говоря, именно сегодня деньги у Гоши все-таки имелись. Их хватило бы на такси и еще осталось бы. Гоша занял деньги у Севы, когда Надя целовалась на кухне с Сережей. Поэтому она ничего не знала об этом. Впрочем, ей было абсолютно наплевать, есть у Гоши деньги или нет.
Время от времени Гоша читал Наде стихи. Они были краткие, но зато, как утверждали его поклонницы, афористичные. Например, поэт восхищался женскими формами:
Какая грудь! Какая шейка!
Я счастлив наподобье шейха…
Немного помолчав, чтобы слушательница успела проникнуться, Гоша прочел следующее стихотворение. В нем был представлен ночной пейзаж.
Уснуло все, уснула рыба,
Храня речное серебро,
Луна, взлетевшая с обрыва,
Легка, как лебедя перо!
О Гошиных стихах можно было спорить. Но что-то в них было. Даже непререкаемый знаток Мандельштама Глеб говорил о Гошиных опытах, слегка морщась:
— М-м-м… Ну, пускай. Черт с ним.
Впереди навстречу Наде и Гоше двигались две фигуры. Подойдя ближе, они оборотились парнями, сильно подвыпившими и потерявшими контроль над собой. А может быть, наоборот, они себя вполне контролировали и направлялись к Наде и Гоше специально, а не безотчетно. Кто их разберет, тайные пружины, двигающие нынешними хулиганами! Понять подобных субъектов нельзя. По отношению к ним можно лишь испытывать какие-то сильные чувства.
Ненавидеть их? Это возможно. Многие так делают. Они — нас, мы — их. Однако Гоше не нравилось чувство ненависти. Когда Гоша начинал кого-нибудь ненавидеть, ему казалось, что он ненавидит самого себя.
Один из подвыпивших был чуточку попьянее. Он попросил Гошу:
— Дай закурить! А денег нету?
Гоша пробормотал своей даме:
— Иди вперед.
А сам начал рыться в карманах в поисках сигарет. Надя пошла, но не очень уверенно. Она часто оглядывалась.
Но сигарет не оказалось, вот беда! Гоша курил редко, в основном в компаниях и по праздникам. Это было хорошо. Но из-за этого (а также по причине хронического безденежья) он редко покупал сигареты. В данный момент отсутствие сигарет явилось минусом, способным повлечь за собой весьма отрицательные последствия. Сигаретами можно было бы как-то откупиться от злодея, поскольку тот наверняка потребовал бы всю пачку. А получив что-нибудь в руки, определенную добычу, он подобрел бы и мог отпустить Гошу, более ничего не требуя.
— Ну? — спросил пьяный молодой человек, пока еще не зверея, а только лишь легонько пробуя первый аккорд нарастающей угрозы.
— Нету, — честно сказал Гоша.
— Тогда деньги давай! А сигарет я и сам куплю!
Денег было несказанно жалко. Мгновенно нарисовав в воображении безлюдную пустыню, Гоша закопал их в теплом бархане, заровняв ладонями песок. Нету, нету их!
Порывшись для виду в карманах куртки (деньги лежали в кармане брюк), Гоша собрал имевшуюся в наличии мелочь и протянул ее на ладони.
Хулиганы заглянули в ладонь. Освещения от ближайшей витрины им хватило, чтобы мгновенно оценить размеры богатства. Молодые люди были, мягко говоря, удивлены.
— Ладно, пойдем, — потянул приятеля за рукав тот, что был менее пьян.
Но первый стал обижаться. Он заговорил громче.
— Придуривается! Дай-ка я лучше сам посмотрю у него в карманах.
— Надя, что ты копаешься? — крикнул Гоша. — Иди поскорее!
Та наконец прибавила шагу и почти дошла до перекрестка.
Между тем более трезвый негодяй миролюбиво говорил:
— Дай ему хоть рублей пятьдесят. Видишь, Витя сегодня какой заводной! Ничего мне с ним не поделать. Бить будет!
Более пьяный соответственно распалялся.
— Деньги вынимай, понял? Не слышу ответа!
Беспомощный Гоша стал готовиться к худшему. Драться он не умел и не любил, но тут жизнь неумолимо вела его к этому нелепому действу. Где ты, гармония мира? С тоскою он взглянул в звездное небо, потом посмотрел прямо в глаза злодею и с чувством запел строчки в подражание древним:
Откуда ты взялся, преступник, низкий и злобный?
Как не отсохли сосцы у матери, тя породившей?
Ты оскорбляешь град, без того оскорбленный,
Рыская ночью по улицам благопристойным!
Сеешь повсюду страдания жертв беззащитных,
Взвизги порядочных женщин, гибель культуры,
Жизнь проклинает честный налогоплательщик,
Ропщет политик и пьет, как сапожник, художник!
Злодей хотя и не испугался, но ему стало немного не по себе. Так бывает при неожиданной встрече с городским сумасшедшим. Вроде бы вас не касаются его бессмысленные речи, а все же тревожно.
— Ты больной, да? — спросил Витя.
Потом повернулся к приятелю и вздохнул.
— Он больной. Вот какое дело.
И опять повернулся к Гоше. Развел руками.
— Чего же ты сразу не сказал? Я больных не трогаю. Принцип у меня такой. Хочешь сигарету? Хотя даже не знаю… Тебе, наверно, курить вредно?
— Да нет, закурю, — решил Гоша.
Они задымили.
— Может, ты и выпьешь, раз уж куришь? — спросил злодей. — У нас есть. Валера, доставай!
Появилась едва начатая бутылка водки, помятый пластиковый стаканчик. Они отошли к стене дома. Пили по кругу: Витя, Валера, Гоша. Интересно, что пьяный Витя постепенно трезвел, а трезвый Валера пьянел. Последнее, впрочем, было не удивительно. Что же касается Гоши, то он оставался на одном и том же уровне. На этом уровне водка на него уже не действовала, а только вела от одной поэтической вершины к другой.
— Как же тебя угораздило? — сочувствовал злодей Витя, который грустнел на глазах. — Молодой ведь еще совсем. Какой жизнью живем — ты погляди, Валера! Никого не щадит беспредел проклятый!
— Что значит угораздило? — попытался уточнить Гоша.
— Ну, крыша съехала. Бредишь, да еще нараспев.
— Ничего не съехала, — обиделся Гоша. — Это образы нахлынули!
— Тихо, тихо, тихо… — почему-то испугался тот, кого звали Валерой. — Не возникай! Выдай лучше еще что-нибудь. Только чтобы понятных слов было побольше.
Гоша подумал, но недолго. Он прочитал им четверостишие, написанное недавно под чьим-то влиянием:
Шел я по Невскому мимо Пассажа — и вижу:
Мчится навстречу мужик, глазами сверкая.
Бледный рассвет наступает, на сердце тревожно:
Громко стучит он малиновыми сапогами.
— Здорово! — пробормотал Витя. — Крепко закручено! Прямо мурашки по спине. Мчится мужик, мчится, а с какой целью — загадка. Слушай, а может, он вампир? Вот и сапоги малиновые. Крови напился — и домой, на кладбище!
— Почему вампир? — удивился Гоша. — Вряд ли! Хотя, конечно, кто его знает.
Вдали завыла сирена, и из-за угла появилась милицейская машина. Хулиганы и Гоша повернули в проулок и заторопились. Пробежав каким-то двором, Гоша узнал Малую Конюшенную улицу, потом блеснул канал Грибоедова, и они всей компанией оказались на площади Искусств. Сели, чтобы отдышаться, на скамейку у памятника Пушкину.
От бега Валера еще больше захмелел, а Витя протрезвел почти окончательно. Поэтому бутылку пришлось срочно допивать. Витя ненадолго исчез и вернулся с новой водкой. Новая водка подействовала по-новому, то есть точнехонько в обратном направлении. В том смысле, что Витя начал опять хмелеть и дерзить, а Валера трезветь и умиротворяться. Гошу эта странная водка вернула с поэтических вершин назад, в грубую действительность, и ему стало горько и неуютно.
В скверик вошла девушка. Это была Надя.
— Куда ты убежал?
— Слушай, это ты милицию вызвала? — поинтересовался Витя.
— Так вы же первые на Гошу кричать стали! Деньги требовали, — защищалась Надя.
— Я ведь не знал, что он у тебя больной! Сказала бы сразу! А то чуть что — милицию. Быстрая какая!
— Тебе плохо? — спросила Надя Гошу. — Бедный! Пойдем.
Она повела притихшего поэта под руку на Невский. Гоша сначала шел нормально, а потом, когда они завернули за угол, стал вырываться.
— Отпусти меня! Я обманул их, — говорил он в отчаянии. — Мне надо было объяснить им, что я не больной! Просто я поэт!
— Разве такие вещи нужно объяснять? — удивилась Надя.
Она остановила такси.
В машине Гоша быстро пришел в себя и полез целоваться. Наде было приятно, что мечта девушек факультета едет сейчас с нею и обнимает ее. Но она ничего не загадывала наперед. Наоборот, ей стало немного смешно. Она довезла Гошу до общежития и поехала домой.
Естественно, Гошины деньги остались нетронутыми.
3
За следующий месяц Сережа успел поработать курьером, блистательно выиграть трехдневный преферанс-марафон с Юрой Шлахтером против Коли и Кузи, подвергнуться удалению больного зуба и познакомиться с сонной блондинкой Катериной. Кроме того, состоялся Гошин день рождения. Именно для этого дня Гоша занимал деньги.
Сева с Гошей Сережу давно и упорно воспитывали. Именно Сева во всеуслышание сказал два года назад, что Сережа плывет по течению. А как Сева говорил, так на самом деле и было. Все сначала удивлялись: как это у него так получается? А потом привыкли. И ничего больше от него не ждали.
Поскольку Сережа почти не менялся, приятели его критиковали. Вот и на дне Гошиного рождения Сева сказал:
— Ты катишься по наклонной плоскости. Ты разве не знаешь, куда это ведет? Тебя выкинут из университета. Ты станешь хануриком!
Гоша выступил более мягко.
— Нет, Сева, нет. До этого пока не дошло. Сережа просто идет по пути наименьшего сопротивления. Но кончится, разумеется, скольжением по наклонной плоскости. Мы должны его остановить.
Про себя Сережа думал: как же так? Разве нужно выбирать путь наибольшего сопротивления? А как же зерно в подземной тьме? Ему что, следует прорастать в глубь земли, туда, где сухая глина и песок? А не стремиться сквозь тоненький слой почвы к небу и солнцу?
Зерно никогда не делает глупостей. Оно верит само себе. С другой стороны, оно отдается, так сказать, на волю волн. Оно устремляется туда, куда влечет его судьба. И правильно делает. И никто его ни в чем не укоряет.
Но дело было даже не в зерне. Дело было в некоторой тайне. Эта тайна касалась основной пружины человеческого существования. Люди вокруг преспокойно существовали, так как обладали этой тайной. Благодаря ей им было ясно, как жить. Каждый знал, куда плыть. Каждый смотрел на других безо всякого смущения, отчасти даже сияя, словно огурец на грядке.
Люди не то чтобы знали тайну существования как определенную информацию — она просто имелась в человеке. Была, так сказать, у него внутри. Если знаешь, то можешь ведь рассказать. А тут спроси любого: что это за тайна, которой ты, дорогой мой, владеешь? Не понял вопроса, ответит он.
Сереже тайна существования была неизвестна. Зачем он живет, он не знал. Каким-то образом это от него ускользнуло. Он чувствовал, что тут кроется его большой недостаток. Ему ничего не оставалось, кроме как плыть тихонько по течению и присматриваться к окружающим. Может, осенит чудом каким-нибудь, надеялся он.
Зная тайну существования, все вокруг жили стремительно. Они постоянно ставили перед собою цели и достигали их. То есть действовали точно так, как требовала от Сережи мама. А если не достигали, то опять ставили. И тогда уже точно достигали. Это только кажется, что все носятся вокруг, как угорелые; на самом деле каждый несется по делу. Каждый превосходно знает, зачем он бежит. А если он не бежит, а бесцельно гуляет, то, значит, целью является само гулянье.
Тайну существования знали Сева и Гоша. Знали Нина и Надя. Знал ее угрюмый Игорь. Знали даже преферансисты, отгородившиеся, на первый взгляд, от мира картами и табачным дымом. Кто бы мог предполагать, что у Сережи в этом смысле имеется какой-то дефект! Никому просто в голову не приходило. Поэтому приятели, даже критикуя, обращались к нему как к нормальному человеку, так сказать, брату своему, точно такому же, как и они.
Сережа замечал, однако, по их глазам: Сева и Гоша абсолютно не догадываются, что он не знает тайны, которой они так безраздельно владеют. Заявить им честно о чудовищном пробеле в своих познаниях он не мог. Они бы его не поняли. Ведь они сами-то не ведали, какую бесценную знают тайну! Поэтому Сережа, разговаривая с друзьями, вынужден был делать вид, что тайна существования ему известна. Они же, в свою очередь, верили, что Сережа вот-вот обретет внутреннюю стабильность и перестанет впадать в недоумение от любой мелочи.
Кроме дружеской критики, от дня рождения больше ничего в памяти не осталось.
Зато потом Сережа познакомился с шикарной блондинкой Катериной. Это произошло глубокой ночью.
Катерина была хорошо известна в университете, хотя почти ни с кем из студентов не дружила. Они казались ей слишком юными. Многие ребята, впрочем, делали попытки познакомиться с нею из-за ее нестерпимой привлекательности, но цели достигали лишь единицы. И это не имело никакого продолжения.
Припозднившаяся Катерина вернулась в общежитие в три часа. Вообще-то она обычно возвращалась утром. Если возвращалась вообще. Но в данном случае она поссорилась с кавалером.
В вестибюле она услышала тихое звучание фортепиано. Вместо того чтобы отправиться в свою комнату, она бессознательно двинулась в сторону музыки, как бабочка на свет. В комнате для занятий Сережа осторожно играл сонатины Моцарта. Легендарный композитор сочинил их для того, чтобы неумехи тоже могли исполнять что-нибудь прекрасное. Особого музыкального дара у Сережи не было. Более того, он в данную минуту вынужден был сдерживать свои скромные способности пианиста, чтобы никого не разбудить. Душа его пела, чистая правда, но она делала это шепотом.
Однако, с точки зрения Катерины, любой человек, способный нажимать клавиши обеими руками одновременно, уже обладал музыкальными способностями. Пусть даже он исполнял всего лишь “Собачий вальс”. Между прочим, Катерина даже не знала, Моцарта она слушает или, может быть, этюды Черни. Кстати говоря, они по-своему превосходны.
Катерина села на стол, закрыла глаза и стала вслушиваться.
Сережа оглянулся и мысленно ахнул. Конечно, он много раз видел эту красавицу, о которой ходили легенды. Говорили, что она знает мужчин, — не просто видит их насквозь, но понимает по-настоящему их отважные и пугливые души, разбирается в их плюсах и минусах. Утверждали даже, что она играет на мужчинах, как на музыкальных инструментах. А они, послушно отзываясь на ее удивительное мастерство, об этом даже не догадываются.
Конечно, в рассказах многое было приукрашено, но, увидев Катерину так близко, Сережа понял, что они основаны на чистой правде. Да что там говорить! Из самого Гамлета, думал он с мурашками, бегающими по спине, такая женщина могла бы извлечь хотя бы короткую, но приятную мелодию! Она не испугалась бы той флейты, с которой принц себя неосторожно сравнивал.
Впрочем, как уже говорилось, познакомиться с Катериной было непросто.
Она была свободная молодая женщина. Интересная. Но не легкомысленная. Хотя мужчины ей, несомненно, нравились, вкус ее проявлялся чрезвычайно избирательно. Большие шансы были у преуспевающих профессоров, бизнесменов, офицеров в звании полковника и выше. Подобные лица ей тоже симпатизировали. Причем настолько искренне, что стремились выразить благодарность за ее теплое отношение. Например, с помощью хорошей оценки на экзамене или превосходных духов.
Следует рассеять все сомнения: Катерина не торговала собой. У нее, между прочим, был жених, работавший за границей по контракту. Если какой-нибудь ухаживающий господин Катерине был хоть каплю неприятен, он не мог ее заполучить, будь он даже президент банка. Но факт остается фактом: ей нравились исключительно те люди, которые, как говорится, крепко стояли на ногах. И теоретически полезные. Так получалось само собой, без малейших усилий. Ну, может, самую капельку она управляла событиями. Чтобы не забывать, что обладает властью над мужчинами.
“Странный мальчик, — удивилась Катерина. — Даже не пытается познакомиться. Интересно, как его зовут? Впрочем, и так ясно. Его зовут Сережа”.
Сережа был в восторге. Сама Катерина смотрит на него! Проявляет, так сказать, интерес. Это все Моцарт виноват! Насочинял непревзойденных вещей! Он старательно подводил сонатину к концу, кое-где перевирая, но тут же прикрываясь удачно сыгранными местами.
Тем временем Катерина легла на стол, заложив руки за голову. И начала улыбаться в потолок. Сережа закончил играть, покосился на девушку и смущенно отвел глаза. Такое он видел впервые. Пожалуй, ни Надя, ни Нина никогда бы не легли на стол в комнате для занятий.
Между тем Катерина вовсе не планировала произвести какое-либо впечатление на исполнителя. Она просто устала. Она не думала о том, что эротична. Собственно, ей как раз захотелось абстрагироваться от эротики, которая — как бы это сказать? — несколько ограничивала ее сознание. Или подсознание.
Она сказала утвердительным тоном:
— Тебя зовут Сережа. — Словно бы дала ему имя.
— Откуда ты знаешь? — удивился он.
Катерина училась на другом факультете.
— Мне это просто пришло в голову. Кроме того, я разбираюсь в мужчинах. Это интуиция, но не только. Ладно, лучше сыграй еще.
Она повернулась на бок, приподнялась на локте и подперла щеку ладонью. Она видела, что он немного растерян, но держится спокойно. Он творческий человек, — быстро читала в нем она, — и пытается сделать в жизни открытие. Неизвестно, в какой области, — впрочем, куда мужчин только не заносит.
Катерина, впрочем, была недостаточно внимательна и не сумела прочитать, что Сереже, в отличие от нее, неизвестна тайна существования. По привычке он скрывал, что не знает этой тайны. Сережа заиграл следующую сонатину, затем еще одну. Был внимательно выслушан. Больше он наизусть ничего не помнил и пожалел об этом. К счастью, Катерина решила, что на сегодня достаточно.
— Хорошо тут у тебя. Спокойно, — сказала Катерина мудрым голосом. — Значит, ты иногда играешь на пианино? Я приду. — Она погладила его по голове и удалилась.
Сережа обрадовался. Дело было не только в Катерининой личной привлекательности. Ему уже давно хотелось познакомиться с какой-нибудь умной женщиной, чтобы советоваться с нею по разным вопросам. Но не выпадало счастливого случая. А теперь он даже ноты купил — целый сборник сонатин Моцарта.
В следующий раз, когда они увиделись, Сережа спросил:
— Катерина, мне нужно с тобою кое-что обсудить. Почему некоторые девушки убегают после поцелуя? Оттого, что им молодой человек не нравится?
Катерина любила отвечать на вопросы мужчин. Она делала это обстоятельно, всегда начиная с фразы, интригующей слушателя: “Возьмем меня!”. Женщины, надо сказать, спрашивали Катерину редко. Едва взглянув на нее, они считали, что им и так все ясно.
— Возьмем, например, меня! Я бы никогда так не поступила. Прежде чем девушка доверила свои губы партнеру, она должна решить для себя: как, зачем, когда, сколько. Думать надо хоть немного! Зачем разбивать мужчине сердце? Такое поведение только позорит прекрасный пол. Нет, в принципе мужское сердце иногда можно и уколоть, но, во-первых, только слегка, да так, чтобы самой же потом его и излечить. Во-вторых, это делают только с ясной целью. Сережа! Тебя что — кто-нибудь обидел? Выкинь эту дуру из головы. — Она внимательно посмотрела на него.
— Нет-нет! — оправдывался он. — Я только теоретически спрашиваю.
В каком-то смысле слова Катерины облегчили его бессмысленные страдания. Практически ничем не мотивированные.
Сережа задал другой вопрос:
— Человек моногамен или полигамен? Что из этого является правдой, а что выдумкой? Большинство моих приятелей говорят, что они полигамисты, но иногда я думаю, что каждый из них просто ищет свою единственную женщину. И никак не может найти. С другой стороны, если человек все-таки полигамен, то к чему жениться? Зачем обманывать себя и невесту, обещая вечную любовь?
— Правда во всем, — отвечала Катерина. — Возьмем меня! Сейчас я явно полигамна. Но когда приезжает жених, я становлюсь моногамисткой и мне никого больше, кроме него, не нужно. То есть человек и моногамен, и полигамен, но не одновременно, а последовательно.
Хотя Сережа не очень понял ответ, он вдруг осмелел и поцеловал Катерину. “Я, может быть, в нее влюблюсь! — подумал он. — Я, конечно, ей абсолютно не нужен, но мне-то что! Возьму и влюблюсь! А там — будь что будет. Очень легко! Прощай, Надя!”
Будучи поцелована, Катерина засмеялась, однако почувствовала, что это было неделикатно. Поэтому она одарила его, как говорится, ответным поцелуем. Согласно разработанной ею классификации, это был всего лишь поцелуй второй степени — хотя теплый и ласковый, но ничего сверх себя самого не обещающий. Однако Сережа вообразил себе неизвестно что. Почувствовав его волнение, Катерина не смогла удержаться и засмеялась снова. Чтобы поправить дело, она поцеловала его уже поцелуем первой степени. Поцелуи этого типа подкупали откровенностью и вызывали любовное горение. Сережа сполна ощутил это и немедленно загорелся.
Катерина понимала, что он влюбляется. Хотя она этого абсолютно не планировала! Ее опять разобрал смех. Сережа на миг засомневался, не шутка ли все это с ее стороны. Пришлось Катерине опять поцеловать простодушного поклонника. Она некоторое время выбирала между своими фирменными поцелуями, которые носили собственные имена. Например, у нее был поцелуй “Клеопатра”, от которого внутри мужчины что-то щелкало и начинали идти роковые часы. В результате мужчина был готов отдать Катерине жизнь. Впрочем, Катерина никогда ее не брала. Или был еще поцелуй “Кармен”, вызывающий легкое безумие.
Она остановилась на “Кармен”. После этого поцелуя бедный Сережа решил, что настало время сбросить с Катерины одежды. Но Катерина сказала, что ей пора. И, улыбаясь, ушла.
На следующий день она улетела в Южную Корею, где ее жених работал по контракту инженером-физиком в научно-исследовательском центре компании “Самсунг”. Билет был куплен уже давно.
4
Учеба в университете внешне довольно однообразна. Лекция, семинар, лекция, семинар. Только успевай ходить. Если ты, конечно, ходишь на занятия. С другой стороны, учеба полна сюрпризов. Зашли Сева и Гоша и говорят:
— Что ты лежишь, как тмутараканский болван? Уже десять часов. Едем на экзамен!
Сережа возражал:
— Какой экзамен посреди семестра? Таких экзаменов не бывает! Дайте поспать!
А они берут с двух сторон под руки и упрекают, как они любят: хватит, мол, двигаться по пути наименьшего сопротивления! А потом ведут к метро без разговоров.
И действительно, в университете оказался экзамен. Причем государственный. По иностранному языку. Сережа абсолютно не готовился. Занятий тоже не посещал.
Сева сказал:
— Я тебе десять раз про него говорил.
Сережа вздохнул и пошел искать табличку с надписью “Немецкий язык”. Большинство студентов сдавало английский.
Положение немецкого языка в нашей стране аховое. На словах все его уважают, и совершенно справедливо. Знатный язык, с богатой историей. И нация основательная: композиторы, философы, “Мерседесы”, БМВ. Но изучать его в школе никто не хочет. Лишь в крайнем случае — и то в качестве второго. Родители детей в английские школы запихивают. Говорят: “Мы своим детям не враги. Хотя Америка производит двойственное впечатление, английский все-таки перспективнее”. Только в провинции немецкий язык еще жив и даже как-то изучается. А Сережа как раз оттуда и приехал.
Преподаватели Сереже страшно обрадовались. Они уже офонарели от скуки. От нечего делать глушили минералку стаканами. В комиссии было три человека: дама постарше, дама помладше и вертлявый аспирант. Последний сразу воскликнул, улыбаясь:
— О, студент пришел! Шпрехен зи дойч? Неужели?
Сережа холодно ответил:
— Говорю ли я по-немецки? Немного!
И обращался в дальнейшем только к дамам.
Для приличия посидев немного над заданиями, он попросился отвечать.
У Сережи был один секрет. Немецкий язык в школе, которую он окончил, преподавала поволжская немка. Она хитростью представила свой предмет как простой и нестрашный, и в десятом классе Сережа начал читать “Будденброков”. Но не дочитал, так как поступил на факультет социальных отношений. А там пошла такая бурная и загадочная жизнь, что знаменитый роман был отложен до лучших времен.
Старшая дама, слушая Сережу, прикрыла глаза от удовольствия. Она была одета в глухое синее платье с серебряной брошью и олицетворяла культуру доброты и благородства, к сожалению, безвозвратно уходящую. Неожиданно она сказала прокуренным голосом:
— Мне кажется, это классическая немецкая речь. Что-то в духе Томаса Манна.
— Вот и я хочу сказать, — влез аспирант, который во время Сережиного ответа постоянно вертелся, но ничего не говорил (вероятно, не находил слов). — Есть обороты прямо-таки устаревшие. Чуть ли не из восемнадцатого века. А современный немецкий язык — он совсем другой. Быстрый, как молния. Демократичный.
— Голубь мой, — остановила его старшая. — Какие могут быть претензии? Перед вами же не немец! Это российский студент, не забывайте. А говорит как музыкально!
Сережа послушал их и заявил:
— Немецкий язык обожаю. Любого века. Мне кажется, он толкает человека на творчество. Бах, Гёте! А если Австрию взять? Шуберта с Моцартом? Даже Арво Пярт и Альфред Шнитке поехали сочинять не куда-нибудь, а в Германию. Думаю, это для того, чтобы окунуться в ее языковую атмосферу.
Коварные британцы тут подумали бы: “Ну, конечно! Немецкий язык настолько невыносим, что человек, на нем говорящий и его же слушающий, так и норовит ускакать в какие-нибудь творческие просторы. Вот и весь стимул!” Но Сережа не мог согласиться с подобными ехидными замечаниями.
Младшая дама ему предложила:
— Переходите к нам, на иняз! — И подмигнула. Стало заметно, что она необыкновенно хорошенькая. Аспирант, услышав ее предложение, сделал огромные глаза и пожал плечами.
Сережа подумал: “А что я буду на этом инязе делать? Стану, чего доброго, вот таким же вертлявым! А “Будденброков” я когда-нибудь и так дочитаю”. И отказался.
У аспиранта было только одно преимущество. Он знал тайну существования, а Сережа — нет. Поэтому аспирант не замечал своей вертлявости. Более того, он считал манеру своего поведения тонкой и выразительной.
Выслушав Сережин рассказ об экзамене, Сева поругал приятеля:
— Ты идиот! Почему не захотел переводиться на иняз? Это же кусок хлеба на всю жизнь!
Сева был добрый парень. Стратегически мыслящий. Он получил четыре, но на Сережу за его пятерку не обижался. Тем более что она у Сережи была чуть ли не единственной. Гоша тоже получил четыре. У него уже сложилась традиция. В Гошиной зачетке стояли сплошные четверки. После первого курса они стали лепиться друг к другу сами собой. Гоша пробовал отчаянно заниматься, чтобы получить хоть одну пятерку, но результат все равно был один и тот же. Тогда он махнул рукой и прекратил готовиться вовсе. Преподаватель, попадая в четверочный контекст, уже не мог из него вырваться и автоматически выводил “хорошо”.
К молодым людям подошли Нина и Надя. Надя пригласила всех к себе, чтобы отметить сдачу экзамена. Ее родители куда-то уехали. А родители Нины, наоборот, приехали. Поэтому Нина сегодня никого не приглашала.
У Нади оказалось довольно шумно. Откуда-то набрался народ. Явился Игорь, дружелюбный и тихий. Пришел какой-то молодой человек с хитрым лицом. Он утверждал, что он Надин двоюродный брат. На Надю не был похож ни капли. Возможно, он являлся Надиным поклонником, но скрывал это. Чуть позже выяснилось, что он работает таксистом, и Сережа подумал: вот откуда хитрое выражение лица. Но все еще колебался: поклонник или нет? Однако тут явилась жена таксиста и окончательно избавила Сережу от сомнений. Похохатывая, она мигом сделала три салата.
Сережа упрекнул себя в ни на чем не основанной подозрительности. Он стал себя одергивать. В конце концов, что ему Надя? У них и духовной близости-то нет. То есть в этом плане еще ничего не было известно. Предстояло еще выяснять и выяснять.
Пришла Севина подружка. Явились молодожены Голубевы, которых все называли “голубками”. В вечеринку незаметно вплелась матримониальная нота. Оттенок у нее оказался минорным. Может быть, потому, что за красоткой Голубевой, бывшей Грайфер, уже нельзя было ухлестывать, как прежде. Она находилась за Голубевым, словно за неким забором. Даже Гоша, который чихать хотел на все условности, и тот на время задумался о жизни и притих.
Сережа оказался за столом между Надей и Севиной подружкой.
— Где ты пропадал? — спросила Надя.
Сегодня она не смеялась. От нее веяло дружелюбием. А от Сережи веяло непониманием. Правда, непонимание каким-то странным образом объединялось с восхищением перед Надей. В общем-то это естественно. Попробуйте восхититься человеком, которого вы насквозь видите.
— Дела… — неопределенно ответил Сережа. — Я все еще определяюсь. Не уверен, что учусь на правильном факультете.
— А по-моему, разбираться в социальных отношениях просто здорово. Ты научишься помогать слабым, будешь лечить их раны, которые они получают от жизни в обществе. Возвращать их в строй.
— Да-да, знаю. По-твоему, общение — это словно бы война, а мы, как санитары, будем оттаскивать раненых с поля боя. Чтобы потом возвращать на поле битвы. Но, видишь ли… Я не чувствую, что кому-нибудь смогу помочь. Способностей нету.
— У меня такое ощущение, что тебя самого на этой войне сильно ранило, — сказала Надя.
— За милых дам! — тем временем кричал Сева. — За милых дам!
Веселье разгоралось. Сережа и Надя через некоторое время уединились в какой-то маленькой комнате. Им нужно было поговорить. Для удобства они легли на диванчик. Сережа тут же заволновался и обнял девушку.
— Давай немного полежим просто так, — через некоторое время попросила Надя.
Сережа оставил на Наде свои руки, где пришлось. Это было так здорово, что волнение покидало его медленно.
— Я плохо понимаю, почему я здесь лежу с тобою, — призналась она. “Наверно, из-за милосердия”, — подумал он. Но Надя продолжала: — На самом деле мне сейчас хорошо. Но, по-моему, мы слишком разные. Мне кажется, ты не любишь, когда я смеюсь. Ты думаешь, что я смеюсь над тобой.
— Да, — согласился Сережа. — Разве я не прав?
— Нет, я действительно смеюсь над тобою! Но ты все равно не думай. И вообще, со временем это проходит, — вздохнула она.
— Не всегда. Старухи тоже бывают ироничные, — возразил Сережа.
Он начал целовать ее. Однако Надя опять попросила его “просто полежать”. Сережа подумал, сейчас самое время спросить ее о самом главном. Жить в неведении уже становилось невыносимым.
— Открой мне, пожалуйста, тайну, которой вы владеете, — попросил он.
— Какую тайну? Кто владеет?
— Ну, ты и все люди. Почему все так уверены всегда, что идут туда, куда нужно? Что их мысли — самые умные, их лица — самые милые, а их планы — самые важные? — Он на миг испугался, что она не поймет, и пустился в уточнения: — Я не говорю, что это неправильно. Особенно если иметь в виду тебя. Я только не понимаю: где тот источник, из которого люди берут свою уверенность? Пожалуйста, поделись со мною этим секретом.
Почему-то Сережа был уверен, что Надя сейчас понизит голос, оглянется и скажет: “Так и быть, слушай! Тайна заключается в…” И выпалит что-нибудь потрясающее!
— Да нет никакой тайны! — резко, почти грубо сказала она. — Ты просто сумасшедший!
Он отшатнулся от нее, сел. Обхватил руками голову. Хотел встать.
— Подожди, подожди, — сказала Надя. — Бедный, как же ты с этим живешь? Ты что: все время сомневаешься? Я что-то в этом роде подозревала. Но ты преувеличиваешь! Далеко не все так уверены в себе, некоторые просто делают вид. Между прочим, я не люблю людей, которым все ясно. Даже если они неглупы.
— Я не самоуверенность имею в виду, — попытался уточнить Сережа. — Я имею в виду преспокойное умение извлечь выгоду из любой ситуации. И при этом оставаться человеколюбивым и искренним. Это нормально! Но мне недоступно. Вот, например, говорят, что политики и общественные деятели всегда врут. Я не могу согласиться. Постоянно врать неестественно: человека начнет от этого тошнить. Будь он хоть семикратный злодей. Они если и врут, то верят в то, о чем врут! По крайней мере, в процессе вранья. Но и свою пользу, однако, не забывают.
Надя задумалась.
— Я могу рассказать только о своем собственном открытии. Мне раньше тоже казалось странным: как это можно специально думать о своей выгоде. Планировать свою пользу, причем, постоянно, на каждом шагу. И я поняла, в чем тут секрет. Дело в том, что мы, Сережа, животные.
У него сердце екнуло. Так это и есть тайна?
Надя мягко продолжала.
— Ты не волнуйся, в этом ничего плохого нет. Разве умная шотландская овчарка колли или добродушный ньюфаундленд так ужасны? Подумай хорошенько, привыкни к мысли, что ты тоже животное. Может, ты дальний родственник собак. В мире животных есть свои законы, это совсем не хаос, не беспредел. В чем-то он даже лучше мира людей! Однажды мне все в жизни надоело, и я неделю пролежала на диване, напугав родителей. Зато я открыла несколько законов мира животных. Например, самый первый закон: животное хочет жить. Второй: животное всегда принимает самую удобную для него позу — при сидении, лежании, стоянии и ходьбе. Третий: животное всегда соблюдает свои интересы. Четвертый: животное не волнуется из-за того, что оно животное. Мне это стало нравиться.
Сережа рассмеялся.
— Нужно подумать! Идея симпатичная. В ней есть какая-то правда. Твой список законов, кстати, можно продолжить. Могу предложить пятый закон: животное спит ровно столько, сколько ему необходимо, не заботясь о том, проспит ли оно лекцию. Как тебе?
— Принимается, — улыбнулась Надя.
— Но я не знаю, вся ли это тайна существования, — пробормотал Сережа.
Заглянула Нина. Она сообщила, что Игорь нарезался. Поэтому она отвезет его, а сама потом поедет домой. Побудет хорошей дочерью. Она улыбнулась.
Таксист тем временем тоже нарезался. Причем так основательно, что для него пришлось заказывать чужое такси. Таксистова жена вежливо спросила у Нины, в какую сторону она собирается ехать. Оказалось, что не в ту. Впрочем, Сережа этого уже не видел. Он попался в лапы Севе и Гоше, устроивших алкогольный бум. За Сережину пятерку выпили трижды. Между рюмками Сережа вспоминал темную маленькую комнату, расстраивался и валил все на свою неопытность. “Наскок был нужен, — думал он. — Напористость! И все было бы в порядке. А может быть, тут и совсем другое: Надя деликатный человек. Она не хочет сказать прямо, что она ко мне равнодушна. А сам я не догадываюсь”.
5
Проснувшись, Сережа увидел перед собой могучего дядьку в погонах полковника. Голова сильно болела. Но картина была настолько дикой и отрезвляющей, что пришлось немедленно сесть. Полковник был Надин папа и говорил ужасные вещи:
— Подонок! Вы почему спите в моей квартире и на моем диване? Запудрили Надьке-дуре мозги и думаете, что орел? Марш отсюда! Минута вам на сборы!
Сережа ощущал спиной плюшевую спинку дивана. Насчет того, что он лежал один, сомнений не было. Это был плюс. Нужно спокойно стоять на том, что готовились к экзамену, засиделись допоздна. Однако почему полковник называет его подонком? Это настораживает. С другой стороны, полковник обращался на “вы”. В этом проглядывало нечто обнадеживающее.
Все равно ситуация была неприятной. Допустим, ты папаша. Ну, и чего ты добьешься, если будешь кричать в подобных ситуациях? Ты можешь быть хорошим мужем, идеальным любовником, удачливым менеджером, но если уж пробил час и ты стал папашей, все эти достижения не стоят ни копейки. Ты с трудом сдерживаешь глупую улыбку, глядя на милое сопливое дитя. Оно задерживается неизвестно где до двенадцати ночи, и ты трясешься от страха. Оно является в половине второго, а ты, вместо того чтобы радоваться, орешь на него. Не папаша ты, а сплошная комедия! Простота душевная! Тоньше надо быть, тоньше!
В комнату заглянула дама и спросила дядьку:
— Ты чего раскричался, Федор? Молодого человека испугаешь!
— Свобода и демократия! Сброд какой-то! — грубо отозвался супруг. — У нас в академии сотни молодых лейтенантов. Есть какие хочешь: блондины, брюнеты, шатены. Спортсмены, для них отжаться пятьдесят раз — одно удовольствие. Я давно говорю: вот с кем Надьке надо знакомиться. Ни одного панка.
“Я не панк!” — хотел сказать Сережа, но не успел.
— Да он не панк! — вступилась дама. — На прическу посмотри! Сколько тебя учить? У панков на голове гребешок такой миленький, и металл кругом звякает. А тут видишь: нормальные джинсы. Ни одной железки. Надина мама повернулась к Сереже.
— Кто же вы?
— Я студент. Просто студент.
— Как это мило! Надя так и объяснила: вместе готовились к экзамену и не заметили, что метро закрылось. Федор, в гостиной, кстати, еще один молодой человек был в кресле под пледом. Куда ты его дел?
Полковник наливался кровью. Супруга начинала гневаться.
— Отвечай! Он жив, по крайней мере?
— Тот подонок, я думаю, уже кварталов пять отмахал, — выдавил из себя полковник и, четко ступая, вышел.
“Это, наверно, был Гоша”, — подумал Сережа.
— Как вас зовут, студент? — вздохнула Надина мама.
— Сережа. Здравствуйте! — спохватился тот.
— Наталья Алексеевна. Будем знакомы.
Она вышла, а Сережа побыстрее оделся. Крадучись, вышел в коридор. Собирался немедленно удалиться. Однако в дверях был настигнут Надей.
— Прости, я не ожидала, что они так рано приедут. Собирались вернуться с дачи только сегодня вечером. Впрочем, ты тоже хорош. Ты был вчера в таком жалком виде, что выгнать тебя было бы бесчеловечно.
— Ничего страшного, — уныло сказал Сережа, имея в виду все: и вчерашний вид, и сегодняшнего полковника.
“Конечно, Надя возится со мною только из жалости, — думал он, спускаясь. — Я в этом еще раз убедился. Когда любят, просто целуют на прощанье без разговоров. Разве нет?”
6
Прошел еще месяц. Теперь Нина пригласила всех в связи с кратковременным отъездом родителей в Турцию. Сережа в тот вечер опоздал. Нади за столом он не увидел. Нина показала ему в сторону кухни. На кухне лицом к темному окну стояла девушка с оранжевыми волосами и смотрела на вечерние огни. Ее обнимал худосочный молодой человек. Он обернулся, глаза его были затуманены, подумал и удалился.
Девушка тоже обернулась и оказалась Надей.
— Кто это был? — спросил Сережа, почему-то покраснев.
— Этот мальчик — сын маминой подруги. Он аспирант. А еще занимается программированием. Мама познакомила меня с ним после того, как папа вас разогнал. Сначала папа привел двух лейтенантов, блондина и брюнета. Они мне чем-то даже понравились, простодушные такие. Стесняются, как девочки. Но мама пришла в ужас.
— Почему? — спросил он. — Почему ты оранжевая?
— Я решила поэкспериментировать. Что тут удивительного? Я люблю экспериментировать. А ты, по-моему, нет. А ты куда пропал? — Надя перешла в наступление. — В университет не ходил. Ты что — не хотел меня видеть?
— Нет, почему же! Я хотел тебя видеть, — вежливо сказал Сережа и вдруг понял, что говорит правду.
— Тогда почему?
— Мне надо было понять, отчего у нас с тобою такие трудные отношения. Может быть, я неправильно себя веду? Может быть, я тебе не нравлюсь? Может быть, ты мне не нравишься?
— Нет-нет, мы нравимся друг другу, — успокоила его Надя. — Здесь что-то другое, мне тоже непонятное. По-видимому, вопрос о том, встречаться нам или нет, решается не только нами, — важно добавила она, подняв указательный палец. — Пойдем отсюда!
Они вышли на улицу, где уже была зима. Зима была петербургская, с редким снегом вокруг деревьев и поблескивающей влагой в остальных местах. Ветра, впрочем, не было, и стужи не было, поэтому шлось неплохо, даже приятно шлось. Они шли не к Надиному дому и не к общежитию, а просто так. Гуляли. Сережа сказал:
— Я иногда думаю о том, что ты сказала. Что мы животные. Забавно. Пришло в голову еще несколько законов. Например, такой: животному нравится, если его гладят в тот момент, когда оно этого хочет.
— Я тоже нашла новый закон, — улыбнулась Надя. — Слушай: Животное нормально относится к другим животным, если они не пытаются использовать его в пищу.
— Отлично. А что ты скажешь о таком: каждое животное мечтает стать человеком?
В принципе Надя была согласна, но она не отвечала. Она думала.
Время от времени Сережа брал Надю за руку. Она была в лайковых перчатках, которые надела потому, что они ей очень шли. Сквозь тонкую кожу перчатки веяло теплом Надиной руки. Перчатка из-за этого казалась даже горячей, но Надя ее не снимала. Благодаря перчатке их с Сережей разделяла граница, пересечь которую Надя упорно не желала.
Сережа почувствовал ее напряжение, но что делать, не понимал.
Они очутились у дома, в котором жил Достоевский и теперь был музей. Постояли у входа. Пошли дальше.
— Подожди! — сказал Сережа.
Он вернулся к запертым дверям и внезапно опустился на колени. Прямо на мокрый асфальт. И начал молиться — громко и беспорядочно:
— Дорогой Федор Михайлович! — молился Сережа. — Помогите нам, пожалуйста! Знаю, что вы прожили мучительную жизнь. Где вы сейчас — неизвестно. Однако не исключено, что у вас большие возможности. — Надя осталась поодаль и слушала Сережу, опустив голову. Вероятно, она была не совсем довольна тем, что он делает, но не прерывала. — Федор Михайлович, помогите, пожалуйста, России. Наша современная жизнь имеет вопиющие недочеты. Например, у нас в стране продолжает оставаться много бедных людей. Государство до сих пор не может обеспечить им нормальную жизнь. Я не очень понимаю, почему. Но если оно и вправду не может, тогда похлопочите: пусть все бедные будут хотя бы здоровыми! Чтобы им не пришлось тратиться на лекарства! — Сережа разошелся и так и сыпал просьбами. — А еще помогите, пожалуйста, Гоше: у него не получаются поэмы, а только коротенькие стихи. А он очень хочет поэму! Прошу также исцелить нашего замдекана господина Морозова: он ходит на всех сердитый, а я уверен, что у него просто что-то болит в организме. Кроме того, дорогой Федор Михайлович, остановите, пожалуйста, прозябание российских наук и искусств и обратите их к расцвету.
Надя почувствовала, что Сережа нравится ей все сильнее, и испугалась. Тут была проблема. Надино сердце скакало по жизни, словно прекрасная молодая лошадь. Оно любило свободу. Надя пока что не хотела ни подчиняться, ни властвовать. Если ей казалось, что ход событий угрожал такой свободе, она начинала сопротивляться. То есть резко взбрыкивала.
Незаметно подошли два милиционера и встали по бокам Сережи. Надя их заметила и встрепенулась.
— Молиться нужно в церкви, молодой человек! — сказал правый милиционер.
А левый вскричал:
— О, да от тебя водкой пахнет!
Сережа объяснил:
— В церкви я тоже помолюсь. Но в данном случае речь идет о спонтанно возникших личных просьбах, которые мне важно высказать немедленно. К тому же я и вправду немного выпил. Как же я, выпивший, в храм войду? Однако прошу учесть, хоть я и выпил, но веду себя скромно, к прохожим не пристаю. Между прочим, недавно я узнал удивительную новость! Все люди — животные! Даже милиционеры. Вы только не волнуйтесь! Я тоже животное. И эта девушка.
Милиционеры обиделись.
— Девушка! — обратился к Наде левый милиционер. — Вас он не оскорбляет? И вообще: не нарушает ли этот гражданин ваш покой?
— Еще как нарушает! — вдруг ответила Надя неожиданно звонко. — Видеть его больше не могу! Фактически он давно преследует меня. Я боюсь, что он хочет отнять у меня свободу!
Милиционер даже опешил.
— Похищение, что ли, затеял? С целью выкупа? Если хотите, мы можем забрать его в отделение и все выяснить. Для вашего спокойствия.
— Да, заберите, пожалуйста! А то я боюсь, это плохо кончится. От него мне достаются одни мучения. А мне хочется жить легко! Летать, как птица.
Она повернулась и пошла.
“Надя! Но почему?” — крикнул Сережа, но крикнул молча. Он был так потрясен, что у него пропал голос. Надя не обернулась. Она шла и думала: “Что я делаю? Зачем?” Вдруг она заплакала непрерывными горячими слезами: “Так ему и надо! В конце концов пусть знает, что я существую! А то придумал: пропадать на целый месяц!”
Сопровождаемый милиционерами, Сережа быстро оказался в отделении. По пути он протрезвел от горечи произошедшего, и все завершилось обыкновенной беседой. Ему разрешили позвонить, чтобы кто-нибудь подтвердил его личность, но мобильник у Севы был отключен, и Сережа два часа дожидался, когда он заработает. В полночь приехал Сева, и Сережу выпустили на свободу.
Сережа краем сердца надеялся, что это был дурной сон и сейчас на улице он увидит ожидающую его Надю. Но у дверей отделения никого не оказалось.
7
Сережа поразмыслил и пришел к выводу, что его чувство не имело будущего. Поэтому он решил с Надей больше не встречаться. А зачем? Он собрался с силами и вычеркнул девушку из памяти. И зажил спокойной жизнью. Читал книги. Размышлял. Знакомился с людьми. В общем, плыл себе тихонько по течению.
Порою Сереже мешало то, что он не находил Надиному поступку никакого объяснения. Чтобы не мудрить, он схитрил: стал много и упорно спать. Часов по двенадцать. Утром, продираясь сквозь сладкую дрему, уговаривал себя, что Надя и все грустное, связанное с ней, осталось позади. В конце концов он себя уговорил. Перестал думать о девушке и больше на нее не обижался.
Однажды Сережа зашел к Гоше, и поэт пригласил его выпить чаю. За столом уже сидел какой-то парень лет двадцати пяти. Это оказался Михаил Чурбин, бродячий философ. Михаила принесло из Мурманска. А до Мурманска он побывал в Самаре.
— Нижний Тагил — замечательный город! — рассказывал он. — Правда, его плохо видно: весь в дыму. В Новосибирске люблю только Академгородок. Ну, еще пединститут, пожалуй. Иркутск понравился дважды: сам по себе и благодаря Байкалу.
Как объяснял Михаил, он не мог высидеть в одном городе больше года. Потому что у него был синдром бродяжничества. Это заболевание в форме эпидемии существует уже давно, но возбудитель так и не выявлен. Именно этим синдромом заболели хиппи в шестидесятых годах двадцатого века. Они не знали, что они кочуют оттого, что болеют, и никто вокруг не знал. Поэтому на них были разные гонения. Но потом им стали сочувствовать и даже подавали милостыню.
Теперь, по выражению Михаила, он бросил якорь в Питере. А потом поплывет куда-нибудь еще.
— В Москву? — спросил Гоша с завистью.
— Нет. Я Москву люблю, но она хитрая. Кроме того, к приезжим относится слишком критически.
Гоша налил по второй чашке.
— Вы счастливы, Сергей? — спросил Михаил.
Сережа смутился. Если человек счастлив, то это и так видно. Если же человек несчастлив, признаваться в этом неловко. Кто же задает такие вопросы? Гоша почувствовал, что Сереже не по себе, и ринулся на выручку:
— А вы сами-то счастливы, Михаил? — спросил он.
— Конечно! А как же? — словно удивился тот. — Человек, усвоивший философию Гегеля, не может быть несчастлив. Философия Гегеля ему этого не позволит.
— Бред какой-то! — возмутился Гоша. — Как может мне кто-нибудь что-нибудь не позволить? Захочу, так сделаюсь несчастлив — и точка!
— Это другое дело, — согласился Чурбин. — Но ваше несчастье будет держаться на вашем хотении. Как только устанете хотеть наперекор собственному разуму, который естественным образом стремится к счастью, сразу жизнь вас и осчастливит.
— Мешком по голове! — захохотал Гоша.
“Что Михаил говорит? — думал Сережа. — Разве так бывает?”
— А как же судьба? — спросил он вслух. — Например, тебе девушка нравится, а ты ей не подходишь.
— Поскольку все имеет разумное обоснование, никакой судьбы не существует. Несчастная любовь — глупости. Есть тысячи средств. Для одной девушки одни, для другой — другие. Звучит немного банально, но разве вы считаете, что все девушки одинаковы?
Сережа возражать не умел. Поэтому замолчал.
Гоша тоже не стал спорить. По правде говоря, он, как и Михаил, сомневался в том, что на свете есть несчастная любовь. У него было множество любовей, и все, как одна, счастливые. Но Чурбин ему был подозрителен. Слишком умен, а в чем умен — непонятно. А Сережа испытал к Михаилу доверие. Была у того какая-то ясность в глазах. И спрашивать его было интересно. Всегда что-нибудь скажет!
Михаила приютил какой-то обитатель верхних этажей общежития. Сережа бывал там редко. Наверху жили самые отпетые студенты, университетская вольница. В коридорах свистел ветер, и даже иногда постреливали. Михаил получил там крышу над головой, но не уют. Собственно, он только ночевал наверху, а жить уходил вниз. В Питере у него появилось множество приятелей. Само собою, он не проходил мимо Гошиной комнаты. В ней всегда можно было получить стакан гениального чаю.
Вскоре Сережа решился задать Михаилу свой самый главный вопрос. К Гоше как раз заглянула симпатичная поклонница и вытащила его за дверь, чтобы поговорить.
— Вас интересует тайна существования? — переспросил Михаил, но не удивился. Он сделал паузу, чтобы подготовиться к ответу. Для начала рубанул: — Не ждите сюрпризов: рассказать ее вам я не смогу.
— Я знаю! — обрадованно сказал Сережа. — Такова ее особенность. Значит, мы говорим об одном и том же!
— Не уверен! — Михаил держался на расстоянии. — Все это скоро выяснится. Попробую вам помочь! Как вас угораздило?
— Это у меня от рождения, — признался Сережа, краснея.
— Что вы предпринимали?
Михаил вел себя дружелюбно и деловито, словно доктор. Сереже даже почудилось, что он спросил: “Что вы принимали?”
— Вы только не смейтесь, Михаил. Я решил, что умнее всего будет выведать эту тайну у женщин. Смотрите: женщины все загадочные! Ведь так? У женщин есть талант: они все свои замечательные черты используют для привлечения внимания. Следовательно, и загадку существования они не прячут. Общаясь с женщиной, я все время чувствую: тайна рядом! По-моему, я на верном пути.
— Влюбились? — спросил со значением Михаил.
— Не без того! — вздохнул Сережа. — Причем вплотную приблизился к отгадке. Девушка подсказала. Но неожиданно пошли такие сложности в отношениях! Такие проблемы! Однако я надеюсь, что рано или поздно пойму все.
— Глупости! Девушку свою можете забыть. Тайна существования в ней, разумеется, есть — как и в любом человеке. Но ответа на свой вопрос вы таким способом не получите. Нужен целый комплекс мер.
— Как это забыть? — удивился Сережа. — Как это я могу забыть девушку по чужому распоряжению? Я и по собственному хотению забыть ее не очень-то могу!
Михаил не обращал внимания на Сережины возражения, говорил строго и предписательно:
— Вы сами все испортили. Вы настроились на то, что вам что-то откроется, но ожидания ваши сильно завышены. Ваши отношения стали неадекватными, в них нет никаких перспектив. Я вам говорю: забудьте свою девушку! Я дам вам другую!
— Что?! — Сережа уже обалдевал.
— Мне рисуется следующая модель вашего поведения. Имея рядом хорошую, понимающую вас женскую натуру, вы сосредоточитесь на развитии собственного мышления. Оно у вас беспорядочное и явно барахлит. А то живете одними чувствами, как троглодит! Между прочим, чувства свои проверять надо! Едва вы подвергнете их проверке, сразу поймете, как они ненадежны. Итак, вот вам ориентиры: чувствам воли не давать, больше думать, ставить цели! — Михаил говорил резко, не сводил с Сережи глаз. Тот доверчиво и безмятежно глядел в ответ. — И нечего уповать на судьбу! Слушайте меня — и все получится! Что там судьба? Я ваша судьба!
“Это гипноз, — думал Сережа. — Но это гипноз ясной мысли и, возможно, доброты. Звучит банально, но хочется верить!”
— Ну, что, договорились?
— Договорились…
Сережа, правда, не понял, при чем тут договоренность и зачем она нужна. Но уточнить не успел, так как в комнату вернулся Гоша.
На следующий день Сережа пошел в Публичку и взял Гегеля. Первый том.
Он очень волновался, так как слышал о Гегеле не только от Михаила, но от многих людей. И все, как на подбор, говорили только хорошее. Например, Сева сказал:
— О, Гегель! Это супер! Улёт — полный! Только смотри не подсядь. Никакая больница не спасет.
Первое произведение называлось “Наука логики”. “Отлично! — думал Сережа. — Гегеля постигну, да еще логике научусь. Подойди ко мне тогда кто-нибудь! А я ему — р-раз силлогизмом по голове!”
На третьей странице он неожиданно уснул. Ему привиделась Надя.
— Почему ты меня вычеркнул из памяти? — спросила она. — Мне это неприятно.
— Ничего не поделаешь, — вздохнул он. — Мне тоже.
— А как же твои чувства? Ты говорил, что я тебе нравлюсь.
— С чувствами одни мучения. Я из-за них ничего не понимаю… Человек — разумное существо. Я — человек. Следовательно, я тоже должен быть разумен.
Логика! — Он похлопал ладонью по книге.
— Что ты читаешь?
— Это Георг Вильгельм Фридрих Гегель.
— Я так и знала!
Она расстроилась. Опустила голову и пошла к двери, даже не гордясь своими красивыми ногами. Сережа хотел броситься за ней. Но никакой Нади в библиотеке, конечно, не было. Сережа хмуро, но упорно листал классика дальше, но вчитаться не удавалось. Тогда он решил посмотреть философа в оригинале. В старом немецком собрании сочинений он выбрал том, который назывался “Феноменология духа”. Не имея опыта чтения философской литературы, подумал: “Наверно, что-то феноменальное!” Как ни удивительно, он оказался прав! В его сознании разворачивалась следующая, довольно странная картина. Дух — это живое существо. Жизнь его поначалу была несладкой. Фактически дух влачил трагическое существование, сильно страдал и был чем-то похож на Гамлета. Но постепенно, после многих приключений положение духа начало выправляться. На горизонте ему замаячило духовное счастье.
Всякий сон пропал. А Гегель действительно оказался каким-то заколдованным!
Вечером у Гоши Михаил рассказывал о новых петербургских знакомых. Он поглядывал на Сережу и наконец сказал:
— Пойдемте со мною завтра в гости! Вы человек замкнутый, вам общаться нужно, поверьте моему опыту. А то ваши эмоции вас в конце концов съедят.
Сережа грубовато спросил:
— Да ведь ваши знакомые, наверно, все помешаны на философии?
— Совсем не все! Кроме того, там будет одна девушка — симпатичная, уравновешенная. Просто золото! Ласковая. Между прочим, сколько людей переженилось благодаря моей прозорливости, если бы вы знали!
8
Придя в гости, Сережа долго оглядывался. Он всегда оглядывался в незнакомых компаниях, потому что искал местечка понезаметнее. В новой компании главное что? Выпить хорошенько, закусить, чем Бог послал, и тихонечко унести ноги. Только с третьей или четвертой встречи с людьми наш герой смелел, начинал впопад шутить во время общих разговоров. А после этого подвергаться любопытным взглядам.
Михаил Сережино оглядывание понял по-своему.
— Кажется, этой девушки еще нет. Я вас попозже познакомлю.
Сережа нашел спокойное место. Он сел в тени за торшером, затаился. На него никто не обратил внимания. Шел неторопливый разговор о компьютерных сетях и новых марках модемов. Сережа узнал, что все модемы плохие. Был, впрочем, один хороший модем, но он имел такое количество недостатков, что просто опускались руки.
При этом регулярно пилась водка, а закуской служили, как это часто бывает, просто колбаса и сыр.
Через час Михаил потащил Сережу знакомить с девушкой.
— Она давно уже пришла, но вас, Сережа, трудно найти. Какой-то вы… скрытный.
Девушка и вправду оказалась тихая. Но подвижная. Кажется, ее звали Галя. Или Валя. Поскольку Сережа хорошенько выпил, он запомнил ее имя не очень точно. Но проводил ее домой. Девушка жила недалеко. Пригласила зайти. Родителей нигде не было видно. Принесла на подносе кофе с солеными печеньицами. Как только она поставила подносик на стол, они немедленно стали целоваться.
Галя (или, может быть, Валя) ни о чем не разговаривала. Сережа попытался выступить с каким-то монологом, но она только понимающе улыбалась.
Сережу поразило: после каждого поцелуя девушка энергично кивала. Он так и не понял, почему: одобряла она Сережины действия или же только выражала согласие с ними. Впрочем, одно не противоречило другому. После того как Сережа расстегнул верхнюю пуговку на ее блузке, Галя (Валя) снова решительно кивнула. И моментально разделась. Далее все произошло страстно, но бессловесно. И немного по-деловому.
Сереже бы порадоваться! Ему даже не пришлось говорить: “Ты мне нравишься!” Тем более что его об этом не спрашивали. Все получилось замечательно. Однако он чувствовал, что в происшедшем чего-то не хватает. Возможно, Сережа настолько устал от непонимания жизни и ее тайн, что начал придираться к обычному ходу вещей.
— Нам, наверно, в филармонию следовало бы сходить… — ни с того ни с сего подумал он вслух.
Г(В)аля кивнула. Растерявшийся Сережа тоже кивнул. Он подумал: “Пожалуй, мне пора сматываться”. Она тут же подвела его к дверям. Гваля угадывала все его мысли и желания! Но главное, что поражало Сережу и даже капельку пугало, это то, что Гваля не испытывала необходимости в словах. Без слов Сереже было как-то не по себе. Позже Михаил утверждал, что Сережа Гвале понравился. Интересно, каким способом она дала ему это понять?
— Запишите телефон, — предложил Михаил.
Не сумев объяснить своих сомнений, Сережа телефон записал. Но звонить не торопился.
9
Однажды в университете Сережа встретил Нину. Она пригласила в гости. Сережа внутренне напрягся, чтобы Нина ничего не заметила, и равнодушно спросил, будет ли там Надя. Ответ был неопределенный.
Вечером, чтобы подвергнуть свои чувства испытанию, Сережа заглянул в комнату к преферансистам. А из этой комнаты просто так не уходят. Он провел ночь в табачном дыму. Звенели бутылки. Играл Сережа равнодушно и к утру оказался в выигрыше. “Слабенькие вы у меня”, — злорадно подумал он, обратившись к своим чувствам. Они не отозвались. Стало тоскливо.
На следующий день он увидел, как Михаил с Гвалей поднимались по лестнице общежития. Сережа шел по полутемному коридору и застыл у стены, надеясь: может, не заметят. Но Михаил крикнул:
— Сережа! Рад вас видеть! И девушка тоже! Не узнали?
Итак, Михаил привел Гвалю! Зачем, спрашивается? И она тоже хороша: с какой стати пришла? Да еще с такой готовностью? И куда? В общежитие! Конечно, оно университетское, но место все равно сомнительное. Десять этажей, полные опасностей! Если городские девушки заглядывают в общежитие, то матери должны бить в колокола. Они обычно и бьют. А тут — полное спокойствие.
Михаил с Гвалей приблизились. Гваля, по обыкновению, улыбалась.
— Заходили к Гоше выпить чаю. Но его нет. Может, вы нас пригласите?
— Пойдемте уж лучше в кафе, — вздохнул Сережа.
Кафе было на улице, за углом. Кофе был умопомрачительно хорош. Михаил сказал:
— Я вспомнил: мне срочно нужно уходить. Я должен помочь одному человеку. Отлично я в прошлый раз сделал, что вас познакомил, ведь правда? Вот и продолжайте. — Даже не допив кофе, он поспешно удалился.
Сначала они сидели молча. Потом Сережа, не умея переносить молчание, заговорил:
— Послушайте, Галя…
Она повернулась к нему, расширив глаза. Сережа на всякий случай поправился:
— Послушайте, Валя… Вам здесь нравится? — Она кивнула. Однако он поставил целью в конце концов услышать ее голос. И зашел с другой стороны. — Вы учитесь или работаете? — Гваля пожала плечами. Это тоже можно было как-то истолковать. Например: не все ли равно! Сережа рассердился. — Почему вы все время молчите? Вы глухонемая? Но это глупо скрывать! — Он добыл из своей походной сумки ручку и листок бумаги. — Пишите!
Через несколько минут Сережа читал: “Я не глухонемая. Месяц назад Михаил запретил мне говорить. Он сказал, что, если человек молчит, то лучше понимает мир и себя. И это оказалось правдой!”
— Замечательно! — Сережа был восхищен. — Это как обет молчания. Михаил неглуп, хотя иногда не очень-то приятен! Но теперь, когда вы начали все понимать, можно потихоньку разговаривать?
Гваля торопливо писала дальше: “Теперь я молчу, потому что мне разонравилось говорить. Когда я вступаю в разговор, я немедленно теряю нить происходящего. Понимание утрачивается. Дело в том, что я очень чувственная! Меня заносит в разные стороны. Зато молчание меня дисциплинирует”.
Затем она начала морщиться, писать более нервно и скоро поставила огромную точку, продрав при этом бумагу. Сережа прочитал: “Понимание покидает меня даже в том случае, когда я не говорю, а пишу. Поэтому писать прекращаю! Сережа, хотите понимать мир углубленно — так, как я? Давайте молчать вместе!”
Сережа по инерции начал писать в ответ на том же листочке бумаги: “Не могу! Я слишком люблю слова!” Но тут же спохватился и продолжил устно:
— Слова, конечно, иногда врут. Бывает. Но они веселее, чем молчание, и благодаря им можно понять больше, чем без них. Молчание — оно либо результат, либо предчувствие слов. Если вы молчите, вы все схватываете лишь интуитивно. Впрочем, вы женщина, у вас интуиция мощная. У меня же она хромает.
Прекратив писать, Гваля перешла на улыбку. “Опять улыбается! Все надо мной смеются!” — с мимолетной досадой подумал Сережа.
Гваля немедленно стала серьезной.
— Степень понимания у вас фантастическая! — снова подивился он.
Гваля вскоре засобиралась уходить. А Сережа, только проводив ее глазами до дверей, догадался, что уже несколько минут именно об этом и мечтает.
10
Жизнь по модели не складывалась. Надя забывалась плоховато. Между тем Гваля не вспоминалась совсем. Тайна существования, в свою очередь, отдалилась. Сережа засомневался в Михаиле. Начал его избегать. Сережа ведь лишь попросил у него совета, а тот грубо вмешался в его жизнь. И вообще: почему он пристает к людям? Гегелем замучил! Какое имеет право знакомить одних людей с другими?
Конечно, Сережа перебарщивал. Досада на Гегеля вообще выглядела неуместной. В Публичке Сережа успел понять, что знаменитый мыслитель был не зануда, а романтик. Просто его практика заела. А потом последователи погубили. И вообще: разве философы виноваты, что жизнь так нелепо устроена? Гнев нашего героя показывал, что разум его действительно слаб и нетренирован. Но обиженный Сережа уже не мог остановиться. В нем словно проснулся какой-то неизвестный науке зверек и делал все по-своему. Зверек не желал давать разумных объяснений, а только сопел и кусался.
“Надя говорит, что мы животные? Отлично! — думал Сережа. — Вот и сделаюсь этим зверьком навсегда! И до свидания!”
Встретив Гошу, Сережа спросил:
— Как жизнь?
— Ты знаешь — начал писать поэму! — мечтательно сказал Гоша. — А ты? Чего не заходишь?
— Если честно, мне не хочется видеться с Михаилом. Он у тебя бывает?
— Почти каждый вечер. Чаю выпили, наверно, уже пачек пять. Предпочитает высокогорный индийский, как и я. Но дело не в этом. Главное, понимаешь, он предлагает вставить в поэму несколько строчек про Гегеля. Я отвечаю: не могу! По техническим причинам.
— Молодец!
— Ну вот. А он угрожает! Без Гегеля, говорит, гармонии тебе не видать.
— Не преувеличивай! — не поверил Сережа.
— Думаешь, шучу? Нет, он бывает такой настойчивый, что не знаешь, куда деваться. Причем на сумасшедшего не похож. Наоборот, мягкий и разумный. Так и хочется его треснуть! Пришлось сочинить четверостишие. Послушай!
Гоша продекламировал:
Мне поможет один только Гегель
Стать счастливым, хорошим, ручным.
Так для душа не нужен в тайге гель,
Наслаждайся купаньем речным!
— Не совсем понятно, — честно сказал Сережа. — Кроме того, что это за рифма: Гегель — в тайге гель?
— А чего ты хочешь? — обиделся Гоша. — Думаешь, легко подобрать к Гегелю точную рифму? Тот еще философ! Например, Шлегель подходит. Но тогда получается какая-то германистика! Ничего, это четверостишие все равно в поэму не войдет. Я его только для Михаила сочинил. — Гоша присмотрелся к Сереже. — А ты, по-моему, голодный? Что-то глаза горят. Пойдем ко мне! Денег нет, но девчонки нанесли всякой еды. Хоть поешь по-человечески.
— А Михаила нет?
— Что ты! Я ж понимаю.
Съев две котлеты, а также без счета вареного картофеля, Сережа почувствовал, что хочет спать. Просто неудержимо.
— Я прилягу, — пробормотал он.
Гоша сделал приглашающий жест. Комната была двухместная. Соседом Гоши был африканский принц из небольшого государства, название которого не приводится здесь по политическим причинам. Принц был отличный парень, писал диссертацию о молодежном движении в России, но недавно его сильно избила одна изучаемая им группировка, и он временно отбыл на родину для лечения.
Сережа прилег на кровать принца, застеленную разноцветным плетеным покрывалом. Над стене висели три злобные маски: черное, красное и синее лица. Точнее говоря, черная, красная и синяя рожи. Или даже морды. Сережа покосился на них, но все-таки задремал.
Проснулся он от негромких голосов. Горела настольная лампа.
— Как же это произошло? — спрашивал Гоша. — Я давно гадаю: нравятся ли тебе девушки? Или ты человек другого направления. Оказывается, нравятся!
— Имени ее называть не буду, это не в моих правилах. Она выглядела такой потерянной! Я дал ей несколько советов. Как добиться сдержанности, сконцентрироваться, выработать самодисциплину. Есть простой способ. Хотя мы были знакомы недолго, она быстро достигла хороших результатов. И вот, видимо, решила отблагодарить. Что мне было делать? Я должен был ее успокоить. Хозяин говорит: места полно, оставайтесь! Куда вы, на ночь глядя? Мы легли… Ох, Гоша, какой вкусный у тебя чай! — прервал Михаил сам себя. — Это чистейшая и исчерпывающая реализация идеи чая, ее блистательное самоутверждение, как сказал бы Георг Вильгельм Фридрих.
— Ладно-ладно! Так что же потом? — нетерпеливо спросил Гоша.
— Мы долго лежали молча. Я вслушался в свой разум и понял, что нужно просто молчать. Девушка полна эмоций, и ей нужен покой. Однако постепенно я начал улавливать тепло, излучаемое ее телом. Была такая темень, в которой тепло воспринималось особенно ясно. И она почувствовала тепло, исходящее от меня. Мы повернулись друг к другу и стали лежать дальше. Ее и мое тепло стали понемногу перемешиваться… Температура в комнате неумолимо повышалась.
— А потом? — нервничал Гоша.
— А потом я сказал ей: “Ты знаешь, нужно что-то делать! Мы ведь взрослые люди”.
Михаил опять замолчал.
— А потом? — зарычал Гоша.
— А потом между нами произошло то, что происходит в таких случаях между мужчиной и женщиной.
— Ну, что ты за человек, Михаил! — расстроился Гоша. — Толком ничего не расскажешь. А где красота момента? Поэзия? Черные колготки на девушке были или телесные? А как насчет изящного изгиба пантеры? Какое впечатление производит линия ее груди? Почему нет ни слова о страстных поцелуях с присвистом? А если уж ты так скромен и хочешь обойтись одним предложением, мог бы выразиться хотя бы так: “Она затрепетала в моих руках, как бабочка во властных ладонях энтомолога”.
Михаил что-то отвечал, оправдываясь, но Сережа не расслышал.
Потом опять долетели слова.
— Я познакомил ее с Сережей. Она ему подойдет.
— Михаил, не слишком ли вы самонадеянны? — удивился Гоша. — Не надо трогать Сережу! Не вмешивайтесь! Он чуткий и болезненно реагирует на чужие советы.
— Подумаешь, нежности какие! Люди лишь материал для общества. Иногда весьма невыразительный, как глина. С ними нужно работать! И вообще: от этого знакомства всем стало только удобнее. Мне, между прочим, скоро опять с якоря сниматься. Сам еще не знаю, куда поеду. Женщин с собою я не беру.
Сережу лихорадило. Лоб был залит ледяным потом. О чем там говорит Михаил?
Резко сел. Гоша и Михаил повернулись к нему.
Он встал и сделал шаг к Михаилу. Хотел потребовать какого-то ответа. Но почувствовал сильную слабость и упал.
11
Гоша решил, что Сережа отравился котлетами. Поэт рассердился на свою поклонницу, принесшую их, — добрую и абсолютно не виноватую девушку с Урала. Но в больнице сказали: острая пневмония. Температура была сорок градусов.
Сережу выписали только через три недели, поближе к зимней сессии.
Между тем неприязнь к Михаилу расцвела, как говорится, махровым цветом. Странная это была антипатия. Умом Сережа понимал, что Михаил не злодей какой-нибудь. Можно сказать, даже хороший человек. Ко всем обращается на “вы”, всем желает добра. Девушкам излучает тепло, и они излучают тепло ему в ответ. Однако есть в нем что-то неправильное. Например, он ничему не удивляется. Что бы ни случилось, говорит: “А!” — и тут же дает разъяснения: почему все так произошло и какой имело смысл. В этом есть определенная неделикатность по отношению к людям. Человек лишается права на неожиданные повороты в своей жизни. И на собственную судьбу.
Допустим, у Михаила нет судьбы, а только одна разумная жизнь. Но других-то зачем в это втягивать? Сережа был уверен, что Гегель, узнав про такое дело, не одобрил бы своего запоздалого ученика.
После злополучной ночи на жесткой кровати принца было бы уже недостаточно вступить с Михаилом в обыкновенную полемику. Не говоря уже о том, что дискуссия не являлась Сережиной стихией. Существовал, однако, еще один способ выяснения правоты, применяемый между мужчинами. Он заключается в том, что оппоненты без лишних слов стараются набить друг другу морду. На том Сережа и порешил: набить Михаилу физиономию. Но не просто набить, как это делают хулиганы на улицах, а набить официально. Вызвать Михаила на поединок и драться с ним на пустыре за общежитием. Сережу привлекала мысль хотя бы раз заехать Михаилу по физиономии (какое замечательное слово!) и таким образом преподнести ему урок.
Разыскав философа, Сережа не стал тратить времени и сказал:
— Здравствуйте, Михаил! Я вызываю вас на поединок.
Михаил ничего не понял. Переспросил:
— Что-что?
Пришлось пуститься в разъяснения. Обратиться к примерам из русской литературы и истории. Наконец Михаил ошалело согласился.
— Я только не пойму: почему я? — пожаловался он. — Если предположить, что вы хотите драться из-за женщины, то в чем моя вина? Я у вас никого не уводил! Наоборот, я познакомил вас с девушкой для вашего же счастья.
— Замолчите! — оборвал его Сережа. — Не из-за женщины.
— Тогда вызывайте на поединок кого-нибудь другого! И потом: если это что-то вроде бокса, то драться нужно в перчатках.
— Да вы что? — закричал Сережа. — Издеваетесь? Только кулаки. А для поединка мне нужны именно вы, и никто другой! Я собираюсь вас наказать.
— Сережа, у вас помутнение разума, — тревожно сказал Михаил. — Вы не поторопились выписаться из больницы? За что?
— Ну, посмотрите, какой вы негодяй! — Сережа окончательно разволновался. — Вы называете меня чуть ли не идиотом и при этом имитируете ласковое участие и заботу. Нет, вы не гегельянец! Вы циник! Точнее киник. Но циник тоже! Как же я могу не вызвать вас на поединок?
Михаил растерялся и предложил:
— Давайте лучше пойдем пить чай к Гоше! Это вас немного успокоит.
— Никакого Гоши! — бушевал Сережа. — Есть вещи, которые нужно смывать кровью! Вы должны отвечать за то, что сделали! А чай в подобной ситуации — это смешно! Что можно смыть чаем?
Михаил сухо сказал:
— Хорошо. Когда вы хотите драться?
— Сегодня вечером. На пустыре. Когда стемнеет.
Сережа решил не откладывать поединка: вдруг философ передумает.
Вечером они встретились у выхода и пошли на пустырь. Сереже давно там нравилось одно место. Оно было расположено между двумя водоемами, поросшими ивняком. Это было что-то вроде тихой полянки. Впрочем, сейчас стояла зима, и полная прелесть этого местечка была недоступна. Оставалось, правда, небо. Небо над пустырем отрывалось от домов и становилось настоящим небом, то есть пространством, на котором круглый год есть где разгуляться облакам. Водоемы были затянуты льдом. Вокруг них лежал снег. Сережа и Михаил шли, отбрасывая длинные синие тени, потому что солнце уже садилось за заводские трубы. За лес оно садиться не могло, так как леса на горизонте не было.
У одного из водоемов горел маленький костер, будучи словно бы маленьким подобием оранжевого солнца. Или слабым подражанием ему. Возле костра были заметны фигурки. Они были явно лишними. Поединок не цирк какой-нибудь, чтобы допускать на него зрителей. Но костер был разведен не для развлечения. Его разожгли два бомжа, чтобы поужинать после подледного лова. В водоемах водились окуни и караси. На бомжей можно было не обращать внимания.
Оказавшись на месте, которое летом было полянкой, Сережа немедленно повернулся к Михаилу. Он бросил куртку на ближайший куст, сжал кулаки, словно боксер, и заявил:
— Начнем!
Михаил пожал плечами и тоже встал в позу боксера.
— Мужики отношения выясняют, — пугливо донеслось от костерка. — Поглядим, может, пора отсюда ноги делать? — Бомжи вскочили, чтобы следить за развитием событий.
Синие тени на снегу между тем пришли в движение. Та, что была покороче, Сережина, двигалась энергичными рывками, словно бы танцевала вокруг длинной тени Михаила, которая только слегка покачивалась в ответ.
Михаил заговорил свысока.
— Сережа, вы запутались в жизни, это заметно. Но никто вас не винит. Почему вы меня не послушались? Может быть, благодаря этой девушке вы успокоились бы. А то мельтешите без толку у всех перед глазами. Надо стать господином жизни, вот и вся тайна существования, — чуть не смеялся он.
Сережина тень стала решительнее наскакивать на противную сторону.
— Сережа, — опустила руки Михаилова тень, отразив очередной наскок. — Хочу вас предупредить, что я три года занимался боксом. Еще до того, как увлекся Гегелем. Скажите: сколько должен продолжаться поединок? В боксе, например, имеются раунды, причем их количество строго оговорено.
— Поединок продолжается до первой крови, — рявкнул Сережа.
Михаил вздохнул. Крови он не хотел. Она слишком пачкается.
Сережа продолжал свой наступательный танец. Солнце уже скрылось, и стало темно. Костер на снегу продолжал самозвано гореть, освещая поединщиков зловещим красным светом. Их тени, оставшись теперь без солнца, почернели, протянулись в другую сторону и предвещали что-то роковое. Михаил по-прежнему держал глухую защиту, не позволяя Сереже нанести ни одного нормального удара. Бомжи давно прикончили своих окуньков, поджаренных над огнем на палочках, и с увлечением наблюдали за происходящим. Они тоже начали приплясывать вокруг костра, потому что ударил морозец.
— Давай, молодой, наседай! Обойди его, прошибай оборону! Эх, ножичка нет… Ткнул бы перышком — и порядок. А ты что задумался, Тайсон? Ну что ты стоишь, как сосновый чурбан? Врежь молодому хорошенько, он же совершенно открытый!
— Господа, вас это абсолютно не касается, — хладнокровно отвечал Михаил.
— Отчего же?.. — Сережа задыхался. — Отчего же вы запрещаете им говорить?.. Ведь эти люди… неплохая реализация идеи бомжа!..
— Сережа! Вы делаете успехи! — отозвался Михаил. — Когда-нибудь вы станете гегельянцем! Будете мудрым, как я!
— Ну, нет! — закричал Сережа. — Только не это! — И, совершенно разъярившись, наконец-то достиг того, о чем мечтал. А именно: попал Михаилу по лицу. Точнее, по физиономии.
Не ожидая ничего подобного, Михаил автоматически осуществил ответный удар. Точнее, несколько ударов. Отработанный комплекс защитных мер. Попадание в челюсть, в лоб, в нос. Когда он опомнился, было слишком поздно. Сережа упал навзничь. Михаил бросился поднимать несчастного противника и для начала усадил его на снегу. Из носа Сережи часто капала кровь. Михаил положил его снова на спину, наскреб снега и осторожно поместил раненому на переносицу.
Бомжи зааплодировали победителю. Но философ прикрикнул на них неожиданно грубо. Они сгинули.
— Что вы наделали, Сережа! — с досадой сказал он. — Мне пришлось поддаться чувствам. Да еще так бестолково!
— Что ж… Я даже рад, — с запинкой ответил Сережа, проверявший языком, все ли зубы на месте.
Через некоторое время, забросив вялую Сережину руку себе за плечо и поддерживая его за пояс, Михаил повел беднягу к общежитию.
12
На следующий день Михаил постучался в Сережину комнату, чтобы узнать, как обстоят дела. Ему открыл Гоша, принесший приятелю еду.
— Михаил, я против вас ничего не имею, — начал он издалека, — но Сережа вас видеть не хочет. Вообще, мне кажется, будет лучше, если вы покинете это общежитие. Оно вас приютило, а вы в благодарность сломали нос моему другу.
Михаил молча удалился. Больше его не видели.
Гваля тоже не показывалась. Она благодаря своей проницательности, наверно, догадывалась, что Сережа хочет, чтобы его на время оставили в покое.
Хотя поединок Сережа проиграл, но в целом почувствовал себя лучше. Проблемы, которые его так мучительно занимали, казались теперь мелкими и чужими. Честно говоря, Сереже стало на них наплевать. Какая тайна существования? Давайте считать, что Сережи не существует. Вот одно из возможных решений вопроса.
Наверно, у него началось внезапное взросление. Этот процесс похож на болезнь. Почти обязательная для всех детей неприятность типа кори или ветрянки. Протекает она по-разному. Иногда бывает длительной, иногда нет. Она не сопровождается температурой, насморком, кашлем, сыпью. Правда, больного периодически тошнит.
С зимней сессией Сереже повезло: он сдал ее без троек. Был удивлен. Начал заниматься и сдал весеннюю уже на одни пятерки.
Перед летними каникулами Сережа узнал, что Надя вышла замуж. Никакой ревности он не ощутил. Только подумал, что мужа она выбрала, наверно, на редкость замечательного, потому что у Нади очень высокие запросы.
На следующем, последнем курсе в университет можно было не ходить. Нужно было сочинять дипломную работу. Сережа уже представлял себе, о чем он хочет писать. Общество вокруг просто рыдало, страдая от конфликтов. Социальному психологу было где развернуться. Особенно странными, просто необъяснимыми казались столкновения между покупателем и продавцом. Магазины были частными. Все было частным. Страна напоминала один огромный магазин со множеством отделов, заполненных различными материальными и духовными товарами. Казалось бы, в таких условиях продавцы должны быть прямо-таки нежны к покупателям. А они почему-то были не очень. И не всегда. Сережа лично пострадал в подобных ситуациях. Он назвал свою дипломную работу “Предотвращение конфликтных ситуаций при покупке билетов на железнодорожном транспорте”. Частный случай общей проблемы.
Он провел множество экспериментов. Часами торчал в очередях на вокзалах с диктофоном в кармане. В первые дни, поскольку он держался в основном у касс, спекулянты билетами усмотрели в нем незваного конкурента и отозвали в сторонку для серьезного разговора. Потом вокзальные воришки предположили, что Сережа — секретный милицейский агент, и хотели устроить ему темную в туалете. Но Сережа призвал на помощь спекулянтов и с их помощью растолковал воришкам, чем занимается. Для чего-то показал студенческий билет. Его целей до конца не поняли, но оставили в покое.
Сереже открылась простая вещь: когда человек слышит в свой адрес фразу с неприятной интонацией, то извлекает из нее вовсе не логическую информацию, а неприязненное к себе отношение. Дело доходило до вещей фантастических. Например, пассажирка злобно говорит:
— Почему же это у вас нет билетов до Москвы на завтра?
А кассирша отвечает ей:
— Не читайте мне нотаций!
В чем дело? Оказывается, из-за злой и обидной интонации кассирша услышала вместо вопроса “Почему нет билетов до Москвы?” примерно следующее:
— Припрятала билетики до Москвы? Не стыдно тебе? — И соответственно отреагировала.
Хотя Сережино сочувствие стихийно принадлежало пассажирам, ему казалось, что будет справедливым выслушать и другую сторону. Кассирши сначала хорохорились, но потом пустились в откровения. Выяснилось, что количество валерьянки и других успокоительных, выпиваемое в неделю, у кассирш значительно более высокое, чем у большинства других групп населения. Но этого мало. Развиваются нервные болезни. Трещат по швам браки. Дерзят дети. Ситуация давно требует вмешательства.
В конце дипломной работы Сережа предлагал снабдить переговорное устройство между кассой и пассажиром дополнительным механизмом. Как его сконструировать технически, автор сознавал нечетко, но дал подробное описание его основных функций. Кроме того, придумал механизму название — “выпрямитель эмоций”. Суть была в том, что “выпрямитель эмоций” должен был лишить голоса кассирши и пассажира (или пассажирки) всяких отрицательных чувств напрочь — то есть до такой степени, чтобы передавалась только информация: есть билеты — нет билетов. Довольно несложным способом можно было бы, наверно, обезвредить человеческий голос: прокрутить фразу между какими-нибудь шестеренками или магнитами и вытряхнуть вон злобную интонацию. Вместо этого (что, пожалуй, было бы несколько труднее) следовало придавать голосам доброжелательный оттенок. Как в голосе Михаила: мягкость и участие. В результате подобное приспособление позволило бы избежать множества конфликтов.
Важно было исключительно точно настроить прибор. Иначе можно напустить излишней сладости, так что вопрос: “Нет ли у вас билетов до Самары на седьмое число?” — будет восприниматься кассиршей как что-нибудь вроде: “Как это вам удается так прекрасно выглядеть?” Тем не менее на идее такого прибора Сережа упрямо настаивал.
Руководительница, читая про “выпрямитель эмоций”, иронически усмехалась. Она решила не вычеркивать это место из текста дипломной работы, чтобы коллеги тоже позабавились. Однако во время защиты вокруг “выпрямителя эмоций” закипели страсти, и два профессора с кафедры общей психологии вступили между собою в социальный конфликт. Потом комиссия вспомнила про Сережу и поставила ему пятерку, отметив в протоколе неоднозначность его исследования и указав на необходимость дальнейших экспериментов. Отмечалось, впрочем, что в перспективе эта работа могла бы привести к достижению общественного мира в некоторых сферах социальной жизни.
В марте вернулась из Южной Кореи Катерина. Целый месяц им с Сережей не удавалось поговорить. Катерина много пропустила, и ей необходимо было срочно сдавать хвосты. Она побывала на соответствующих кафедрах, нашла всех нужных профессоров. Каждый из них даже не успел оглянуться, как пригласил ее домой. Как говорится, старики надели на нос очки. И увидели перед собою нечто привлекательное.
Тем временем Сережа уже не играл на пианино по ночам. Ему было некогда и не о чем. В конце концов он столкнулся с Катериной на лестнице. Она очень обрадовалась и спросила:
— Ты не обиделся, что я так поспешно уехала?
Сережа хотел сказать: “Нет”, но подумал и сказал немного туманно:
— Понимаешь, бывает так: человек думает, что не обиделся, а на самом деле — обиделся.
— Значит, скучал? — улыбнулась Катерина.
— Скучал, — согласился Сережа и почувствовал, что преувеличивает.
Занятий в университете больше не было. Сережа заканчивал дипломную работу, а по вечерам иногда заходил к Катерине. Катерина никого не допускала в свою комнату, но для Сережи почему-то сделала исключение. Они подружились. Она хохотала над его рассказами о нервных кассиршах. Сережа не видел в анализируемых ситуациях ничего смешного и сердился. Катерине было забавно, что он сердится. Иногда Катерина принимала его в халате. Поцелуи второй степени стали происходить чаще, оставаясь, по мнению хозяйки, исключительно проявлениями дружбы. Сережа тем не менее стал все чаще задумываться о прекрасных руках и ногах Катерины, а также ее теле и приветливом, хотя и немного надменном лице. Однажды он набрался храбрости и сказал:
— Катерина! Всем известно, что ты замечательная женщина. В том смысле, что тебе известны тайны ночного схождения между собою великих инь и янь. Не могла бы ты провести со мною ночь?
— С тобою? — удивилась Катерина. — Ночь?
Заметив его огорчение, она задумалась. И тут же сказала, словно бы обратившись с вопросом к самой себе:
— Впрочем, почему бы нет? — А потом продолжила для Сережи: — Знаешь, как сделаем? Скоро университет заканчивается. Это ведь праздник? В ночь после окончания университета жду тебя здесь.
13
Сережа блестяще защитился. Гоша и Сева после защиты говорили:
— Ну, круто! Ты всем показал!
Впрочем, они тоже неплохо защитились. И Сережа, в свою очередь, говорил им:
— Круто, Гоша! Круто, Сева!
На защите дипломов присутствовали представители разных фирм. К Сереже подошел дядька, похожий на угрюмого замдекана Морозова, но только веселый. Назвался руководителем фирмы из Тольятти. Предложил работу. Затем огляделся и шепотом назвал зарплату. Зарплата была удивительная. Но это еще не все! Фирма обещала предоставить ему квартиру, сначала на правах аренды, а через полтора года передать в полную собственность.
— А что я буду у вас делать?
— Конфликты улаживать, — кратко ответил ему новый шеф. — Работа по специальности! Подробности объясним на месте.
Для начинающего специалиста предложение было блестящее. Сережа немедленно дал согласие. Расписавшись за аванс, он поинтересовался:
— Идете в ногу со временем?
— Мы уже давно идем в ногу со временем. Третий год человека на эту ставку берем.
— Куда же они деваются? — удивился Сережа.
— Умирают, — нехотя сказал шеф. — До свиданья, мне пора.
От услышанных слов Сереже стало зябко. Но менять решение, казалось, уже стыдно и поздно.
Через несколько дней состоялся прощальный вечер. На нем выступил ректор. В конце своей речи он признался, что любил их замечательный курс больше всех других. И прослезился. Злые языки в зале шептали, что он говорит эти слова каждому выпускному курсу и проливает слезы уже десять лет — с тех самых пор, как стал ректором.
На вечере Сережа встретил Надю. На этот раз она предстала овсяной блондинкой. Сережа представлял себе эту встречу заранее. Он проходит мимо, прославившийся после защиты диплома, ироничный. Кивает, говорит: “Привет! Будь счастлива, ласточка!” Именно так: ласточка! Она ведь хотела быть как птица? Вот и прекрасно. И уходит. На самом деле он закричал через весь зал:
— Надя! Надя! — Пробился к ней, растолкав народ, поцеловал. А затем благородно поздравил с замужеством. — Кто же твой муж? Чем занимается?
— Ты его, по-моему, видел у Нины! Мама познакомила меня с сыном своей подруги. Он так в меня влюбился, что стал постепенно худеть и темнеть. В конце концов мне его жалко стало. От жалости я за него и вышла.
“Вот где отгадка! — молнией пронеслось в Сережином мозгу. — Это же элементарно!”
Он сразу уточнил:
— А если бы я похудел и потемнел от любви к тебе, ты бы вышла за меня замуж?
— Может быть! — ответила Надя. — Тут все непредсказуемо.
Сережа пошел провожать ее. Почему-то они оказались на Неве. Потом на Петроградской стороне. Периодически в голове возникала глупая и безнадежная мысль: “Я опоздал! А ведь мог похудеть и потемнеть! Ничего не стоило!”
Надя чувствовала его мысли и продолжала:
— Ты мне очень нравился, и я не хотела выходить за него замуж. Но тебя не было. Не было, не было и не было. Впрочем, почему я должна перед тобой оправдываться? Ты ведь ничего не понимаешь! Ни-че-го.
Они зашли в какой-то подъезд. Начали отчаянно целоваться. Сережа встал перед Надей на колени и прижался к ней. Ее затрясло.
— Я… — сказала она. — Ты… — И бросилась бежать.
Надя помахала какой-то машине, чмокнула Сережу в щечку и уехала. Была она в длинном голубом платье, красивом и совершенно бесполезном.
Сережа в бездумно-хорошем настроении добрался до общежития. У входа он посмотрел на часы. Было пять часов утра. Тут до него дошло, что чудесная ночь, которую он собирался провести с Катериной, только что прошла. Сережа застонал. Он так просил Катерину! Он мечтал о встрече с нею как о волшебной восточной сказке. Катерина поверила в силу его мечты и согласилась. Однако дурацкая встреча с Надей сбила его с толку и все переменила. И так всегда!
Сережа решил немедленно подняться и постучаться к Катерине. Броситься на колени. Найти слова. Однако на него обрушилась какая-то обморочная усталость. Еле передвигая ноги, он добрел до своей комнаты. А потом улегся в кровать и внезапно успокоился. Правда, спал он плохо. То и дело вздрагивал и садился. Однако, вспомнив Надю, улыбался и опять ложился.
На следующий день он постучал в комнату Катерины. Та, вежливо улыбаясь, сказала ему, что ждала ровно до пяти утра. Сережа объяснил, что нарезался, разводил руками. Сильно бил кулаком себя по голове. В каком-то смысле это было правдой: он опьянел. Захмелел от старых чувств. Сережа дал понять Катерине, что считает ее царицей любви, предметом восхищения всего университета. А теперь университет закончился навсегда. Катерина сжалилась, сказала, что не сердится. Сережа спросил про сегодня. Нет-нет, сегодня она занята. И завтра тоже.
Когда он ушел, Катерина, к своему собственному удивлению, расплакалась. Укоризненно качала головой своему отражению в зеркале, а сама снимала и снимала слезы со щек нежными бумажными салфетками.
Через два дня, простившись с Гошей и Севой, Сережа уехал из Петербурга.
14
Прошло два года. Именно столько Сережа проработал в пригласившей его фирме в Тольятти. Город был однообразен, но природа богатая. За одну Волгу все можно было простить.
Он ни разу не пытался узнать что-нибудь о Надиной жизни. Не потому, что примирился с действительностью. Просто внимание переключилось на совершенно другие проблемы. Фантастически другие. Фирма занималась возвращением долгов за определенный процент, а также разделом спорных предприятий. Она гордо называла себя “юридической”, однако старалась держаться подальше от Фемиды. В основном фирме удавалось решать конфликтные вопросы полюбовно. Хотя клиенты часто выглядели жутко и явно хромали в вопросах гуманизма. Чтобы подобные кредиторы и должники полюбили друг друга и пришли к компромиссу, требовался тонкий, если не сказать дерзкий, психолог.
Сережа не обладал выдающимся мастерством, но как-то само собою получалось, что в его присутствии люди начинали испытывать друг к другу доверие. Может быть, оттого, что он стремился выполнять задачу того самого переговорного устройства, “выпрямителя эмоций”, о котором писал в дипломной работе. Выслушав одну сторону, он доброжелательно пересказывал содержание ее выступления другой, сидевшей тут же. И наоборот. Однако поскольку Сережа был человеком, а не механизмом, он не умел гасить проходящие сквозь него чужие эмоции путем простого перемалывания в пыль и отметания прочь. Он не знал, что с ними делать, и просто впитывал их в себя, а потом мучился, вплоть до ночных кошмаров.
Какого-либо прибора, производящего мягкость и участие, у Сережи тоже не было. У Гегеля искать помощи он не захотел. Или не смог. Поэтому приходилось пользоваться тем, что находил в собственном сердце. Из-за этого его сердце быстро истощалось и холодело.
“Наверно, в этом имеется определенный смысл, — думал Сережа устало. — Я должен верить, что примиряемые мною стороны поймут когда-нибудь, что можно относиться друг к другу иначе, и сделаются добрее. Так что я приношу какую-то пользу. И выгоду получаю: того, что я зарабатываю, скоро наберется на нормальную комнату в центре Петербурга. Если учесть эту квартиру в Тольятти, которую шеф мне обещал. Вот только почему я не испытываю радости?”
В сущности, он все так же двигался по течению.
Однажды вечером Сережа возроптал. Он как-то особенно вымотался и закричал в потолок:
— Я так больше не могу!
А потом устыдился своей слабости. Наутро почувствовал, что сил прибавилось. Их появилось не так уж много, но хватало на то, чтобы прожить день и не впасть вечером в полную тоску.
Среди клиентов попадались совершенно непробиваемые и отпетые экземпляры, не способные к компромиссам. Бывало, дело усложнялось настолько, что делегации привозили с собой дополнительных участников в кожаных куртках с автоматами. Глава фирмы в таких случаях не унывал и включался в переговоры более активно. Шеф грозил пальчиком и возражал:
— Вы мне обостряете переговорный процесс!
Но они все равно привозили, словно не слышали. Во время одного из таких обострений шеф оказался застрелен случайной пулей. У Сережи в тот день была ангина, и в дискуссии со стрельбой он не участвовал. Вечером помолился неясному, но, несомненно, существующему Богу. Договаривающиеся стороны очень сожалели о случившемся и привезли на похороны венки чудовищных размеров. Тем не менее фирма мгновенно закрылась. Никого нельзя было найти. Сережа встретился со вдовой шефа, испуганной полной женщиной.
— Вам не попадались какие-нибудь записи, а лучше документы насчет квартиры, в которой я живу? Ваш муж обещал ее мне.
— Вы думаете, мне кто-нибудь что-нибудь сообщает о делах фирмы? Компаньоны дали крошечную сумму денег из милости и разъехались, точнее, разбежались… Подождите минутку. У мужа была заветная папочка.
Она поплыла к комодику и вернулась с кожаной папкой, похожей на портфельчик. Портфельчик был заперт на маленький замок. Вдова принесла секатор.
— Что уж теперь! — отмахнулась она от Сережиных возражений. — Мне самой интересно.
Замочек с хрустом был отрезан садовыми ножницами. Внутри портфеля было всего несколько листочков. В каждом из них рассматривался какой-либо кадровый вопрос безвременно погибшей фирмы. На одном из листочков было написано “Сережа”. Вот что там говорилось.
“Большая кадровая удача! В переговорах, как правило, добивается успеха, хотя не прилагает видимых усилий. Создает атмосферу сотрудничества, а в ней сами собой рождаются компромиссы. Не понимаю, как это ему удается! Молодой человек жив до сих пор и, надеюсь, еще долго будет оставаться таковым. Ему определенно везет! Можно сказать, любимчик судьбы. Квартиру в собственность Сергею нельзя передавать ни в коем случае. Есть опасность, что он сразу уволится. Поэтому следует держать его на крючке как можно дольше”.
Каков хитрец, если не сказать больше! А насчет любимчика судьбы вообще какая-то чушь! Сережа прилагал большие усилия, чтобы не выглядеть хотя бы неудачником.
— Ну, что там? — спросила вдова, деликатно глядя в сторону.
— Тут ничего нет, — сказал Сережа. — С квартирой он меня надул.
— Он всех надувал, — тоскливо откликнулась вдова. — Зато хоть умер красиво, по-мужски.
Покрутившись в Тольятти без толку пару недель, Сережа не нашел никакой другой подобной работы в области социальных отношений. Компаньоны покойного шефа не показывались. Правда, от одного из них Сережа получил открытку с видом острова Мальта. Сообщение было коротким. Запомнилась фраза: “Вам необходимо выехать из квартиры в трехдневный срок”.
Сережа вернулся в Петербург.
Гоша за эти годы приобрел известность. Поэму он, правда, так и не закончил, однако продолжал над ней работать. Но главное, он открыл на Мойке необыкновенно уютный и популярный ресторанчик “У Гоши”. Готовили там исключительно простую еду: картошку, гречневую кашу, варили серые допотопные макароны. Нарезали примитивнейшую каспийскую селедку из бочек. Жарили неровные котлеты из фарша, купленного в мясном отделе ближайшего гастронома. В колбасном отделе запасались обыкновенными сосисками и ветчиной. Но обходились с посетителями дружески. Кроме разнообразных напитков подавали превосходно заваренный чай (Гоша лично контролировал). Еду размещали на тарелках тонкого фарфора, во всяких там блюдечках с крышечками, соусниках (в них разливались майонез и кетчуп из того же магазина). На стенах были отчеканены некоторые стихи хозяина. Например, такие:
Цыпленок бедный! Не заслужен
Твой драматический конец.
Попал студенту ты на ужин,
Хотя худышка и малец!
Но разве птицеферма слаще?
И не тюрьмой была ль она?
Спокойно спи, птенец пропащий,
Мы выпьем над тобой вина!
Мастерства у поэта заметно прибавилось. Было грубовато и панибратски, как у немецких буршей. Студент, настоящий и бывший, валил в ресторанчик толпою.
Сева сделал отличную карьеру. Он стал знаменитым “охотником за мозгами”. В Питере снял шикарный офис, а раз или два в неделю Севу приглашали для консультаций в саму Москву. В “Шереметьево” его встречал “Мерседес” и отвозил в модный ресторан. Там Сева обедал в небольшой компании, один или два человека из которой были ему, как правило, знакомы, а одного уж точно он видел впервые в жизни. За столом говорили обо всем. Грустили, шутили. Жаловались на женщин и хвастались ими. Сева умел расковывать самых тихих собеседников, это за ним водилось еще со студенческих времен. Параллельно он делал глубокие выводы.
После обеда Севу приглашали для разговора, ради которого он, собственно, приезжал. Сева в доступных и веских выражениях объяснял, подходит для фирмы Икс только что обедавший в ресторане кандидат Игрек или же не подходит. Его почтительно благодарили, вручали конверт с солидным гонораром и отвозили назад, в “Шереметьево”. Его совет всегда был стопроцентным попаданием.
Именно Сева посоветовал Гоше открыть ресторанчик с грубой студенческой пищей и дружеским обслуживанием. А когда Сережа приехал в Петербург, Сева, встретившись с ним в Гошином ресторанчике, тут же велел ему идти в аспирантуру.
— Сева, ты здоров? — спросил Сережа, набравшись за эти годы нахальства. — У меня Фрейд и Юнг с третьего курса не дочитаны. Я уж не говорю о вещах, которые должен знать каждый воспитанный человек, — о Гегеле, например. Я не очень-то образован! Сплошной пробел! Кто меня возьмет?
Но Сева безапелляционно засмеялся и сказал, чтобы Сережа не вздумал спорить. По старой привычке приятели подхватили его с обеих сторон под руки и отвели в отдел аспирантуры университета.
15
К концу первого года аспирантуры Сережа втянулся. Он прочитал все, что оставалось нечитаным. Ясности, правда, это не принесло. И тогда ему стало по-настоящему интересно. Выходило, что психология — практическая наука. Главная ее задача — примирение человека с действительностью. Есть довольно хитрые приемы. За такую работу обычно неплохо платят.
Проблема примирения с действительностью была Сереже знакома. Он, можно сказать, родился с этой проблемой. И потом мучился с нею всю жизнь. Не ее ли пытался разрешить мудрый Гегель? Дело, безусловно, благородное. Профессия стоящая. Хотя, конечно, иногда встречается такая действительность, с которой примирить пациента очень трудно.
На аспирантских семинарах кого только не встретишь! К огромному удивлению, Сережа однажды увидел Гвалю, тоже превратившуюся в аспирантку. Она оказалась филологом. Начала говорить! Держалась превосходно. О прошлом не вспоминала. Михаил исчез из ее жизни так же, как из Сережиной.
Вечером они пошли в “Чаплин-клуб”, где выступали печальные “Лицедеи”, а потом Сережа на правах старого приятеля пригласил девушку к себе. Немного поколебавшись, он заключил Гвалю в объятия. В ответ она прочитала свои стихи. Что-то про “водяную пыль, горящую у скал”. Сказала, что увлечена Серебряным веком. После этого стала целоваться, и очень неплохо. Не хуже, чем когда-то.
С Гвалей настала спокойная и простая жизнь. Сережа почувствовал, что пора жениться. Университет он закончил, теперь вот пошла аспирантура. Скоро начнется старость. А тут еще мама пугает в письмах, что он дождется тридцати лет, после чего не женится никогда. Мама сварливо требовала внука.
Однажды Сережа проснулся посреди ночи непонятно почему. Лежал и смотрел в потолок. И вдруг услышал тихий далекий голос:
— Беги!
К чему это относилось, было неясно. Бежать нужно к Гвале или от Гвали? Он еще полежал, послушал, чтобы понять, но крик не повторялся. Послышалось? Никогда ранее вещие голоса с ним не беседовали. Сережа решил: это знак, что пора делать девушке предложение. Форсировать, так сказать, события. Реакция Гвали была бы скорее всего благожелательная, но Сережа склонялся к тому, чтобы действовать традиционно. Он помнил — еще с тех времен, когда эмоции в его жизни занимали огромное место, — что, прежде чем предложить девушке руку и сердце, неплохо бы похудеть и потемнеть. Такой способ впечатляет.
Сережа резко уменьшил количество потребляемых калорий и стал еще больше читать. Действительно, через некоторое время на лице стала обнаруживаться темнота, особенно под глазами. Гваля моментально заметила это и сказала:
— Я все поняла. Но этого не нужно. Давай заключим мозговой брак.
— Как это?
— Ну давай поженимся потому, что оба мы понимаем: нам приятно вместе, мы будем помогать друг другу в трудную минуту. То есть доминировать будет разум, а не чувства. А чувства — что о них беспокоиться? Они наши покорные слуги.
Сережа удивленно спросил:
— Интересно, как же ты стихи пишешь, если ты свои эмоции победила?
— Инстинктивно. Чувства, поставленные на место, становятся простыми инстинктами. Иногда к ним можно прислушиваться, иногда — отмахиваться от них. Наверно, во мне где-нибудь есть поэтический инстинктик. Но очень маленький.
Звучало неглупо, хотя, по мнению Сережи, слишком упрощенно. Так или иначе, Гваля была более чем согласна выйти замуж. Они подали заявление на регистрацию брака. Гоша предложил отпраздновать предстоящее бракосочетание в его кафе. Сева отдыхал в Швейцарии, но должен был скоро вернуться.
Однажды ночью Сережа снова проснулся без причины. Словно кто-то посторонний выключил его сон. Рядом крепко спала Гваля. А в темноте прозвучал тот же самый голос, тихий и ясный:
— Беги! Беги!
Сережа расстроился. С этими знаками просто беда: их никогда нельзя понять стопроцентно! Неужели он ошибся? “Куда же мне теперь бежать? — думал он. — Куда? Мама уже купила билет на поезд Архангельск — Петербург! Мы поселились у Гвалиных родителей! Может, как-нибудь обойдется? Может, это вовсе не вещий голос — это кричит мой собственный детский страх перед суровой жизнью женатого мужчины?”
16
Примерно через месяц Сережа встретил в университете Артема, своего нового приятеля. Артем был философом, что сначала Сережу от него даже оттолкнуло по причине субъективной неприязни к подобному роду занятий. Но постепенно Сережа притерпелся к новому знакомому, оказавшемуся беззаветным последователем Иммануила Канта. По правде говоря, Артем следовал автору знаменитого учения не совсем твердо. В отличие от Канта, он не боялся женщин, а, напротив, симпатизировал им всей душой. Практически всем без исключения. Чувство симпатии не всегда успевало перейти в роман — на подобное развитие событий просто не хватало времени. Однако симпатия была искренней и негасимой. Благодаря ей Артему удалось преодолеть внутренний трагизм кантианского мировоззрения.
— Познакомился с девушкой, — докладывал Артем Сереже. — Сплошная загадка! От нее веет жизнью. Мы все живые, но в ней жизнь как-то сконцентрирована по-особому плотно. Как будто в ней сто жизней! Или тысяча. На меня пока что взглянула только дважды, но на сердце до сих пор тепло.
Сережа, усмехаясь, слушал эти романтические речи. Приятно было чувствовать себя взрослым.
— В следующий раз пойдешь со мной, — рассердился Артем. — Послезавтра. Будет хорошая компания. Захватим хорошего вина, посидим. Сам убедишься! Я просто голову от нее потерял.
Артем, между прочим, понимал толк в сухом красном вине. Как и в белом. Кроме того, тонко разбирался в коньяках. И водку знал всесторонне. Кстати, почему-то российские гегельянцы пьют умеренно. Михаил вообще предпочитал чай. А вот кантианцы хлещут без передыху. Вероятно, это связано с различием концепций.
— Послезавтра я не могу, — отказался Сережа.
— Ладно, сейчас позвоню, перенесем на завтра.
Артем немедленно позвонил. Сережа даже возразить не успел. На следующий день он покорно сопроводил Артема в назначенное место.
— Вот девушка, о которой я тебе говорил, Сережа, — Артем подвел приятеля к своей новой симпатии. — Она настолько совершенна, что просто не знаешь, что и делать!
Девушка повернулась к ним. Это была Надя. Как будто не прошло никаких двух лет.
— Сережа? Вот это да! Я давно хотела тебя видеть, — сказала она.
Голос ее за это время стал немного хриплым. Волосы — каштановыми. Сережа и Надя поцеловались. Потом, взявшись за руки, удалились на кухню.
Артем растерялся. Затем бодро стал оглядываться по сторонам. В этой компании у него было еще две-три девушки, к которым он испытывал симпатию.
— Почему ты ни разу не позвонил? — спросила Надя.
— Я дал клятву никогда тебя не разыскивать, — объяснил Сережа.
— Я тоже.
— Что — тоже?
— Тоже давала когда-то такую клятву. Но ты все равно попадался на моем пути. А потом вдруг перестал. Тогда я отменила клятву, но ты продолжал не появляться. Я удивляюсь, почему ты вдруг сегодня здесь оказался.
— Я женился, — сказал Сережа не к месту.
— Кто она?
— Аспирантка Галя. Точнее, Валя. Она меня любит, — добавил Сережа в свое оправдание. — Правда, по-своему.
— Иногда мне кажется, что я тоже.
— Что — тоже?
— Тоже тебя люблю.
— Я этого не замечал, — удивился Сережа. — Кстати, ты ведь замужем?
— Я ушла от мужа.
Вскоре они оказались в небольшой комнате на кушетке. Вообще, квартира была устроенная: диковинные светильники, ковры, зыбучая мебель. На кушетке они продолжали целоваться. В комнату заглянул какой-то молодой человек. Надя закричала:
— Чего тебе надо? Убирайся отсюда! Надоел!
Молодой человек смутился и исчез.
— Кто это? — удивился Сережа ее странному тону и жесткости.
— Муж.
Сережа высвободился и сел, пораженный.
— Ты же сказала, что ушла от него. Зачем же ты его взяла сюда в гости?
— Как же я ему могу запретить здесь находиться? Ведь это его квартира!
— Но тогда почему?.. — Он запнулся, не зная, как сказать.
— Ты не волнуйся. Эта комната полностью моя, он не имеет права сюда заходить. И еще есть одна комната: она тоже моя. А другие три комнаты его.
— Ничего себе! — вырвалось у Сережи.
— Что тут такого? Он старший программист в Промышленно-сельскохозяйственном банке. У него оклад три тысячи долларов в месяц. Есть еще дополнительная оплата специальных проектов. Почему я в такой ситуации должна возвращаться к маме с папой?
— Где ты работаешь?
— Преподаю социальную психологию в папиной военной академии.
Они снова пустились целоваться. Опять Надя была жгучая и нервная, как во время их первых встреч сто тысяч лет назад. Сережа оставался спокойным. И вдруг он почувствовал: что-то случилось. Странно. По спине пополз холодок изумления. Чувства, с которыми он когда-то расстался и с которыми продолжал расставаться потом много раз, охватили его, как впервые в жизни. Они были те же самые и в то же время новые. Сережа огляделся. В комнате, оказывается, было полным-полно народу: Гоша, Сева, Нина, сердитая мама, Надин папа, замдекана Морозов, Катерина, а также другие люди. Они смотрели на него и ждали.
Сережа погромче, так, чтобы до всех долетело, крикнул Наде:
— Я тебя люблю!
Народ, собравшийся в комнате, услышав Сережины слова, стал потихоньку расходиться. Прежде чем уйти, мама подошла и сказала:
— Ты мне больше не сын!
— А кто же я тебе? — удивился Сережа.
— Преступник!
— Не бойся, мама! Ты мне всегда останешься матерью. Я тебя люблю. Ты похожа на наше соленое Белое море. Такая же требовательная и суровая.
Надин папа, удаляясь, отрывисто ворчал себе под нос:
— Что ж, покомандуем. Сесть! Встать! Сесть! Встать!
Гоша и Сева подмигнули и исчезли молча. Катерина издали махала какими-то золотыми шариками. Сережа пригляделся: это были австрийские шоколадные конфеты с орешком внутри. Они назывались “Моцарт”. На каждом шарике был наклеен крохотный цветной портрет опечаленного этим обстоятельством композитора. Замдекана Морозов, который с недавних пор начал заведовать аспирантурой, приблизился и отметил:
— В аспирантуре пойдут сплетни. Вы ведь только что женились?
— Я женился по договоренности. Но разойдусь по любви! — ответил Сережа.
Сережа понял и даже точно теперь знал, что Надя выйдет за него замуж. Морозов напомнил ему о Гвале. Да, когда Сережа женился на ней, речь шла о мозговом браке, это верно. Однако Гваля, несомненно, расстроится, и Сереже было ее жаль. Он поморщился, представляя предстоящие объяснения.
С кушетки нечаянно соскользнул пульт, и в углу включился телевизор. Женский голос за темным экраном произнес:
— В прямом эфире вы только что смотрели телепередачу “Покорение эмоций”.
После этого экран вспыхнул, и на нем появился Михаил Чурбин. Лицо у него было слегка недовольное.
— Сережа! — погрозил Михаил пальцем. — Кажется, вы опять за старое?
— Выключи! — закричал Сережа Наде. — Ну и денек!
Надя схватила пульт и погасила экран. Радость и сладкий ужас оттого, что происходит что-то, откуда нет и не будет возврата, охватили Сережу. Погиб, погиб! Это случилось! Тайна существования, как неуклюжая серая птица, влетела в его сердце и начала устраиваться поудобнее. Крылья у нее были нежные, но когти больно царапались.
“Трудно будет привыкнуть”, — подумал Сережа и спросил Надю:
— А у тебя в сердце что-нибудь царапается?
— Иногда царапается, — сказала она. — Еще как! Это чувства превращаются в мысли.