Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2003
Непросто править конем
Едем с отцом с базара к себе в деревню. Хоть день и за полдень перевалил, жара не спадает. Отец очень устал, начал клевать носом и передал вожжи мне.
— Держи крепче, на спусках не гони, смотри, чтобы на пень не наехать.— И заснул, растянувшись в телеге.
Я и горд, и побаиваюсь: первый раз взял в руки вожжи. Это тебе не по деревне скакать, по большой дороге едешь.
Вдруг моя лошаденка круто свернула на поросшую травой дорожку и понеслась. Тяну ее обратно на большак изо всех сил — куда там, а отца разбудить не смею. Так тягались мы с ней, пока не въехали в незнакомую мне деревню. Упрямица заворачивает прямиком в открытые ворота и — стоп! — осью телеги за воротный столб зацепилась. Отец ничего не понимает спросонья. Я от стыда — в плач. Тут хозяин дома выскакивает, отцепляет ось, кобылу за уздечку — и во двор.
— Ай, знакум, давай, давай заезжай!
Оказался он давнишним другом отца, и кобылка привыкла сюда заезжать каждое воскресенье: угощается гость — лошадка тоже подкрепляется овсом.
Отец доволен — к другу заехал, а мне позор — лошадь не удержал на дороге.
Да, не так-то просто, оказывается, править конем…
“Справедливость”
Пора нашего мальчишества. Делимся на группы, ловим рыбу. В каждой группе свой вожак. Как наловим, начинаем делить улов.
Наш вожак все время норовит забрать себе рыбу покрупнее. Но в открытую ведь не скажешь: “Это мое!” Вот он и устраивает сцену “справедливого” дележа. Весь улов распределяется по кучкам в соответствии с числом рыбаков, и самый маленький, не глядя, определяет — кому какая.
— Это кому? — Вожак держит палец над всеми кучками, посередине. Не успевает малец крикнуть “Тебе!”, как палец тут же опускается на крупную рыбину.
Мы давно знаем об этой нехитрой уловке, но молчим, хотя недовольны. Притворяемся наивными, неохота из команды уходить.
Мы ли только притворщики, задаю себе вопрос и отвечаю: да нет, конечно. Потому и процветает “справедливость” напоказ.
Собака на поводке
Пошла мода заводить собак и гулять с ними по улице. Маленькой девочке очень захотелось заиметь свою собачку. Поскольку отец с матерью категорически отказали ей в этом, она скопила деньги, которые давали то на мороженое, то на сласти, и купила красивый кожаный поводок с намордником. Надела их на дворняжку, отиравшуюся возле дома, и стала водить ее, как свою. Сердце девочки наполнялось гордостью: у нее тоже есть собака.
Преобразилась и дворняжка. Раньше она виляла хвостом перед всеми, плелась за каждым, а теперь, в наморднике, стала пискляво облаивать прохожих и смело бросаться на своих четвероногих сородичей.
А как же! Теперь у нее есть хозяйка и ей надо служить…
Возмужание
В тот день мама с утра казалась взволнованной, переживала из-за чего-то. Но сама молчит — я и не спрашиваю. А когда пришел на обед, посмотрела она на меня как-то испытующе и сбивчиво заговорила:
— Сынок, сегодня нас Шарифьян-агай в гости приглашает… — И тут же умолкла. Я ничего понять не могу. А она, переведя дух, продолжает: — Как отца твоего не стало, вот уж тринадцать лет я на свадьбы, на новоселья все одна хожу. Надоело. Ты подрос, слава Аллаху, в круг взрослых входишь. Сегодня идем с тобой в гости вдвоем.
— Ну что ж, приглашают — так пойдем, — отвечаю.
— Нет, сынок, это приглашение особое. В этот раз ты будешь сидеть вместе со взрослыми, на почетном месте, рядом со мной, а дядя будет угощать.
Только спустя годы я понял, почему мама придавала тому событию столь большое значение: это была не только радость за возмужавшего сына, освобождение от унизительного одиночества, но и тревога за меня.
— Сынок, ты уж в гостях много не говори, вперед не выскакивай, больше слушай, спросят — отвечай. Там не только родственники, будут и чужие. И выпивка будет. Ради Аллаха, не бери в рот ни капли. А станут настаивать — не говори, что не пьешь, пригуби и поставь обратно.
— Ай, да ладно, мама. Я ведь уже бывал на таких вечеринках.
— Так не говори. Там могут быть люди, которые пожелают тебя испытать. Кто захочет напоить, тот с песней подаст. А ты прими достойно, спой песню в ответ и поднеси свою рюмку.
— А что я спою? Я еще ни одной песни не спел…
— Нет-нет, должна быть своя песня у каждого. Ну, если не споешь, так слова проговори, но рюмку обязательно предложи.
Такое мамино ответственное отношение взволновало и меня, до самого вечера не находил себе места.
И вот оделись мы во все свое самое нарядное и пришли вместе, парой. Мама гордо поглядывает на мои раздавшиеся плечи. Я впервые сел не в стороне, где детвора, не в ашхане1, а рядом с гостями, как взрослый. Оказывается, волнующе это — сидеть на почетном месте, кажется, будто все на тебя смотрят. Кусок в рот не идет.
Шарифьян-агай вроде не обращает на меня особого внимания. И вот уже застолье от смешных историй перешло к песням, все навеселе. Тут сноха Салима с песней протягивает мне свою рюмку.
От неожиданности я чуть было не взял и не выпил. Это же была первая песня, ко мне обращенная. Притом спела ее любимая сноха, жена моего любимого брата. Спела от души. Но на память пришли мамины слова: “Спой сам и поднеси в ответ”. Что же спеть? Сердце мое колотится. Не успел я опомниться, как Салима снова
запела — дух перевести не дает, восхваляет, превозносит меня. И неожиданно для самого себя я запел на известный мотив грустную песню:
Лебедушка летит по небу,
А у ней из крыльев кровь сочится.
Кто рано лишился отца родного,
Добьется в жизни всего силой своей…
В глазах потемнело, голос дрожит, чуть не сбежал от смущения.
— Ай да молодец! Афарин! — крикнул кто-то.
— Так и надо, браток! — подал голос брат Шарифьян-агая.
— Это же мой шурин! — радовалась сноха Салима. А сама уже рюмку из моих рук перехватила.
Шарифьян-агай глаза трет. На маму боюсь смотреть: вдруг печальные глаза увижу — может, провалился с песней-то?
Застолье продолжилось своим чередом. Обо мне вскоре позабыли. Поднял я робко глаза на маму — вроде спокойна: значит, не оплошал.
После этого нас с мамой всегда стали приглашать в гости вдвоем. Это было моим возмужанием…
Место
Один знакомый как-то оказался в очень неприятном положении из-за своего высокого роста.
Пришел он в театр, сел на место, указанное в билете, стал оглядывать зал и тут заметил сидящего прямо сзади своего директора. Представилось, как директор силится хоть что-нибудь увидеть на сцене, выглядывая из-за его широкой спины то с одной, то с другой стороны. Пригнул голову, съехал пониже — все равно загораживает.
В антракте даже предложил жене:
— Может, предложу ему поменяться местами? Неудобно ведь.
Но она отрезала:
— Вот еще! У каждого свое место. Сам ведь говорил, что он тебя на работе почти не замечает. Вот и пусть полюбуется на твою спину — авось запомнит.
После этих слов он почувствовал себя немного уверенней. Но все равно испытывал неловкость до конца спектакля. Зря беспокоился: ничего плохого не произошло.
“Слушай жену, да делай по-своему”, — говорят некоторые умники. Можно, оказывается, поступать и по ее совету.
Отчий дом
От школы, где я учился, было полтора-два дня ходьбы до нашей деревни.
Возвращаюсь домой на каникулы. Чую, сегодня мне уже не дойти, ноги заплетаются от усталости. Завернул в попутную деревушку. Вошел в первый же двор, впустили переночевать. Хозяин дома, после того как его жена угостила меня парным молоком, стал расспрашивать: откуда я, кто родители.
Черт дернул назвать деревню подальше нашей. Один обман рождает другой, пришлось сочинять и дальше про отца и про дедушек.
Старик согласно покивал головой и давай допытываться, кого еще из пожилых знаю. Тут уж мне пришлось называть из своей деревни.
Утром, когда я уходил, хозяин посмотрел на меня пристально и говорит:
— Ну, уж признайся, сынок, откуда ты на самом деле: из Аллагулова или Давлеткулова?
Не зная, куда деваться от стыда, едва промямлил:
— Мама у меня из Аллагулова, а отец из Давлеткулова…
Дед хитро усмехнулся:
— Запомни, сынок, твоя деревня — это где твой отчий дом. Не путай…
До сих пор, как проезжаю мимо той деревни, мое лицо заливается краской стыда. Мне все кажется — вот-вот выйдет на дорогу тот старик и вновь спросит: “Ну, сынок, не забыл еще, где твой отчий дом?”
Чья мельница?
С шумом, с размахом объединялись колхозы, сливались деревни. В нашей была водяная мельница. Народ сам строил ее, сам пристраивал. После объединения и мельница стала общей на несколько деревень. Однажды женщина из нашей деревни, по привычке считая мельницу своей, хотела перемолоть пуд пшеницы без очереди.
— Теперь колхоз у нас общий, все в одной очереди стоим, — говорят ей.
— Колхоз общий, а мельница наша, — возражает женщина.
Все равно не пустили.
Когда все стало общим, за мельницей уже никто не следил. Со временем пруд обмелел, здание обветшало, кто-то сломал жернов. И теперь, к сожалению, не нашлось того, кто сказал бы про мельницу — “наша”…
1 Кухонная часть дома.