Дмитрий Равинский
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2000
Дмитрий Равинский
Ночная пряжа
В наши переменчивые времена обращает на себя внимание та спокойная целеустремленность, с которой группа энтузиастов выпускает никак не рассчитанные на коммерческий успех литературные сборники, объединенные общим заглавием Urbi. Последний из этих сборников (21-й по сквозной нумерации и 2-й — после сборника стихов А. Пурина “Архаика” — в серии “Новый Орфей”) издатели Владимир Садовский и Кирилл Кобрин предоставили творчеству известного петербургского поэта Елены Елагиной. Хотя Елагина в поэзии отнюдь не новичок (не принадлежа к андеграунду в строгом, уже историческом, смысле слова, она — из тех, кому дорога к широкому читателю открылась только после радикальных перемен в общественной атмосфере), но новая, вторая, книга для нее — возможность не просто отразить определенный этап творчества. Это очередной шанс разгадать судьбу, преобразовать в творческий порядок сумятицу быта.
Какую же симметрию нарушает книга Елагиной? Ответ вроде бы напрямую дан в строках второго стихотворения из цикла “Между совой и жаворонком”:
…Сколько раз я с любовного ложа ночью
Убегала в словесную каменоломню,
Потому что в отличье от той, двуполой,
Схватки с заданным Богом ночным исходом,
Сам не знаешь, чем полнится с виду полый
Сей сосуд скудельный с растущим словом,
Накреняющим, как ладью на море,
Все подряд, включая сиянье кумира,
И совсем другая течет love story,
Нарушая симметрию мира.
Конечно же, это мотив, крайне важный для поэта. Но, думается, смысл заглавия книги лежит гораздо глубже, отражая саму сущность лиризма Елагиной. Она любит (во всяком случае, направленно отбирает) ситуации и положения неустойчивые, неопределенные, своего рода ничейную землю существования. Это и часы бессонницы “между совой и жаворонком”, и, на мой взгляд, очень точный и емкий образ “ночной пряжи” — той, что Пенелопа, ожидая мужа, пряла днем, а по ночам распускала сотканное полотно. Собственно, сам “дом и крепость” поэта разместился в этом исчезающе-хрупком мире:
…Жизнь летит среди прочего сора
трамвайным билетом вчерашним,
Подступает к гортани крупом, как водится, ложным,
Набегает волной, изменчивой, но регулярной,
Что ж, качай меня или за борт швырни — как знаешь.
Этот слой тонюсенький, слабый,
Этот гумусный, не пойми какой, промотаешь, молекулярный,
Как наследство свое мифическое, не заметив
Утоньшения нити и прочих сигналов грозных…
Для Елагиной это, очевидно, главный жизнестроительный принцип, соответствующий устройству ее вселенной:
Не попадая в тон, как в ноту музыкант,
Как живописец в цвет и как стрелок
в тарелку,
Как в оторочку вдруг не попадает кант,
Как пьяный машинист не попадает в стрелку,
Не попадая в жизнь, а уж тем паче
в смерть…
Она и героев своих выбирает из этого межеумочного мира: если ангел, то — фарфоровый, если “голубка, палома моя”, то — дулевская птичка. И еще один сильный образ из того же ряда — “радио для глухонемых”:
Божья любовь для нас все равно что радио
Вибрацию разве что слабую ощутишь для глухонемых —
дактилоскопическим узором…
Очень не хочется всуе употреблять здесь такие слова, как постмодернизм и прочие “пост”. Для Елагиной это никакие не палимпсестные игры, а естественный, органичный подход к миру. И вот в чем мне видится ключ к пониманию ее поэзии. Елагина — поэт петербургский. Сегодня это понятие изрядно опошлилось, приобретя едва ли не китчевый оттенок. Но у Елагиной “петербуржскость” — не в привычном ассортименте реалий и не в “аристократических” ностальгии и пассеизме, а в самом дыхании стиха, в ее любимом пятистопном анапесте, в “ветре с залива”, в специфически-питерских сквозняках, во всей “метеорологии” ее поэзии. И главный, определяющий мотив книги, за-крепленный в ее названии, — тоже петербургский. Вопреки расхожим представлениям, не симметричный классицизм, а туманная изменчивость и болотная зыбкость определяют духовную атмосферу нашего фантасмагорического города. Вот поэтому, если говорить о сближениях и влиянии, для меня стихи Елагиной ассоциируются прежде всего с творчеством Иннокентия Анненского. Именно у него петербургская бессонница каким-то сложным контрапунктом сочеталась с античными и библейскими реминисценциями (а этот слой в стихах Елагиной очень существен), и мир зыбких, трудно уловимых образов “нарушал симметрию” классической поэзии. “Фарфоровый ангел” и “дулевская палома” Елагиной — в одном ряду со “стальной цикадой” Анненского. Вот поэтому-то печальная муза Елены Елагиной не оставляет чувства безнадежности и пустоты.
Елена Елагина. Нарушение симметрии. Книга стихов. Urbi: Литературный альманах. Выпуск 21. СПб.: АО “Журнал “Звезда”, 1999. 112 с.