Стихи. Вступительная заметка Владимира Абашева
Владимир Котельников
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2000
Владимир Котельников
Пермь
На край земного сна
Пермский поэт Владимир Котельников живет в микрорайоне, сплошь застроенном пятиэтажками — матерыми хрущобами. Осенью и по ранней весне эти удручающе однообразные шеренги коробок из грязно-серого силикатного кирпича напоминают бредовую инсталляцию с подписью “Безнадежность”. Но зато с мая улица имени революционера Баумана тонет в зелени и пухе тополей, забыв на короткое лето о траурном имени. Во дворах под воркование голубей с утра до ночи вертится неугомонная карусель из ребятишек, собак и кошек, старухи греются на скамейках, доминошники стучат по дощатым столам. Здесь подбирает свои стихи Владимир Котельников, здесь они и живут, как воздух этой жизни, ее щемящая поэзия. Но есть в ней своя дальняя перспектива, неявный смысловой горизонт.
Стихи Котельникова вряд ли кому известны: единственная книга, изданная в Перми, прошла как-то вскользь, не зацепив ничьего внимания. Между тем сегодня он едва ли не единственный (помимо Нины Горлановой) из литераторов, о ком биографическая справка “пермский” сообщает много больше, чем простая ссылка на место жительства. Это еще и предпосылка его речи: Пермь в топике русской культуры занимает свой, пусть едва намеченный, но все же различимый участок. Благодаря хотя бы Чехову: в Перми избывают жизнь три сестры. Вот отсюда и речь Котельникова, исходящая из мифологии Перми как повседневной данности.
Дело не в знании местных реалий, хотя и это немаловажно. Вне связи с местом слабеет ощущение общей перспективы стихов, заданной поэтикой Перми. Они обыкновенны для беглого взгляда. Уличные сценки, детали повседневности, простота и ясность. Надо вчитываться, схватывая нюансы и удерживая воздушную перспективу целого. Тогда проявляется общая картина, прорезывается дальний горизонт…
На горизонте стихов Котельникова ощутимо присутствие Реки. Это и реальная, и мифически туманная Кама, граница миров, здешнего и нездешнего. Поэтому Город уместился на самом краю мира, и сквозь его повседневность неотступно сквозит иное. Отсюда преобладающая интонация стихов — бесконечное прощание.
Владимир АБАШЕВ
* * *
Трамвай — это просто подсчет ударений,
Когда распускают листву тополя,
И, вслед за цветением дикой сирени,
Авто по шоссе пролетит за шмеля.
Не то чтобы кануло в Лету ненастье,
Но словно в предчувствии добрых вестей –
На лицах людей боязливое счастье
И быстрая радость в глазах у детей.
Когда же успел этот мир измениться?
Как будто волшебной взмахнули рукой…
И нет снегиря, и пропала синица —
И ласточки в небе полет городской.
* * *
Студеная графика веток,
Декабрь — завершается год,
Улитки хозяйственных сеток
В оконный вросли переплет.
Декабрь. Наступают на пятки
Последние краткие дни,
Газоны садовой посадки
Линует линейка лыжни.
Встречает житейская проза
Детишек, идущих гуськом:
По остову Деда Мороза
Ваятель стучит молотком.
Но пахнет настоем еловым
Декабрь… волшебный предел,
Где каждый дымящимся словом,
Как первый поэт овладел.
* * *
Рассвет, густой туман при полном штиле.
И, в тщетном ожидании зари,
У кромки дымной пропасти застыли
На пристани речные фонари.
Никто не растолкует им, что эта,
В бетоне, пядь последняя земли,
Что за литьем чугунным парапета
Нет берега привычного вдали.
И только по утраченным просторам
Незримых чаек раздается плач,
Да вместо сердца дизельным мотором
Стучит в тумане призрачный толкач.
Подземный переход
Завоет милицейская сирена,
Закуришь — до чего же мир хорош!..
И как актер трагический со сцены,
Под городскую улицу идешь.
Невольником, в цепях дорожных правил,
В нутро земное продолжаешь путь.
Как будто наверху сейчас оставил
Ту жизнь, которой больше не вернуть.
Безмолвная распахнута гробница,
Последняя отсчитана ступень,
И через миг должна соединиться
С бетонной человеческая тень.
На Каме
Сомкнулась туч нависшая громада,
И, мостовые обходя быки,
Барашков белых кочевое стадо
В верховье устремляется реки.
Оно спешит, выгадывая время,
Поскольку русло обметала тьма,
И молнии изгиб внезапный в темя
Впивается заречного холма.
И так грохочет над округой, словно,
Из богатырских объявясь равнин,
Играючи закатывает бревна
В свинцовый трюм незримый исполин.
* * *
В больничном сквере, точно ранним летом,
Подмешан к нежной зелени желток …
И, покидая ветви, с пируэтом
К земле несется за листом листок.
Не промелькнут, халатами белея,
Медсестры, не покажется больной,
Как будто золотистая аллея
Сквозь листопад уходит в мир иной.
* * *
Удар грохочет за ударом…
И, от холодных струй темна,
Вздымается над тротуаром
Забора ветхого волна.
И точно пораженный роком
Корабль с поврежденным дном,
Дав крен, в сырую землю боком
Бревенчатый уходит дом.
И, по свирепству урагана,
На шатком мостике крыльца
Легко признать за капитана
Опохмеленного жильца.
* * *
Пора смириться с участью бродяги —
Оставь едва обжитые места
И, перейдя через пустырь бумаги,
Сверни поспешно за угол листа.
Чтобы не мог читатель усомниться —
Ты ветром тем же по миру гоним,
И, на открытой наугад странице,
Одной секундой разминулся с ним.
* * *
Сосед открыл на кухне воду,
Кран басовито зарычал,
Как будто время теплоходу
Оставить сумрачный причал.
Плотней укройся одеялом
И, продолжая счет до ста,
Прощайся с призрачным вокзалом
И жди ночной пролет моста.
Мигает берег огоньками,
И за бортом шумит волна,
Твой теплоход плывет по Каме
На самый край земного сна.