Борис Руденко. Агент - просто профессия
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 1996
Борис Руденко
Агент — просто профессия
В разгаре перестройки, в конце восьмидесятых, пал один из последних самых прочных и мрачных бастионов умолчания. Газеты вначале робко, а потом все громче и злее наперебой кинулись обсуждать тему секретных агентов органов госбезопасности и внутренних дел. Чаще, впрочем, в этой связи употреблялся термин «стукачи». Одни с надрывом рассказывали, как стали их жертвой, другие (что происходило гораздо реже) — публично каялись, печатая мемуары под названием «Я был агентом КГБ». А после августа 1991-го, когда под крики «ура!» первый шеф советской тайной полиции был сдернут мощным подъемником со своего пьедестала на Лубянской площади, в обществе зазвучали требования немедленно предать огласке списки тайных информаторов.
Стукачество было объявлено безусловно позорным явлением в нашей жизни, на том дело и кончилось, шум постепенно стих. Надо понимать, с той поры бывший советский народ стучать на своего ближнего окончательно перестал.
На самом деле это, конечно, не так. Карательная система государства строилась не только ради искоренения инакомыслия, но и для более прозаических вещей — охраны государственных тайн, контршпионажа и, наконец, борьбы с преступностью. Все эти направления деятельности органов госбезопасности и МВД обслуживала обширна сеть осведомителей, в которой агентура «идеологического фронта» составляла лишь незначительную часть.
Среди бела дня в благополучной Оклахоме грохнул взрыв, унесший сто сорок шесть жизней. Америка была потрясена, президент объявил национальный траур, полиция и ФБР начали массированный поиск террористов, сосредоточившись вначале на «арабской» версии, поскольку кто-то из свидетелей якобы видел, как с места трагедии незадолго до взрыва умчался автомобиль с двумя арабами.
Впрочем, арабы были ни при чем. Преступление раскрыли в течение нескольких следующих дней, и Америка испытала еще одно потрясение. Но не потому, что террористом оказался внешне добропорядочный американский гражданин и англосакс, а оттого, что разоблачил его собственный двенадцатилетний сын. Мальчишка вспомнил, что папаша незадолго до взрыва возился дома со взрывчаткой, и сообщил об этом спецслужбам.
История американского Павлика Морозова сделалась предметом бурной дискуссии на страницах американской печати. Увенчать ли славой юного гражданина, разоблачившего убийцу полутора сотен невинных граждан, или заклеймить позором сына, предавшего собственного отца? Ответить на этот вопрос Америка не сумела и поныне. Но отнюдь не из-за проблемы общего порядка: предавать или не предавать вообще.
Дело в том, что уголовное законодательство США (как, впрочем, и Великобритании, и Франции, и множества других стран) освобождает от ответственности близких родственников преступника — не только не сообщивших властям о преступлении, но и предоставивших ему укрытие. Закон в этих странах признает родственные узы священными и считает безнравственным ставить человека перед необходимостью ужасного выбора.
В отличие, например, от нашего УК, который до сих пор дает возможность усадить на скамью подсудимых рядом с преступником его сына, отца, мужа, жену аж по двум стать-ям — в зависимости от того, были ли они осведомлены о совершенном преступлении заранее или узнали о нем потом. Так что у Павлика Морозова просто не было иного выхода, кроме как бежать к оперуполномоченному и закладывать отца. От тюрьмы его мог спасти разве что юный возраст, хотя и это тоже сомнительно. Зловещее клеймо ЧСИР (член семьи изменника Родины), как мы знаем, у нас получали без разбора и старые и малые с вытекающими последствиями в виде лагеря или ссылки.
Оставим, впрочем, в покое несчастного мальчика, на могиле которого уже наплясались вволю акулы пера в первые годы перестройки. Рассмотрим вопрос шире: нравственно или безнравственно предательство, коли речь идет о преступлении? Да предательство ли это вообще? Что более безнравственно: сообщить о готовящемся преступлении или, умыв руки, ждать, пока оно совершится?
Можно, конечно, спорить на эти темы до срыва голосовых связок и стучать себе в грудь до ее полного посинения, но против правды не пойдешь: без агентуры боротьс с бандитами, расхитителями, насильниками невозможно, без нее сегодня не обходится ни одна правоохранительная система.
Это аксиома. Времена проницательных детективов, курящих трубку и играющих на скрипке между расследованиями страшных преступлений, не то чтобы прошли — они просто никогда не существовали. Часто говорят, что необходимость создания постоянной агентурной сети первым понял в начале XIX века знаменитый шеф французской тайной полиции Жозеф Фуше. На самом же деле революционером (или пионером) розыскной работы стал профессиональный уголовник Франсуа Видок, разработавший концепцию агентурного сыска в борьбе с преступностью, а Фуше лишь оценил и принял ее, назначив бывшего бандита Видока шефом парижской криминальной полиции — не менее знаменитой Сюртэ.
Российская полици по праву считалась одной из лучших в мире во многом благодаря отличной школе агентуристов. Это касалось и криминальных, и политических подразделений. Несмотр на извечную оппозицию российской интеллигенции к власти, а также традиционно уважительное отношение народа к атаманам-разбойникам — Чуркиным, Разиным, Болотниковым, оставившим заметный след в фольклоре, — с осведомителями на Руси дело обстояло неплохо. После революции положение на время изменилось. Придя к власти, немало потерпевшие от квалифицированных агентов-провокаторов Третьего жандармского отделения большевики громогласно заявили об отказе от использования агентуры в борьбе с преступностью. По их мнению, основной опорой правопорядка должно было стать высокое революционное правосознание масс. В первые же послереволюционные дни система уголовного сыска была фактически уничтожена (кстати, при активнейшем участии уголовников), что немедленно отозвалось небывалым взлетом преступности.
Однако вскоре даже самым закоренелым романтикам из состава ленинского ВЦИКа стало ясно, что надежды на массовое правосознание — не более чем благие мечты. Новому карательному учреждению — ВЧК-ГПУ-НКВД — пришлось восстанавливать агентурный аппарат в полном объеме. В условиях жесткого тоталитарного режима это было несложно: отказ добровольно сотрудничать легко приравнивался к измене революционной Родине.
(Примечательно, что ситуация с попыткой разгона агентуры в точности повторилась и во время перестройки, хотя в гораздо менее разрушительных масштабах. Ликвидировать оперативную систему информации требовали громче всех именно бывшие диссиденты — основные объекты агентурных разработок КГБ.)
Формирование полицейских структур в первой стране народовластия было направлено в первую очередь на укрепление режима. А значит — против того самого народа. К тридцатым годам население нашей страны (как, кстати, и гитлеровской Германии, а позднее — кимирсеновской Кореи и Кубы Фиделя Кастро) исправно доносило во имя светлого будущего на знакомых, близких и родных. Политический донос был объявлен актом гражданского мужества. Уголовникам тоже доставалось изрядно. К середине тридцатых годов в стране усилиями уголовного розыска исчезло несколько знаменитых воровских профессий — таких, например, как высококвалифицированные взломщики сейфов — «медвежатники». При помощи умелых агентурных операций успешно велась борьба с крестьянскими повстанцами периода раскулачивания и басмаческими отрядами. Но политический донос всегда был наиважнейшим.
Приблизительно в таком состоянии мы просуществовали до 1985 года, хотя последствия доноса существенно разнились в зависимости от текущей степени жесткости системы. Если сталинские лубянские орлы предлагали заподозренному в нелояльности фигуранту агентурных сообщений (тому, на кого доносили) примитивный выбор: лагерь или стенка, то начиная с Хрущева набор средств реагирования стал мягче, но шире: уличенному в неверности коммунистическим идеалам грозило поражение в праве на служебный рост и выезд за рубеж, высылка за «сто первый километр» и лишь в тяжелых случаях — тюрьма.
По политической части в последнее десятилетие перед началом перестройки стучали много, но неэффективно. Завербовать интеллигента комитетчику было проще, чем выдернуть из грядки морковку. Вызвал, чуть надавил, припомнив пару мелких грешков, вроде любовницы на стороне или выпивки в рабочее время, слегка пригрозил лишением возможности кататься в зарубежные командировки, потом немного пообещал содействовать в продвижении по службе — и все. Деваться-то все равно некуда. Многие, правда, отказывались, упорно прикидываясь «чайниками», за что служивые люди как могли портили им карьеру. А многие уступали давлению, оправдывая себ тем, что служат не вражеской разведке, а родным «органам», что никогда не навредят своими сообщениями хорошим людям, и прочее. Желающих геройствовать было немного.
Но толку такие агенты, как правило, не приносили никакого. Даже запуганный интеллигент не часто предавал своих товарищей, чего от него требовал комитетчик. Их встречи превращались в формальность, постыдную для одной стороны и бесполезную для другой.
Как известно, в каждой группе туристов, выезжающих за рубеж, как минимум один должен был представлять по возвращении в компетентные органы письменный отчет о поведении своих сотоварищей. Даже если группа ехала не в «заграницу», а только в Болгарию. Один мой приятель с удовольствием рассказывал еще тогда, как его вербовал районный комитетчик, как он под угрозой невыезда согласился информировать и в результате выехал. Всю поездку он неумеренно хлебал болгарское красное вино, а также каждый вечер дружил с местными женщинами сомнительного поведения в компании с теми, кого обязан был впоследствии заложить. Естественно, в его отчетах каждый член группы выглядел словно кандидат на присвоение Ленинской премии в области нравственности и морали. Комитетчик сомневался, сердился, но поделать ничего не мог.
Подобных историй я слышал немало. Лояльный советский народ комитета все еще боялся, но уже не до подлости. В отчетность всесильного ведомства все чаще просачивалась липа.
На каждом режимном предприятии комитетчики обязаны были иметь источник информации, сигнализирующий о нарушениях режима и о потенциальных нарушителях. На КГБ, а также на милицию возлагалась обязанность иметь агентов в каждой организации, использующей множительную технику; первым — чтобы пресечь тиражирование антисоветских материалов, вторым — попытки фальшивомонетничества. Раз приказано иметь — имели и те и другие. Но ни шпионов, ни фальшивомонетчиков с помощью «объектовой агентуры» не поймали ни одного. Эти сведения точные, если у кого есть другие, пусть признается. Изготовителей запрещенных режимом литературных произведений, случалось, накрывали. Как, к примеру, издателей журнала «Метрополь». Но это другое дело, те люди и не прятались особенно, сознательно ид на риск.
Впрочем, все, о чем до сих пор говорилось, относится всего лишь к неустанной борьбе государства на идеологическом фронте — деятельности всесильного и страшного Пятого управления КГБ СССР. Основная же сложность, тяжесть — и ответственность, кстати, — ложилась в агентурной работе на тех, кто должен был бороться с реальным врагом — преступностью.
И вот их-то повседневная и, безусловно, необходимая обществу деятельность с 1917 по 1993 год была абсолютно незаконной! Это не преувеличение, не метафора. Единственное (!) упоминание об оперативно-розыскной работе содержалось лишь в 118-й статье Уголовно-процессуального кодекса РСФСР (и в соответствующих законах союзных республик). Там было сказано следующее: «На органы дознания возлагается принятие необходимых оперативно-розыскных… мер в целях обнаружения преступлений и лиц, их совершивших…»
Все. Что там за меры такие — про это ни в одном законе не говорилось. Тем более об агентах. Никаких агентов в нашей стране официально не было. Как и проституток, про которых тоже закон не был писан. Кстати, используемое в служебных документах слово «агент» на территории Советского Союза тоже являлось запрещенным. Его можно было употреблять только в связках «агент ЦРУ», «агент империализма». В самом крайнем случае «агент страховой». Чтобы не раскрыть ненароком государственную тайну, сотрудники милиции даже в разговорах друг с другом пользовались совсем другими словами — «лохматые», например, «кролики», «дятлы». Ну, еще и другие слова придумывали.
Только поступив в милицию или КГБ, новобранец узнавал о существовании не только агентов, но и обширной внутриведомственной документации под грифом «секретно» и «совершенно секретно», котора разъясняла, как с этими агентами полагается обращаться.
Рассказ писателя Р., бывшего оперуполномоченного, подполковника милиции.
«После института попал в конструкторское бюро. Сам знаешь, что такое советские КБ: полдня кроссворды решаешь, полдня в курилке сидишь. А я молодой, энергичный, хотя и глупый. Поэтому вдруг вздумалось мне бороться против негодяев-преступников. Чтобы их всех в тюрьму и к стенке ради светлого будущего. Вот и пошел в уголовный розыск.
Пришел я в милицию — дурак дураком. Детективов отечественных начитался, думал, как в них пишут — так и на самом деле… В первый же день попал на планерку в отделе. Начальник меня остальным сотрудникам представил, а потом перешел к обсуждению текущих дел. Что он там говорил, я уже не помню, но вдруг слышу фразу: «Плохо вы, друзья мои, работаете со спецаппаратом». Услышал это и обрадовался: образование у меня техническое, уж с аппаратом-то, пускай и со «спец«, я как-нибудь разберусь. В железках я смыслил хорошо. Этот «спецаппарат» я себе тут же очень хорошо представил зрительно: стоит в подвале этакая секретная милицейская машина, большая и гудящая, с которой сотрудники поочередно работают в ходе раскрытия опасных преступлений…»
«Спецаппарат» — одно из служебных названий официально не существовавшей агентуры. А поскольку универсальным заменителем Закона в стране был и оставался революционный энтузиазм, основой работы с негласными сотрудниками служили (кроме ведомственных инструкций) все те же базовые идеологические постулаты.
В борьбе с уголовниками, правда, идеология помогала плохо: бандит, как известно, ни совести, ни души не имеет — воздействовать не на что. Но этого ни законодатель, ни ЦК КПСС не признавали категорически.
Двуличие системы проявлялось порой в довольно курьезной форме. Буквально до самого последнего времени в совершенно секретном «Наставлении по агентурной работе», предназначенном для работников милиции, указывалось, что «оперативный сотрудник обязан постоянно воспитывать агента в духе социалистического правосознания и непримиримости к нарушениям закона». Таким образом, предполагалось, что агентом должен быть кристально честный человек, которому бандиты бесконечно доверяют и уважают настолько, что постоянно делятся с ним своими преступными замыслами. А законодательство даже в принципе не рассматривало правовых ситуаций, складывающихся в работе с агентурой, ибо, повторю еще раз, официально никаких агентов у нас не существовало.
На деле все обстояло так же, как и во всех прочих странах. Поставлять информацию о преступной среде может лишь тот, кто в нее вхож. Это понимали даже самые тупые городовые чеховских времен. Понимали и советские милиционеры — от рядового опера до министра, но вслух об этом не говорили. Складывалась любопытная ситуация. С одной стороны, с оперативника требовали результатов работы. С другой — строго наказывали, если его секретный помощник попадал за какое-то преступление в тюрьму. Выходит, оперативник плохо воспитывал в нем высокие моральные качества, чем грубо нарушил служебную инструкцию.
С одной стороны, оперативники требовали от агента информацию, которую тот добывал порой с немалым риском для жизни. С другой — не имели ни малейшей законной возможности помочь ему в трудных ситуациях, даже если агент попадал в них, выполняя задание.
Чтобы обезопасить себя на случай тюремной посадки агента, оперативные работники изобретали маленькие хитрости. Встречаясь с агентом, опер в приказном порядке был обязан написать ему на бумажке: «Предупреждаю о недопустимости нарушения закона и совершения противоправных действий». А агент — расписаться под этим текстом своим псевдонимом. Если агента все же сажали, а служебная проверка обнаруживала в его секретном личном деле некоторое количество таких расписок, опер отделывался достаточно легко. Если предупреждений не было — могли последовать серьезные оргвыводы. Но многие оперативники стеснялись приставать к агенту с подобной чушью, поэтому писали подобные расписки уже в своем служебном кабинете, а подпись агента попросту переводили на оконном стекле с другого документа.
В тех же США подобных проблем не существует в принципе. Во-первых, в законе предусмотрено, что действующий по заданию правоохранительных органов агент, даже если и совершит действия, формально подпадающие под состав преступления (допустим, участие в перевозке груза наркотиков), к ответственности, разумеется, не привлекается. Во-вторых, отлично налаженная система защиты свидетеля позволяет надежно укрыть агента от мести со стороны разоблаченных им мафиози. В-третьих, полицейские и фэбээровцы сами весьма часто выступают в качестве агентов, под видом преступников проника в банды. И это является нормальным и законным.
У нас было далеко не так. Даже если агента, выполняющего задание по внедрению в преступную группировку, хватали где-то за мелкую спекуляцию с перспективой получения пятнадцати суток, оперативник мог помочь ему лишь на свой страх и риск, используя исключительно личное обаяние и связи. Весьма часто это срабатывало — меж сотрудниками милиции солидарность присутствовала, но не всегда. Официальным же путем помочь своему осведомителю было невозможно. Кстати, неофициальный путь был чреват ба-альшими неприятностями.
Бывший заместитель начальника Управления БХСС Москвы как-то раз помог таким образом своему агенту в деликатной (но отнюдь не криминальной!) ситуации. А когда в милиции началась «федорчуковская» чистка 1982-1985 годов, ему это припомнили и, набрав еще кучку подобных «грешков», вынудили уйти в отставку.
Согласно ведомственным наставлениям, сотрудник должен был своего агента воспитывать, но держать на дистанции. Неформальные отношения с ним сурово осуждались. Это вам не шпионские романы, где ради получения информации разведчик готов со своим агентом даже внебрачно сожительствовать. Какое там! Милиционеру со своим осведомителем и выпить-то было нельзя для разговора! Категорически!
Вербовать, кстати, можно было не всех. Инструкции запрещали милиции вербовку работников партийных и советских органов, а привлечение к сотрудничеству члена КПСС допускалось только с разрешения первого секретаря райкома. Конечно же к секретарям никто не ходил. Поступали просто: делали вид, что о партийности агента ничего не известно.
Все это происходило совсем недавно. Первые робкие законодательные изменения начались в 1992 году, когда Верховный Совет РФ принял закон «Об оперативно-розыскной деятельности в Российской Федерации». Впервые в истории страны законодатель признал существование агентов, поименовав их в законе «лица, сотрудничающие с органами» и кое-как очертив их правовой статус. И лишь в августе 1995 года вступил в действие новый закон Государственной Думы почти с тем же названием, в котором этим самым «лицам» гарантировалась защита государства, а также даже освобождение от уголовной ответственности за заслуги в раскрытии преступлений. Вербовать теперь тоже можно не всех. Запрещается использовать «конфиденциальное содействие на контрактной основе» (так в законе обозначена вербовка) народных депутатов, судей, прокуроров, адвокатов, священнослужителей и полномочных представителей официально зарегистрированных религиозных объединений.
Так кто же они, бойцы невидимого фронта с преступностью, которых в зависимости от времени, пристрастий и симпатий называли фискалами, шпионами, агентами, осведомителями, стукачами, доносчиками, «лицами» и прочее? Отбросы общества или герои? Широко известна аксиома: хороший шпион приносит противнику больше вреда, чем целая армия. А деятельность хорошего агента для бандитов может быть не менее опасна, чем сотня вооруженных полицейских.
Господи, как банально просто начиналось и заканчивалось множество расследований серьезнейших, страшнейших преступлений! Пока на месте группового убийства эксперты-криминалисты обследовали каждый сантиметр, пока следователи опрашивали десятки потенциальных свидетелей, к оперу приходил его агент и говорил: «Петрович, сдается мне, что семью Федюкиных Васька Червонец вырезал. То-то я смотрю вчера, у него рубаха в крови и цацки золотые барыге потащил». Червонца брали, обыскивали и «кололи». Потом на основе уголовного дела какой-нибудь писатель сочинял толстый роман про дедуктивное мышление советских сыщиков.
Это не преувеличение. Именно так, к примеру, было раскрыто убийство Лианозовой — вдовы знаменитого московского миллионера, признавшего революцию и награжденного за это лично Владимиром Ильичем Лениным пожизненным закреплением за семейством бывшего миллионера его же, Лианозова, собственной квартиры, личных вещей и ювелирных украшений. Старушку убили и все украли. Ни следов, ни зацепок. Да их и не могло быть. Убивали приезжие бандиты из Одессы, один из которых за год до того совершенно случайно познакомился с внучатой племянницей Лианозовой. Встреч-то у них было всего две, племянница о них давно забыла — ей и в голову не могло прийти, что какое-то там случайное знакомство годовой давности имеет отношение к преступлению. Да если б и вспомнила, все равно бы много не рассказала. Об Одессе у них разговора не было.
Но пришел к оперу агент (кстати, чрезвычайно наблюдательный человек) и сказал: «Титыч, а мне в Одессе один паренек предлагал колье, которое ты показывал мне на рисунке. Вот и думаю: не он ли старушку грохнул?..»
Оперативники поехали в Одессу, с помощью агента нашли и задержали убийц.
Так, может, агент — просто профессия такая?
Весь многочисленный контингент агентуры, работающий неважно на кого: милицию ли, госбезопасность или даже разведку зарубежных стран, делится на четыре основные группы. Первая — агенты «добросовестные», действующие из идейных соображений, убежденные, что они делают благое дело. Как правило, это действительно честные люди, поэтому милиции от них толку мало. Зато дл разведки они ценны необычайно. Все самые крупные советские шпионы: Филби, Берджесс, Макклин, супруги Розенберг и многие другие работали на КГБ по собственной инициативе, зачастую бесплатно, искренне полагая, что тем самым они приближают наступление светлого будущего всего человечества. Ну согласитесь, называть их «стукачами» — язык не поворачивается.
Один из моих бывших коллег по работе в милиции рассказал курьезную историю. В процессе разработки крупного валютчика ему было необходимо завербовать кого-то, кто бы смог подробно информировать о том, кто и когда приезжает к фигуранту разработки на его огромную дачу. После нескольких осторожных попыток был установлен контакт с одним из его ближайших соседей. Старичок согласился помогать весьма охотно и через некоторое время с гордостью признался оперативнику, что сотрудничал с органами в борьбе с бандитизмом еще до войны, за что неоднократно получал от чекистов благодарности и даже денежные премии. Вскоре валютчика арестовали. Дальнейшая связь со старичком-агентом не имела смысла, и это страшно его огорчило. Он ненадолго почувствовал себ нужным и полезным обществу — «государственным человеком», и вот вновь превращался в обыкновенного, забытого всеми пенсионера. «Может, вас заинтересует, кто анекдоты антисоветские рассказывает?» — с робкой надеждой спросил старичок оперативника на последней встрече.
Анекдоты оперативника интересовали только с точки зрения возможного пересказа друзьям. Но несколько раз после этого он навещал старичка просто так, делая вид, что приезжает по делу. Ему было жалко одинокого пенсионера секретной работы…
Вторая категория — те, кто работает на основе материальной или иной личной заинтересованности. Как известно из публикуемого каждый год подробного бюджета США, на содержание внутренней агентуры в этой стране конгресс выделяет ежегодно подразделениям полиции и ФБР 300 миллионов долларов. Польза от такой агентуры несомненна, однако находится в прямой зависимости от размера гонорара. За информацию и риск надо платить, а за ценную информацию надо платить много. В нашем госбюджете расходы на агентуру отдельной строкой не показаны. Они проходят специальной статьей в бюджете МВД, и с американскими их лучше не сравнивать, чтобы не расстраиваться, поэтому в этом отношении отечественные бандиты могут спать спокойно: купить хорошего стукача нищим российским мильтонам попросту не по средствам.
Конечно, агентура внешней разведки финансируется много лучше. Наш агент в ЦРУ Олдрич Эймс, например, получил за свою информацию 2,5 миллиона долларов.
Близко к этой категории примыкает следующая: агенты, принужденные к сотрудничеству компрометирующими материалами, угрозой привлечения к уголовной ответственности или разоблачения перед его же дружками каких-либо неэтичных, «небандитских» фактов поведения. Как правило, сотрудничество с такой агентурой длится недолго. Страх постепенно притупляется, и энтузиазм агента падает, он старается уклониться от контактов или ограничивается малозначащей информацией. Но для работы по конкретному делу на короткое время он вполне пригоден.
Истинную шпионскую элиту — цвет негласных сотрудников милиции или раз- ведки — составляет четвертая категория: агенты по призванию, по велению сердца и души, занимающиеся этим из любви к искусству, к ощущению состояния риска, игры, психологической победы над противником. Вот к этим слово «предательство» неприменимо абсолютно. Даже теоретически. Они не предают — они живут, играют, переигрывают, побеждают и начинают новую игру. Это авантюристы, которым, по сути, не очень важно, на чьей стороне сражаться. Их привлекает сам процесс битвы. Интересно, что инициатива сотрудничества чаще всего исходит от них самих, заслуги оперативника в вербовке минимальны.
Несколько лет назад одно из научных учреждений МВД издало для служебного пользования книгу воспоминаний агента с пятидесятилетним стажем. Он специализировался на работе с задержанными преступниками в камерах. Представьте себе человека, который добровольно садится суток на десять в тюрьму, испытывая все тяготы заключенного, да к тому же находясь под постоянной — смертельной! — опасностью разоблачения. К тому же за весьма скромную зарплату. Каждая история отставного агента о том, как он вытягивал из сокамерника сведения о совершенном преступлении либо убеждал его явиться к следователю с повинной, читается словно маленький психологический детектив. Причем действовал он отнюдь не методами обитателей печально знаменитых «пресс-хат», где подонки-уголовники по приказу таких же подонков-оперов выколачивают из подследственного самые невероятные признания. Являясь блестящим психологом от природы, агент в кратчайшее время настолько располагал к себе сокамерника, что тот просто не мог не выплакаться ему в жилетку.
Другой знаменитый агент Московского уголовного розыска в возрасте восьмидесяти двух (!) лет продолжал с юношеским удовольствием участвовать в оперативных комбинациях, блестяще обводя вокруг пальца матерых бандитов, которым он представлялся в зависимости от ситуации то приезжим «барыгой» из Одессы, то эмигрирующим в Израиль, то богатым и авторитетным собирателем антиквариата. Всякий раз его лицедейство имело потрясающий успех. Урки радостно тащили ему награбленное — тут их и брали с поличным сотрудники милиции.
Но наилучшими партнерами являются все же те, кто не входит ни в одну из перечисленных категорий. Это агенты, которые поддерживают отношения с оперативником исключительно из чувства личного расположения к нему. Как ни странно, подобное происходит отнюдь не так редко. Между оперативником и его тайным помощником возникают вполне дружеские отношения, вопрос «морально или нет?» для агента отпадает сам собой — ну отчего же не помочь другу! И он помогает весьма эффективно. Правда, достичь такого контакта с агентом в состоянии лишь опытный, по-настоящему талантливый сыщик, какие — увы! — встречаются не часто. Когда же сыщик оставляет свою работу, его личный агент, как правило, также прекращает всякие контакты с органами внутренних дел.
Многочисленные кампании чисток, реорганизаций, длящеес по сию пору нищенское состояние милиции нанесло огромный урон ядру агентуристов-профессионалов, покинувших по разным причинам ее ряды. Приходящая им на смену молодежь восполнить потерю не в состоянии. Не хватает ни служебного, ни — что чрезвычайно важно! — жизненного опыта.
Помню, как сам я, юный лейтенант двадцати двух лет, имея за спиной лишь диплом технического вуза и годовой стаж работы в милиции, пытался завербовать сорокалетнего жулика — умного и хитрого мужика, сделавшего не одну «ходку» в зону. Я смотрел ему в глаза проницательным взглядом, периодически изрекал срывающимся басом: «Петровка о вас знает все!» — и демонстративно листал толстый том, в котором якобы содержался весь жизненный путь жулика. Жулик сидел тихо. Иногда он кашлял — видимо, сдерживая приступы смеха, а на мое предложение помогать ответил искренне и горячо:
— Начальник! Всегда! Самому, мля, надоел этот беспредел. Если увижу, мля, что какой-то козел хочет это, как вы говорите… противоправное деяние совершить — тут же «ноль два» позвоню, мля буду. Я ж гражданин, мля, и как гражданин — обязан! Век свободы не видать!..
Сообразив, что жулик надо мной культурно издевается, его отпустил и потом долго переживал.
«Золотое» врем для оперативника-агентуриста начинается лет с тридцати, когда со щек окончательно сходит юношеский румянец. Именно поэтому, когда из-за непрерывной разрушительной текучки средний стаж работы сотрудников в органах милиции составил три-четыре года, в информационном пространстве органов внутренних дел образовались громадные лакуны. Даже агентам, работающим за постоянную зарплату, совершенно не нравится, если их связники-руководители меняются каждые полчаса. Увы, заявления высших руководителей МВД о том, что деятельность преступных группировок находится под полным контролем милиции (хотя бы информационным), истине далеко не соответствуют. Чрезвычайно низка раскрываемость заказных убийств, актов криминального террора, неосведомленность о межгрупповых разборках — главные свидетельства того, что ситуацией, именно в информационном плане, милиция не владеет.
К сожалению, этого нельзя сказать о самих преступных группировках. Привлека на службу бывших сотрудников милиции и продажных сотрудников из числа действующих, бандиты вполне успешно используют методы оперативно-розыскной деятельности, частенько опережа органы в их работе. Не раз и не два долго и тщательно готовящиеся милицией операции по задержанию преступных авторитетов и разгрому банд проваливались из-за предательства в собственных рядах. Информированности российских мафиози порой стоит позавидовать.
Год назад в телепередаче «Совершенно секретно» были показаны отрывки трехчасового фильма Станислава Говорухина о состоянии преступности в стране. В одном из этих отрывков автор фильма беседовал с известным хабаровским авторитетом по кличке Пудель, который объяснял важность своей роли в наведении порядка в Хабаровске и в стране. Сразу после показа передачи, в ту же ночь, главному редактору передачи и одноименной газеты Артему Боровику позвонил из Хабаровска Пудель, поблагодаривший его за рекламу. Звонил он по телефону, который был известен только весьма узкому кругу друзей и близких Боровика. Отыскать этот номер Пуделю — из далекого Хабаровска — не составило никакого труда.
Конечно же, размер оплаты услуг бандитских информаторов не идет ни в какое сравнение со скромными возможностями МВД в поощрении своих помощников. Да и работать милиционеру на бандитов куда менее опасно и хлопотно, чем бандиту на милиционеров, от агента-милиционера никто не будет требовать информации по графику. Ему могут просто платить, регулярно и достаточно долго, чтобы в нужный момент — может, всего раз или два — он сообщил то, что необходимо. А если разоблачат свои — так не убьют же, а только выгонят…
Поэтесса Алина Витухновская, привлеченная к суду по подозрению в сбыте наркотиков и отсидевшая несколько месяцев в тюрьме, в статье о своих злоключениях, опубликованной в газете «Известия», с ужасом восклицает: «У нас стало слишком много агентов!»
Во-первых, это, к сожалению, далеко не соответствует действительности. В настоящее время агентов у нас катастрофически мало1. «Недостаточно мы еще стучим, товарищи…» Да и информация от них идет слабоватая, честно говоря. Во-вторых, чем, собственно говоря, обилие агентов может помешать честному человеку? Тому, кто не торгует наркотиками, по ночам не грабит на улицах, не «наезжает» на коммерсантов, не печатает в подполье фальшивые деньги и не разливает по бутылкам фальшивую водку? Нормальному человеку, который и о существовании-то милиционера вспоминает, только когда смотрит детективное кино?
Если отвлечься от ханжества, ответ прозвучит однозначно: во всяком правовом государстве агентов должно быть ровно столько, чтобы обеспечить высокую эффективность работы правоохранительных органов по предотвращению и раскрытию преступлений, то есть защиту граждан от преступников. По моему разумению, даже немного больше. Кашу маслом не испортишь.
А если, отвечая пожеланиям Алины Витухновской, агентов вообще поувольнять, то поддерживать даже тот минимальный уровень правопорядка, который сегодня существует, будет попросту невозможно.
Разумеется, речь идет только о правовом государстве, в котором донос ложный таковым и называется и влечет за собой не репрессии, а уголовную ответственность самого доносителя.
А как же без агентов ловить хотя бы распространителей наркотиков? Не станет же оперативный сотрудник шлятьс по ночным тусовкам и шалманам, выискивая, где курят, где нюхают, а где колются! Сообщать, где употребляют и кто продает, должны информаторы. А потом наступает врем опера — ловить. Более того. Что касается наркотиков — страшнейшего, опаснейшего зла, реально угрожающего будущему целых стран и народов, то иного способа борьбы с ним, кроме агентурного, вообще не существует.
Прозвучит это, конечно, ужасно, — я так и вижу, как передернется и сплюнет правозащитник-теоретик, — но реальная картина еще страшнее: чтобы эффективно бороться с наркодельцами, полиция (или милиция — разницы нет) вынуждена — а значит, обязана! — привлекать к негласному сотрудничеству не только наркоманов, но и мелких торговцев наркотиками. Отпускать, прощать отравителя десятка людей ради того, чтобы спасти тысячи. Морально или нет? Но в того, кто всерьез возьмется обсуждать эту дилемму, я и сам готов плюнуть.
Именно по этой причине публичные дискуссии на тему «достойно или не достойно существование института агентуры?» вряд ли имеют смысл. Может, и не морально, поскольку действие агентуры так или иначе связано с предательством человека, который агенту доверяет. Пусть даже человек этот и преступник, но предательство есть предательство. А может, и более чем морально, так как только подобное «предательство» в огромном количестве случаев способно спасти жизни ни в чем не повинных лю-дей — будущих жертв бандита. Или же, по крайней мере, обеспечить справедливое возмездие. Они просто неуместны, эти дискуссии, и единственное, что они могут принести, — это не истину, а горечь и усталость.
Спросите опытного опера, как он относится к своим агентам? Да по-разному относится, по-человечески. К одному — с тщательно скрываемым презрением. Но не потому, что тот стукач, а потому, что мерзавец в жизни. К другому — с осторожным доверием. К третьему — с настоящим, искренним уважением. К смелости его, уму, интуиции. А к четвертому — с отвращением, тоже, естественно, скрываемым (с ним же работать приходится!), — именно и только потому, что стукач. Такое тоже бывает. Профессия у опера такая, что с мерзавцами общаться приходится больше и чаще, чем с хорошими людьми. Такая профессия. У хирурга — руки по локоть в крови, у ассенизатора — в…
В мире почти нет абсолютных истин. Любое орудие может быть использовано и ради справедливости, и во зло — все зависит от того, в чьих руках оно находится. Может случиться и так, что агент-стукач «подставит» действительно невиновного человека — не только опишет его как коварного злодея, но и подкинет ему необходимые улики, вроде пакетика наркотиков, краденой вещи или чего-то в этом роде. Из корысти, из ненависти к жертве, либо просто из желания выслужиться. Бывало и такое. Но и без помощи недобросовестных стукачей государственная машина правосудия, случается, дает сбои, вынося неправедные приговоры невиновным или освобождая преступников. Все зависит от того, насколько она — эта машина — отлажена и совершенна. Насколько профессиональны и неподкупны люди, приводящие ее в действие. Насколько эффективен контроль общества за ее функционированием. Банальнейший, но неоспоримый аргумент: продажный милиционер, прокурор или судья способны принести куда больше беды. У них прав, возможностей неизмеримо больше, чем у скромного секретного сотрудника. И случается такое, кстати, гораздо чаще.
Но стоит ли спорить о том, что машина необходима? Вряд ли, это и так достаточно очевидно.
Но так ли просто убедить общественное сознание в том, что подобную же агентуру должны иметь и органы государственной безопасности? Понятие «личная безопасность» близко и внятно каждому. С «государственной безопасностью» все гораздо сложнее…
Лет десять назад в компании моего друга, жившего в то время в Душанбе, появился некий человек. Смуглый, с бородой а-ля Фидель Кастро, облаченный в полувоенный наряд из хаки. Он вел беседы о восточной культуре, о религии, о Коране, о проблемах Средней Азии и населяющих ее народах. Подобные странные, но интересные люди частенько забредали в Таджикистан, куда их привлекали горы и местная экзотика.
Мир провинциальных городов тесен. Прошло несколько дней, и мой друг по некоторым косвенным признакам и случайно оброненным словам догадался, что его новый знакомец активно налаживает связи с неофициальными исламскими организациями в республике, организует среди молодых таджиков кружки, в которых кроме Корана знакомит слушателей с опытом «иранского пути», а также принципами конспиративной работы в условиях подполья…
До 1990 года, когда произошли известные кровавые события в Душанбе, имеющие и сейчас продолжение, было еще довольно далеко, но в воздухе уже изрядно пахло грозой. Моему другу было абсолютно ясно, что деятельность исламского активиста до добра не доведет и непременно нужно что-то предпринять, пока его дом (он прожил в Душанбе почти всю жизнь) не запылал в пожаре смуты.
Однако он не смог заставить себя пойти в местное КГБ и сообщить о своих догадках. Помешал тот самый интеллигентский кодекс чести. «Стучать нехорошо». События грянули, мой друг вместе с десятками тысяч таких же, как он, был вынужден уехать из республики навсегда. Несмотря на это, он до сих пор так и не решил для себя проклятый вопрос, хотя признается, что если бы знал хоть одного сотрудника КГБ лично — как знакомого, соседа, в конце концов, — то непременно все бы ему рассказал. Разумеется, это не предотвратило бы душанбинских событий, но… Чиста бы была тогда его совесть?
Беседовали как-то отставной гэбист с пенсионером-милиционером.
— Вот мы с агентурой работали — это да, — говорил милиционер. — Наши агенты — это во-о! Таких монстров разоблачали. А ваши что? Только и могли хилых евреев закладывать, которые Солженицына ночью под одеялом читали.
— Не скажи, — возражал гэбэшник. — А вот представь себе, что сионисты задумали бы совершить государственный переворот и присоединить СССР к Израилю в качестве автономной республики. А мы тут как тут. Мы бы этого не позволили. То-то же! Мы всегда были в кур-рсе!
— Ну ты и загнул, майор, — удивлялся милиционер полету фантазии коллеги. — Ладно, давай наливай…
Шутки, однако, шутками, но обеспечение государственной безопасности — нормальная функция и обязанность государственных органов, на то уполномоченных. От террористических акций экстремистских групп, от «неконституционных действий, направленных на изменение существующего строя силовым путем». Тут тоже без агентуры не обойдешься. И если отставной майор КГБ всю жизнь занимался ловлей читателей запрещенного Солженицына и прочей ерундой, это не означает, что его молодые коллеги могут спокойно нюхать цветочки и учить канареек петь. Когда Федеральная служба безопасности только из газет узнает о существовании в Московской области центров подготовки боевиков фашистских формирований; о том, что родное министерство обороны торгует русскими наемниками для армяно-азербайджанской войны; о том, что самочувствие у Дудаева с Басаевым в их персональных бункерах хорошее, — тогда ясно, что и у ФСБ с агентурным аппаратом дела обстоят неважно. Не может, не должна госбезопасность быть настолько плохо информирована. Мало вербуем, господа офицеры!
Естественное желание гражданина, исправно платящего налоги, заключается в том, чтобы государство, получающее его денежки, обеспечивало ему безопасную жизнь. Не очень интересно ему, гражданину, каким именно путем. Но все же, полагаю, лучше системой квалифицированных осведомителей, нежели ковровыми бомбардировками возникающих по чьей-то неосведомленности горячих точек…
Так плохой он или хороший, этот мальчик из Оклахома-сити?
Позорная все-таки или необходимая профессия «агент»? Некто однажды додумался до такого парадоксального вывода: «позорная, но необходимая», чем спровоцировал неизбежный вопрос: «Как это позорное может быть необходимым?». Да никак! Посему остановимся, пожалуй.
Хотя бы на том, что «агент» — просто профессия.