Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2003
Голова лежала на плече Голова лежала на плече, как чугунное ядро на палубе эсминца. Что ему, ядру, под утро снится? — Черный Роджер на ветру, три пробоины в борту — или сколько там пробоин? Бедный, храбрый мой Аника-воин!.. Тяжела твоя мне голова, словно горя сто пудов ношу я. Разбужу тебя, растормошу я… Шевельнутся серые глаза — скрипнут бешеные тормоза. Отблески * * * Ищу тебя вечерами, иду от огня к огню: шумят, веселятся, пляшут. Я знаю, ты где-то тут, но подхожу к костру — смятенье, шепот, испуг, какая-то перебежка, и вновь тебя прячет ночь: так прячут девушек юных от захмелевших солдат в захваченной деревушке. Проклятье! Иду на берег, валюсь на холодный песок, и море мне дышит в лицо своею солью и гнилью. О Зимнее Небо! О Ночь! О Золотые Созвездья! Ужели я не смогу смесить из вас, как Господь, свою светлокудрую Еву? И вспыхивает мое сердце, озаряя на миг темноту, — и гаснет на ветру, как отсыревший факел. * * * прозрачная еще не помутнела еще не заросла ты ряской жизни я вижу как сильно сердце плавает в тебе как поворачивает резко и упруго хвостом размахивая золотым могу часами за тобой следить как кошка * * * Крестьянин режет хлеб и режет сыр Не торопясь. А рядом на инжир Щегол садится: клюнул воровато, Порх! — и умчался ввысь. Полу халата От крошек отряхнув, старик встает, Подходит к дереву, срывает плод Поклеванный, кусает и глотает… И вскрикивает вдруг — и улетает… * * * У тебя в глазах живет снежинка — Отраженье лампы или люстры — Вроде грошика с арабской вязью Или буквицы в ирландской книге Или кольцевого лабиринта На странице детского журнала: Вход он — вот он, отыщи-ка выход. …Выхода пока не отыскалось. Говорит дерево Дерево было задумчивое, с дуплом, оно часто жужжало по вечерам, вызывая повышенный интерес. Но когда Чернокожий туда залез и, рискуя башкой, выкурил пчел, дупло оказалось совсем пустым. …А потом, когда выветрился дым, в нем устроились гномы, и они сперва жили тихо, — но через неделю устроили вдруг свадьбу и так разошлись, что жених выпал — и тогда отменили бал и назначили поминки. А потом там был склад шишек. А потом там держал шпион чертежи самострела (его почти поймали, но он все же успел удрать). О прекрасный мой Дровосек, присядь на пенек. Не спеши. Послушай, о чем шелестят вершины — там, наверху… Знаю, чую: ты крепко рубишь меня, никогда не разрубишь. Верю тебе. Потому что коре моей — тыща лет. А листва – ровесница мотыльку.Гамлет 2001 Гертруда, вливающая в уши сыну отраву; Офелия, путающаяся с королем, его сыном и братом, с кузеном и дядей, со стражниками на стене и могильщиками в яме; Гамлет, крадущий у отца шкатулку с письмами, чтобы их подменить; Череп Йорика, вспоминающий, как он тешил и веселил неблагодарного принца; Лаэрт, не желающий поднимать выбитую у него шпагу; Три Горацио, беспрерывно удивляющихся. «Сменка», глобус и перепутанные шнурки Я представил тебя ребенком, зашнуровывающим ботинки, перепутывающим все дырки, зашнуровывающим опять; у тебя на лице гримаска, у тебя в букваре картинки, и допить свою чашку чая ты опаздываешь опять. Я представил тебя ребенком, ожидающим свой автобус, научившимся в свой автобус переполненный залезать, у тебя в одной руке — «сменка», а в другой руке твоей — глобус, и в свою специальную школу ты опаздываешь опять. И вглядевшись в эту картинку, неожиданно понимаешь — то, чем мучился так упорно, что так долго не мог понять: почему ты владеешь миром, почему ему изменяешь и в каких невозможных соснах ты запутываешься опять. Ты опять исчезаешь рано, как прилежная ученица, оставляя, словно улику, на столе недопитый чай. Раскрути на прощанье глобус, и пока он будет кружиться, и пока он будет кружиться, убегай… и не отвечай. Баллада о капустном пироге Плыл королевич грустный По матушке реке, Он вез пирог капустный В протянутой руке. А в пироге капустном Была заключена Волшебником искусным Принцесса кочана. Он ехал мимо леса, Кусочек откусил, Тут пленная принцесса Вскричала что есть сил: «— Ах, осторожней, витязь! Вглядитесь в пирожок! Вы очень удивитесь, Какой вам будет шок». Вгляделся королевич В то, что он ел в руке, И видит — облик девич В печали и в тоске. . . . . . . . . . . . А той порой на грядке Капустный Царь не спит, На лбу — раздумий складки, В глазу слеза блестит. И все вокруг морковки, И редька, и салат, Склонив к земле головки, С Царем своим скорбят. Вдруг видит: королевич Плывет к ним по реке И держит образ девич В протянутой руке. Царь очи протирает, Не верит счастью — ах! — И вот уже сжимает Малютку дочь в руках. «— Премила Кочерыжка, Ужели ты со мной? Как по тебе, малышка, Скучал родитель твой! Теперь устроим пляски, Веселый маскарад, Ликуйте без опаски И редька, и салат! Тебе же, храбрый воин, Я все вручить готов! Ты будешь удостоен Капустных орденов. Сей миг, без передышки, Тебе я отдаю И руку Кочерыжки, И всю гряду мою!» . . . . . . . . . . . Все было — небо в звездах И тысячи свечей! А утром — мирный роздых, Тарелка свежих щей… Внемлите этой были, Глубокий в ней урок; И если где купили С капустой вы пирог, Котлетку или зразу, Иль просто голубец, То не глотайте сразу, Как дикий жеребец, Но надкусите с краю, Слегка, без суеты, И я вас уверяю, Что отдохнешь и ты! Все изменяется, кроме палочки от эскимо Все изменяется, кроме палочки от эскимо. Юные парочки молча бредут из кино. Там, в бельэтаже, смуглая штора дрожит. Старая дама смотрит на снимок Брижит. Лучше не думать о том, где ее муженек: Там, где лежит он, лежит лишь его стерженек. Лучше не трогать скрипящие створки трюмо. Все изменяется, кроме палочки от эскимо. Это ль картуш, заключавший в себе божество? Время слизало царское имя с него. Тонкая палочка, высветленная добела. Где ты, русалочка, ночью сегодня была? Спят динозаврихи на пустыре городском. На птицефабрике пляшут петух с петухом. Тонкого тления реет в ночи аромат. Спят вожделения, воспоминания спят. Старая дама обшаривает пиджаки. Чьи это в комнате тихие веют шаги? Даже дракон одряхлел на ее кимоно. Все изменяется, кроме палочки от эскимо. С ирландского Улитка знает секрет, но никому не откроет, ежику лишь откроет секрет, который невидим. — Ежик, скажи секрет свой, смело пред нами откройся: поверь, мы тебя любим и никогда не обидим. Но ежик не выдаст секрета, он крепко в себе его держит. — Неужто ты нас боишься, таких родных и хороших? Так спрашиваем, забывая о Боге в венце терновом, с тех пор кто поверит миру, какой простоватый божик? * * * Есть старый анекдот: о том, как еврей из местечка, впервые увидев жирафа, воскликнул: «Не может быть!» Господи, я тот самый еврей, а ты — сама невозможность; ты явился мне, Господи, и говорил со мной; и все же, уставившись на тебя, как приезжий Ицик из далеких Бродчан на жирафа в зоопарке, я не верю своим глазам и бормочу: — Не может быть, не может быть... Господи, помоги нам обоим – Ицику и мне. * * * Черных прутий и вздутий и почек на ивах Сумасшедшая вязь… Он любил этот почерк, любил этот вывих — И весеннюю грязь. Потому что должна же раздаться и треснуть Сердца злая броня, — Потому что вся жизнь — лишь усилье воскреснуть, Три томительных дня. Ничего мы не знаем о том, что случится, И о том, что прошло; Ничего мы не знаем, лишь в сердце стучится Золотое крыло. Под шарманку дождя Нынче день какой-то нервный, За окошком — кап да кап. Заходи погреться, Германн, Ты ж в мундирчике озяб. Вот и рюмки. Выпьем с ходу — По-английски: айн, цвай, драй! Доставай свою колоду, Распечатывай давай. Что ты будешь ставить на кон? — У тебя ведь денег нет. Слово чести? Булку с маком? Лизу? Шляпу? Пистолет? Мокро, сыро — сыро, мокро… Где же, Германн, твой бокал? Под окном угрюмый доктор На пролетке проскакал. Что ты шепчешь, друг любезный, Что бормочешь ты тайком, Как павлин, расклад чудесный Раздвигая веерком? «Все на свете — только карта, От шестерки до туза, От инфаркта миокарда До медяшки на глаза…» Черноморский бульвар Желтоголовых чуд рассыпано по скверу… Довольно ли их чтут? — С усердием, но в меру. Вишневый ветерок осыпал цвет на блузки, Где с видом недотрог гуляют трясогузки. Березка шелестит, и расцветает тополь… Но саваном укрыт геройский Севастополь. Обида — на душе, и на глазах — обида; Колхида, ты уже сокрылася из вида! Везде чужая речь звучит — и очень кстати Проносится навстречь мурза на самокате. В кудряшках пацаны в грудь россов целят стрелы; В тумане не видны Босфор и Дарданеллы. Тишина На железных на воротах Буквы крупные видны: «Производятся работы По устройству тишины». То и дело подъезжают Самосвалы к воротам, Что-то с грохотом сгружают, Что-то разгружают там. Над забором двухсаженным Вспышки света, свист и крик: То ли режут автогеном, То ли сваривают встык. Что-то там куют, наверно, В бубен бьют или в набат, Выражаются прескверно, Плачут, караул кричат. Даже ночью — нету мочи! — Врубят все прожектора — И как с утречка до ночи, Так с полночи до утра — Гром и скрежет, стон и пенье, И аврал, и фейерверк… Будет ли успокоенье После дождичка в четверг? Надоело? Надоело! Только жаловаться грех: Тишина — такое дело, Очень нужное для всех. Пушкин в 1999 году Пушкин идет по вагонам электрички, Появившись в дверях, без предисловий Объявляет: — Граждане, Я помню чудное мгновенье, Передо мной явилась ты. Хлопает дверями тамбура, Переходит в следующий вагон И снова: — Граждане, Я помню чудное мгновенье. Когда он проходит между скамьями, Граждане пытаются сунуть ему в карман Мелочь, но не находят кармана В строгом сюртуке, ни шляпы В смуглой руке. А Пушкин Входит в следующий вагон И говорит: — Я помню чудное мгновенье, Передо мной явилась ты! Граждане, кто заинтересовался: Не забывайте моих произведений, У меня много произведений.