Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2002
Полосато-оранжевая рыбка, висящая дирижаблем над столбиками домов и с корабликом-гондолой, безнадежно уронившим якорь (картина художника А. Рыжкова), не только украшает обложку, но и задает некий тон, настраивая соответственно и читательское восприятие. И главное — что сегодня случается не так уже часто — настройка соответствует содержанию книги, ее эмоционально-философскому стержню. Выражаясь несколько старомодно, пафос книги именно в этом странном парении существа из другой, более плотной среды, парении очевидно праздничном, вопреки всей неестественности и полной безопорности существования.
С этой небесной рыбкой рифмуются почти все герои Анны Матвеевой. Якорь, беспечно парящий в небе, начисто забывший о своем спасительном призвании, у каждого из них.
Катя Широкова, одна из исполнителей па-де-труа на фоне итальянских древностей и современных пейзажей, парит в небе своей любви к женатому мужчине. Совсем не случайно оказалась она в той же тургруппе, что и ее избранник Миша Идолов с супругой Ниной. Ожидание легкой и окончательной победы над старой — ей уже 35! — женой должно завершиться именно в Риме, люби-
мом — на папины денежки — городе. Вообще, герои А. Матвеевой не знают материальных проблем. Если им надоедает родной индустриальный пейзаж, они тут же отбывают в какую-нибудь заграницу. Посидеть в Тюильри — “на тоненьком стульчике, который упирается ножками в песок, расчерченный голубиными лапками”, — или погулять под дождиком в Мадриде, а еще лучше (вариант бедной Кати, потерпевшей поражение от старой жены) — махнуть на Капри, пожить там месячишко-другой.
Нет, Катя совсем не какая-нибудь оторва, она славная — по определению соперницы — интеллигентная девушка, к тому же будущий искусствовед, то и дело достающая своей эрудицией дорогого Мишу. (“Я еще очень хочу показать тебе термы Каракаллы”. — “Карака что?”) Но пыль, вытряхнутая из старых книг в юную голову, не погребла под собой природный ум. Катя способна учиться, разбираться в людях. Справляется она и с той непростой ситуацией, в которую попала по эгоизму молодости и недостатку родительской любви. При всем материальном благополучии, в духовном смысле Катя, как и многие дети новых русских, — сирота. Она именно та рыбка, парящая в небе. Миша Идолов “дал ей то, в чем папой-мамой было отказано, — тепло, восхищение, уважение, дружбу. И уже потом — любовь”.
Тем не менее, она решает оставить Мишу. ““Вы настолько лучше меня, да и его, кстати, тоже, что было бы неправильно…” — “Давно ли ты стала оценивать поступки с этой точки зрения?“ — передразнила Нина”.
“Когда у меня будут дети, — думала Катя, лежа в кровати отеля “Панта-
лон”, — неважно, мальчик или девочка, я буду их любить. Это так просто”.
В чужом муже она ищет отца, а в его жене находит если не мать, то старшую подругу. Хотя, как выясняется, Нина в ее возрасте тоже внесла вклад в разрушение Катиной семьи. Алексей Петрович, отец Кати, — ее первый любовник. “Моя дочь, думала Нина, совсем скоро станет взрослой, обязательно встретит женатого мужчину, полюбит его, и кто может поручиться, что этот мужчина не окажется мужем Кати Широковой?.. Впрочем, это еще не самый плохой вариант…”
Славная девочка Катя становится нечаянным и оттого более действенным, орудием возмездия. Она отказывается от Идола, но ее порыв (в равной мере благородный и эгоистический) уже ничего не спасает. “Глядя на нее, Нина вдруг почувствовала, что не нужен ей теперь Миша Идолов — даже во имя Дашки не нужен. Не сможет она сидеть с ним рядом, как раньше, обнимать его спросонья, и еще тысяче выкованных временем обрядов не бывать больше никогда. Стремительная тарантелла заканчивается, звучат последние аккорды, и спаянная общими днями тройка распадается ради ярких сольных выступлений”. Одно такое — с миланцем Карлуччи, на глазах мужа и Кати, — Нина уже позволила себе. В итоге Идол сбегает от обеих. Правда, недалеко — в ординарную пиццерию. Так что два плюс один дает в сумме единицу. Или три одиночества.
То, что А. Матвеева не углубляется в мужскую психологию, следует отнести к безусловным достоинствам автора. Она помечает мужской характер вешками поступков и содержательных жестов. Потому что знает: попытки проникновения на чужую территорию даже у признанных мастеров женской прозы в лучшем случае смешны.
“Па-де-труа” — маленькая изящная повесть о воспитании чувств. Все ее герои достаточно молодые и узнаваемо современные новорусские люди. Новизна ее в той эмоциональной тональности, в которой решаются вечные проблемы любовного треугольника. Никакой экзальтации, никаких трагедий, все буднично-деловито, рационально. Негласно признается, что любовь любовью, секс сексом, но в жизни это не самое главное. Так или иначе, но надо жить, работать, рожать и воспитывать детей. И не ждать от жизни праздников и подарков. Тем более что их можно купить. Как поездку в Рим или Париж. Но печаль о любви — смиренно-приглушенная — все же звучит в финале повести. Любви, которая постоянно случается, несмотря на упорное противодействие мира. Ведь для него она — и сегодня, и вчера — некий излишек, лишь краткая и достаточная вспышка для зарождения новой жизни. Квантовая природа любви противится превращению ее в постоянный и удобный источник тепла. Она требует взаимного горения. А сгорать в одиночку — это уж извините, не так воспитаны. Я буду сгорать, а он, подлец, будет греться?! Фигушки!
При том, что повесть чужда дидактической прямолинейности, в ней присутствует столь редкий в современной беллетристике педагогический заряд. Она напоминает не столько о том, что “любовью дорожить умейте”, сколько о сложности жизни в мире свободы и кажущейся вседозволенности. Эта жизнь требует большей мудрости, умения трезво глядеть на вещи, проникать за оболочку видимого и желаемого. Она требует также и большей психологической защищенности — при внешней открытости и доброжелательной улыбчивости. Сегодняшний, безусловно аморальный материал подан в повести без отвращающего натурализма. Акцент на психологии, а не на физиологии. Отрадно, что это наблюдается у молодого автора, невольно напоминающего о традициях русской литературы. Правда, иногда возникает ощущение, что психология призвана обслужить и облагородить низменную реальность — подняв ее до своего, несколько отвлеченного уровня. То есть ввести вульгарного нувориша в приличное общество. В сущности, и психологизм писательницы, скорее — вторичного, французского разлива. Ближайшее
имя — Ф. Саган. Об этом напоминает даже портрет А. Матвеевой — словно выглядывающей из узкой амбразуры. Но известный снимок француженки — черно-белый, а наша — вся в цвете и способна украсить обложку иллюстрированного журнала.
Кстати, ироничный образ девушки-писателя возникает в последнем рассказе книги. В нем не только самоирония, но и полемично-задорное противопоставление “просто писателю”. (“Писа-
тель — это борода, очки, усы. Свитер с выразительными налокотными заплатками. Папиросный крепкий дух. Как шубу моль, изъедают писателя многоопытные наблюдения и сиюминутные словесные находки, зачастую более ценные, чем акции компании “Микрософт”. Писа-
тель — это разговоры про “сегодня всю ночь работал”, про “фантастически мало денег”, про “никаких условий для творчества”.)
Развернутый образ девушки-писателя появляется и в повести “Перевал Дятлова”. Кот, компьютер, периодически возникающий муж, уведенный лучшей подругой; родители, живущие в разводе, с новыми мужьями и женами, в красивых городах и дальних странах — образ лепится из того же материала, который идет на повести и рассказы. В подтексте: я такая же, как и мои герои. Что, разумеется, должно способствовать и коммерческому успеху. Во всяком случае, на хроническую нехватку денег наша девушка с компьютером не жалуется, да и питается она вполне вдохновляюще. Тем не менее, дочитать “Перевал Дятлова” стоило мне значительных усилий. Замысел неплох, но такое ощущение, что автором двигало только чувство долга перед своими земляками. В итоге — вполне профессиональное размазывание сюжета на триста страниц вместо тридцати. Хотя контраст между молодыми людьми середины века и его конца дает повод для размышлений. К тому же попадаются и собственные мысли автора, вознаграждающие упорного читателя. Эту повесть стоило издать отдельно — для внутриобластного пользования.
Зато книга получилась большая и толстая. И в этой книге, как воспоминания о молодости старой и распухшей бабы, есть маленькая повесть “Па-де-труа” и 18 рассказов. Именно эта половина и открывает читателю нового и симпатичного автора, соответствующего возрасту, времени и среде. Он не преодолевает их талантом, но мягко и осторожно осваивает.
Если в повести торжествует правда будней, привычные низкие истины, то в рассказах — возвышающий обман. Уже первый из них — “Супертаня”, обыгрывающий имена пушкинских героев, где Ленский (Вова), естественно, гибнет, а Евгений, как и следует, поначалу отвергает влюбленную замужнюю девушку — заканчивается победой любви. Татьяна дожидается смерти богатого и крутого, но нелюбимого мужа и соединяется с милым ее сердцу Евгеником. История звучит иронически и печально, как сказка. “Евгеник и Таня будто растворились в сыром воздухе великого города, их следы исчезают в питерских дворах, и только у Лариной, говорят, есть их адрес, но будьте уверены — она его никому не сообщит…”
О том, как чудесно нашли друг друга два близких по духу человека, и рассказ “Представь себе дом…”. Но любовь, даже не разделенная, уже сама по себе счастье. Это именно то высокое голубое небо с праздничными облаками, которое помогает жить. Есть оно и у героини рассказа “География Полины”, и у героини рассказа “Остров Святой Елены”, прочно затворившейся от мира в своем случайном и единственном чувстве.
Любовь не обязательно должна быть направлена на человеческое существо. Можно, как героиня рассказа “Заблудившийся жокей”, полюбить и репродукцию в альбоме с маленькой темной фигурой всадника, пригнувшегося к шее своего коня. Можно полюбить Париж, Тюильри из одноименного рассказа. Или, как Шофер из провинциального российского города, можно полюбить далекую и вроде бы недосягаемую Америку. А всякая любовь, как известно, способна творить чудеса.
Сколько писалось о материнской, всепоглощающей, эгоистичной любви к единственному сыну, любви, уродующей жизнь обоих. А. Матвеева нашла свой поворот этой болезненной темы, поворот фантастически-сказочный, в духе Кира Булычева (я думаю, что она и сложилась как писатель тоже не без его влияния). Ведь и у него фантастика приходит на помощь человеку, оказавшемуся в психологическом тупике. Тогда и выясняется, что в тупик мы загоняем себя сами. Измученная мать из рассказа “Младенец”, не вынеся разлуки с сыном, наступившей в результате его женитьбы, добилась — наука не стоит на месте — превращения его снова в новорожденного. Но любовь жены оказалась сильнее — потому что естественнее — и она добивается превращения в ребенка также и собственной свекрови. Теперь воспитывает троих — вместе с собственным сыном, который старше отца и бабушки. Выход из ситуации вроде бы совсем фантастический, но вместе с тем и вполне здравый: проблему можно решить, если жена окажется готовой принять свекровь в качестве ребенка — то есть окажется выше ее по уровню личности, по способности любить и жертвовать собой ради любимых.
Легкая ирония, мягкий юмор, снисходительное отношение к человеческим слабостям и недостаткам, способность компенсировать дискомфорт обыденного существования усилиями разума и сердца — все это, безусловно, привлекает и будет привлекать самого широкого читателя. Анна Матвеева изначально писатель не маргинальный, не цеховой, хотя нынешняя литература существует, в основном, именно за счет таких коротко привязанных к своему времени беллетристов. Проблема, конечно, в том, что ее потенциальный массовый читатель сегодня книг не покупает. Те, кто читает любовные портативные романы в мягких обложках, до прозы нашей девушки-писателя не дотягивают. Им нужен наркотик погрубее.
Вообще, судя по прозе молодых авторов, находящей издателя и даже читателя — пусть и в гомеопатических дозах (возможно, это самое полезное присутствие литературы в жизни), — намечается возвращение к доперестроечному, достаточно высокому, особенно по сравнению с сегодняшним, уровню интеллигентности и психологической культуры. Серьезная литература исчерпала свой социальный заряд, одновременно утратив и массового читателя. Сегодня она становится, как и в любом обществе, пережившем период бури и натиска, прежде всего развлечением и социальной психотерапией.
Нынешними победителями затребовано скромное обаяние буржуазии. Подавай им умное утверждение их собственных стандартов жизни — способов тратить деньги, манеры отдыхать, есть, пить, заниматься любовью, а также думать и чувствовать соответственно новому состоянию кошелька. Нужно им также, чтобы люди смотрели в небо, а не под ноги, чтобы томились по Америкам и Парижам, чтобы невротически замыкались в красивых и выдуманных мирах и тосковали по рыбкам в небе, пока они выкачивают сверхприбыли из родных промышленных пейзажей, делая их еще более уродливыми. Писатель, сделайте нам приятно и красиво! Таково мягко выраженное твердое желание тех немногих, кто издает и покупает сегодняшнюю литературу.
Поэтому полосатая рыбка в небе так беззащитна и одинока.
А девушка-писатель грустна и иронична.
Ведь ирония, как известно, самый старый и самый проверенный способ удобного существования в любой отрицаемой системе.
Анна Матвеева. Па-де-труа: Повести и рассказы. — Екатеринбург: У-Фактория, 2001