Быль
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2003
Степь… Без конца и без края… Лишь качается сплошь покрытое звездами небо, убаюкивая землю голубых ковылей. Кажется, что со времен Геродота здесь ничто не изменилось. В степи пасутся табуны лошадей, утопая по пояс в сочной траве. Запахи полыни, земляники, шалфея и других трав, а также растущих на берегу реки вишен и сосенок, перемешиваясь, создают неповторимый аромат. Овцы неторопливо жуют траву, тут же свернулись в клубок пушистые ягнята. Поодаль выстроились белоснежные юрты, мальчишки с гиканьем и улюлюканьем скачут на конях, устремляясь вдаль, туда, где небесный свод сливается с ковыльной степью. Они несутся наперегонки, тут и там мелькают их островерхие шапки.
…Здесь нет времени, лишь меняются цвета: седой ковыль становится голубым в сумерках, синим в ночи, розовым на заре, а иногда приобретает нежный цвет уходящего солнца.
Всюду слышны маленькие скрипки-пчелки, а когда они садятся на цветки, распространяется душистый запах, который подхватывает и вместе с запахом парного кумыса разносит по всей степи веселый ветерок.
В этих степях живет народ с поэтической душой и богатой культурой, истоки которой уходят корнями в глубину веков. Живет почти так, как, по описаниям, жили скифы во времена Гомера. А песни, которые они поют, чем-то напоминают персидские мотивы: задушевные, протяжные.
Именно так, по рассказам дяди, Льва Николаевича Толстого, представляла себе долину реки Каралык и жизнь народа, ставшего ей почему-то очень близким, графиня Вера Сергеевна Толстая.
Лев Николаевич несколько раз ездил в башкирские степи. Домой писал интересные письма о башкирах, об их жизни. А однажды повез на кумыс всю свою большую семью. Дети, вернувшись, рассказывали о поездке, как о завораживающей сказке.
…Мы жили в большой белой юрте, присутствовали на скачках… По ночам учились плавать. Ночью степное небо усеяно звездами до самого горизонта. Из юрт доносится кисловатый запах кумыса.
Башкиры просты, душевны, верны, умны…
…Таня любовалась кувшинками на берегу, а один паренек по имени Нагим закатал штанины, вошел в воду и сорвал ей кувшинки.
…Софья Андреевна как-то залюбовалась необычной мастью жеребца. Перед их отъездом жеребца привязали к оглобле их повозки. Софья Андреевна очень смутилась, сказала, что не может принять такой дорогой подарок. Но знакомый с башкирскими обычаями Лев Николаевич объяснил: если не примет, хозяин может обидеться.
Один забавный веселый башкир Хажиморат любил играть с Толстым в шашки, при этом подпирал ладонью щеку и говорил: “Бальша-ай думать надо!”
Однажды в Ясной Поляне исполняли произведения новомодных композиторов. Лев Николаевич после недолгого раздумья сказал:
— Были у меня в Самаре башкиры, отец с сыном, пели свои протяжные песни… Вот это музыка. А эти и сами толком не понимают того, что насочиняли.
Что же это за песни, так запавшие в душу Льва Николаевича?
Чем больше Вера развивалась, росла духовно, обогащалась впечатлениями, тем больше замыкалась в себе. Всегда стремилась в Ясную Поляну. Красивая, вся в мать, девушка не обращала внимания на своих воздыхателей, отказывалась от приглашений. В ее душе звучала возвышенная, чистая, нежная песня. Мелодия эта начиналась в Ясной Поляне и устремлялась в неведомую даль.
На долгом пути Вера все это перебирала в памяти. А душа будто стремилась навстречу любви. Вере всегда казалось, что ее любовь именно здесь, на приволье. Городская суета ее утомляла. Родные тревожились за нее так же, как Лев Николаевич — за свою дочь Таню, которая тоже все не выходила замуж. По настоянию Толстого девушки обучали крестьянских детей, готовили статьи, рисунки и переводы для общедоступного журнала “Посредник”, организованного Владимиром Григорьевичем Чертковым. По совету Толстого Вера и ее младшая сестра отказались от помощи слуг и сами вели хозяйство: выращивали овощи, косили траву, по возможности помогали крестьянам.
В 1898 году в Самарских степях началась страшная засуха, и Лев Николаевич одним из первых протянул руку помощи: открыл бесплатные столовые, послал работать туда своих детей, родных. Вера с готовностью воспользовалась возможностью побывать на башкирской земле.
* * *
Изнуренные долгой дорогой, реки Каралык они достигли лишь к ночи. Полная луна заливала таинственным светом черноту ночи. Холодный ветер трепал иссохшие ковыли. В траве что-то шуршало, видимо, степная живность, спасавшаяся днем в тени, ночью вышла искать себе корм.
Лев Николаевич Толстой и Павел Николаевич Бирюков уже открыли в этих краях около двухсот столовых, Вера же прибыла с дополнительной помощью.
Вот она, степь, которую Вера мечтала увидеть столько лет. И вправду, без конца и края. Возле речки притаились юрты. Но сейчас они не казались белоснежными лебедями, распустившими крылья, как описывали их Толстые. Понурые, прижавшиеся друг к другу, они словно бы качались от страшного горя.
Вера начала работать. В сердце у нее будто что-то оборвалось. Зачем природа так жестока к своим детям? Почему страшная трагедия уносит столько жизней?
В одну из частых теперь бессонных ночей Вера вышла на улицу, утомленная работой под знойным солнцем, наслаждалась отдыхом в тени и вдруг увидела, что невдалеке неподвижно сидит мужчина, обхватив колени руками и уставившись в одну точку. Через какое-то время из юрты вышла женщина в белом платке и длинном еляне1. Подошла к сидевшему, не говоря ни слова, нежно погладила его по голове и ушла. Вера вздрогнула: будто перед ней предстали Ахиллес с матерью — мать поднялась из пенящегося моря легким облачком, села рядом с сыном и приласкала его…
После этого вроде бы незначительного эпизода Вера стала внимательней приглядываться к башкирам, которые переносили свое горе с безропотным достоинством — словно тихо проходили по кладбищу. Она удивлялась их терпению: хороня в день по несколько соплеменников, они не рыдали, не причитали во весь голос, лишь молча поддерживали друг друга.
В столовой кончилась соль. Кого-то давно послали за ней, но гонца все не было, люди выходили на дорогу и подолгу смотрели вдаль. Однажды Вера пошла за водой к реке Каралык, которую засуха превратила в цепочку маленьких озерцов, и заметила там парня. Джигит мылся. Он тоже обратил внимание на незнакомку, но задерживаться не стал, взвалил на плечи лежавший неподалеку мешок и пошел в столовую. Красивое тело, напряженные стальные мускулы напомнили Вере греческую скульптуру. Видно, груз был не из легких. Набрав воды, Вера пошла следом, и возле дверей столовой они встретились вновь. Глубокий задумчивый взгляд его черных глаз проник в самую глубину души. Вере стало не по себе.
Это был тот самый парень, которого послали за солью. Звали его Абдрашид. По пути у него околела лошадь, два пуда соли он принес на себе.
Сердце Веры радостно забилось, она повторяла про себя: “Это он! Я нашла его!” Девушка стала искать встречи. Она видела его в снах. Парень тоже не остался равнодушным к русской девушке, похожей на цыганку, но сдерживал свои чувства. В это трудное время башкиры относились к Толстым не просто с уважением, но с почтением, как к своим благодетелям, и позволяли себе разве что поздороваться при встрече да поговорить по делу, если нужно.
Однажды, повстречав Абдрашида на пути, Вера выразила восхищение его силой.
— Я не то что мешки, горы таскал бы на себе, если б мог спасти этим свой народ. Великое добро делает Лев Николаевич. А ведь многие стараются разбогатеть на бедах несчастных. Вера Сергеевна, как вы думаете, сможет ли мой народ снова встать на ноги? И что мне для этого сделать?
— Лев Николаевич говорит, что спасти народ от голодной смерти могут только господа, возвратив ему земли.
— Мудрые слова! Да разве захотят они добровольно слезть с нашей шеи?
— А почему вы живете в степи, ведь здесь голод наиболее вероятен?
— После пугачевского восстания потомков Салавата согнали с их земель. Раньше мы жили близ Саратова, у реки Сазы. У нас до сих пор сохранилась песня “У берегов Сазы”. Песня тоски по родным местам.
— Спойте, пожалуйста. Лев Николаевич всегда с восхищением отзывался о ваших песнях.
— Тогда давайте присядем, такую песню невозможно петь на ходу. — Он указал на обочину.
Они сели рядом. Абдрашид настроил голос и горловым пением затянул печальную мелодию. Вера впервые слушала башкирскую песню, в которой скорбь и грусть сливались с голосами птиц и журчанием речки. Мелодия, казалось, не имела ни начала, ни конца, как сама степь. Глаза Веры наполнились слезами, ей казалось, еще немного, и сердце Абдрашида не выдержит, разорвется от тоски. Когда песня смолкла, она шепотом, боясь нарушить тишину, произнесла:
— Я давно ждала этой минуты, этой песни…
— Как? Вы ее раньше слышали? — удивился парень.
— Да, Абдрашид! Она давно была моей, с самого детства… — И она все ему рассказала.
С того дня Вера жила Абдрашидом, Счастьем, Любовью. Она забыла обо всем на свете, будто хотела восполнить те годы, что прожила без него. Они, как дети, бегали по степи, обливались водой, делили звезды…
Однако настало время уезжать. Расставались они, впрочем, ненадолго — договорились, что Абдрашид приедет к ним после осенних работ, а Вера к тому времени предупредит домашних о своем выборе.
Но стоило Вере заговорить об Абдрашиде, как все Пирогово переполошилось. Отец, Сергей Николаевич, и слышать ничего не желал. Мать, прежде беспокоившаяся, что дочери уже тридцать четыре, а она все не замужем, поняла: прежние пережи-
вания — ничто в сравнении с этим потрясением. Нашлись и злые языки. Говорили: “За кого ж еще ей выходить в такие-то годы?”
Через несколько дней отец пригласил дочь к себе в кабинет.
— Я все обдумал, Вера. Это позор. Поэтому выбирай: или он — или мы! Если ты решила жить с этим дикарем, ноги твоей не будет в Пирогове!
Пусть, пусть для них он дикарь. Для меня он — Счастье и Любовь. Вера собрала вещи и уехала в город. Узнав об этом, Сергей Николаевич послал человека к брату, а сам слег.
“Лева, вся надежда на тебя одного, — писал он. — Верни мне дочь. Уж не оправиться мне — чувствую — после этой болезни. Но Веру нужно спасти. Она тебя любит и уважает. Помоги мне”.
Мария Шишкина, мать Веры, была цыганкой. Вера похожа на мать. Видно, вольнолюбивая кровь сказывалась. Прежде чем говорить с племянницей, Лев Николаевич учел это.
— Вера, — начал, он, — чтобы любить, нужно хорошо знать человека. В твои годы не может быть ветреной любви с первого взгляда. А ты ведь Абдрашида знаешь очень мало.
— Мало, говорите, Лев Николаевич? Да я знаю и люблю его с шести лет! Поймите меня, дядя, хотя бы вы. Я люблю — и мне больше ничего не нужно. Что мне до его религии, положения в обществе, национальности! Любовь — моя религия. Вы же сами описали любовь Анны Карениной, Катюши Масловой, вы-то все понимаете. От вас я впервые услышала и о вольном кочевом народе — башкирах. Вы сказали, что их песни схожи с персидскими — я увлеклась восточной музыкой. Вы пробудили во мне интерес к этому народу, восхищение, уважение. И, может, именно поэтому с первого взгляда я восприняла Абдрашида как очень близкого человека.
— А что же ты будешь делать? Где жить? Как?
— Уеду в степь. К башкирам.
— Но ты же видела их теперешнее положение. Люди мрут от голода, народ исчезает.
— А если Абдрашид приедет в город?
— Он башкир. Что останется от степного беркута, если ты посадишь его в клетку? Ладно, Верочка, тебе решать.
Даже недолгая разлука стоила Вере неимоверных страданий. А если так всю жизнь? Нет, Абдрашид и здесь, “в клетке”, останется самим собой. Я не хочу с ним расставаться.
Вскоре за ней приехал Абдрашид. Долгожданная встреча была горячей. Но, несмотря на невыносимую душевную боль, Вера отказалась уехать с любимым и не стала удерживать его подле себя. Сама от него отказалась. Ради его счастья. Так объяснила ей мать.
— Садись, Вера, нужно поговорить, — сказала тогда Мария Михайловна, глядя прямо в глаза дочери, как цыганка, разложившая карты. — Все знаю, детка, все понимаю, сердцем материнским чую — любишь ты Абдрашида. Но не только любовь делает мужчин счастливыми. Их существование наполнено смыслом только тогда, когда они могут продолжить свой род, подарив детям не только жизнь, но передав им дух предков. Все в этом мире — от маленьких жучков до львов — стремятся сохранить свой неповторимый род, свое племя. Поэтому ни один орел не превратился в ворону, а ворона в воробья. И даже живущая в чужих гнездах кукушка осталась кукушкой. Сможешь ли ты воспитать Абдрашиду сына — истинного башкира? Ребенка, душа которого будет петь на его родном языке? Он любит тебя, но будет страдать, не решаясь оставить и тоскуя по утраченной родине. Еще не поздно, Вера. Если любишь его, должна отпустить. Пусть он уедет, пока не увидел своего первенца, пока в нем не пробудилось отцовское чувство. Пусть вернется в степь, к своим башкирам, к своей песне. Нет большей муки на свете, чем видеть, как из-за тебя страдает любимый человек.
И Вера вняла словам матери. Абдрашид уехал домой один. А вскоре у Веры родился сын, которого в честь деда по материнской линии назвали Мишей2. Сергей Николаевич приехал взглянуть на внука и ради него простил Вере все. Жизнь пошла своим чередом. Но забыть Абдрашида Вера так и не смогла. Она часто представляла его себе, счастливого, улыбающегося, в окружении ватаги черноглазых смуглых мальчишек. Может, на самом деле все было и не так, но таким она видела его счастье. Вот он бежит по степи с сыновьями, что-то объясняет им на своем языке, учит их горловому пению… Миша же будто стоит в сторонке, не понимая, что они делают. “А почему — Миша?” — удивленно смотрит на сына Абдрашид.
Вера любит прогуливаться с сыном по лугам близ Пирогова. Здесь она остается наедине со своей вечной мукой, несбывшимися мечтами. Но в предательстве себя не винит: она сделала это ради него, ради его счастья и их любви. Она вернула степи ее песнь…
1 Вид верхней женской одежды.
2 Михаил Толстой (1900—1920) — сын Веры от гражданского брака с А.Сафаровым.