Подготовка текста, «Попутное», примечания С.Н.Лакшиной. Продолжение
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2003
Продолжение. Начало в «ДН», 2003, № 4.
Пока мы говорили — Миша позвонил и сказал, с чьих-то слов, что в «Соц/иалистической/ индустрии» готовится едва ли не полоса откликов рабочих на письмо Захарова. Выдумка, наверное. Это старается некто Высоцкий — автор повести, обруганной Демент/ьевым/1, теперь редактор отдела в этой газете. Но я смотрел за лицом Тр/ифоны/ча, пока он говорил по телефону: тысяча глаз в одну минуту; внимание, растерянность, гнев, угроза, презрение, смех — все это мгновенно сменялось в его глазах — голубых, могущественных и беспомощно-детских.
То, что Тр/ифоныч/ узнает в Кунцеве от добродушных собеседников, мало его веселит. 500 инструкторов не имеют права заказать пропуск, его подписывает зав/едующий/ или зам/еститель/. И в случае нужды — выбегают на свид/ание/ к памятнику героям Плевны. Титов — бывш/ий/ секр/етарь/ — кто его помнит? — дома в Москве и Казахст/ане/, «юрта с паровым отоплением». Но все это частности, «искажение», а как понять в целом? Сац, не задумываясь, отвечает: «Прол/етарская/ рев/олюция/ без пр/олетариа/та/». Но как же быть с теорией — там есть пр/олетари/ат, но нет рев/олюции/, у нас есть рев/олюция/, но нет пр/олетариа/та/? Такие отв/еты/ никого не удовлетворяют.
Рассказывают: срезаны фонды продовольств/енные/ по областям. Местн/ые/ руководит/ели/ недовольны — и сильный нажим с их стороны может дать большие перемены.
21.VIII. Годовщина1. На совещ/ании/ редакторов две нед/ели/ назад дано указ/ание/ — стараться не писать об акции 5-и стран. Это проверка — ведь прошел год. Год! В речи Гусака сказано: «Как в культурн/ом/ гос/ударст/ве мы не будем убивать несогласных с нами».
Райкомы дали распоряжения — в учрежд/ения/, на предприятиях круглосуточные дежурства 20 и 21. На ул/ице/ Горького — много дружинников, милиции. Боятся, а чего боятся?
Заходил Мустай2. Просил гов/орить/ с Тр/ифонычем/ о встрече нар/одных/ поэтов 15 сент/ября/, где ему предложат выступить. Не надо отказываться от такой возможности появиться на людях и сказать свои слова.
Философия времени: что мне, больше всех нужно? «Рабочему человеку одна радость — поесть повкуснее», — гов/орит/ Валя. Боюсь, что и эта радость под сомнением. Год — неурожайный. Мяса нет, холодильники пусты, колб/асные/ фабрики закрывают, из-за отсутствия мяса закрыли некот/орые/ столовые и т.п. Вот единственное, что может заставить одуматься.
25.VIII. Понед/ельник/. Приехал из деревни вечером — встретиться с Пилар1. Собралась 4-я франц/узская/ группа, спустя 14 лет.
26.VIII. Вт/орник/.
Эм/илия/ приехала в ред/акцию/ сама. «Не обольщайтесь,
М/ихаил/ А/ндреевич/ (Суслов. — С.Л.) все читал и на все дал санкцию. По
его инициативе запрашивали — отпечатаны ли листы. И указание такое: если не
отпечатаны — снять, отпечатаны — бог с ними». Ставка в этой компании —
расколоть
ред/акцию/, раз уж не удалось заставить Тв/ардовского/ самого уйти или как-то
поступиться. Психологическая атака. Ненависть ко мне — и желание снять меня и
Алешу.
«Лит/ературная/ газ/ета/»
будто бы приготовила статью, аморфную и бездарную. Писал Чапчахов, а
Чак/овский/ правил собственноручно, но правки своему наемнику даже не показал.
Статья будто бы такова: сильный удар по «Мол/одой/ гвардии»,
слабее — по «Огоньку» и резко против Дем/ентьева/ и «Н/ового/ м/ира/». Впрочем,
статья будто бы увяла и, м/ожет/ б/ыть/, печатать не будут — все недовольны ею,
и с разных сторон.
Приходил некто Лещинский, журналист — то ли сумасшедший, то ли провокатор, а вернее — то и другое вместе. Во всяком случае — вестовщик, переносчик, бывающий в ред/акциях/ «Октября», «Соц/иалистической/ индустрии» и проч. Гов/орил/, как ненавидят Тв/ардовского/ «октябристы», а с ними Сычев и еще кто-то. В № 10 «Окт/ября/» будет будто бы пасквильная пьеса, где Тв/ардовский/ узнает себя. И вообще пусть осторожно переходит ул/ицу/ Горького, возможны наезды машин. Мне показалось, что цель его — запугать, внести панику.
К вечеру — звонок. «Л/итературная/ г/азета/» все же выходит со статьей, притом по «Мол/одой/ гв/ардии/» удар ослаблен, а по «Н/овому/ м/иру/» — усилен. Это чья-то оргработа.
Литфонд отказал мне в путевках в Ялту — все одно к одному.
27.VIII. Среда.
«Л/итературная/ г/азета/» вышла. Самое смешное, что наш № лежит в листах уже
неделю, но до сих пор не сброшюрован, и ни один читатель, ни один подписчик его
не имеет. Тираж будет завтра. Мы посудили-порядили и составили протестующий
запрос Чак/овско/му. Но я позвонил на дачу Тр/ифоны/чу, и он отсоветовал
посылать. Видно, история с «Соц/иалистической/ индустрией» научила его
осмотрительности в общениях с гангстерами. Кроме того, статью «Л/итературной/
г/азеты/» он воспринял как-то благодушно. Видно, силенок нет, если «Мол/одую/
гв/ардию/» — тоже не одобряют, а упрек в высокомерии «Н/ового/ м/ира/» —
трогателен. Гов/орил/, что чувствует себя неплохо — «косил, пахал», — но
беспокоится за здоровье Мар/ии/ Ил/ларионовны/, да и Оля на сносях.
Советовал позвонить Мел/ентьеву/, Алеша, собравшись с духом, набрал № — и вот что из этого вышло. Алеша начал вежливо, робко, что-де беспрецедентный случай, газета опережает с критикой выход журнала. Тот свое: «Вы бы задумались лучше, как вы работаете. Зачем печатали «От редакции»? Ведь были на совещании, слышали Яковлева?» Ал/еша/ гов/орит/, что когда выступал Яковлев — тираж в листах был уже готов. Что же, надо было его уничтожить? Мел/ентьев/ гов/орит/, что вроде бы можно и на это пойти. «Тогда дайте указание, еще и сейчас не поздно». Чтобы свернуть с этого разговора, Мел/ентьев/ набрасывается на 8-й № — так составлен, что такого он, Мел/ентьев/, еще не читал. А что? Во-первых, статья о Платонове — а ведь за Плат/онова/ из партии исключали. Белов, словно специально, издевается над колхозн/ой/ демократией перед съездом колхозн/иков/. Потом — письма в бутылках… Какие бутылки? (Выяснилось потом, что речь о стих/отворении/ Антокольского.) Тон все повышался, но и Алеша донимал его своими грозными: «Ну, ну…»
«Куда вы прете? На все махнули рукой». Дальше уж ругань: не угрожайте мне — и вы не угрожайте и т.п.
«Давно пора от вас потребовать как следует».
«Так и требуйте, требуйте, но не кричите». — «Зачем вы мне позвонили?» — «Чтобы сказать о беспрецедентном в нашей печати случае, когда…» — «Я не желаю с вами разговаривать», — и бросил трубку.
Ал/еша/ был на этот раз в форме и провел весь этот трудный разговор отлично. Но настроение похабное. Очевидно, что на нас будут жать теперь еще втрое.
Распили с тоски бутылку
коньяку, что привезла мне вчера читательница из
Баку, — и разошлись по домам.
Попутное
В № 8 «Нового мира» (1969) были напечатаны «Бухтины вологодские (Завиральные, в шести томах)» Василия Белова, статья И.Крамова «В поисках сущности» о творчестве Андрея Платонова. В своей статье Крамов привел следующую цитату из Андрея Платонова: «Для отдельного человека и для целого народа нет стыда или ущерба в том или другом веке — сто или две тысячи лет назад. Но есть преимущество и абсолютная ценность в том, куда человек или решающая часть народа обратит фронт своих сил: если в правильно понятое будущее, то такой народ (и даже отдельный человек) останется современником, товарищем и собеседником всего человечества на все время существования последнего на земле. Забудутся лишь те, кто пытался прервать или бросить во тьму лабиринта «нить Ариадны», кто хотел оставить нас амебой».
Может быть, и эта цитата вывела из себя Мелентьева?
В своей беседе с критиком Владимиром Бондаренко Валерий Ганичев говорит о существовании «Русского ордена в ЦК партии: мифы и реальность» (газета «Завтра», № 23, 2002): «Русский дух уже засел в головах некоторых наших лидеров. Первый, кто меня поддержал, это главный редактор журнала «Молодая гвардия» Анатолий Васильевич Никонов. Его я считаю предтечей всего русского движения… Я перешел к нему заместителем главного из ЦК ВЛКСМ в конце 1963 года… В этот период, 1962—64 гг., фактически начинало утверждаться русское национальное мировоззрение… Журнал «Молодая гвардия» в тот период был главным очагом русского духа… Дальше умелый селекционер Анатолий Васильевич Никонов двинул меня обратно в ЦК ВЛКСМ заведующим отделом пропаганды… Был там у нас и Хасбулатов, занимался экономикой, был и Альберт Лиханов, возглавляющий сейчас Детский фонд. Как-то сам собой возникал центр людей, занимающих определенные должности и владеющих русским национальным самосознанием».
То есть: Хасбулатов владел «русским национальным самосознанием», а поэт Твардовский — нет, не владел, не сумел.
Бондаренко спрашивает Ганичева: «Был ли мифический «русский орден в ЦК» на самом деле, о котором пишет Александр Проханов в своем последнем романе «Господин Гексоген»? Все знают о пятой колонне ЦК, работавшей на ЦРУ: Шеварнадзе, Яковлев, Горбачев. Но была ли в противовес им русская колонна меченосцев?»
Ганичев в ответ рассказывает, как они писали «знаменитое «Письмо одиннадцати»… Начинали его писать у меня в кабинете, потом перешли в кабинет к Софронову. Мне сказали: ты не подписывай, ты занимаешь важное место. Его нужно сохранить.
Вот после этого письма одиннадцати Яковлев повел ответное наступление… Это русское патриотическое направление проявлялось на самом высшем уровне в Политбюро ЦК и было связано с такими громкими фамилиями, как Шелепин, Мазуров, Машеров, Полянский. Поговаривают, что был близок к «русскому ордену» Кириленко. Ну и Романов, ленинградский, тоже. Они противостояли космополитическому крылу в Политбюро и одновременно закоренелым догматикам марксизма, отрицающим любое национальное начало в жизни общества. Для меня не ясна роль Суслова во всем этом движении. Или он был чистый аппаратчик, и не более. Человек буквы. Иные считают его масоном. Не знаю… Вот Пономарев и все советники генсека были наши явные враги».
Любопытно, что имя «Нового мира» вообще не упоминается, а ведь письмо называлось «Против чего выступает «Новый мир»?» («Огонек», 26 июля, 1969, № 30).
С. Л.
29.VIII. Тр/ифоныч/ был, но вертелся все время хмельной Ухсай1 и не давал поговорить. Все же Тр/ифоныч/ настроен неплохо. Гов/орит/, что Мел/ентьев/ мог подумать по неуступчивому тону Кондрат/овича/, что у того в кармане ханский ярлык.
Нат/алья/ Павл/овна/ (Бианки. — С.Л.) разузнала о том, какое предательство совершили вчера типографщики. Все листы лежали не сшитые, когда им позвонил зам/еститель/ Степакова из Агитпропа. Через час было готово 3 тыс/ячи/ экз/емпляров/, и их немедленно вывезли в киоски. Так что когда Медведев из «Л/итературной/ г/азеты/» позвонил, где можно достать № 7 «Н/ового/ м/ира/», ему сказали — пожалуйста, в киосках. Хороши бы мы были с нашим письмом.
Щербина2, обругавший меня недавно в «Коммунисте», так говорит в дружеском кругу: «Н/овый/ м/ир/» — еврейск/ий/ журнал, единств/енная/ их цель, чтобы евреям в паспортах не ставили нац/иональнос/ть. Да и понятно, там все — жиды, Лакш/ин/ — еврей, Кондр/атович/ — еврей, а Тв/ардовский/ тоже наполовину польский еврей».
«Вообще у нас не КГБ, а богадельня. Приходят в ИМЛИ и говорят, съездил бы ваш представитель к Син/явско/му, узнал бы, что он делает, чем собирается заняться после освобождения. Это вместо того, чтобы прибавить ему срока».
«Говорят — разболтанность, шатания — расстрелять какой-нибудь миллион человек, все будет тихо, никакого беспорядка не будет».
Ко мне он кипит ненавистью:
«Л/акшин/ свои статьи из американских журналов списывает. Читал о Щеглове — ну
что ж — видны два обывателя — один Л/акшин/,
др/угой/ — Щ/еглов/».
Откровенность этого
фашистского ненавистничества меня изумила, но я не имею основ/аний/ не верить
З., передавшей мне это на др/угой/ день после обеда у
Щ/ербины/ и его любовницы.
Важны люди, а не идеи.
Чалмаев, Палиевский, что бы они ни думали про
себя, — «соц/иально/ близкие», а я — «соц/иально/ далекий». Ведь главное
покорство. В разного рода идеол/огических/ статьях давно уже лишь одна идея —
дисциплина и порядок. Все сводится к этой добродетели, а самое большое зло —
непокорство. Думать можешь все, что хочешь, но на словах покорись — и ты наш.
Приехал к вечеру Хитров из цензуры. 8 № — в развалинах. Он разговаривал с новым замом Романова — Фомичевым. Это мужчина тертый, когда-то референт Козлова. Говорит уверенно, не глуп, не чета Назарову, за полной безнадежностью отправленному в общ/ест/во «Знание». Разносчики просвещения и его гасители — одна номенклатура. Видимо, Ф/омиче/в имеет указ/ание/ Мел/ентьева/, говорил безапелляционно: Шарова — снять, стих/отворение/ Антокольск/ого/ «Художник» и «Письма в бутылках» — снять, письма читат/елей/ о Драбкиной — снять. Белова и статью Крамова тоже не подписывают: замечаний множество и неясно, сможем ли мы даже после изрядной правки удовлетворить их аппетиты. Переформировали с М/ишей/ № — и решили, что к пон/едельнику/ он посмотрит еще раз Белова, я — статью о Платонове.
Если так пойдет дальше — жизнь журнала невозможна.
31.VIII. Перебрались в Москву из Витенева.
1.IX. Похороны Волынского1 на Введенских горах. Я сказал неск/олько/ слов от «Н/ового/ м/ира/». Потом, когда стали все расходиться, заглянул к деду2 на могилу.
Статью Крамова я перепахал, но не уверен, что и на этот раз цензура будет сыта.
Обманывают или обманываются — вот вечная проблема.
«Слоганы» на городск/их/ улицах — характерный знак. «Здравствуй, родная школа» — висит над ул/ицей/ Горького (к 1-му сентября). Что это значит? Кто здоровается со школой? Кто называет ее «родной»? Все мы, все без исключения. А вдруг я не люблю свою школу? Но такие реакции не берутся в расчет.
Все кричат хором, все принуждены к единому мнению, не согласный с ним чувствует себя отщепенцем или он тоже должен приспособиться. Вот что такое «слоганы»!
«Гос/ударственный/ эмоционализм», — откликнулся Тр/ифоныч/.
Мел/ентьев/ гов/орил/ Эм/илии/: «А чего вы так торопитесь их подписывать?»
Говорят, у Некрича3 вознамерились отнять ученую степень. Инициатор этой акции — человек, изобличенный Некричем же в плагиате. Теперь он, как водится, в ВАКе. Некрич решил возбудить встречные дела против авторов, восславлявших Берию и проч. Кажется, отстали.
2.IX. С А/лександром/ Т/рифоновичем/ гов/орили/ о прошлой войне, о союзниках и их тушенке.
«У журн/ала/ — летальное состояние, а все же потянем». 8-й № подписывают — с исправл/ениями/ у Белова и Крамова.
Сим/онов/ рассказ/ал/ об
обеде в Абхазии в честь отдыхавшего там Шелепина. Он провозгласил тост за
писателя Шинкубу, не зная будто бы, что он и предс/едатель/ Верх/овного/
Совета, сидевший за столом, — одно лицо. Когда это разъяснилось,
Ш/елепин/ спросил: «А зачем вы печатали свою пов/есть/ в «Н/овом/ м/ире/»?» —
«Да если бы я напечатал ее в др/угом/ месте, вы бы ее и не прочли», — ответил
Шинкуба. Шел/епин/ согласился и вдруг стал хвалить журнал: «Не понимаю, что они
нашли в ст/атье/ Дементьева. Правильн/ая/ статья». Он, конечно, хотел
понравиться и даже предлагал обсудить вопрос о бульшей
независимости Абхазии.
Ис/аич/ был. Со статьей Дем/ентьева/ он не согласен, хотя и поддерживает общую нашу позицию и наш ответ: «Вехи» — это великая книга, всех людей делю на читавших и не читавших ее». И принялся срамить меня и требовать, чтобы я достал эту книгу для А/лександра/ Т/рифоновича/. Все это было как-то высокомерно и неприятно. Через месяц обещает роман о 14-м годе. Впервые говорит, что не уверен в нем, потому что приходилось не с натуры писать, а выдумывать.
Под вечер пришел Расул
(Гамзатов. — С.Л.), и Тр/ифоныч/ сгоряча выругал
его — почему-де он еще подписывает как член редколлегии «Лит/ературную/
Россию». Р/асул/ обиделся и пришлось его утешать. Утешали мы втроем с Мишей и
Сацем в «Урале».
Он рассказ/ал/, что Мел/ентьев/ звонит Патимат (жена Гамзатова. — С.Л.) и пугает ее тем, что Р/асул/ совершает оскорбит/ельный/ для России поступок, выходя из редакции газетенки Поздняева.
Читали стихи, по-русски, по-аварски, возвращаясь ночной Дмитровкой.
Р/асул/ припомнил, как на
Лен/инском/ комитете, когда обсуждали Сол-
ж/еницына/, Харламов взывал ко всем: почему все так боятся Твард/овского/, что
у нас, культ личн/ости/ Тв/ардовского/? — если он приходит — все боятся слово
сказать против Солж/еницына/.
Солж/еницын/ хвалил стихи Возн/есенского/1, поздравлял с этим Тр/ифоныча/, а тот сказал: «Что вы, мы его Христа ради напечатали».
4.IX. Тр/ифоныч/ перечитал
Драбкину и под большим впечатлением. Почему
2-ю часть не пускают? «Я думал, неточности. Но это как раз «точности». Ленин —
широкий, гуманист, задумывающийся, примеряющий 7 раз, прежде чем отрезать. Но
такой он нам не нужен». Я напомнил ему о словах вел/икого/ инквизитора Христу:
«Зачем ты пришел к нам? Уходи», — и это запало, видно, ему.
Гов/орили/ и о нов/ой/ рукописи Бека1. Главное там — молодой Ст/алин/, написанный оч/ень/ достоверно. Ленин — скучнее, традиционнее, с плохим журнализмом. Хитрец Бек — главы для «Н/ового/ м/ира/» переложил главами для «Окт/ября/». И бьет то холодная, то горячая вода — без смесителя.
«Тайна — это то, что знаешь ты один. Когда знают двое — это уже не совсем тайна», — удивит/ельная/ психологическая черта у Сталина.
Тр/ифоныч/ неожиданно стал накаляться и взрываться яростью. Видно, нервы все же никуда.
Травля дает свой результат.
Говорят, в декабре будет отмечено 90 лет Сталину. Предполагают издать 4-х томник, в «Правде» — дать портрет и отдельно для продажи изготовить цветной портрет и бюст.
Так все сначала?
С утра я был на похоронах Салахяна2 — отвезли с Мишей венок.
Потом приходил Шатров3,
я познакомил его с А/лександром/ Т/рифоновичем/, и мы говорили о его пьесе
«Брестский мир». Шансы ее невелики. Недавно он был у
Шел/епина/ и услыхал разочаровывающий ответ: «Это не моя епархия. Не знаю, как
вам помочь».
Вечером — партсобрание с инструктором из райкома, глупой и самоуверенной особой. Все мы выступили, Тр/ифоныч/ председательствовал.
«Нужно больше пр/оизведен/ий в связи с юбилеем». Тр/ифоныч/ отвечал, что лучше брать качеством, чем количеством, а наша наставница: нет, и качеством, и количеством. Но зачем же количество, будто это чулки или масло?
Дорош сказал, когда домой шли: обычно поп для мирян старается, а тут миряне для попа.
«Самое смешное», что в конце концов у инструкторши пропала сумка с рыбой. Надо же — журнал с такими идейными промахами, а здесь еще и рыбу смыли. Рыба, верно, хорошая, не «городская». (Так называют продукты, кот/орые/ едим мы все, те, кто пользуются пайками и распределителями. «Не городской ли колбасой ты отравился?» — гов/орит/ дамочка своему мужу.)
Л.Карпинский4 заходил к Тв/ардовскому/ знакомиться и с предложением помочь, чем может.
С нами поступили, как комендантша в «Кап/итанской/ дочке», кот/орая/ посылала поручика рассудить солдата с бабой, подравшихся из-за шайки в бане: «Разбери, кто прав, кто виноват, да обоих и накажи».
10.9. Тр/ифоныч/ прочитал прозу Евт/ушенко/1 и хотел учинить ему гражд/анскую/ казнь. Но я не пошел, чтобы облегчить это объяснение. Тр/ифоныч/ высказал ему все резко: «Прожекторный луч убегает от Вас, а Вы опять гонитесь за ним, чтобы под него попасть». «Если сразу сказал, что думаешь, — дальше разговаривать легче».
8 № — печатают.
Евт/ушенко/ — А/лександру/ Т/рифоновичу/: «В прошлый раз Вы довели меня до слез, сейчас я едва сдержался, но следующую вещь опять принесу Вам».
11.9. Слухи о том, что у
Демич/ева/ на столе лежат три годовых комплекта
«Н/ового/ м/ира/» с подчеркиваниями и закладками. Сообщившие об этом тревожатся
— не ждут ли журнал нов/ые/ неприятности. Может быть. Но пока тихо. Критика
словно устала и отхлынула.
В «Правде» — вялая статья, отдаленно намекающая на посл/еднюю/ дискуссию. Ни нашим, ни вашим.
Записываю мало, занят статьей о «мудрецах».
14.9. Передают, что Машеров1
заявил на одном из последн/их/ совещаний:
«Н/овый/ м/ир/» выпустил 7-й № — и все, больше он под этой редакцией выходить
не будет. На работу мы их устроим, но вместе работать они уже больше никогда не
будут».
Завтра, однако, ожидается сигнал № 8.
Историю человечества следовало бы делить на три великие эпохи: палеолита, неолита и Главлита.
15.9. Сигнал № 8. Были с Тр/ифонычем/ и М/ихаилом/ Ф/едоровичем/1 в Сандунах. Тр/ифоныч/ очень огорчен разговором с Козловским2 о своем однотомнике в сер/ии/ «Всем/ирной/ лит/ературы/». Этот однотомник дорог ему — он единств/енный/ из живущих ныне поэтов, кот/орый/ вошел в это изд/ание/. Но из книги хотят выбросить «Теркина на том свете». А «чтобы не было заметно» — заодно и «Дом у дороги». Тр/ифоныч/ спросил у Козл/овского/ его собственное мнение. «Лично я не в восторге», — сказал этот пошляк.
Гов/орили/ о Пушкине, о кот/ором/ Тр/ифоныч/ хочет писать для двухтомника, о Розанове3, кот/орого/ он впервые прочел.
Коль собрался ты в шалман,
Загляни сперва в карман —
с этим двустишием мы отправились в Столеш/ников/ и посидели немного там.
О Казакевиче4 вспоминал с нежностью, как о добром товарище.
17.9. Ездил на исполком,
витийствовать за Буртина. Но все было предрешено заранее. Ему отказали в
квартире — нагло и грубо. Было впечатление, что просьба
Тв/ардовского/ вызвала обратный эффект.
18.9. Миша ездил к
А/лександру/ Т/рифоновичу/, сказал ему о Бурт/ине/, и
А/лександр/ Т/рифонович/ приехал специально говорить с Воронковым. Тот пообещал
сделать, что возможно, а потом просил остаться Тр/ифоны/ча для разговора
наедине.
Звонил пом/ощник/ Кириленко1 и просил дать отчет о том, какие изменения проведены в редколлегиях журналов. Вор/онков/ трясется и прямо говорит, что боится лишиться места. Тр/ифоныч/ снова заявил ему, что делал свои предложения — «они отвергнуты»: «Тогда пусть делают выводы сами».
В воспит/ательных/ целях показал Тр/ифоны/чу статью в «Экспрессо». А потом — письмо Федина по поводу проекта статьи в «Л/итературной/ г/азете/». Федин, хотя и с ужимками, пишет, что не считает ст/атью/ объективной, что нельзя столь явно брать сторону «Огонька» против «Н/ового/ мира». Но с этим письмом не посчитались — Мел/ентьев/ сам был занят этим и сделал по-своему.
Поехали с Мишей и А/лександром/ Т/рифоновичем/ к Сацу. Тр/ифоныч/, который редко дома пьет с тостами, — тут торж/ественно/ провозгласил: «За стар/ую/ редакцию «Н/ового/ мира» — как за старую «Искру». И второй тост — «против новой редакции «Н/ового/ мира».
Говорил: «Теперь я никого не отдам, даже Мар/ьямова/, самого далекого от нас». Радовался, что если мы кончимся, то хоть с объяснением в 7 №, почетно, не молча.
Боюсь, он теперь задует, но да ведь не остановишь. Расцеловались на прощанье, я поехал домой, где несчастье у мамы. Завтра, наверное, кладут ее в больницу.
Тр/ифоныч/ читает письма Цветаевой2 к — чешке Тесковой и гов/орит/: «Она пишет, что зачитывается Лесковым. Это для меня — улика. Любовь к внешности слова».
Маршак: «Это какое-то надувательство, голубчик. Мне уже 70. Я же на это не соглашался, ну, 30—35».
Корней лукав3. Сказал Тр/ифонычу/ про книгу Вали: «Из нержавеющей стали». А Ильиной эту же книгу бранил. Тогда я понял, как двусмысленна его похвала. Наверное, он саркастич/ески/ улыбнулся, когда придумал это: не из злата-серебра, а из нерж/авеющей/ стали, из какой делают вилки для столовых. И я подумал — не зря ли писал ему так торжественно и высокопарно. Ну, да ладно.
25.IX.69. А/лександр/ Т/рифонович/ одержим идеей библ/иографического/ указателя к «Н/овому/ м/иру/». Об этом мы давно говорили, но ничего не сделали. А сейчас он вдруг очнулся: самое время делать указатель. Перебирает на даче старые журналы, хочет составить 2-й комплект. Вообще занят приведением в порядок того этапа жизни, кот/орый/ связан с журналом.
Собирается вернуться к поэме — что-то там еще сделать, подлатать. Дем/ентьев/ тоже жужжит под ухом: я тебе покажу некот/орые/ строчки — подумай еще над ними, а потом можно заново подавать на Секрет/ариат/. В самом деле — ответ, в сущности, не получен, а поэма потоплена.
Триф/оныч/ выглядит скверно, шеей едва вертит.
27.IX. Составил «прожект» «Принципы указателя». Это, конечно, сложней, чем казалось А/лександру/ Т/рифоновичу/, и едва ли Грачев1 согласится делать такую объемистую книгу.
Послезавтра я уезжаю в Ялту, и по этому поводу решили мы сойтись к вечеру у больного Саца.
А/лександр/ Т/рифонович/
посмеивался над Дементом, как он боится крамолы, в крови это у него, и только
мычит. «М-да. Да?.. М-да!..» А Тр/ифоныч/ ему говорил, что есть ли другая такая
идеология, кот/орая/ с таким презрением относится к своему содержанию.
Гов/орил/, что «мы не догматики», «хорошо, коли бы были догматики, тогда хоть
можно крикнуть: у Л/ени/на так, и баста». Дем/ентьев/ же: «М-да… Да?
М-да…»
Столяр у А/лександра/ Т/рифоныча/ работал 3 дня, сыпал цитатами из Теркина, жулик, но мастер. «Да бросьте вы этот гвоздь — кривой, перекрученный», — гов/орит/ ему Тр/ифоныч/. «Нет, нет, а мы его заставим войти, добровольно войти заставим».
О голосовании. Дем/ентьев/ боялся, что не взял открепит/ель/. А слесаря всемером посылают в обед за водкой и дают сразу 7 паспортов — проголосуй там за нас, чтобы не вязались.
О белке рассказ/ал/, совсем
по Паустовскому: жила во Внукове на сосне — и Оля подманивала ее орехами. Белка
грызла орехи на шкафу в доме, там и припасы у нее были. Она бегала в лес, но
всегда возвращалась. Однажды не вернулась. Прошло время. И вот в сырую,
холодную осеннюю ночь она постучала лапой в форточку.
Тр/ифоныч/ ее увидел, но, чтобы открыть ей фортку, встал и зажег свет. Белка
убежала — испугалась, видно, — и больше не возвращалась.
А/лександр/ Т/рифонович/ гов/орил/ с досадой о расск/азах/ Некрасова2, о сочин/ениях/ Евтушенко. С/офья/ Григ/орьевна/ уговорила казнить его наедине, это уже вроде помилования. Но ведь «что он пишет, фанфарон!». «Я целое утро потратил, читая эту ерунду, а много ли у меня этих утр?»
Обнялись на прощание, расцеловались троекратно, он просил написать ему, коли скучно станет.
С 29.IX. по 25.X. — в Ялте.
Каверин и Т/амара/
В/ладимировна/ (Иванова, вдова Всеволода Иванова. —
С.Л.) рассказ/ывали/ интересно о молодых своих годах, о Горьком,
«Серапионах», Бабеле.
В/ениамин/ А/лександрович/ — поверхностный, но милый, легкий, доброжелательный.
Н/адя/ (Надежда — Дина
Филатова-Лиходеева работала в «Огоньке». — С.Л.) рассказала, какое
волнение было в «Огоньке», когда на совещании в ЦК сказано
было — прекратить полемику. Софр/онов/ приехал расстроенный, снял две статьи из
№, а на др/угой/ день отправился к своему меценату Пол/янско/му1.
Вернулся успокоенный, статьи вернул на место и сказал: сейчас больше не будет
спорить с
«Н/овым/ м/иром/» о письме 11-ти, но мы найдем др/угой/ случай… Видимо, ради
этого и поместил «Огонек» постыдные письма о Быкове. Говорят, Василю плохо,
травят его энергично — я просил Кав/ерина/ написать ему дружеск/ое/ письмо.
Смысл этих писем «Огонька» — в величайшем презрении к народу: все было предусмотрено и организовано заранее, случайностей быть не могло — и это в партиз/анской/ войне!
С А/лександром/ Т/рифоновичем/ гов/орил/ по телефону. Он рад был моему письму: «Стоицизм оптимистич/еский/» нам годится». В посл/едний/ день получил от него короткий и печальный ответ.
Миша рассказ/ал/, что 9-й вышел. Там снимали ст/атью/ Лациса2, на этот раз окончательно, и Лисичкина. Зато неожиданно прошел многострадательный очерк Можаева3.
Некрасовск/ие/ записки
поверхностны до безобразия, а прочитав «вводку», я за голову схватился — так пушло. Это они поправляли по замечаниям разгневанного
Тр/ифоны/ча.
Море было холодное, ветры, шторм. Купался не больше 10 раз. Не повезло на этот год с отпуском.
На пляже в Ливадии, пузом вниз на лежаке, муж читал жене вслух Кочетова.
27.X. В ред/акции/ все по-старому, только утомление у всех еще больше.
Тр/ифоныч/ «заходил», но теперь опять в норме. Очень он переживал роды Ольги, даже привиделось ему, что она умерла, и он с криком пришел на дачу Верейских: «Умерла, все кончено, и я погиб, и журнал…»
Рассказ/ал/, что дня три назад было собрание в ЦДЛ. В докладе Васильев сказал: «Тов/арищи/ Лакшин, Виногр/адов/ и Рассадин! Задумайтесь, почему вас так хвалят на Западе?» Жаль не было меня, я бы ответил. А может, хорошо, что меня не было. Гов/орят/, честил еще Лид/ию/ Корн/еевну/ Чуковск/ую/ и угрожал исключением из Союза.
Тр/ифоныч/, однако, светил глазами в Президиуме. Шев/еле/ва1 хотела выступить против Кочетова — не дали. Передают ее разговор с Дем/ичевым/ об этом. Он позвонил Поном/ареву/2 и сказал: вот у меня писат/ельни/ца Ш/евелева/, оказ/ывается/, не только положит/ельные/ отзывы о романе Коч/етова/, с кот/орыми/ приходили Софр/онов/ и Грибачев; есть и др/угое/ мнение». Сказал, будто бы с удовольствием.
Я все больше думаю, не заняться ли мне этим «романом века».
Вечером у Н/еонилы/ Вас/ильевны/ (матери Марка Щеглова. — С.Л.). 44 года Марку (было бы).
28.X. А/лександр/
Т/рифонович/ — скучный, хмурый, но мне обрадовался. Гов/орил/ часа два с
Бурт/иным/ о его статье к трем поэмам. Потом пересказывал мне смысл этого
разговора. Юра — радикал, но изрядный схематик и нехотя ранит
А/лександра/ Т/рифоновича/.
Тут в мое отсутствие Б.Рассел1 прислал А/лександру/ Т/рифоновичу/ письмо с выражением сочувствия «Н/овому/ м/иру/» и т.п. Тр/ифоныч/ отослал копию Демич/еву/, но без отзвука.
Еще с первого дня приезда в Москву я знал, что плох Чук/овс/кий. Он стал жертвой своего желания лечиться. Совсем здоровым пошел в клинику Кассирского на проверку, там ему брали кровь из вены и занесли шприцем инфекц/ионную/ желтуху. Гов/орят/, он в полной памяти приводит в порядок все дела, дописывает что-то, отдает распоряжения, как печатать.
Попросил вдруг у Клары2 почитать ему «Обломова». Послушал молча страниц 10 и сказал вдруг: «Хватит. Достаточно. Значит, я был прав, что никогда не мог его прочесть».
Вот так, хотел рассчитаться со всеми земными долгами, прежде чем уйти, — и вспомнил вдруг, что не удосужился прочесть «Обломова» и не смог уйти, не проведя для себя этой проверки.
Мы сидели у Тр/ифоныча/ с Мишей, когда вошла без стука Калерия и на пороге сказала: «Сейчас К/орней/ И/ванович/ скончался».
Мне остается только клясть себя за то, что не побывал у него, прособирался…
Тр/ифоныч/ о нем одно твердит: «знал что почем», и вспоминает снова историю с «Ив/аном/ Ден/исовичем/». Да и когда «Страна Муравия» вышла, Корней написал ему неожиданно письмо: если критики достойно не откликнутся на вашу поэму, то я сам тряхну стариной. И последнее его письмо А/лександру/ Т/рифоновичу/ — о стихах («в предсмертной моей тоске» — стало быть, не слова). Впрочем, я-то знаю, что это инспирировано С/офьей/ Гр/игорьевной/ через Каверина, чтобы поднять Тр/ифоны/чу настроение тогда. Ну, да ладно. Я сам благодарен ему за необыкновенно доброе письмо и слова привета, кот/орые/ разные люди то и дело этот последний год передавали мне.
Поколение людей, еще державших живую связь со старой культурой и традицией 19 века, уходит окончательно, и страшно подумать, что за паяцы остаются на сцене.
29.X. Собрали редколл/егию/ с Гамз/атовым/ и Айтм/атовым/ для того, чтобы крепче привязать их к колеснице. Утром был Комитет по премиям. Абрамову1 премии не дали, и, конечно, лишь потому, что печаталось у нас. Теперь такой порядок: даже до голосования тайного не допускают; снимают кандидатуры заранее, открытым голосованием. Так что баллотировался один Малышко2, на кот/орого/ всем наплевать.
На редколлегии — «взгляд и
нечто», итоги прошлого года и планы на 70-й.
Тр/ифоныч/ говорил о пронесшемся над нами летом «цунами», о письмах
читательских. «Мы не только не чувствуем себя обиженными, но как бы не впасть в
гордыню». Сказал, что роман Кочет/ова/, о кот/ором/ кричит вся Европа, нам
замечать не следует, ибо он вне искусства.
Я возразил ему, что вне искусства — это так, но как явление обществ/енное/ — это весьма заметная вещь и уклониться от ее обсуждения нам нельзя. Гов/орил/ и о том, что вся наша жизнь временная, но из временной жизни незаметно складывается «жизнь вечная». Так что, как бы трудно психологически ни было, надо держать журнал как можно дольше.
Айтм/атов/ нехорошо говорил
— и сказал задевшие меня слова: если и писать о Коч/етове/, то это не должен
делать Л/акши/н, а какой-нибудь «свежий» автор. А
я-то вчера шепнул уже Мише и Алеше о моем желании написать эту статейку. Вышло
противно и конфузно, и никто не возразил Айтм/атову/ и даже как бы с ним
согласились.
А я подумал: выходит, что и на друзей моих в «Н/овом/ м/ире/» подействовал этот вой. Если я не могу писать то, что хочу, в своем журнале, то не конец ли это для меня как для критика? А о чем я должен писать — и кто будет мне рекомендовать темы? Если я считаюсь скомпрометир/ованным/ и журнал молча соглашается с этим, — пути мне нет.
Пошли с Расулом, Мишей и Сацем в Эрмитаж обедать, потом на выставку дагестанских промыслов, оттуда к Сацу — и все это время во мне тлела жестокая обида, и в какой-то миг у Саца я неожиданно для себя взорвался. Было это глупо и произвело, наверное, впечатление неприятное: самолюбие, видишь ли, взыграло. Но тут был с утра маленький толчок, подготовивший все это. В.Иванов3 в «Коммунисте» разнес мою невиннейшую академичнейшую статью о критике в «Лит/ературной/ энциклопедии». Теперь ругать меня — хороший тон, и бранят не за то, что написано, а за то, что моим именем подписано. Ну, да ладно. Ныть смешно, и я корю себя за дурацкую выходку у Саца. Все привыкли, что я никогда не говорю об этом, и теперь изумились.
Айтм/атов/ гов/орил/, что не получил верстки стихов А/лександра/ Т/рифоновича/, посланных ему заказным. Но Тр/ифоныч/ обиженно сказал мне: что бы ему тут сказать — «ну, дайте мне их почитать хотя бы сейчас». Нет, молчит.
31.X.69. Похороны Корнея Ив/ановича/. Поехали в ЦДЛ с Тр/ифонычем/ и Буртиным. Внесли венок, постояли в карауле и ушли. А/лександра/ Т/рифоновича/ семья просила выступить, но Ильин1 подскочил, сказал: «8 человек записалось. Нужно ли вам, А/лександр/ Тр/ифонович/?» Тот ответил с облегчением: «Да нет, коли так». Но мне сказал потом: «Всюду хотят меня песочком посыпать».
В Переделкино мы не поехали.
Эм/илия/ звонила. Предупрежд/ает/, что все взволнованы в кабинетах тем, что по Москве ходит много списков поэмы Тв/ардовского/, а теперь она уже и напечатана на Западе. «Пытаются прекратить тираж» — что это значит? Где? Кому это может быть под силу? Всем темно и неясно, очевидно лишь, что паника. Звонил еще вчера Ф.Овчаренко, спрашивал Тв/ардовского/ по «интересующему и его и нас делу».
Не хотят спешить поэтому с подписанием № 10. А ну как редакция переменится?
Читал главы «Августа». Романист такой, что руками развести, и похоже, что подбирается к главному, не только в романистике.
Вечером Дем/ентьев/,
Арт/ур/, Миша и Маликов2 — мальчишник в «Урале». Снова разговор, кому писать о
Кочетове, — и опять то же. Глупо и смешно так волноваться из-за ненаписанной
статьи. Обычно я считал даже, что это плохой
знак — говорить о своем замысле заранее, — а тут поневоле нарушаю это святое правило.
Нехорошо.
Анекдот о Жукове. Его
посетил корр/еспондент/ АПН с вопросами. Жук/ов/ сказал: «Вопросы написали? Ну
уж сразу тогда и ответы напишите. Только прежде чем приносить мне на подпись,
заверьте, где следует, а то я их знаю, политруков. Что случись, мгновенно на
меня и сошлются». «Если танки стреляют, значит есть враг и идет война, а если
танки молча занимают город — это не война, а оккупация»
(о Чехословакии).
Интересен вопрос Ильи См/ирнова/: почему ни одна наука не имеет при себе дисциплины, подобно той, какую имеет при себе иск/усст/во в виде самостоят/ельного/ рода занятий — литерат/урной/ критики. Наука даже в фактологич/еской/ части систематизирует знание. Иск/усст/во передает жизнь в непосредственной образной форме, со сложностью живого. Критика должна объяснить мир художника, его законы восприятия, по каким он осваивает жизнь, и т.п. Но об этом надо написать лучше, точнее и подробнее.
1.XI. Ильина рассказ/ала/, как бегали, волновались организаторы похорон Чук/овско/го. Что за страх перед самыми невинными сборищами! Нилин еле получил слово у Ил/ьи/на.
Под секретом. Обидевшись на
то, что мы отвергли многострадальный фельетон Н/атальи/ И/осифовны/, Корней
распорядился печатать свою посл/еднюю/ статью не в «Н/овом/ м/ире/», а в
«Лит/ературной/ Рос/сии/». Ну, и глупо. Вообще рассказ
И/льиной/ — разочаровывающий.
Слухи, что Чук/овский/ завещал половину наследства Исаичу, — несправедливы. А жаль.
Не хотели, чтобы выступали на похоронах С/олженицы/н, Балтер, Копелев1 и я. Эти фамилии И/льин/ прямо назвал как нежелательные.
4.XI. Бесконечно печальный А/лександр/ Т/рифонович/. Его тревожит рассказ/анная/ Эмил/ией/ история — недели полторы назад «Figaro litteraire» напечатала изложение «Триптиха» с цитатами, подтверждающими достоверность текста. В кабинетах взволнованы. Тр/ифоныч/ чувствует себя неуютно, хочет ехать к Воронкову. Я боюсь, как бы он не сделал какого faux pas*.
Ему кажется, что он поставлен в ложн/ое/ положение, хотя я уверяю его, что его позиция безупречна, он поступал до сих пор так, как только и можно было.
Часов в 5 зашла Анна Сам/ойловна/ (Берзер. — С.Л.) с неприятной вестью — в Рязани исключили из С/оюза/ П/исателей/ Солженицына.
Мы сидели как пришибленные. Надо что-то делать, а сразу не сообразишь. Но в сущности — это катастрофа. Требуют, чтобы он завтра же ехал в Москву «исключаться». Он переложил на после праздников. Тр/ифоныч/ мрачно оделся и уехал. Я заезжал к Вале Гов/алло/, вернулся домой сам не свой и думал о письме.
5.XI. Утром Тр/ифоныч/ звонил — деятельный, бодрый, гов/орил/, что поедет к Воронкову, а потом зайдет домой ко мне. Но человек предполагает, а бог располагает. Воронкова поймать нельзя. С утра он поехал на Секр/етариат/ РСФСР, где, видимо, исключают Ис/аича/.
Днем сидели в ред/акции/ и вели неторопливый, невеселый разговор. 11-го собирается прийти к нам Овчаренко из Агитпропа.
Нужны подготовит/ельные/ работы для евангелия III тысячелетия. 3 источника — марксистск/ая/ социология, христ/ианская/ нравственность — и научно-технич/еская/ революция. А не шутя, XXI век может стать веком нового расцвета этики, задавленной ныне соц/иальным/ бытом и «точными» науками едва ли не во всех странах света.
Читал очередную статью Дем/ентьева/ и понял, почему на него так сердятся: он догматический ревизионист.
Иннокентий (шофер, который
возил Твардовского. — С.Л.) рассуждал о
Тр/ифоны/че с неожиданной стороны: «Скучно живет. Никуда не ездит. Гостей,
смотрю, у них не бывает. Я бы на его месте — пожил в свое удовольствие. Ведь
каждый день — к смерти ближе».
6.XI. День предпраздничный, а у нас невесело. Вчера Тр/ифоныч/ звонил мне — бодрее и энергичнее, потому, конечно, что протопопица М/ария/ И/лларионовна/ его переломила. «Иди на Секрет/ариа/т и разгроми их». — «Да меня не зовут». («Она все еще думает, что я в прежней силе».)
Воронк/ова/ по телеф/ону/ Тр/ифоныч/ не мог добиться в течение дня — скрывается где-то, где его инструктируют или он инструктирует. Я сказ/ал/, что как-то стыдно теперь состоять в Союзе. «А вы думаете, я этого не думал?»
Днем сегодня Тр/ифоныч/ попал все же на аудиенцию к В/оронкову/. Приходил Можаев — «правда ли все это? как реагировать?». Надо подождать приезда Ис/аича/ (он приедет после праздников). Раньше, чем Тр/ифоныч/ вернулся от Вор/онкова/, пришел Миша из Главлита. Завел меня к себе. Вчера на вечере, возвеселившись, Ром/анов/ шепнул Эм/илии/, что с «Н/овым/ м/иром/» вопрос решен и после праздн/иков/ объявят: выводят Кондр/атовича/, Л/акши/на и Вин/оградо/ва. Тв/ардовского/ трогать не будут.
Тут приехал А/лександр/
Т/рифонович/ от Вор/онко/ва. Тот был нежен, лез целоваться. Когда Тр/ифоныч/
сказ/ал/ ему о С/олженицы/не, театрально закрыл лицо руками: «Что делается… и
не говорите… Меня 19 раз вызывали в КПК1 по
делу Кузнецова». Когда я сказ/ал/ о наших новостях, Тр/ифоныч/ промолвил:
«Похоже», — хотя, по его словам, о персоналиях речи не было, но Тр/ифоны/ча
В/оронко/в снова звал в Союз на «повышенный оклад».
С утра мы сговаривались побывать у Ив/ана/ Серг/еевича/, но Тр/ифоныч/ не в силах уже был. Позвонил только и сказал: «Корабль получил страшную пробоину. Вероятно, придется открыть кингстоны. Ждал-ждал К/онстантин/ А/лександрович/ (Федин. — С.Л.), чтобы ответить на мое письмо, и вот через 1 1/2 года это, видно, его ответ».
Дураков не убавим в России,
А на умных тоску наведем… —
вспомнил А/лександр/ Т/рифонович/, когда стали гов/орить/ об отставке. Он уехал, сказавши, что есть печальная услада так вот трезво и горестно встречать праздники. А мы — с Мишей, Мож/аевым/ и Сацем пошли рюмку выпить — в «Урал». Можаев гов/орил/ добрые слова — искренно и серьезно, но не знал, не знал того, что знали все мы. Журналу, верно, остались считанные дни.
Утром была у меня Серебрякова2 — кокетливая в свои 60 с лишним лет — и льстивая. Конечно, хочет предложить рукопись, и только в мои руки лично. Сказала о романе, вышедшем за границей, что он, без сомнения, передан туда нарочно, ради ее компрометации («Я это и Сусл/ову/ сказала»). Текст явно был препарирован у нас, вырезаны наиболее острые места о Ст/алине/ и проч. Начала будто оправдываться передо мной за посвящение Хр/уще/ву. «Я его и не знала, знала только жену -— Н/ину/ П/етровну/ и Адж/убея/3. А вопрос о посвящении романа решало П/олит/ б/юро/».
«Ш/ауре/ и Мел/ентьеву/ я сказала: вы — единственный критик, меня интересующий. Они смеялись и негодовали».
Вспомнил о Некрасове ужасную историю. Он пригласил с Алтая своего Валегу4 в гости. Поезд опоздал, и Некр/асов/ ожидал его в буфете. На перроне он обнял Валегу и потребовал идти в ресторан. Тот сказал, что он с женой и дочкой. «А пошли ты их всех…» — и проч. в Викиной идиотской манере. Валега повернулся и ушел. Напрасно Виктор с утра разыскивал его по всем гостиницам.
9.XI. У Е/лены/ С/ергеевны/ со Светой. Глени — переводчик Б/улгако/ва гов/орил/: «Я вам завидую, у вас идут такие лит/ературные/ бои (это он о моей полемике с Гусом), какие у нас были только в 18 веке». Нашел чему завидовать!
Рассказы Ел/ены/ Серг/еевны/ были занимательны. Запишу кое-что. Есть слова Б/улгако/ва о Гоголе в п/исьме/ к Попову: «Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью». Так и вышло.
До начала 50-х годов на
могиле Б/улгакова/ ничего не было — газон, цветы.
Е/лена/ С/ергеевна/ захаживала в сарай к гранильщикам — и подружилась с ними.
Однажды видит, среди обломков мрамора в глубокой яме огромный черный
ноздреватый камень: а это что? — Голгофа. — Как Голгофа? Объяснили, что на
могиле Гоголя в Донском монастыре стояла Голгофа с крестом. Теперь сделали
новый памятник, а Голгофу — бросили в яму. «Я покупаю», — сказала сразу Е/лена/
С/ергеевна/. Так-то так, да как его поднять? — Что угодно. Нужны мостки —
катить, делайте мостки,
10 рабочих? — будет 10 рабочих. Камень привезли, и глубоко ушел он в землю над
гробом. «Теперь разве что атомная война, а то никакая бомба до него не
достанет».
Камень оказался — черноморский гранит. Аксаков сам выбрал его где-то в Крыму, и долго везли его на лошадях в Москву, чтобы положить на могилу Гоголя. Гранильщики гов/орили/: как железо крепко. Стесан/ный/ верх без креста, строка из еванг/елия/ некрасиво. Тогда глыбу перевернули.
Однажды в готич/еском/ зале рест/орана/ в ЦДЛ М/ихаил/ А/фанасьевич/ сказал Е/лене/ С/ергеевне/, схватив ее за руку: смотри, Коровьев. В дверях стоял он с глумливой улыбкой в своем клетчатом пиджаке.
М/ихаил/ А/фанасьевич/ все говорил прямо, как думал и писал. Фад/ее/в волновался: может быть, что-то в дневниках неподходящее. Да нет — все то же, что и везде.
У Б/улгаковы/х был свой «сурок»1. Когда он, насытившись вкусным обедом, рано уходил, М/ихаил/ А/фанасьевич/ нервничал, смотрел на часы: как ему не стыдно так рано, это вовсе недобросовестно. В разговоре с ним любил ходить по самому острию. «Больше ноги его здесь не будет, — сердился М/ихаил/ А/фанасьевич/». А через две недели звал снова.
Рассказы о смерти Ст/алина/ — булгаковские подробности. Когда он заснул навеки у себя в Волынском, взломали дверь, убедились, что он мертв. Берия первый крикнул: «Наконец-то. Тиран умер». И все враз заговорили, соревнуясь в усердии. Перенесли его на стол. И вдруг — он вздохнул. Бывает такой вздох у покойников — воздух выходит из легких. Все помертвели. А вдруг — жив?
Когда приехали врачи, у входа в длинный коридор охрана играла в кости.
По первому мужу Е/лена/ С/ергеевна/ была близко знакома с семьей Уборевича2, жили в одном доме.
Его судьба. В Смоленске проводил учения. Внезапно прилетел Микоян, убеждал куда-нибудь скрыться, улететь на самолете. Уб/оревич/ отказался: «Я честный коммунист, ничего за собой не знаю». М/икоян/ улетел, и на др/угой/ день — срочн/ый/ вызов в Москву. (Уборевич был команд/ующим/ Моск/овским/ округом.) Жена приехала на вокзал, нашла «вагон командующего», оттолкнула двоих вооруж/енных/ людей, не пускавших ее в вагон, и побежала по коридорчику. Навстречу — Иероним под конвоем. «Недоразумение», — сказал он. Она с вокзала помчалась к Ежову. «Все выяснится, идите домой спокойно, накрывайте на стол, он придет ужинать».
Потом и ее с девочкой выслали в Астрахань, затем в лагерь, девочке в туфлю она положила портрет отца. В Ташкенте во вр/емя/ войны год почти дочь Уборевича прожила у Ел/ены/ Серг/еевны/. Когда в 56 г. вернулась 2-й раз, и окончательно, — писала ей письма о своей жизни и жизни отца.
А теперь анекдот др/угого/ царствования. Освобождают Никиту. После конца засед/ания/ он спрашивает: «А из дома выезжать?» Мик/оян/ сказал: «Не торопись, что ты». Но к вечеру — комиссия, во главе с кремл/евским/ комендантом. Описывали вещи, Никита отстаивал подарки. Один шкаф был заперт: жена в Чехосл/овакии/ и ключи увезла, объяснил Н/икита/ С/ергеевич/. В тот же день он ушел позвонить Раде3, та — матери в Карловы Вары. Сказала: папа уже не секретарь. Та: «Как не секретарь? Какие глупости! Стоит на неделю уехать — и на тебе!»
(Это со слов портнихи и камеристки Ст/алина/, кот/орая/ шила одно время Ел/ене/ Серг/еевне/ и у кот/орой/ был муж — комендант.)
Ан.Вильямс о Шост/аковиче/. Его позвал в больницу добрый знакомый. «Я умираю, прости, я всю жизнь писал на тебя. Волнуюсь только, кого теперь к тебе приставят. Ведь я тебя любил». Ш/остакович/ успокаивал его, как мог. Самое смешное, что он выздоровел. Готовый сюжет для Мопассана.
10.XI. 10-й № все никак не
подпишут. Возня вокруг Гинзбурга1. Я кончил
статью о «Мудрецах». Бел/яев/ и проч. на праздниках обсужд/али/ в своем кругу
посл/едние/ события. Смысл акции с Солж/еницыным/ — выманить Тв/ардовского/ из
берлоги. Ставят в вину «Н/овому/ м/иру/», что известие об исключ/ении/
мгновенно достигло Запада: сопоставляют — в 5 ч/асов/ вечера звонок
С/олженицы/на в ред/акцию/
«Н/ового/ м/ира/», а на др/угой/ день в 6 ч/асов/ утра уже об этом гов/орило/
BBC (Би-би-си. — С.Л.). Меня особенно ненавидят, но о разгоне ред/акции/
говорят уже с меньшей уверенностью, чем накануне праздников.
Все теряются в догадках — почему надо было исключать С/олженицы/на именно сейчас, когда он уже год с лишним тихо сидит в Рязани. Я связываю это с недовольством, какое вызвал роман Кочетова. Его влиятельные дружки взялись немедленно его спасать. Решили запалить пожар в др/угом/ месте, чтобы отвести угрозу от своих. Факт несомненный — тут неспровоцированная агрессия. Логика же вообще такова, что если писатели ведут себя тихо-смирно, надо вызвать их на неосторожные акции, чтобы было о чем кричать.
11.XI. Приглашали на «кругл/ый/ стол» критиков в «Журналист», но я не пошел. В 1 час дня была назначена редколлегия — собирался приехать Овчаренко из Агитпропа, как он гов/орил/, «потолковать, познакомиться». Мы ждали, что, может быть, он и привезет в кармане пакет о нашем увольнении. Но не тут-то было. В час он не явился и позвонил предупредить, что из-за серьезнейших заданий вообще не приедет в ближайшие дни. Значит ли это, что наше дело решено или, напротив, что в нем все еще полная неясность?
Когда я вошел, все читали по листку стенограмму рязанск/ого/ заседания, на кот/ором/ исключали С/олженицы/на, стенограмму, сделанную им же самим. Документ сильный. А/лександр/ Т/рифонович/ сердит, недоволен — «вечно он со своими прокламациями». Но в душе — страшно мается сам и все обдумывает, видно, не самый ли подходящий момент — уйти. Он говорил тут как-то, соглашаясь, что не надо торопиться, что было бы ошибкой и пропустить момент.
Вдруг появился Ис/аич/, мы
вышли, оставив их вдвоем с Тр/ифонычем/. Потом он нашел меня — оживленный,
борода взъерошена, подбежал, буквально прижал к стенке в каморке Хитрова — и
лицо в лицо, глаза в глаза, зашептал горячо:
«Тр/ифоныч/ не должен уходить. Ж/урна/л должен остаться. Я его убедил. Даже
когда ничего нет, в каждом № — нечто. Ст/атья/ Лихачева1
— превосходна. В случае нужды — отмежевыв/айтесь/ от меня. Ж/урна/л — это не
один С/олженицы/н. И это правда. Только в случае полн/ого/ разорения, Ваш/его/
ухода и др/угих/ двух — нет выхода». Я сказал, что выход и тут есть, лишь бы не
добавляли новых. «И успокаивайте, пож/алуйста/, А/лександра/ Т/рифоновича/,
если будет на меня сердиться, я вынужден отвечать ударом на удар. С лагерными
уголовн/иками/, с урками можно поступать только так, я это знаю, иначе забьют».
Он убежал, как всегда, сверкая улыбкой, глядя на часы.
Тр/ифоныч/ после встречи с Ис/аичем/ был какой-то веселый, благостный, будто камень свалил с души.
Я сказал ему, что его хотят выманить из берлоги, и чтобы он не давался. «А если берлога будет разорена?» «Вы дум/аете/, нам вдвоем с Хитровым плыть на льдине — будет больше чести?»
Днем были какие-то обольщения: известие об исключении в «Лит/ературной/ газете» отчего-то затормозилось. Слухи, будто подбирают более весомую формулировку — за связи с НТС, что ли. Проводив Тр/ифоныча/, мы решили выпить по чарке, не выходя из редакции. Шел тихий разговор, собирались по домам уже, как пришел кто-то с известием: в готовые полосы «Л/итературной/ г/азеты/» срочно поставили сообщение об исключении — и только в моск/овский/ выпуск, потому что тираж отпечатан. Какое-то новое коварство.
12.XI. Утром в «Л/итературной/ г/азете/» составл/енное/ наспех, беспомощное извещение об исключ/ении/ Ис/аича/. Только пришел на работу — явился какой-то француз с аппаратом — требовать интервью с Тв/ардовским/. Я прогнал его.
Можаев заходил встревоженный — «что-то надо делать»: «Исаич апеллировать не хочет». Тр/ифоныч/ мрачен.
Сегодня Овч/аренко/ был в «Др/ужбе/ народов». Но недаром он вчера отказался от посещ/ения/ нашей ред/акции/, недаром.
Рассказ/ывают/ разговор с зав/едующим/ отд/елом/ «Правды» Потаповым: если в марте, как говорят, состоится очередной съезд партии — до этого надо будет решить с «Н/овым/ м/иром/». Нельзя же допустить, чтобы делегаты 2-й раз безрезультатно этот журнал критиковали. Ищется чисто чиновничий аргумент — но все к одному.
Гов/орят/, что в П/олит/б/юро/ один Брежнев говорит, Митька Полянский поддакивает.
13.XI. Миша позв/онил/ мне,
просил срочно приехать. В комнате у Кондр/атовича/ я застал всех в сборе,
запершимися на ключ. Передавали из рук в руки нов/ое/ письмо С/олженицы/на. У
Тр/ифоныча/ глаза белые — от ярости и обиды. Это катастрофа — «больн/ое/
общ/ест/во», «пока вы носитесь с клас/совой/ борьбой…», «вас затопит льдами
Антарктиды», смешн/ая/ защита Копел/ева/ и Лид/ии/
К/орнеевны/. Миша опрометчиво передал записку, адрес/ованную/ ему и мне, —
А/лександру/ Т/рифоновичу/. В записке — просьба понять его, не сердиться,
успокоить А/лександра/ Т/рифоновича/ и какие-то сумасш/едшие/ надежды
«переменить воздух». Это — бунт. Тр/ифоныч/ в отчаянии и клеймит его за
неблагородство. Ни слова не сказал вчера, все берет на себя, ни в чем не
советуется и все губит. Для нас «концы» и для него — вот первое впечатление.
Тр/ифоныч/ хотел тут же звонить Вор/онкову/, извещать его о письме. Я держал
его за руку, боясь, что сгоряча он наделает бед. Коварство В/оронкова/
известно, и он легко сможет осрамить А/лександра/
Т/рифоновича/. Пробовали найти Ис/аича/, он как сквозь землю провалился. Хотели
остановить его, если п/ись/мо не разослано. Разослано. Веронике1
Тр/ифоныч/ с пылу сказал по телефону: «Это предательство». «А разве там сказана
неправда, А/лександр/ Т/рифонович/?» «Нет». Час спустя он гов/орил/ мне:
«Может, я зря сказанул насчет предательства». Тр/ифоныч/ снова порывался
куда-то звонить, но я уговорил его ехать в деревню: утро вечера мудренее.
Рассказ/ывают/: Гранин один на Секр/етариате/ РСФСР голосовал против исключения Ис/аича/. Ходят слухи, что Кав/ерин/ переслал билет в Союз (я позвонил ему, спросил осторожно — это неверно). Мож/аев/, Тендр/яков/, Антон/ов/, Трифонов, Максимов, Войнович, Окуджава ходили к Воронк/ову/ и требовали собрать Пленум или собрание и дать высказаться не согласн/ым/ с исключ/ением/ Ис/аича/.
Вечером — Рой. Уже видел письмо, читал его. Считает, что Ис/аич/ деспот в своем окруж/ении/, кот/орое/ тоже на него скверно действует, подзуживает — «ты гений, ты вправе им ответить» и пр. Черт бы подрал всех этих тщеславных Штейнов! Сколько вреда от балаболок и вспышкопускателей. Ведь погубят, погубят ни за понюшку табаку великого писателя. Заигрались. Сам Ис/аич/ тоже стал индюком порядочным — никого не видит, не слышит, кроме себя, и считает себя вправе действовать в одиночку, чтобы все подлаживались к нему. И жалко его бесконечно, и противно, и обидно. Главное — обидно, неумно как-то все получается.
Его диктаторство в своем кружке — смотрит на часы, дает поручения — рассылает всех по своим делам. Может ни за что обидеть человека — «выполнили то, что я просил? Остальное мне неинтересно». При такой великости — и такая малость.
А/лександр/ Т/рифонович/ протянул мне прочитанную им статью о «мудрецах». Говорит: 50%, может быть, успеете получить2.
15.XI. У братьев (Роя и
Жореса Медведевых. — С.Л.) — день рождения. Друг
отца — Ив/ан/ Павл/ович/ вспоминал Колыму и встречу там, когда из шахт шел
«отработанный» поток и отдавал «свежим» одежду и сапоги. «За этих мальчиков я
готов на всё». Лев Матв/еевич/ — со своим чаем и колот/ым/ сахаром.
Дост/оинст/во научной работы, когда автор гов/орит/ не только о том, какие проблемы им решены, но и о том, что решить не удалось, какие проблемы остались на будущее.
Неосознанность симпатий и антипатий. Я не люблю бузину, но не знал этого, пока случайно об этом не подумал. А сколько вещей несравнимо более важных, к кот/орым/ наше сознание индифферентно, но уже не индифферентно чувство.
17.XI. 10-й № подписан и матрицируется.
Ром/анов/ спрашивает: «Знают ли Л/акши/н и Кондр/атович/, что их снимают?»
Заходила Ильина — о письме.
М/ария/ Ил/ларионовна/
звала нас на дачу. Я не понял сразу — вызов ли это
А/лександра/ Т/рифоновича/ или он ослабел и она зовет на помощь. Оказалось —
второе. С пятницы А/лександр/ Т/рифонович/ не выдержал — загулял. <…>
Антонов забегал — растерянный. Воронк/ов/ с Бровкой и Баруздиным с утра вызвал его. Бровка: «Мне дорог талантл/ивый/ писатель, но родина мне дороже». Воронк/ов/ проделал трюк с вызовом секретарши и требованием письма, «кот/орое/ уже передают по всем станциям». «Надо объясниться писателям». «Это вы правы. Мы им объясним».
Вечером заходили Каверины. В/ениамин/ А/лександрович/ — растерянный, несчастный. Выпивает, чего с ним никогда не было.
Слухи: до января вопрос с «Н/овым/ м/иром/» будет решен.
Попутное
Вот текст Открытого письма Солженицына от 12 ноября 1969 года Секретариату Союза писателей РСФСР:
«Бесстыдно попирая свой собственный устав, вы исключили меня заочно, пожарным порядком, даже не послав мне вызывной телеграммы, даже не дав нужных четырех часов — добраться из Рязани и присутствовать. Вы откровенно показали, что решение предшествовало «обсуждению». Опасались ли вы, что придется выделить мне десять минут на ответ? Я вынужден заменить их этим письмом.
Протрите циферблаты! — ваши часы отстали от века. Откиньте дорогие тяжелые занавеси! — вы даже не подозреваете, что на дворе уже рассветает. Это — не то глухое, мрачное, безысходное время, когда вот так же угодливо исключали Ахматову. И даже не то робкое, зябкое, когда с завываниями исключали Пастернака. Вам мало того позора? Вы хотите его сгустить? Но близок час: каждый из вас будет искать, как выскрести свою подпись под сегодняшней резолюцией.
Слепые поводыри слепых! Вы даже не замечаете, что бредете в сторону, противоположную той, которую объявили. В эту кризисную пору нашему тяжело больному обществу вы неспособны предложить ничего конструктивного, ничего доброго, а только свою ненависть-бдительность, а только «держать и не пущать»!
Расползаются ваши дебелые статьи, вяло шевелится ваше безмыслие, — а аргументов нет, есть только голосование и администрация. Оттого-то на знаменитое письмо Лидии Чуковской, гордость русской публицистики, не осмелился ответить ни Шолохов, ни все вы, вместе взятые. А готовятся на нее административные клещи: как посмела она допустить, что неизданную книгу ее читают? Раз инстанции решили тебя не печатать — задавись, удушись, не существуй! никому не давать читать!
Подгоняют под исключение и Льва Копелева — фронтовика, уже отсидевшего десять лет безвинно, — теперь же виновного в том, что заступается за гонимых, что разгласил священный тайный разговор с влиятельным лицом, нарушил тайну кабинета. А зачем ведете вы такие разговоры, которые надо скрывать от народа? А не нам ли было пятьдесят лет назад обещано, что никогда не будет больше тайной дипломатии, тайных переговоров, тайных непонятных назначений и перемещений, что массы будут обо всем знать и судить открыто?
«Враги услышат» — вот ваша
отговорка, вечные и постоянные «враги» — удобная основа ваших должностей и
вашего существования. Как будто не было врагов, когда обещалась немедленная
открытость. Да что бы вы делали без «врагов»? Да вы б и жить уже не могли без
«врагов», вашей бесплодной атмосферой стала ненависть, ненависть, не
уступающая расовой. Но так теряется ощущение цельного и единого челове-
чества — и ускоряется его гибель. Да растопись завтра только льды одной Антарк-
тики — и все мы превратимся в тонущее человечество — и кому вы тогда будете
тыкать в нос «классовую» борьбу»? Уж не говорю — когда остатки двуногих будут
бродить по радиоактивной Земле и умирать.
Все-таки вспомнить пора, что первое, кому мы принадлежим, — это человечество. А человечество отделилось от животного мира мыслью и речью. И они естественно должны быть свободными. А если их сковать, — мы возвращаемся в животных.
Гласность, честная и полная гласность — вот первое условие здоровья всякого общества, и нашего тоже. И кто не хочет нашей стране гласности, — тот равнодушен к отечеству, тот думает лишь о своей корысти. Кто не хочет отечеству гласности, — тот не хочет очистить его от болезней, а загнать их внутрь, чтоб они гнили там».
«Слово пробивает себе дорогу.
Сборник статей и документов об А.И.Солженицыне. 1962—1974».
Составили Владимир Глоцер и Елена Чуковская.
Изд-во «Русский путь». М. 1998. С. 396—397.
20.XI. Гов/орят/, что заседает Секрет/ариа/т. В/оронко/в звонил: «Где А/лександр/ Т/рифонович/? Пусть позвонит в люб/ое/ время. Важн/ый/ документ насчет Ис/аи/ча».
М/ария/ Ил/ларионовна/ позвала врачей.
Получил письмо из Норвегии — приглашают на март читать лекции. Вряд ли пустят. <…>
Сегодня сдал в набор статью о «мудрецах» в чаянии половинного гонорара.
21.XI. Заходил
Кузькин-Можаев. «Обнажил пупок Ис/аи/ч». Подтвердил, что его подталкивают Штейн
и Ко. Мож/аев/ думает, что толчком к исключ/ению/
С/олженицы/на были слухи о завещ/ании/ Чук/овско/го. Люшу1
вызывали в некое учрежд/ение/ по наследным правам, где четверо мужчин
допытывались, кому именно велел помогать Чук/овский/. Она сказала, что это
семейн/ые/ тайны, деньги оставлены ей, а она уж знает, кого он имел в виду.
Продолжают вызывать заступников С/олженицы/на. Бакланова — в отдел, Булата — в райком. Говорят при этом, что остальные уже признали свою ошибку. Стращают письмом С/олженицы/на, но не выпускают его из папки, только говорят о нем, как о дьявольским писании, на кот/оро/е православным и смотреть грешно.
С Дем/ентьевым/ неутешительно разговаривал об А/лександре/ Т/рифоновиче/. Нервы его истрепаны и кончаются. Дома он последние два месяца кричит по любому пустяку — звон стоит в ушах, гов/орит/ М/ария/ Ил/ларионовна/. Даже трезвый — нехорош. Его бы могло восстановить лишь коренное изменение ситуации. А так — надежды нет.
22.XI. Заезжал к Ив/ану/ Серг/еевичу/ (Соколову-Микитову. — С.Л.). Лид/ия/ Ив/ановна/ (его жена. — С.Л.) — в больнице, он один как сыч, и я звал его к нам на недельку. Сидит в темноте, с зеленой лампой и в темных очках — и съедает его одиночество. Просил рассказать о Солж/еницыне/. «Вот сидишь во тьме и одиночестве, а какие-то волны доходят из мира, и такая, по правде сказать, муть оседает на душе, что жить не хочется».
Посидели мы с ним за рюмочкой, поговорили, он разошелся немного, рассказал, как встретился с Куприным в гост/инице/ «Метрополь» в 37 г. — и тот спросил: «А трактир Веревкина в Петергофе цел? Замечат/ельная/ там надпись была: «распивочно и раскурочно». Потом вспоминал своих учеников в Дорогобужской прогимназии, Крым 18-го года. Там, под Алуштой, он работал на виноградниках, там же ходил к Шмелеву, негодовавшему на жадность своего верхнего соседа Сергеева-Ценского. У того была молочная ферма, но стакана молока своему товарищу ни разу он не предложил.
Ю.Черниченко выступал на
летучке в «Пр/авде/» и гов/орил/, что морозы на целине уничтожили всю озимь и
т.п. Кто-то его поправил: «Тов/арищ/ Черн/иченко/, не сейте панику». «Да разве
на такой невсхожей земле что посеешь», — отвечал
Ч/ерниченко/.
23.XI. На «перевозочном средстве» (Н.Ильиной) ездили в Пахру. Первый денек подморозило, иней и солнце, а то все слякоть была.
Ходили с А/лександром/ Т/рифоновичем/ и Дем/ентьевым/ по осеннему леску. Тр/ифоныч/ вчера гов/орил/ с В/оронковы/м. «Не отпирайтесь, вы мне звонили». «Да, я хотел познакомить вас с неким докум/ен/том». «Каким? Не открыт/ым/ ли письмом?» «Да». «К несчастью, я его знаю». «Почему же к несчастью?» «Потому что, хотя я не могу изменить своего отнош/ения/ к написанному С/олженицыны/м, это письмо я решит/ельно/ отвергаю». Не знаю, что еще наговорил Тр/ифоныч/, но Во-р/онков/ радостно подхватил, что письмо «анти» и т.п., что он рад парт/ийной/ позиции Тр/ифоныча/. А Тр/ифоныча/ все это мучит.
24.XI. Без перемен. Говорил с Е/леной/ С/ергеевной/. Она считает, что у Ис/аича/ посл/еднее/ время — mania grandiosa. Беда в том, что думает об одном себе. А может случиться, что он-то выживет, а Тр/ифоныч/ — погибнет. Вот где ужас.
Вечером был на бенефисе несчастной нашей Киры (Головко. — С.Л.) в Доме журналистов.
25.XI. Принесли письмо от
С/олженицына/ — А/лександру/ Т/рифоновичу/.
Ис/аич/ болел гриппом, теперь, говорят, нигде не показывается. Письмо Миша
открыл (посланный так и передал, что мне или ему). Когда я пришел и Алеша уже
прочитал и впал в транс: новое ужасное письмо. Прочел и я. Письмо показалось
мне искренней попыткой объясниться. Ис/аич/ пишет, что он ч/елове/к другой эпохи,
человек лагеря и на многое смотрит иначе. Повторяет, что должен ответить ударом
на удар. Гов/орит/, что когда был в ред/акции/, текста у него еще не было, а
потом инстинкт ему-де подсказал, и письмо складыв/алось/ 11-го. Гов/орит/,
что помочь ему нельзя, что он решенный ч/елове/к, что за ним из ред/акции/
увязались двое, и это твердо, т/ак/ что едва от них отделался и т.п.
Письмо ч/елове/ка загнанного, затравленного, но и уверенного в своем до
фанатизма. Он гов/орит/, что Тр/ифоныч/ ему бы отсоветовал бы пускать по рукам
и «Корпус» и «Круг» — а верно ли это? В свою непогрешимость он верит, и сам
несчастный, слепой — рассуждает о счастье освобождения, возможности сказать все
— не чувствуя, что он уже под копытами коня. Словом, письмо-разрыв,
письмо-объяснение и письмо-прощание. Его дружеский, сердечный характер только
резче обозначает несогласие в существе. Сейчас он готов идти до конца, не
ведая, какие еще предстоят муки.
К вечеру стало известно о статье, кот/орая/ появится завтра в «Л/итературной/ г/азете/».
26.XI.69. Статья в «Л/итературной/ г/азете/». Уже пр/оизведени/я С/олженицы/на названы антисоветскими, уже не стесняясь, ему говорят, что он пытается «выдать себя за жертву несправедливости». В эти как раз дни 7 лет назад был его триумф. Его загоняли в угол планомерно и постепенно. А он, огрызаясь и отбиваясь, становился все озлобленнее и высокомернее. Главное в статье — приглашение уехать за границу. Бул/гако/в просил об этом как о милости, С/олженицы/ну этим же грозят. Что это — провок/ационный/ ход — или в самом деле попытка отделаться от него? Все обратили внимание, что в статье даже с фактич/еской/ стороны — вранье громоздится на вранье. Письмо отправлено 12-го, а газета пишет 14-го, чтобы эффектнее сопоставить с появлением письма в «Нью-Йорк Таймс» — 15-го. Ну, да что уж там… Дело ясное. «Луб/янские/ пассажи», — как гов/орит/ Ира Дементьева1.
Ал/еша/ занемог. Мы с
М/ишей/ отправились в Пахру. А/лександр/ Т/рифонович/ не пьет уже, но с утра
лежит в постели, ослабевший, ничего не ест, без сил совсем. Вышел к нам —
вялый, печальный. Вчера В/оронков/ прислал с курьером под вечер газету и
письмо, просил дать письм/енный/ ответ в любой форме. Тр/ифоныч/ выходил из
дому, встретил посланца в саду — и что говорил, непонятно. Письмо же
В/оронкова/ следующее (написано от руки, на конверте — «только лично» и с
просьбой порвать) — приведены слова, кот/орые/ В/оронков/ записал сразу после
разг/овора/ по телеф/ону/ с А/лександром/ Т/рифоновичем/, слова такие примерно:
«Это вопрос политич/еский/ и тут не может быть двух мнений. Не меняя оценки
С/олженицы/на как писат/еля/, я решит
/ель/но отвергаю его позицию, направл/енную/ против партии, гос/ударст/ва и
моей лично». Далее В/оронков/ спрашивает, верно ли он записал эти слова, и
просит их письменно подтвердить. «Мы гордимся Вами, Вашей принципиальностью…» —
и что-то еще в этом роде. Сообщает, что Фед/ин/, Леонов, Марков, Полевой и
др/угие/ члены Секр/етариата/ уже решит/ельно/ осудили письмо С/олженицы/на —
теперь-де нужно закрепить свое отношение в письм/енной/ форме.
Тр/ифоныч/ растерян, а слабость физич/еская/ не дает ему собраться и сообразить, как себя вести. Первый его вопрос, когда он прочел п/исьмо/ С/олженицы/на, был: «Надо ли его посылать В/оронко/ву?» Сумятица в мозгу страшная — и обида на С/олженицы/на, и досада, что все валится, и смутное сознание, что ловцы душ наготове. Я его умолял только не спешить, не делать ложного шага. То, что журн/ал/ погибает — неделей раньше, неделей позже, — это ясно. Но надо избежать срама, кот/орый/ перечеркнет все, что сделано. Тут нужна железная выдержка. Его не спрашив/али/, когда исключали С/олженицы/на, а теперь им нужна подпись под его осуждением. Было бы ужасно, если бы он запутался в этой воронк/овской/ сети. Ведь видно, видно невооруж/енным/ глазом, как они ее на него набрасывают. И ведь все равно его погубят, выкрутят руки и Тр/ифонычу/ и нам всем, только прежде еще хотят осрамить и обесславить. Сидели долго за столом, говорили, пили чай. Тр/ифоныч/ больше молчал, обхватив голову руками. Я хотел, чтобы он посмотрел на дело шире, с какой-то дистанции и напомнил раскол «Совр/еменника/» с Толстым, Турген/евым/. Кто прав, кто виноват? Со временем становится ясно, что дело сложнее, чем казалось в ту пору. И оставаясь на стороне Щедр/ина/, я признаю в чем-то и правоту Дост/оевско/го, кот/орый/ спорил с ним. Но ведь здесь к тому же примешан Вор/онко/в и то, что за ним стоит.
Тр/ифоныч/ просил, несколько раз повторив, хотя это не было нужно: «Приезжайте, пожалуйста, завтра. Надо все еще раз обдумать».
Теперь нов/ая/ версия исключ/ения/ С/олженицы/на. Говорят, Нобел/евский/ лит/ературный/ комитет проголосовал за присуждение ему премии. Шведская же академия при оконч/ательном/ голосовании переменила кандидата. Во-первых, слишком много-де лауреатов русских. Во-вторых, не было бы ему от этого плохо в России. У нас же ждали и, как только выяснилось, что не дают, решили забить его до конца.
27.XI. Вчера Вас/ильев/ в Моск/овском/ отд/елении/ уже как будто провел актив с выкриками: «Долой предателя», «пусть убирается» и т.п.
На днях у нас должно быть отчетное собрание. Требуют написанный доклад — в райком, волнение чрезмерное и вокруг дня, когда будет собрание. Не попытаются ли пристегнуть «дело С/олженицы/на»?
Втроем ездили к А/лександру/ Т/рифоновичу/. Он еще слаб, но сказал, что принял решение — уходить. Я не возражал ему даже. Конечно, придется теперь уходить, пока нас прежде не убрали. Но спешить и здесь не надо. Дни, м/ожет/ б/ыть/, неделю-другую надо еще выждать.
События с С/олженицыны/м этим не кончатся. Наверняка ведь он строчит какое-то письмо в ответ на посл/еднюю/ «Литературную г/азету/». И надо ему решать, как быть — если требование, чтобы он покинул страну — всерьез.
Я Тр/ифоны/чу еще раз оч/ень/ настойчиво говорил, чтобы он ничего не писал В/оронко/ву, сейчас каждый шаг по заминированному полю.
28.XI. В редакцию заходят, спрашивают: верно ли, что Тв/ардовский/ написал письмо, в кот/ором/ отрекается от С/олженицы/на. Были Вознес/енский/, Можаев. Слух пошел оттого, что В/оронко/в, видимо, читал запись телефон/ного/ разговора с А/лександром/ Т/рифоновичем/ на активе.
Ис/аич/ болел гриппом, и вообще все его хвори взбунтовались, но, кажется, теперь здоров. Говорит: «они хотят, чтобы я из своего дома ехал в Англ/ию/ или Америку, нет уж, пусть-ка они из моего дома едут в Китай».
Оч/ень/ доволен тем, что его письмо так широко цитировано в «Л/итературной/ г/азете/». Думает, что молодежи это будет интересно. Гов/орит/ еще, что его насильственно оторвали от его занятий историч/еской/ темой и повернули к современности (так бы он еще 3—4 года тихо просидел за работой). В С/оюз/ С/оветских/ П/исателей/ его не возвратят, да и не надо. А он спокойно возвращается к своей работе. М/ожет/ б/ыть/, он их и пересидит?
Сегодня апелляцию Р/оя/
отклонили на бюро горкома. Гришин сказал ему: «Не понимаю, зачем вам надо быть
в партии, если вы пишете антипарт/ийную/ работу. Ее вы можете продолжать и вне
партии». Имя Ст/али/на не упоминалось вовсе, как будто рукопись не о нем.
Гов/орили/ о каких/то пустяках, неточных акцентах и т.п. Вытащили
эмиграц/ионный/ журнальчик, напечатавший провокации ради статьи
Р/оя/. Гр/ишин/ сказал: «Даже если ни вы, ни ваши друзья не передавали, это
безразлично — вы все равно несете ответственность за публ/икацию/».
NB. Как раньше говорили: «…у нас зря не сажают», так теперь говорят: «у них зря не опубликуют».
30.XI. Нат/алья/ (Ильина. — С.Л.) рассказ/ала/, что Ис/аич/ показ/ал/ свое письмо Тв/ардовско/му — Чуковским. Это уже неблагородно. Ему все же неймется показать свое превосходство, и он не стесняется кинуть на Тр/ифоныча/ какую-то тень.
1.XII.69. Звонил снова Овч/аренко/, извинялся, спрашивал, когда он может приехать: что сон сей значит?
Ал/е/ша был на
торж/ественном/ обеде с Драгунским1. Снова
повторяют
версию — «Л/акшин/ всем крутит в журн/але/, Тв/ардовский/ — пьет». Поэма
А/лександра/ Т/рифоновича/ напечатана в «Посеве». Ром/анов/ сказал на последней
летучке под хохот своих сотрудников: «Что касается «Н/ового/ м/ира/», то у них
следует снимать все талантливое, пусть печатают одни серые пр/оизведени/я».
О мемуарах Жукова и «романе века» запрещено писать — и в позитивн/ом/, и в негативн/ом/ плане.
2.XII.69. Назначено было партсобрание (отчетно-выборное), но вдруг звонок из райкома — отменить. Вокруг этого собрания давно идет возня. У М/иши/ затребовали доклад в письм/енной/ форме. Потом долго обсуждали, годна ли выдвинутая нами кандидатура Виногр/адова/, можно ли менять Хитрова — с той комической серьезностью, как будто тут решается вопрос, кому доверить руководство — Дубчеку или Гусаку. Теперь секр/етарь/ райкома Пирогов просит перенести соб/рани/е, т.к. хочет лично на нем присутствовать.
Тр/ифоныч/ — желтый и болезненный, заезжал в ред/акцию/, а отсюда нанес визит Вор/онко/ву. В/оронко/в хотел обрадовать его: «Знаете, как все довольны были наверху вашим заявлением. Узнаем Твард/овского/». «Вы думаете меня этим обрадовать?» — спросил Тр/ифоныч/. «Но ведь я сказал — «к сожалению». «С/олженицы/на жали, жали и дожали, так что он потек, а как потек — возликовали». В/оронко/в снова предлагал А/лександру/ Т/рифоновичу/ переходить работать в С/оюз/ П/исателей/.
Потом А/лександр/ Т/рифонович/, приехав, говорил со мной, странно устроившись на креслах в коридоре. С.С.Смирнов принес пародию на Кочетова, думал повеселить, а Тр/ифоныч/ спросил мрачно: а про С/олженицы/на у тебя не написано? Мне рассказал, что вчера темным вечером, света не было, гулял с Симоновым по дорожкам Пахры и гов/орил/ ему: ты что все ухмыляешься, думаешь, тебя не коснется? Это роковое событие для всего С/оюза/ П/исателей/. Ну что ты будешь делать? Писать? А зачем? И где, между прочим, печатать? И начал катать его, как котенка. Сим/онов/ помрачнел и сказал: «Если всерьез, то я, м/ожет/ б/ыть/, смотрю еще безнадежнее, чем ты».
Настр/оение/
Тр/ифоны/ча, как я и ждал, резко изменилось в пользу
С/олженицы/на. «Борьба с талантом — безнадежное дело», — гов/орил/ он сегодня.
Я поздравлял сегодня Гронского1 на юбилее в «Известиях». Прочел две цитаты из его речей 32 г/ода/. Гнедин2 сказ/ал/ мне: «Когда вы вышли — наступила мертвая тишина, и я видел, как разевались пасти, чтобы вас проглотить». Я и сам это чувствовал — и как всегда после таких «публичностей» — огорчение, недовольство самим собой.
4.XII.69. Мишу вызывали к Пирогову. Я предчувствовал и боялся этого вызова. Дело в том, что в Л/енингра/де уже провели собр/ание/ с осуждением С/олженицы/на. Есть опасение, что и дальше будут практиковать это старое правило — каждый должен расписаться кровью, — проголосовать, выступить и заклеймить. В таком случае нам конец. Если задумали использовать для этого наше партсобрание — тут и будет окончат/ельный/ расчет.
Но все пока обошлось благополучно. Беседа была мирная и касалась лишь вопроса о секретаре: не хотят они менять М/ишу/ на Вин/оградо/ва.
Тр/ифоныч/
приехал — его, видно, мучает, бездействие, и он обдумывает, не написать ли
письмо по поводу Ис/аича/. Вчера перечитал «Ив/ана/ Ден/исовича/» и вспоминал,
как впервые прочел его, и пошел читать на кухню второй раз — вслух,
М/арии/ Ил/ларионовне/. Она мыла посуду, но скоро бросила, не могла. Потом
месяцы борьбы за эту вещь — и звонок В.С.Лебедева, что Н/икита/ С/ергеевич/
слушал чтение и на 3-й день остановил все дела, чтобы дослушать повесть.
Тр/ифоныч/
гов/орит/, что плакал с телеф/онной/ трубкой в руках. И теперь перечитал
придирчиво, абзац за абзацем. Никаких пустот, написано сжато, как скрученная и
мелко исписанная арестантская записка. «Но я сделал открытие, хотя, м/ожет/
б/ыть/, вы меня осудите. Это вещь «анти» — с <нрзб.> тех, кто сейчас
гонит С/олженицы/на». 2 мира: лагерь и охрана, и он до конца и навсегда
лагерный человек.
Умер Ворошилов. Сутки не объявляли о его смерти, спорили, как хоронить. Решено: по высшему разряду, и на заводах и в учреждениях объявлено: кто пойдет в субботу хоронить — получит отгул в понедельник.
Тр/ифоныч/ вспоминал в связи с этим 22-й съезд — и что там говорилось о Вор/ошило/ве.
Теперь все ждут — что скажут нам 21 дек/абря/ — в день рождения Ст/алина/.
8.XII. Тр/ифоныч/ занят архивом. У него, по его словам, около 100 писем Ис/аича/. «Подобрал их, сложил в одну папку — и как покойника вынес».
Притча: «А вы откуда? Из Тьмутар/акани/. Вот где отдыхать хорошо!»
9.XII.
Собрание, приехал секрет/арь/ райкома Пирогов. По его настоянию Миша оставлен
еще на один срок. Вел себя тихо и благожелательно. Гов/орил/, что
420 организ/аций/ в р/айо/не, 47 тыс/яч/ ком/мунис/тов, а он вот к нам приехал
(утром был на партсобр/ании/ в район/ном/ КГБ, там 11 чел/овек/ вся
организация).
Тр/ифоныч/, кот/орый/ не умеет лгать даже в чрезвыч/айных/ обстоятельствах, устало и трудно гов/орил/ о письмах читателей.
Мы боялись П/ирого/ва, не будет ли он нас приводить к присяге, заставлять расписываться кровью в связи с делом С/олженицы/на, ну а он, кажется, боялся нас. И все были счастливы, что обошлось без эксцессов.
Примечания
1 В своей статье «О традициях народности» («Новый мир», 1969, № 4) А.Г.Дементьев подробно разобрал позиции «молодогвардейцев» — литературную критику (прежде всего статьи В.Чалмаева, А.Ланщикова), прозу и поэзию.
Повесть Сергея Высоцкого «Спроси зарю» напечатана в «Молодой
гвардии» за 1968 г.
№ 11. По словам Дементьева, она «соотносится с критикой «Молодой гвардии» и
представляет собой беллетризацию» ее мотивов.
В «Новом мире» верили в социализм и считали возможным и необходимым уничтожение на нем всех вредных наростов, полагали, что социализм как форма общественного устройства выше капитализма. Вероятно, это и составляет суть шестидесятничества.
31 июля на страницах газеты «Социалистическая индустрия» было опубликовано «Открытое письмо» токаря Подольского машиностроительного завода Михаила Егоровича Захарова главному редактору «Нового мира» Твардовскому о том, что «Новый мир» критикуют все газеты и знакомые его.
Твардовский написал ответ, где просил предоставить ему фотокопию письма Захарова и сообщить «хотя бы самые общие анкетные сведения об авторе». В ответ газета опубликовала фотокопию письма, письмо Твардовского и ответ редакции с негодованием по поводу «неэтичной просьбы» Твардовского и того, что «Новый мир» и «его работники» «так мало знают о лучших представителях рабочего класса» («Социалистическая индустрия», 9 августа 1969 г.).
21.VIII.
1 Речь идет о годовщине событий в Чехословакии.
2
Карим Мустай (Каримов Мустафа Сафич), башкирский поэт. В № 5 и 10 за
1969 г. были подборки его стихов.
25.VIII.
1 Пилар Гарсиа Мартинез, соученица по университетской 4-й французской группе, из «испанских детей», сейчас живет в Испании.
29.VIII.
1 Ухсай Яков Гаврилович, чувашский поэт.
2 Щербина Владимир Родионович, литературовед.
1.IX.
1 Волынский Леонид Наумович, искусствовед. Брат Исаака Наумовича Крамова, литературного критика.
2 Введенские горы — московское Немецкое кладбище, где похоронен дед Владимира Яковлевича — Сергей Александрович Чайковский.
3 Некрич Александр Моисеевич, историк. ВАК — Высшая Аттестационная Комиссия.
2.IX.
1 Вознесенский Андрей Андреевич, поэт.
4.IX.
1 Бек Александр Альфредович, писатель.
2 Салахян Акоп Ншанович, критик, зам. главного редактора «Дружбы народов».
3 Шатров Михаил Филиппович, драматург.
4 Карпинский Лен Вячеславович, публицист, политолог.
10.IX.
1 Евтушенко Евгений Александрович, поэт.
14.IX.
1 Машеров Петр Миронович, с 1965 г. 1-й секретарь ЦК КП Белоруссии, член ЦК КПСС с 1964 г., кандидат в члены Политбюро с 1966 г.
15.IX.
1 Михаил Федорович Яковлев — приятель Твардовского, фотограф.
2 Козловский Алексей Алексеевич, редактор издательства «Художественная литература».
3 Розанов Василий Васильевич, русский философ.
4 Казакевич Эммануил Генрихович, писатель.
18.IX.
1 Кириленко Андрей Павлович, член Политбюро ЦК КПСС в 1962—1982 гг.
2 В № 4 за 1969 г. уже были опубликованы письма Марины Цветаевой, публикация, вступительная заметка А.С.Эфрон. Комментарии А.Саакянц.
3 Речь идет о Корнее Ивановиче Чуковском и его отзыве на книгу В.А.Твардовской.
27.IX.
1Директор издательства «Известия», в типографии его печатался и «Новый мир».
2 Некрасов Виктор Платонович, писатель.
С 29.IX. по 25.X.
1 Полянский Дмитрий Степанович, член Политбюро ЦК КПСС в 1960—1976 гг.
2 Лацис Отто Рудольфович, экономист, публицист.
3 Речь идет об очерках Б.Можаева «Лесная дорога» и Виктора Некрасова «В жизни и в письмах».
27.X.
1 Шевелева Екатерина Васильевна, писательница.
2 Пономарев Борис Николаевич, в 1961—1986 гг. секретарь ЦК КПСС и одновременно зав. отделом ЦК КПСС, академик АН СССР, автор трудов по истории КПСС, международному коммунистическому и рабочему движению.
28.X.
1 Бертран Рассел, английский философ, общественный деятель.
2 Клара Израилевна Лозовская, секретарь К.И.Чуковского.
29.X.
1 Абрамов Федор Александрович, писатель.
2 Малышко Андрей Самойлович, украинский поэт.
3 Иванов Василий Иванович, член редколлегии журнала «Коммунист», работник аппарата ЦК КПСС.
31.X.
1 Ильин Виктор Николаевич, секретарь Московского отделения Союза писателей.
2 Маликов Валентин Иванович, университетский товарищ, работал в издательстве «Искусство».
1.XI.
1 Балтер Борис Исаакович, Копелев Лев Зиновьевич, писатели.
6.XI.
1 КПК — Комиссия партийного контроля при ЦК КПСС.
2 Серебрякова Галина Иосифовна, писательница.
3 Аджубей Алексей Иванович, зять Хрущева, журналист, бывший главный редактор газеты «Известия».
4 Герой повести Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда», близкие звали писателя Вика.
9.XI.
1 «Сурком» звали осведомителей-стукачей, напевая при этом песенку Бетховена «Сурок»: «И мой сурок со мной» (со слов Е.С.Булгаковой).
2 Уборевич Иероним Петрович, советский военачальник.
3 Рада Никитична, дочь Хрущева.
10.XI.
1 Речь идет о «Потусторонних встречах (Из мюнхенской тетради)» Льва Гинзбурга.
11.XI.
1 Статья Д.Лихачева «Будущее литературы как предмет изучения (Заметки и размышления)» в № 9 за 1969 г.
13.XI.
1 Вероника Туркина — сестра первой жены Солженицына, Натальи Алексеевны Решетовской. Ее муж — Юрий Штейн. См.: «Новый мир» во времена Хрущева. М. 1991. С. 81—82.
2 50% гонорара выплачивали за набранную, но не опубликованную статью.
21.XI.
1 Люша — Елена Цезаревна, внучка К.И.Чуковского.
26.XI.
1 Ирина Александровна Дементьева, дочь А.Г.Дементьева.
1.XII.
1 Драгунский Давид Абрамович, генерал, в конце войны принимал участие в Еврейском антифашистском комитете, общественный деятель.
2.XII.
1 Гронский Иван Михайлович, журналист, критик, главный редактор «Известий» (1928—1934) и «Нового мира» (1935—1937). В 1930-е годы был репрессирован.
2 Гнедин Евгений Александрович, дипломат, журналист.
Подготовка текста, «Попутное»,
примечания С.Н. Лакшиной
(Окончание следует)