Армен Джигарханян
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2001
Армен Джигарханян
Дыхание великого города
Я вырос в Ереване, но мечтал о Москве. Мой отец был родом с Северного Кавказа, то есть из России. Мама — из Тбилиси. Семья — армянская, но не замкнутая в своем “армянстве”: русский язык, русская культура всегда присутствовали в моей жизни и сознании.
В 1954 году, окончив в Ереване школу, я поехал в Москву, намереваясь поступить в ГИТИС. Я был влюблен в театральную Москву.
В коридоре ГИТИСа я увидел, как идет пара: два красивых, высоких человека, пожилой и молодая — в шортах, с теннисными ракетками. Вслед кто-то сказал: “Вот он набирает курс”. Я не узнал, кто это, я до сих пор не знаю, кто это был.
В ГИТИС меня не приняли. Я думаю, что на самом деле не был готов. Я не был готов по такой дисциплине, как энергия, сейчас я могу этот диагноз поставить точно. Я растерялся. Плохо помню факты, но хорошо помню ощущения. Например, запахи. Запах метро. Запах круглых калорийных булочек.
Я вернулся в Ереван и через год поступил там в институт. Учась, стал работать в русском театре. Снимался в кино. Жизнь была насыщенная, я с удовольствием ее вспоминаю. Но по-прежнему стремился в Москву, хотя ничего для этого не делал; не показывался, не “предлагался”. Правда, ездил в столицу регулярно. Ходил по театрам. Ездить было удобно по путевкам ВТО я же был театральный работник. Провинциальным актерам по таким путевкам обеспечивалось в Москве пристанище, оплачивались дорожные расходы. Я использовал всякую возможность побывать в столице.
Думал ли переехать на постоянное жительство? Нет, не думал. Я вообще не люблю слова “постоянное”. В этом мире нет ничего постоянного. Все временное. Для меня это принципиально.
Один мой приятель, восьмидесяти лет от роду, как-то попросил меня достать ему антикоррозийное покрытие для машины. Говорит: в городе Чехове это делают лучше, чем в Северянине. Я спрашиваю: а чем лучше? Он объясняет: в Северянине дают гарантию двадцать лет, а в Чехове — тридцать. Человеку восемьдесят лет, а он хочет гарантии! Двадцати лет ему мало!
Все временно, ничего постоянного нет.
Но возвращаюсь к теме.
Случилось так, что в 1965 году в Ереван на гастроли приехала Ольга Михайловна Яковлева, тогда — прима эфросовского Ленкома. Великая актриса. За день до собственного спектакля она пришла в театр — поосмотреться. А как раз шел “Ричард III”, и я играл там заглавную роль. Она посмотрела. Я ей приглянулся, и она в Москве рассказала обо мне Анатолию Васильевичу Эфросу. Он проявил интерес, и так начался наш с ним творческий роман.
Через некоторое время наш ереванский театр гастролировал в Одессе, а Ленком — в Киеве. И вот я вытащил Анатолия Васильевича на один день в Одессу, чтобы он посмотрел мою игру. В результате — пошло-покатилось: он позвал меня в свой театр.
В 1966 году, в январе, я переехал в Москву и сразу поступил к Эфросу в Ленком.
Стала ли Москва “своей”? Не знаю… Я по-прежнему люблю Москву, хотя за треть века многое понял: Москве надо соответствовать. В Москве надо не потерять себя. Москва — достаточно жесткий город. Наверное, это вообще признак великих городов. Я думаю, это обратная сторона мощи: все великие города очень жестоки. Иначе не бывает. У великих городов свой ритм, они не могут остановиться и посмотреть, отчего человек плачет. Нет времени! Нью-Йорк — такой же. Я видел в Нью-Йорке, как упал человек, потеряв сознание. Лежит. Мимо идут люди. Один из них делает несколько шагов к телефонной будке, вызывает “скорую помощь” и, не оборачиваясь, уходит дальше. И вокруг лежащего не собирается толпа, давая советы. Ритм не позволяет! Что было бы в Москве? Наверное, то же самое. Разве что до “скорой помощи” не дозвонились бы так быстро.
Жестока Москва, но я ее люблю. Могу сказать более определенно: я люблю Москву лужковскую. Яркую, светлую, очень русскую. В этом отличие лужковской Москвы от Москвы советской — серой, мрачной, напуганной. Сегодняшняя Москва — русский город. С традиционным широким, “купеческим” размахом. Я не согласен с теми, кто считает, что теперешняя Москва — “европейский” город. Нет! Это если считать Новый Арбат… но это уродство. Хотя Сити мне нравится.
Другое дело, что для жилья мне больше по душе нечто тихое, одноэтажное. С годами я все больше к этому стремлюсь — к тишине и одноэтажности. Чтобы было где притулиться, спрятаться. Но — чтобы Москва дышала рядом!
Я считаю, что другого такого великого города в стране нет. Питер пока
еще — нечищеная провинция. В Питере все-таки есть что-то искусственное, не “рожденное”, а… сочиненное. Словно кто-то пришлый создал город. Например, храм Исаакия. Конечно, и московский Храм Христа Спасителя создан “немцем”. Но этот храм по внутреннему содержанию — очень русский. Очень! Он — коленопреклоненный. А Исаакий — нет. Говоря коротко, Москва гармонична, а Питер — нет. Аура!Хотя и в Ереван тянет. Ностальгии никакой, но езжу туда с удовольствием. Между ереванской и московской “половинками” души никакого противоречия. Дружба народов? Конечно. Да ведь тут главное — не завраться. Дружба, я думаю, не предполагает того, чтобы лазить друг к другу за пазуху. Дружба предполагает непреложное уважение друг к другу. Никто никого не должен учить. “Старший брат”, “младший брат” — не надо! Когда я говорю, что армяне любят русских, я говорю это с гордостью, потому что знаю: это действительно так.
У меня был случай в этом убедиться, когда в начале девяностых годов президент Армении Левон Тер-Петросян взял меня в поездку по Штатам. Американские армяне — богатые люди. Супербогатые! Вы даже не можете себе представить, насколько богатые! Они говорили: мы через пять лет сделаем из Армении второй Гонконг. Это будет богатейший край. Но у нас одно условие —Армения должна порвать с Россией.
Я эту проблему обсуждал с Левоном.
Армяне поняли: нет! Только с Россией! Это — длинная история. Очень длинная. Можно построить Гонконг, открыть рабочие места. Но Россия — фактор, со всем этим несоизмеримый. Она действительно всегда была другом, всегда приходила на помощь. При разности быта и всего, чего угодно. Вот мы недавно ездили в Ереван на гастроли. У нас русский театр. Но интерес у армян был колоссальный.
Бог у нас один.