Быль
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2001
Руки прятала Антонина Даже старой от взглядов чужих. Можно было с высохшей глиной, С глиной в трещинах сравнивать их. А как боль в глазах замаячит, А как память ей горло сожмет, Сядет бабка и вдруг заплачет, Закрывая ладонями рот. Отмытарила век вдовою, В муках двух воспитала сирот, Но мерещилось ей порою, Будто кто-то ее зовет, Упрекает, жестоко судит, На весь лес горемычно кричит И настойчивым всхлипом будит Перебитое сердце в ночи. И бежит тогда Антонина, Спотыкаясь, на встречу с тайгой, Руки в трещинах, глина глиной, Подбирают подол вековой. На дремучей глухой поляне Припадает губами ко мху. Память дикой, сплошною раной В костенеющем вспыхнет мозгу, Наплывет штабелями катищ, Дымом вырубок, визгом пилы, Бугорками поспешных кладбищ, Караваем с добавкой золы. Мертвым зноем и гиблой стужей, Мужем, сгинувшим в жерле войны. Двух детей родила от мужа, Лес валила, не помня спины. И соседкино слово плетью Хлестко било по левой груди: Хочешь, Тоня, быть ближе к детям? Ты роди, ну чего там, роди!» А она, взгляд бросая длинный На ладони, твердила в ответ: «Руки вон пострашнее глины. Да и где мужики-то, ведь нет!» А соседке и то забава: «Вон Васята, хоть нем, да шустер!» Антонина прервет: «Шалава, Что ты мелешь-то, экий позор!» Но однажды, уйдя из дому Ночью темной, как в подпол дыра, Постучалась она к немому И была у него до утра. А на тридцать восьмой неделе, Поутру был младенческий крик, И его услыхали ели, Услыхал и немой сторонник. Серым небом поплыли годы, Серым волком мелькали дни, Сердце заживо жгли восходы, Жгли закаты — в огнях огни. Антонина уже без грусти На вопрос: Как малую зовут? Отвечала с улыбкой: «Люсей, — Добавляя, — про Ваську-то врут». Но пришло, навалилось горе, Пролегло оно черной тропой: Люся после простудной хвори Безнадежно осталась слепой. На делянках работал старший, От земли еще сам два вершка, Вдруг однажды так тихо и страшно Принесли его два мужика. Антонина белее мела, Вырвав клок седины на виске, К ранам сына припав, запела На каком-то своем языке. А потом поднялась огромно Среди боли на самом виду, И шептала, шептала: «Полно, Полно ныть, ты еще не в аду!» Покачнувшись, упала навзничь, Чуть не выплеснув жизнь из груди, Разразившись кромешным плачем Между адом и сном посреди. Так лежала она, стеная, А очнулась, в сознанье пришла Оттого, что ее слепая Целовала в заснежье чела. Поднялись, онемели обе, Взялись за руки и наугад Побрели через лес и топи, Но лишь мать возвратилась назад. Двух детей родила от мужа: Сына с дочкой — а третью, чтоб Ни беда, ни жара, ни стужа Не свели раньше времени в гроб. Трое суток тайга гудела, Рог охотничий всюду хрипел, Трое суток остервенело Старший сын рвал бинты на себе. Бился душно в своей постели И, сестру прижимая к плечу, Трое суток стонал, шалея: «Мать, зачем ты? Вовек не прощу!» Сосны древние не забыли, Как, задув за оконцем свечу, Закричал вдруг немой Василий: «Антонина, вовек не прощу!» Серым небом поплыли годы, Серым волком мелькали дни, Сердце заживо жгли восходы, Жгли закаты — в огнях огни. Антонина дугой согнулась. Поседела, как мох-лишай. Сын, взрослея, впадал в угрюмость, Водкой часто тоску глуша. Спьяну-сдуру женился на спор, Дочь уехала — и с концом, Выйдя замуж за зэка с властным, Посеревшим от зон лицом. Старики уходили в вечность, Поросль в жизнь пробивалась, и Антонина подчас у печки Пела внукам, держа свои Руки сморщенные, как глина На убитых пеньках колен И боялась хмельного сына, И боялась своих же стен. Как-то летом от дочки в гости Прибыл внук, егоза и врун, Бледный, хилый, сплошные кости, На большой голове колтун. Он в свои десять лет слыл вором, Дикаренком, несущим ад. Дети били его за город, За вранье и за все подряд. Это лето дождливым было, Так лило, что не описать. Взбунтовалась река, взбурлила И погнала теченье вспять. Разметала, как щепки, боны, С корнем вырвала свайный мост, Лишь висячий мосток со стоном Одинокую службу нес. И селяне, толпясь, робели Берегами шальной реки, А река на подолы елей С хрустом рушила топляки. Вот тогда на мосток висячий, Одежонку стянув, залез Дикаренок, скелет ходячий, И раскинул ручонки в крест. Берег ахнул, застыл оградой Онемевших чужих людей, Все услышали: «Вот вам, гады!» От того, кто исчез в воде. Дико вскрикнула Антонина, Побежала, споткнулась, и Потащила ее по глине Сила бешеная земли. Как с другой стороны Василий, Скинув лапти, в слезах, дрожа, Спотыкаясь, наевшись пыли, К одичалой реке бежал. У воды промычал негромко И, упав на живот, поплыл К черной, яростной, злой воронке Из последних, неверных сил. Из воронки все реже, реже Появлялась слезой в аду Голова, на которой прежде Красовался большой колтун. Оба, кашляя страшно, сипло, Бились, пену вокруг дробя, А потом дикаренок выплыл, По-собачьи едва гребя. Это все, что сумел Василий Разглядеть, уходя на дно. Не узнал он, как бабы выли, Как ломал мужиков озноб, Как, упав лицом, Антонина, Стиснув дочерна кулаки, Била, била нещадно, длинно Отупевшую плоть реки. Серым небом поплыли годы, Серым волком мелькали дни, Сердце заживо жгли восходы, Жгли закаты — в огнях огни. Вот и наш дикаренок вырос И в тайге пропадал с ружьем, И тайга для него открылась Рыбой, птицею и зверьем. Как-то раз, проходя болото, Он наткнулся на старый крест, В кочку воткнутый, словно кто-то Ведал тайнами этих мест. И, домой возвратившись к ночи, Все не мог он забыть никак Топь и крест на высокой кочке, Сердца бешеный стук в висках. Антонине вскользь, между делом Рассказал и увидел вдруг, Как лицо ее побелело, Как в глазах промелькнул испуг. Как со дна ее сердца память Поднялась, наплыла в глаза. По оврагам щеки, по камню Губ неспешно сползла слеза. И, вздохнув, рассказала внуку Про делянки военных лет, И про руки свои и муку, Не тая ни стыда, ни бед. Зарыдала, дойдя до Люси. «Да, — сказала, — моя вина. Эта топь просто так не пустит, И вода в ней черным-черна. Но за топью есть луговина, Просто вся из целебных трав. Я-то, думая лишь о сыне, В первый раз не взяла багра. Отпустила я руку дочки Лишь на миг на какой-то, и Загуляла лешачья кочка, Оглянулась — в воде круги!» Дикаренок той ночью длинной Сон поймать лишь под утро смог. Тихо плакала Антонина, В полумраке играл сверчок. Что за сны дикаренку снились: Крест, болото, дождливый год, А еще там был дед Василий И Восход, как дитя — Восход.