Продукт-2003
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2004
В книжном магазине на Полянке покупатель недоуменно оглядывался в отделе детективов, а потом громко спросил девушку-консультанта: “Тут только эти… А где же Пелевин?” — “Пелевин на первом этаже, где литература”, — отрезала та.
Марина Каменева, директор книжного магазина “Москва”, выступая 26 ноября на вечере АРСС’а, обмолвилась драгоценным замечанием: “Александра Маринина сейчас не пишет детективов, она перешла на прозу”.
Можно ли отнести детективный и фантазийный масслит к литературе? Чем больше читаю, тем больше склоняюсь к мысли, что это нечто иное. Очень любопытный, загадочный, проблемный, хотя и неприятный феномен. Права была Анна Яковлева, искусствовед, исследовавшая феномен “кича”: “Кто однажды занялся этой проблемой, тому она кажется неисчерпаемой” (“Декоративное искусство”, N№ 2, 1987).
Но производители масслита в лице Дарьи Донцовой печатно называют себя не просто литераторами, но “литераторами высшего эшелона” ( Записки безумной оптимистки: Автобиография. — М.: Эксмо, 2003. Тираж 50 000. С. 290). То есть реальный-то человек, воплощающий проект “Дарья Донцова”, всему написанному в рамках проекта цену знает. Недаром она отговаривала Льва Аннинского от ознакомления с ее писаниями. Но на публику сказано именно так: литераторы высшего эшелона.
Сто лет назад отечественные критики и мыслители с уверенным пафосом возмущались сочинениями (и читателями) тогдашних “литераторов высшего эшелона”. Корней Чуковский “перечеркивал” Лидию Чарскую, Анастасию Вербицкую, а уж тем более пинкертоновщину, и гневно клеймил тех, кто позорит имя русского читателя, создавая многотысячные тиражи сочинителям “продуктов”.
Николай Абрамович в книге “Улица современной литературы” предавал проклятию “несчастное литературное стадо, среди которого есть несколько сытых, облитых салом рыночного успеха и довольства”, и считал их главным признаком “безответственности перед читателем, перед литературой, перед какими бы то ни было принципами, верованиями, перед устоями человеческой духовной культуры, перед собственной совестью читателя и писателя”.
Василий Розанов был особенно резок: “Страна с равным числом читателей Толстого и Вербицкой ни к черту не годится”, “Если ты не будешь знать и любить своих лучших писателей, если будешь давать ловкой Вербицкой строить второй (как мне передавали) каменный дом, щекоча нервы студентов и курсисток, если “читатель-студент” и “читательница-курсистка” <…> на самом деле суть только “бульварные читатели”, — то, конечно, могила стране, могила культуре и образованию”.
Сейчас этот пафос кажется наивно самоуверенным и неуместно аристократическим.
В 2003 году главной новостью и главным достижением в области масслита были не масслитовские сочинения, а сборник “Популярная литература: Опыт культурного мифотворчества в Америке и в России: Материалы V Фулбрайтовской гуманитарной летней школы” (издательство Московского университета, 2003). Сборник включает статьи российских, американских, канадских социологов, филологов, историков. Борис Дубин, Sacvan Bercovitch, Абрам Рейтблат, Галина Зверева, Мария Левина, Сергей Зенкин (и другие) исследовали массовую словесность “в поле литературы”, “как “опыт мифотворчества”, в перспективе “симбиоза литературы и чтива”. Увы, интереснейшая книга вышла тиражом 300 (триста) экземпляров и студентам, глотающим масслит, останется недоступной.
Социолог Мария Левина в статье “Образ современной российской действительности в боевиках и детективах” полагает, что женский детектив — явление более “здоровое”, чем мужской боевик, ибо наши детективщицы “прорабатывают болезненные моменты советского и постсоветского прошлого, демонстрируют в реальности настоящего времени сложившиеся нормы и ценности <…>, выстраивая позитивный образ современного общества” (с. 112). Не могу согласиться с мыслью уважаемой коллеги о здоровой сущности женского детектива.
В одном из последних сочинений Дарьи Донцовой, которую Мария Левина берет примером “здоровья”, человек шесть зверски убиты на глазах читателя и еще несколько за кадром (“Филе из Золотого Петушка”. — М.: Эксмо, 2003. Серия “Иронический детектив”. Тираж 380 000). Зачем убиты? Ни за чем, для развлечения: богатым же делать нечего, вот они и забавляются, щекочут себе нервы. В частности, мать велела убить сына. Сочинительница говорит: те, кто богаче вас (даже не олигархи, а просто успешные-высокодоходные), — они же монстры, нелюди, вы разве думаете иначе? Сюжет вздорен до предела. Разбираться в этом вздоре, взывать к здравому смыслу и к реальности не хочется. “Это не жизнь, а криминальный роман” (с. 7). “Это не твой дурацкий криминальный роман, а суровая действительность” (с. 373).
Особым читательским мучением в продукции Дарьи Донцовой показались мне комические вставки. Осилив парочку, третий эпизод преодолеть уже не смогла и, погрешая против собственного задания, прочий “юмор” пропускала. Признаюсь честно. Но это был единственный пробел. Все остальное у всех сочинителей “прорабатывала” самым добросовестным образом. Ну разве что из десяти, скажем, сцен с драками в обыкновенных и фантазийных боевиках прочитывала не все десять, а ограничивалась шестью-семью. Они же все одинаковые!
Между самыми тиражными и менее тиражными продуктами разницы не вижу. Нравственно-идейно-интеллектуально-эстетический уровень один и тот же. Прямо скажем, ниже нуля. Почему у одних сто тысяч, а у других десять тысяч — секрет издателей.
Открывая детектив, читатель вообще-то вправе ожидать, что улики сойдутся с преступлением, что мозаика сложится и корень квадратный из четырех будет равняться двум, а не произвольному набору цифр или “стеариновой свечке”, как говаривал тургеневский Пигасов. Но колоссально-тиражная детективщица Татьяна Устинова как ни в чем не бывало предлагает вместо детектива стеариновую свечку (“Мой генерал”. — М.: Эксмо, 2003. Серия “Первая среди лучших”. Тираж 200 000).
В санатории обнаружен утопленник. “Труп оказался некриминальный” (с. 21). “Никаких шокирующих деталей” (с. 29). Несчастный случай, дело закрыли. “Не мог он утонуть третьего дня вечером… Потому что я его видела позавчера утром… Позавчера утром. До завтрака” (с. 30—31). Ниточка потянулась. Свидетельница говорила правду. Она видела его перед роковой дверью, за которой его через пять минут оглушат и свяжут, а потом, оглушенного и связанного, утопят. Устроивших самосуд хороших убийц хороший герой допрашивает, а потом отпускает с миром: — “Как вы протащили его мимо дежурной? — Никак. Была ночь. Мы сбросили его с балкона, а потом вылезли сами” (с. 343). Так ночь была или утро до завтрака? И появятся ли “шокирующие детали” на теле человека, которого сбросили с балкона?
Утопленник был совсем нехороший. “Кличка Чума. Убивал с особым шиком, почерк у него был свой — точно в сердце и точно между глаз. На труп листочек прилаживал, на листочке цитатка из “Пира во время чумы”, каждый раз разная. Если листочка у него с собой не было, он казни откладывал, не мог традицию нарушать. Очень ревностно к делу относился” (с. 265). Хороший убийца мстил за то, что нехороший Чума убил его отца: “Прямо в голову, в висок” (с. 345). А почему не точно между глаз? И где листочек с цитаткой? Автор забыл, что ли, на чем настаивал раньше? Так что не убивал Чума убийцыного отца…
Детектива нет, сочинительница элементарно, заурядно и примитивно не совладала с жанром. И что? А ничего. Как будто так и надо. На тираж посмотрите.
Громадный разъяренный белый лев, схватившийся с белым драконом, в сочинениях масслитовского отечественного фэнтези мне до сих пор не встречался. Что странно. Лев и дракон вот уже сто лет сражаются в самом центре Москвы, на Спиридоновке, над аттиком четырехэтажного дома, выстроенного в неоготическом стиле. Сочинителям-фантазийщикам от широты сердца дарю мотив. Советую воспользоваться: мотив богатый. Особенно если вспомнить, что похожая скульптурная группа, украшавшая особняк Кекушева на Остоженке, была утрачена. Уничтожена. Глухим голосом можно спросить: зачем, с какой таинственной целью? И почему каменный лев сто лет грызет и давит каменного дракона, но так и не может загрызть и раздавить? Говорю же — богатый мотив. “Уж на что он был грозен и смел, Да скакун его бешеный выдал, Царь змеи раздавить не сумел, И прижатая стала наш идол”. К тому же белые и черные волки по фантазийным сочинениям так и прыгают, а белого льва еще не было.
В трех разных издательствах (“ОЛМА-пресс”, “АСТ”, “Эксмо”) появились разом три одинаковых сочинения (“Мастер” Николая Цеда, “Ветер Занскара” Владимира Николаева, “Абсолютная война” Николая Басова). Нет, одинаковых, наверное, было много больше. Но я же не способна читать вообще все подряд. И так однажды пришлось употребить пять сочинений за два дня. Масслит-продукты выбрасываются на прилавки ежедневно. Из трех попавшихся два абсолютно идентичны, третий чуть-чуть от них отличается. В нем непобедимый молодой супермен с “паранормальными способностями”, воспринявший от старого супермена-учителя “сокровенные знания”, машет мечом и крушит всех подряд в некоем волшебном Средневековье (серия “Стальная крыса”), а в первых двух непобедимые молодые супермены с “сокровенными знаниями” и “паранормальными способностями” машут руками-ногами и крушат всех подряд в наши дни. Из идентичных одно сочинение относится к фэнтези и вышло в серии “Звездный лабиринт” (“Ветер…”), другое считается боевиком и появилось в серии “Русский проект” (“Мастер”).
Все три супермена способны становиться невидимыми, “считывать мысли” ближних и дальних, замедлять время, проникать в будущее. В идентичных только и слышно — “дыхательно-медитативные упражнения, поза лотоса, мудрость Востока, третий глаз, тонкие психические энергии, перевоплощение в субстанцию высшего порядка”. В сущности, дело там вот в чем: криминальные юноши несколько раз подрались, а сочинители беспомощно подводили под их драки хоть какую-то сюжетную основу.
“Моя правая рука охватила его слоновое запястье правой руки, то, в которой он, словно игрушку, удерживал обрез. Потом я сделал длинный шаг левой ногой по диагонали вперед и повернулся на ее носке, унося правую ногу по кругу назад. При этом я давил на захваченное запястье здоровяка правой рукой, а моя левая рука, захватившая нижний край его штормовки, описала большую дугу” (“Ветер..”, с. 11). Вы думаете, что это косноязычная инструкция по сборке ящика, а это он спасал человечество.
Дерутся они и в своих снах-медитациях, в параллельной реальности. На одного из них там дважды на расстоянии тридцати—сорока страниц нападают волки — сначала пять штук, потом один. “Огромный черный волк. Он очень велик, этот зверь, в холке, наверное, ростом с человека. Во лбу его горят три огромных глаза, пасть раскрыта: черный язык, желтые клыки” (“Ветер…”, с. 126). Смотрим карточку “волк”. Вот, например, у фантазийщика Евгения Малинина тоже был ростом с человека, только белый и не с тремя, а с четырьмя глазами.
Девяносто лет назад Корней Чуковский смеялся над тем, как в повести Лидии Чарской “Сибирочка” на героиню нападают “сначала волки, а после — медведь, а после — разъяренные львы”. У современных сочинителей почему-то на льва и медведя фантазии не хватает: вот вам волки — и довольно с вас.
Человечеству в обоих сочинениях грозила некая секта, но больше не грозит, супермены там всех поубивали. Любопытно, что автор фантазийного продукта задается здравым вопросом, на какие средства существует юный супермен, и отправляет его то в охрану, то в котельную, а сочинитель боевика, то есть произведения в некотором смысле реалистического, вовсе этим не интересуется. Его герой медитирует, дерется, три месяца отдыхает с невестой в Крыму, путешествует по Алтаю, а откуда к нему сыплются для этого денежки, неизвестно.
На обоих суперменов ночью было совершено покушение через балконную дверь. Оба третьим глазом увидели врага заранее и растворились в пространстве. В одном сочинении “стрела вошла глубоко, прошив матрац насквозь. Воткнулась стрела туда, куда и следовало: на этом месте была моя грудная клетка” (“Ветер…”, с. 128). В другом — “прямо на том месте, где должна находиться грудь спящего человека, торчал насквозь проколовший постель огромный кинжал”(“Мастер”,
с. 88).
Позвольте, что все же это значит? Один и тот же человек сбросил сходный продукт в два издательства? Или оба сочинителя списывали у кого-то третьего? Да было бы что списывать! Или правду отгадали Чуковский и Оруэлл, вообразив этакий аппарат с кнопочками, “калейдоскоп”, где сюжет собирается из готовых сценок — “Ужас”, “Злодейство”, “Погоня”, “Драка”, “Дыхательно-медитативное упражнение”, “Покушение через балконную дверь”.
Интересно бы все-таки узнать разгадку этой малоприличной загадки.
Пошли дальше. Сразу после нападения через балкон покушавшийся отправился убивать невесту супермена (“Мастер”). Они были давними врагами, супермен перед балконной историей несколько месяцев провел на Алтае, так что у противника было сколько угодно времени спокойно ее убить. Но почему-то он спохватился только в описанный момент, хотя покушение не удалось и уцелевший уже нацелился в погоню..
“Ангелика! — током прожгло мозг. — Она в опасности”. Супермен “доли секунды пребывал в замешательстве”, а потом ринулся к подвернувшемуся автомобилю, “ударом кулака разбил стекло <…>, сорвал клеммы с аккумулятора, отсоединил от них питание сигнализации, автономную дублирующую батарею выдернул вместе с креплением. Накинув клеммы на прежнее место <…>, завел мотор и нажал на газ. Он проделал все так быстро, что сигнализация не успела сработать и заблокировать двигатель” (“Мастер”, с. 57—58). Уже смешно. Но тут сочинителю явно прожгло током мозг: супермену несолидно быть безлошадным. Значит, собственное транспортное средство у него есть. Почему же он курочит чужое? Педагогическим языком говоря, возникла проблемная ситуация. Но сочинитель пребывал в замешательстве только доли секунды, а потом преспокойно сообщил читателю на редкость свинскую вещь: “время было дорого”, а чтобы завести собственный “БМВ”, супермену пришлось бы — нет, вы послушайте! — “вернуться домой за ключами” (с. 58).
Сочинитель мог бы чуть-чуть переписать сцену: у героя, мол, не было с собой ключей, поэтому у своего собственного “БМВ” он ударом кулака высадил стекло — и далее по тексту. Но масслитчики, судя по всему, никогда не возвращаются к отстуканным или надиктованным строчкам. Как ни наляпал — все годится. “Время дорого”. Относительно впечатляющего соображения, что чужую машину расколошматить можно, а к своей надо подходить только с ключами, не берусь сказать, что это такое: простодушная наглость или прикровенное издевательство над читателями чуши.
У глубоко верующего православного супермена небесным покровителем был, представьте себе, бог Индра. После подвигов с чужим автомобилем Индра ему явился и сказал… На самом деле царь богов ему вовсе не являлся, а, сидя на своем транспортном средстве, на белом слоне Айравате, сказал читателям и сочинителю, что он не помощник наглым ворам, которые крадут и бьют чужие машины, а свою берегут. Но сочинитель не расслышал и теперь уверяет, что Индра одобрил поведение супермена и “вручил ему свою боевую палицу”.
Масслитчики не только не правят и не перечитывают своего текста, они, похоже, не дают себе труда запомнить, какие сцены в их продукте уже отработаны. Через сколько-то страниц после того, как супермену током прожгло мозг: “Ангелика! Она в опасности!” (с. 57), его… “пронзила мысль: “Ангелика! Она в опасности!” (с. 233). Сцена повторяется с небольшими изменениями.. Нет, ну что это значит? Может быть, сочинитель-то помнит, что там у него происходило, но уверен, что читатель ближе к концу позабыл, что было в начале? А может быть, нормальный читатель действительно забыл, а стараюсь запомнить только я — при постоянной поддержке карточек, закладок, пометок и настойчивых усилий? А может быть, палец сочинителя по ошибке два раза нажал на одну и ту же кнопочку? А может быть, коллективный сочинитель не поладил внутри себя, каждая его часть претендовала на “Ангелику в опасности” и никто не захотел уступить? Это, по-моему, самая вероятная гипотеза: действие в данном продукте никак не хочет двигаться, сочинители безуспешно пытаются его завести, а тут как-никак мотивировано целое событие с погоней и стрельбой. Но почему нелепый дубль пропустили редактор и корректор?
При переходе повествования в параллельные, мистические и прочие миры уважающий читателя и самого себя сочинитель неизбежно сталкивается с проблемой языка. Читатель получает хорошую возможность судить об изобретательности и остроумии автора, потому что проблема тяжкая, а справляться с ней надо. Но наши фантазийщики в подавляющем большинстве умудряются вообще ее не замечать. “Але! Фраер жеваный! Тебе шо, бомжара, жизнь надоела?! Хрен ты тут развалился? Кто за коммунальные услуги платить будет? Блин, пасть к хреням порву!” — такими словами гонит тролля из пещеры наш современник, оказавшийся в волшебной стране короля Артура и спасающий там сегодняшнее человечество (Владимир Свержин. “Все лорды Камелота”. — М.: АСТ, 2003. С. 154. Серия “Звездный лабиринт”). Тролль выслушал, разгневался, высунулся из своего логова и зарычал… по-русски, наверное: “Уходите отсюда! Прочь!” Но почему редактор не намекнул, что тролли, понимающие про бомжару, фраера и коммунальные
услуги, — это не юмор, а неуважение к читателям?
Зачем вообще в масслитовских покетбуках указаны редакторы-корректоры, совершенно непонятно. В абсолютном большинстве случаев они к тексту не прикасаются. Можно открыть любую книжку, и везде непременно обнаружатся не только сюжетные неувязки и прочие глупости, но попросту орфографические, пунктуационные, грамматические, речевые ошибки на любой странице. Детективно-фантазийный гуртовой фабрикат — это километры разгильдяйски безграмотных текстов. Впрочем, отдам должное корректорам И.Лариной и Н.Овсянниковой: сочинение Дарьи Донцовой “Филе из Золотого Петушка” они вычитали чисто. На триста с лишним страниц нашлось всего несколько негрубых пунктуационных ошибок.
Первенство по безграмотности держат необъятно-тиражная Шилова с корректором И.Мокиной и редактором Т.Сидоровой. (Юлия Шилова. “Терапия для одиноких сердец, или Охота на мужа-3”. М.: “Астрель”, “АСТ”, “Рипол классик”, 2003. Тираж 80 000 ).
“А затем на крышу залез Михаил и жадно обняв меня за талию закружил в такт легкой, опьяняющей музыке. Что ж неплохая терапия для одиноких сердец” (с. 150). Пунктуационные грубейшие.
“Он наклонился и поцеловал мою, как всегда обнаженную грудь” (с. 151). Как всегда обнаженную?! Плюс пунктуационная, хотя на этот раз негрубая.
“Ты знаешь как себя подать, — Михаил облизнулся как мартовский кот
(с. 152). Две пунктуационные грубейшие.
И дальше все ошибки грубейшие, повторять это не буду. Обратите внимание, что все примеры идут кучно: это я на практике воплощала словесный оборот “открыть на любой странице”. Открывала где придется и проверяла странички три. Тут, конечно, привожу далеко не все ошибки. На трех страницах их набиралось двенадцать—пятнадцать. Скучная материя.
“Мое самое главное достоинство это то, что я женщина” (с. 152.). Пунктуационная.
“Потому что это ужасно и это может кончится плачевно” (226). Орфографическая. Грубейшая.
“Как ни крути, а деньги это счастье” (с. 228). Пунктуационная.
“Пожалела сама себя называется” (с. 229). Пунктуационная.
“Еще недавно ты была самая обязательная женщина, из тех что я когда-либо встречал” (с. 230). Две пунктуационные.
Эта фраза автору чем-то так понравилась, что через три строчки на той же странице она повторяется — с той же пунктуацией.
“И больше я не могу не понятно, чего ждать” (с. 231). Орфографическая и пунктуационная.
Отвратительная, грязная безграмотность. Возмутительная издательская безответственность. У меня есть подозрение, переходящее в уверенность, что нынешняя наша детективно-фантазийная печатная продукция весьма способствует печальному положению дел с орфографией и пунктуацией абитуриентов. Ребятишки “глотают”, а безобразные невыправленные тексты давят безграмотностью на их глаза и память.
“Как вы можете говорить, что мой роман плохой, если вы его не читали?” — на разные лады твердит в “ироническом” детективе “Филе из Золотого Петушка” героиня-детективщица. Собеседник мог бы ответить знаменитыми словами булгаковского Мастера: “Как будто я других не читал”. Изучив немало детективно-фантазийных продуктов — с таким вниманием и усердием, на какое сочинители явно не рассчитывали, остаюсь с чувством глубокого прискорбия. И неразрешенной загадкой: ну почему этот продукт всегда и обязательно настолько плохой? Почему бы ему не быть хоть немножко поприличнее?