Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2003
Танец на бочке
На конечный пункт тепловоз приволок один-единственный вагон. Остальные отцепили на предыдущих станциях и полустанках. Вскоре, загрузив вагон посылками, бандеролями и новыми пассажирами, он бодро потащил его в обратную сторону.
Чуть в стороне я увидел группу односельчан. Среди них сразу обнаружил несколько человек из своей родни. Все навеселе, смеются, хохочут. Свадьбу справили, а теперь вот со сватами прощаются да зельем угощаются. Одни поют, другие пляшут. Дядька с помутневшими глазами мучает бедную гармошку. Его хромку силком всучили мне. И уж тут я заиграл, да как! Такая пляска началась! И русские, и
татары — все к общему веселью прибились: руки в боки, ногами затопали. А одна из моих сестричек забралась на большую ржавую бочку да и закружилась вихрем: и пальцами прищелкивает, и каблучками пристукивает, и плечиками потряхивает, глазками посверкивает, на щеках румянец, а руками взмахнет — ну чистая ласточка!
До сих пор этот танец перед глазами стоит. Душевный танец! А ведь я и выдающихся мастеров видывал, и на больших сценах… А нет, не то…
Душистое мыло
В проклятом тридцать седьмом десятки мужчин из нашей округи были кто расстрелян, кто сослан в далекие края.
Сильно заболевшего в ссылке аксакала лет через семь-восемь отпустили на волю. Двинулся он на родину. Но на одном из перевалов, уже недалеко от аула, отдал, бедняга, душу Аллаху. В дорожном мешке нашли у него всего-то один кусочек туалетного мыла — подарок дочке нес из дальних краев.
Каждый раз, когда иду через этот перевал, так и хочется обернуться Тау-батыром (Хозяином гор) и хоть чуточку передвинуть его поближе к родному аулу старика.
Обида
Решили заехать в аул к агаю.
— Вот здесь, когда я еще малайкой был, чистое поле до самого горизонта тянулось. А нынче, погляди: сруб за срубом подымаются…
Сказал агай и замолчал. А на уме-то у него, оказывается, была совсем другая история, связанная с этим полем. Это уж я потом узнал. Дело было так: этот мой агай, назовем его Ф., рос полусироткой. Отец его в самом начале войны сложил свою удалую голову. И вот где-то в пятидесятых годах приехали к ним в аул на каникулы два городских пацана. Ф. быстро подружился с ними, вместе играли в нехитрые деревенские игры. Но вот однажды на этом самом поле им встретился верховой. Увидал он городских ребят, обрадовался. Оказывается, родня они ему. Хоть и дальняя, а все-таки родня. И вздумал он их покатать на лошади. Одного посадит, потом второго… И так несколько раз. Веселятся городские… А до Ф. очередь так и не дошла. И подумалось ему тогда: может, это потому, что я сирота?
Сорок лет прошло с тех пор. А когда Ф. рассказывал мне этот случай, почуял я, что до сих пор жива та давняя обида в усталом сердце старика.
Закрой глаза
Как-то с группой писателей ездили мы в знаменитую Капову пещеру. Ходили мы, ходили по этому огромному древнему каменному дому, и вдруг погас наш единственный фонарь. Шутка сказать — тьма навалилась такая, что не по себе стало.
— Ничего не вижу, что делать? — сказал кто-то с тревогой.
Вот тогда и услышали мы спокойный, ровный голос Равиля Бикбаева:
— А вы закройте глаза — все видно…
Поэт — он всегда поэт.
Горящий трактор
Мне повезло: целую неделю я ездил с Мустаем Каримом по белорецким аулам. Стояло замечательное солнечное лето. В один из дней, как только спала дневная жара, мы двинулись в путь. В Ассы вела прекрасная асфальтированная дорога. Мчимся во всю прыть на “Волге”. И вдруг — остановка. Впереди, где с основной дороги съезд на гравийку, валит густой дым, сквозь который прорываются красные языки пламени. Оказывается, загорелся огромный стог сена, который вез трактор.
— От искры двигателя загорелся, — вздыхают рядом ребята, прячущиеся за толстым деревом. — Там еще и бочки с соляркой загружены, могут взорваться.
Тем временем стали скапливаться машины. Одна все-таки не выдержала, умчалась вперед. Ничего, обошлось.
Вот уже выгорело все сено, остался только толстый слой золы. А бочки все не взрываются. Сколько еще ждать?
— Айда,— с полным безрассудством говорю я шоферу, — проскочим как-нибудь.
— Поехали, — тут же согласился Мустай-ага и начал пристегиваться ремнями безопасности. — На фронте я и не такое видел.
— Нельзя, — тихо, но твердо возразил сидевший с нами в машине глава района. В его голосе слышались и уважение к народному поэту, и ответственность за его жизнь.
Вскоре машины одна за другой двинулись вперед. Позже я навел справки: бочки так и не взорвались. А у меня до сих пор звучит в ушах: “Айда…”, “Поехали…”, “Нельзя…”.
Беда
Об этом мне рассказал народный поэт Балкарии Магомед Мокаев.
…Не доезжая Нальчика, рядом с низиной, покрытой колосящимися хлебами, дорога была запружена автомобилями. Не было проезда ни в ту, ни в другую сторону. Прямо посредине шоссе понуро стояла породистая красивая лошадь. Знатоки сразу определили — знаменитая карачаевская. На асфальте рядом с ней без движения лежал тоненький жеребенок — плод ее вольной любви. Как выяснилось, его сбила иномарка и моментально скрылась. Эти “новые” ведь носятся, как дикари, ни муллу, ни Аллаха не признают.
Множество людей стояли вокруг, сочувствуя беде. А кобыла плачет, беззвучно, всей своей лошадиной душой плачет. Вдруг, тряхнув гривой, подняла морду и уставилась в небо. Словно оттуда, с бездонной высоты, упало на нее такое же бездонное горе. Потом опустила голову и с немым укором направила блуждающий взгляд на людей. Печальные мужчины, как дети, склонили головы. Вот легкая дрожь прошла по крупу, и лошадь медленно опустилась на колени. Затем, словно сраженная молнией, рухнула на жестокую дорогу, неловко привалившись большим и теплым, но уже мертвым туловищем к своему малышу.
Мужчины сняли шапки.
Спустя время стало известно: у матери-кобылицы разорвалось сердце.
Раскаяние?
Автобус мчится в сторону города. В нем одни мужики — совхоз направил пьяниц на лечение. Кто бросит пить — тому вроде как премия будет.
Навстречу грузовик. Кузов полон ящиков с водкой. Бутылки позвякивают, поблескивают.
Машины остановились: оказывается, шоферы знакомые, жмут руки друг другу, улыбаются. А в автобусе драма: кто-то с вожделением смотрит на “святую воду”, кто-то кого-то подговаривает, кто-то с собачьей тоской смотрит на молодого сопровождающего…
И тут один, уже и не человек-то почти, насквозь пропившийся, выскочил из автобуса, подхватил палку у обочины и с криком кинулся к шоферу грузовика.
— А ну, поворачивай, чтобы духу твоего не было рядом с нашим аулом. Не то сейчас и бутылки твои расшибу, и тебя покалечу!..
Шутил? Или… раскаяние?..
Но чудо свершилось — грузовик развернулся и на полной скорости помчался в обратную сторону.
Обознался
В свое время, когда работал журналистом, много пришлось мне поездить по Башкирии. Однажды в дальнем райцентре я и наш фотокор шли с местным чиновником по улице. Идем себе, разговариваем. Навстречу — женщина с маленьким мальчиком. Вдруг мальчишка со всех ног пустился к нам. Подбегает, хватает меня за штанину и кричит: “Папа, папа!” Мать покраснела, не знает, что и сказать, а мальчишка, тут же поняв, что обознался, попятился назад.
Через день нам уезжать. Пришли на автовокзал. Смотрю, а там опять эта женщина с мальчиком, видать, тоже в Уфу едут. Наш чиновник прошел к начальнику вокзала и вскоре появился с двумя билетами. Фотокор тоже заметил женщину. “Смотри, — говорит, — “сынок” твой провожать тебя пришел”. Вижу, той женщине с ребенком билетов на этот рейс не досталось, грустные стоят. Хоть и не сынок, а жалко. Что им здесь, в духоте, на вокзале маяться? Отдал им билеты.
А чиновник подтрунивает: “Ну, теперь и мать наверняка поверила, что ты и есть папа”.
Отдам под суд!
Дело было в Уфе. На автобусной остановке одетая по-деревенски женщина на башкирском языке расспрашивала у городской девчонки, как добраться до больницы. А та то ли языка не понимает, то ли не знает, где находится больница, — стоит, только нос морщит.
— Я вам сюда из деревни и мясо, и молоко отсылаю, от зари до зари мешу грязь на ферме, а ты не хочешь мне сказать, как до больницы добраться?! Тьфу, дармайыд!
— Я по-башкирски плохо знаю, — покраснев от смущения, оправдывается девушка.
— Так учи, кто тебе мешает?! Покажи дорогу в больницу, не то я тебя под суд отдам!
Из стоявших рядом кто-то рассмеялся, кто-то нахмурился. Я поспешил было помочь тетеньке, но вовремя остановился — городская девчонка, собрав весь свой словарный запас, отчаянно жестикулируя, кивая головой, стала, как могла, по-башкирски объяснять настырной доярке дорогу.
Пойди поищи
Одна потерявшая терпение жена бросила своего в очередной раз напившегося мужа у окраины аула. Пусть, мол, собаки ему дорогу домой показывают, а мне надоело.
Случилось, проходила мимо одинокая женщина. Приволокла мужика к себе домой. Помыла, накормила, спать уложила. Понравилось такое обращение мужику, пить бросил. Стали они жить да поживать.
Первая жена и так и сяк уговаривала отдать ей мужа обратно. Куда там! Новая супруга еще и подначивает:
— Ты сходи на край аула, на дороге поищи, может, и тебе какой попадется…
Маленький ангел
Прилег я как-то отдохнуть под липой, а рядом мальчишка соседский пристроился.
— И-и-их, — вздохнул, видимо, подражая взрослым, — вот если бы самолет пролетел над бабушкиным домом, хорошо было бы. Ребятам жвачки бы сбросил, а девчонкам — шоколаду! — Мальчишка немного помолчал, как бы вслушиваясь в свои фантазии, и уже с полной верой в возможность осуществления своих замыслов продолжил: — У тетки телевизор сломался, надо бы ей новый на парашюте сбросить. А бабка моя одна живет, ей надо хорошего бабая, он бы мне дедом был…
Этот мальчуган с чистым и добрым сердцем показался мне маленьким ангелом, щедро раздающим справедливость. Неужели и впрямь небо и справедливость так неразрывно связаны в человеческой душе с самого рождения?