Стихи. С литовского. Перевод Г. Ефремова
Стасис Йонаускас
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2000
Перевод Георгий Ефремов
Стасис Йонаускас
“…И все же очень немногим выпало жить”
С литовского. Перевод Г. Ефремова
Жизнь
Жить надо правильно. Так и делают люди.
Животные тоже пытаются, но не у всех выходит.
Мы не всегда вникаем в поведение волка или ягненка,
А бактерий и вирусов не понимаем вовсе.
А они ведь вынуждены плодиться. Иначе вымрут,
И мы не узнаем, кто они были такие.
О Тамерлане и Талейране, даже о Сталине пишут книги,
О загубленном вирусе не прочитаешь нигде.
Смысл человеческой жизни — “целенаправленный труд,
Служащий социальному и нравственному прогрессу”.
Жить надо правильно. А правота — категория,
Которая часто зависит от места и времени.
Надо учиться жизни. Этому помогают
Буквы и цифры, законы, спектакли, деньги.
Не всем это дело впрок, хотя обучение обязательно.
А умирать каждому приходится наизусть.
Чтобы сделаться жителем, надо жить.
Чтобы стать человеком, приходится умирать.
Многое нам не по нраву, и все же очень немногим
Выпало жить — как тебе или мне.
Песня
Если некая тайна есть в ней,
Глупо ждать, что простой мужик
Совладает с печальной песней —
Средоточием всех музык.
Скажет всё, что в душе молчало?
Что трава на дворе, дрова
На траве, на колу мочало,
И сначала — те же слова?
Если б тайна была лишь в этом,
Ну не тайна, а так — секрет…
А она летит — и неведом
Тот, кто будет первым согрет.
Пусть сама она рядом где-то,
А в грядущем только припев,
Почему, не дослушав куплета,
Ввысь уносимся, оторопев?
На простор, вопреки цензуре,
Вдруг поманит — но только раз…
Побывавшая в нашей шкуре,
Всё расскажет — уже без нас.
Где она — в недопитой чаше?
Что над ней — чернозем и снег?
Если правда за ней, то чья же?
Или правда одна на всех?
Правду знать лучше
Птицы владеют крыльями, улитки не нуждаются в смазке,
Самолеты умеют летать, энергия не исчезает,
Земля непрерывно вращается, весной зацветает черемуха,
Народы имеют право на самоопределение.
Собаки предпочитают мясо, для хлеба не обязателен радий,
Будущее постепенно проходит, соль превращается в камень.
Рыбы не знают грамоте, потому их молчание бесполезно,
А когда молчание бесполезно, следует ждать беды.
Бабочки нам не родня — живут без всякого плана,
Металлоиды — слабые проводники, еж обладает колючками.
Флаг не бывает бесцветным, пуля к цветам безразлична,
На солнце отсутствует влага, завоевать его невозможно.
Черви вполне бескорыстны, зайцы не слишком трусливы,
Всех занимает истина, одни лишь камни спокойны.
Мотылька не скрестишь ни с курицей, ни с сиренью.
Сказавшему правду всегда задают дополнительные вопросы.
Нет запаха у свободы, луна не владеет литовским
И не страдает бессонницей. Трактор не может без гусениц.
Люди не всегда излечимы. Цифры — не всегда величины.
Всё это так, однако правду знать лучше.
После восстания. 1864
Скошены косы. А птицы еще не умолкли,
И слова вопреки запрету растут сквозь пепел; закон
Букву ведет на паперть и там четвертует; мчатся
Кони, пока не становятся танками; корни
Слов это корни смуты; книги исходят кровью;
Во тьме и слепой позабудет грамоту, а чиновник
Ищет в кармане слово, пока не нашарит копейку; мерно
Жернова перемалывают язык, выживает редкая буква.
Белые гусеницы — страшны и огромны —
Ползут через поле, раскалывая черепа
Зазевавшимся кочанам; еще не проросшие клубни
В борозды правильными рядами укладывает чума.
Стяг будто кубок — выпив его до дна,
Чужак не заботится о сохраненье сосуда;
Но черепки бессмертны — дайна и полонез:
Расставание крови с родиной.
Покидая людей, кровь становится эмигранткой,
Перемещенная так далеко, она не вернется в сердце.
Но кровь не болит, и в этом она права,
Она красна и густа, — а ось истории требует смазки.
Современная рожь
Без навоза взойдет увечной.
Страшится безводной тьмы.
Подобна вселенной вечной,
Но бренная — как и мы.
Растет вплотную к распутьям,
Оберегает очаг.
Посеешь — и тесно людям,
Несущим мешки на плечах.
В долгожительницы не выйдет,
А каждой весной — зелена.
И люди всю жизнь ее видят,
Так врезана в память она.
Не веря грезам нелепым,
Надо беречь сорта,
Которые станут хлебом
Для клюва, для рта.
Успеешь смолоть и выпечь, —
Она не спешит полечь:
В ней жизненность сотен тысяч
Обезглавленных плеч.
Не грозит, не гордится,
Не плачет навеселе,
А если не уродится —
Несдобровать земле.
Только скосили —
И новых жди зеленей.
Она перед нами бессильна,
Как и мы перед ней.
Взволнованна и ленива
На юру и во рву,
Но снова колышет нива
Тень аиста — и Литву.
Ежевика
Ей по вкусу Европа, Азия, Северная Америка.
Семь ее видов замечены и в литовских поймах.
В ней содержится каротин, сахар, кислоты, витамин С.
Этого у нее никакими указами не отнимешь.
Она зелена, пока пульсирует хотя бы один родник,
Она как народ, у которого есть прошлое и надежда.
Ее терпение велико — всю жизнь вылавливать свет
Для корявого ежеподобного стебля.
В теплое время она цепляется за луга и откосы,
Но уже и в учебниках по истории стало холодно. Близок
Далекий север, а ноги белеют в воде, и мороз до костей,
И тусклое солнце едва сочится сквозь опустевшие ветки.
Не поспевают каштаны, экспрессы, по временам и люди.
А она своего дождется: опадут лепестки, под кору
Проберется ветер, закоченеет песок, — и тогда побегут
Ее круговые морщины по нашим лицам. И далее. И везде.
Но оттуда возврата нет, и никакая весна
Не исцелит истребленных. Окликнешь — и обернется
К тебе ежевика, в земле очнется гербарий
И ягоды зазвенят. По ком? Догадайся сам.
Вода
Чуть на землю сойти успела —
Устремляется в небо опять.
Можешь на руки взять ее смело,
Дольку света ей показать.
Нет, не все в воде растворимо:
Сколько вглубь ее ни глазей —
Даже та, что струится мимо,
Не содержит истины всей.
От истока бежит исправно.
Над излукой туман примят.
Как и всё живое — бесправна:
Вот возьмут ее и спрямят.
Счастья не ищет,
Не пытает: истина где?
Даже последний нищий
Наделен отраженьем в воде.
Испаряется, чтобы пролиться
И продлиться — в тебе, во мне.
Капли сохнут — и стынут лица
В камне, в памяти, на луне.
Равнодушна ко лжи и боли,
Даже в сказках не просит есть.
Раствори в ней любые соли —
Отразится лишь то, что есть.
Брань
Ругаться нехорошо. Даже непозволительно.
Следует соблюдать приличия, иначе могут услышать
Какое-нибудь нехорошее прилагательное или глагол,
Обозначающий действие, которого ты вовсе не совершал.
Хозяин к проклятиям глух, но начеку надсмотрщик.
Поэтому ругань изобрели рабы,
Дабы употреблять перед едой и после
Лютую брань — в качестве междометия или артикля.
Чаще бранятся мальчишки — они восприимчивы
К любой новизне и все перенимают с ходу.
Животные редко бранятся, хотя им есть что сказать. Например,
Котам, особенно в марте, особенно в полнолуние.
Сквернословие не создает общественного продукта,
Но само оно материально, и вот почему:
Чтобы законсервировать брань или как-то иначе
Ее сохранить — нужна живая среда.
На вороту не виснет, выгоды не приносит,
Но все-таки многое не двинется с места,
Пока не прибавишь к действию или предмету
Нечто, не выразимое иным языком.
Курение
Курение очень вредно, зато оно всем доступно,
Даже стоящим по разные стороны баррикад.
Курят преподаватели, пропагандисты и даже врачи.
Только великих преступников лишают этого права.
Было время — солдатам выдавали табачную норму.
Было время — сигаретам давали знак качества.
Говорят, было время, когда девушки еще не курили.
Рай почему-то всегда или в будущем, или в прошлом.
Когда человек решает: курить или не курить, —
Он в это самое время не думает, красть ему или не красть,
Он в это время не мучается — быть иль не быть.
Наличие альтернативы полезно для граждан.
Без табака распалась бы вся дилемма,
Над нами бы не клубились кучевые дымы,
Все абсолютно для всех было бы совершенно ясно.
Подобных всезнаек не жаловал лучший поэт Маяковский.
Наши возможности безграничны: подросток может,
Выслушав лекцию об опасности раковых заболеваний,
Поступить в медицинский, избавиться от предрассудков,
Но вот не курить не может — иначе курить не стал бы.
Гниющая ольха
С ней в обнимку скрипит осина —
Их в любом перелеске полно.
Гниение вечно. Трясина
Как скупое немое кино.
Растут и по десять, и пo сто —
Все в струпьях и гнойниках.
Казалось бы, сгинуть просто,
А вот не выходит никак.
Так люди в краю родимом
Живут без вреда и следа —
И тянутся вслед за дымом
Никуда и всегда.
Промаялся — успокойся,
Оставь дела и слова:
Пора годовые кольца
Сматывать со ствола.
Ольха спокойно и смело
Без всяких “вперед!” и “за мной!”
Гниет за правое дело,
А после станет землей.
Летучая мышь
Дорожная пыль седая мерцает, не оседая.
Даже по воскресеньям не оживают старые снимки.
Лишь именам и фамилиям доверены заглавные буквы.
Но неизвестно, кто ее так назвал.
Путей не больше пяти и не слишком дoроги дроги.
Зубья пилы редеют. Выветривается слово.
Есть филантропы, фолианты, дефолианты, дефолты.
Но по ее полету не разберешь, кто прав.
Неведомо, для чего закат и за что рассвет, непонятно,
Куда истекает месяц апрель и девается лунный месяц.
Пакля даже весной не дает побегов, она подобна латыни.
И невозможно изобразить, как ухают ночью совы.
День завершается эхом ответа на каждую жизнь.
Ночь начинается эхом вопроса о вечности и тишине.
Только в подполье всё позади, и никто ничего не слышит.
Тишина безответна, как вопиющий в ночи.
Древесные кольца. Круги на воде. Пространство
Раздается, не находя исхода. И безначальный свет
Обгоняет любого, ибо не знает, куда летит.
А летучая мышь как мы: умирает, когда придется.
Человек в санях
Старая картина
Сумерки в крапинах воска.
Звон зальделой бадьи.
Из рамы едет повозка —
И все в забытьи.
Дорогу тесали сами,
Вот и бела, как скамья.
По ней — на Крещенье — сани,
И сыплется краска с коня.
Душу ли вместе с телом
Уносят в дверной проем, —
Ведает каждый, что делал,
Не ведает, что потом.
Пейзаж истончён, источен,
И вoроны тут как тут —
Вдоль облезлых обочин
Последней подати ждут.
В небе не видно плешей,
Но всё ясней на душе.
Спешит по холсту проезжий.
Недалеко уже.