Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2003
* * * Дрожащий голосок В стекляшке общепита: — Простите, это сок? Ах, фирменный напиток… Ах, нет... Тогда, тогда Мне дайте чашку кофе… Ведь вот и молода, А странно жалкий профиль. Копеечки в руке Она перебирает, И вся-то налегке, И вся как будто тает. Растерянно глядит, Напрягшись для защиты… Она не победит Стекляшку общепита. О, господи, за что С неясною тоскою Мелькнет ее пальто, Невзрачное такое? * * * Блестящее люблю я больше, Будь стеклышко или значок. В пальто храню всегда подольше Какой поярче пятачок. Ко мне за это благосклонно Всё, излучающее свет. В Покровском-Стрешневе по склонам Сгорает ноздреватый снег. С пригорков катятся ручьи. Орут охрипшие грачи В пылу весеннего разлива. И жизнь — цыганская почти, Настойчива и сиротлива... * * * Черный дятел в красной шапке. Цепко в ствол вонзились лапки. Взор внимателен и скор. Выверяет клюв узор. Как прекрасен дух природы, Небосвода окоем. Что свободнее свободы В изначалии своем! Дятел скушал червяка. Дятел сморщился слегка... Я ходил в лесу осеннем И грустил о том весеннем Состоянии души… Мне ночная птица пела. Видно, тоже муху съела И разнежилась в тиши. * * * Снег театральный, медленнный. Подслеповатый подъезд. Ручка старинная, медная. Кто проживает здесь? Чьи тут следы оставлены? Рытвины каблучка Будто бы пробуравлены, Будто бы два зрачка. Ручка потертая, гладкая, Похожая на луну. Трону ее украдкою, За угол заверну. Улочка низкая, темная. Лампочки вывернул ветер. Ниточка жизни — тонкая... Если хотите, проверьте. * * * Кузнечику легко, Он скачет по дорожке. Он дышет глубоко, Его спасают ножки. Он верит в свой успех И рвеньем истекает. Он скачет выше всех, Стрекочет, подстрекает! Он речи говорит И солнце привечает... Под ним земля горит, А он не замечает. * * * Светятся, как сыр, твои подошвы. Износилась жизнь до круглых дыр. Ты на свете поживи подольше, Ты не слушай разных круглых дур. Ты побольше поживи на свете! Трудно – заложи в ломбард пальто. Ты учти, что после нашей смерти Нас не напечатает никто… * * * Пепельно-синяя кисть винограда В белой тарелке с красной каймой. Этот восточный покой и прохлада Тихо соседствуют в доме с зимой. Не перережу остывшие вены, Буду на эту тарелку глядеть. Тихо погаснут лиловые стены. Снег пожелтеет, как белый медведь. Здравствуй, восточная мудрость и тайна Сумерек ранних, округлых теней! Песню грузинскую вспомню печально, Воспоминанья потянутся к ней. Вспомню я синие горные тени, Гордые взоры, горскую честь. Ах, не допить мне вовек «Ахашени», Ах, мне «Мерани» вовек не дочесть!.. * * * Есть еще старики одиночки, В беспощадном сверкании кос Их глаза, голубые цветочки, Обошел стороной сенокос. Опаленные вечной борьбою За последние 70 лет, Старики остаются собою И несут, как светильники, свет. По заросшим бурьяном просторам Заповедные эти глаза Обжигают безгласым укором, Как в российских церквах образа. Прощание с Колей Рубцовым Редеющие волосы И шарфика кольцо, И темный ветер Вологды, Врубившийся в лицо… Случайность? Нелепые бредни? Еще он такой молодой! Проносится в Вологду поезд последний, Забрызганный черной водой. Извечная доля поэта, Она повторяется вновь. Нелепая женщина эта, Нелепая эта любовь… Ледящего снега короста. Кривится дождя колесо. Вот так, оголенно и просто, Вдруг смерть повстречаешь в лицо. Когда-нибудь, в Вологде выйдя, Я снова тебя навещу. Твой сборник, потрепанный с виду, В читальню зайдя, отыщу. Припомню пирушку в общаге, Нетвердую тяжесть руки. Все сыпятся, сыпятся на пол бумаги, Наброски, черновики... Мне тоже в наследство досталась Угрюмость российской глуши, Житейская эта усталость И ясная трезвость души. Досталась мне Родина эта, Достались ее родники, И столько бессмертного света На смертный отрезок строки. С той самой строки изначальной Иду за тобою вослед… За мною последним закроют читальню, Погасят трепещущий свет. * * * Как черна одиночеством зрелость! Сколько жутких беззвездных ночей. Даже хмурое утро разверзлось Растревоженной стаей грачей. Буду снова толкаться в автобус, Через локти себя продирать. Будет сердце нелепо, как глобус, Из помятой груди выпирать. Как сильна одиночеством зрелость, Если даже — соседом распят — Ни ругнуть его не захотелось, Ни шепнуть: — Что ж ты делаешь, брат?