Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2017
Окончание. Начало в №5/2017.
Вариант №6
Плотной толпой народ подтягивался на площадку, чтобы загрузиться в клети и отправиться на смену под землю — в угольную шахту.
Кто-то торопливо, озираясь, курит в кулак. Не положено на территории шахты курить. Курить можно только до тридцати метров до ствола шахты. А в забое и подавно запрещено. В советское время всех обыскивали на предмет курева, спичек. Сейчас — периодически устраивают облавы.
Идёт, вываливается из бытового корпуса масса людей. Все в одинаково серой робе. Одинаковые грязные оранжевые каски. Триста человек смена.
Среди шахтёров как ни странно, много курящих. Кто-то бросает, кто-то не может бросить.
Да и чего лёгкие забивать никотиновыми пробками, когда мельчайшая угольная пыль, забьёт бронхи, трахею, лёгкие. И лёгкие усохнут от угольной пыли. Антракоз называется. Лёгкие ссыхаются до маленького комочка. Можно в печку как кусок угля. Круговорот угля в природе.
Немногие шахтёры из забоя доживают до глубокой старости. Оттого и на пенсию раньше выходят. Правда, некоторые умники из правительства хотят и это отменить. Но об этом пока только думают. Пока.
Ивану было поначалу невдомёк, отчего некоторые шахтёры так плохо моют лицо, руки. Вода же, мыло, мочалка есть! А они в точках чёрно-синих. У некоторых даже какой-то рисунок можно угадать.
Узнал после того, как получил первую получку. Проставлялся перед своим звеном, задал вопрос бригадиру Сергею Чупринову, он же Вертолёт, потому что быстро передвигался, быстро думал, казалось, умудрялся оказаться одновременно во многих местах в шахте.
Чупринов окончил вертолётное военное училище, потом служил, воевал где-то на Кавказе, не любил об этом говорить. Попал под сокращение, стал шахтёром.
«Вертолёт» почесал лоб, ответил:
— Понимаешь, Иван, поневоле оцарапаешься, где-то породой посечёт кожу, всякое в шахте бывает, угольной пылью забьётся, и всё. На всю жизнь — татуировка. Я на молодёжь смотрю, они татуировки себе за большие деньги делают. Потом, говорят, всякие там гепатиты цепляют, СПИД, ВИЧ, ещё какую заразу. От безделья это всё. От маеты. С жиру бесятся. Через пять лет мне на пенсию, если мироеды московские не отменят, так вот, думаю устроить конкуренцию всем этим тату-салонам. Салабоны они зелёные против меня. Дети. Приходит новомодный пацан, говорит, мол, хочу такую-то картинку на кожу. А я ему — нет вопросов. От мамки бумажку принеси, что она не против. А потом зубочисткой карябаю кожу по трафарету, по контуру засыпаю угольную пыль. Красота! На всю жизнь, и никакой заразы. И мне на хлеб. Правда, татуировку можно лазером свести, а вот уголь ничем. Только вырезать с мясом.
Присутствующие за столом посмеялись от души. Из Чупринова такой же бизнесмен, что из слона муха. Всегда рвал горло за своих. Обострённое чувство справедливости. Но и подчинённых держал в кулаке. С похмелья на работу не выйдешь — за версту чует. Никаких алкотестеров не нужно. Зато за себя всегда стеснялся просить.
Начальство Вертолёта не любило, всегда пыталось устроить какую-то гадость.
Когда приходит время обедать, Чупринов собирал всех своих в углу, и обедали. Но прибежал гад по фамилии Епохин в шахту, и видит, что наше звено сидит, ест. Начал визжать как свинья на бойне: «Никто не работает!!! Все едят!!! Есть забутовку нужно по очереди!!!» И стучать помчался. Если бы не Чупринов, то всех бы лишили премии. Но он отстоял.
Не принято в звене питаться поодиночке. Как крысы разбредаться и чавкать свой обед — он же «забутовка», на некоторых шахтах «тормозок». Каждый и приносил что-то вкусное и сытное. Кто-то сам делал вкусное сало, от него и требовали, чтобы он носил только это сало. Остальные в общий клали ветчину, колбасу, копчёную курицу. В шахте работа тяжёлая, от того и калории нужны.
Когда принимаешь пищу, то не стелешь скатерть. Грязь кругом. Вот и ешь с рук. Угощаешь товарищей, тебе предлагают. Так вот по кругу и передают еду.
Это раньше были гудки в шахте. Время на обед было отведено. Разные они были эти гудки. И об окончании смены, обед, тревога. По нынешним временам нет гудков.
Сейчас даже часы запрещено иметь в шахте. Хочешь узнать время — подходишь к горному телефону. Такой большой аппарат с дисковым набором. Трубка увесистая. Набираешь «1-61», а там автомат тебе сообщает время.
В шахте же нет неба. Нет окон. Только тусклые, облепленные вечной пылью, лампочки. Как узнать время. Обедать пора или нет? Часы нельзя. Это если проходит мимо электрослесарь, комбайнёр или кто-то из инженеров, у тех есть АТЕСТ. Это газоанализатор, показывает уровень метана на участке. Там электронное табло с часами. Спрашиваешь.
Поначалу всё было Ивану в диковинку в шахте. Никогда не страдал клаустрофобией, но когда первый раз зашёл в клеть с тридцать шестью другими шахтёрами, на плечо опустилась тяжеленная рука Турбомуфты, он на голову выше не маленького Ивана:
— Добро пожаловать в ад. Сейчас чертей будем гонять. Уголь у них воровать.
У Ивана что-то внутри ухнуло, и он понял выражение «Душа ушла в пятки». Хотелось раскидать всех и с криками распахнуть огромные, тяжёлые двери клети лифта на горизонте, вырваться, выпрыгнуть, остаться наверху.
Только большим усилием воли сдержал себя. Сглотнул слюну, вытер пот, что лился ручьём по лицу из-под каски, через силу обернулся к Турбомуфте и улыбнулся:
— Никогда не был в аду. Всё в первый раз.
Здоровяк продолжил:
— Привыкай! Значит, погоняем чертей, чтобы грешников нечем было жарить. Попадёшь в ад, а там холодно. Весь уголь шахтёры вырубили и на поверхности в топках сожгли. Это как в бородатом анекдоте: «Русский и американец попадают в ад. Им на выбор американское или русское отделение ада. Каждый выбрал по своей национальности. Через полгода встречаются. Русский:
— Как дела?
— Всё хорошо,— отвечает американец.— Два часа на раскалённой сковородке — и целый день свободен. Девки, карты, выпивка. А у тебя?
— Как всегда. То угля не завезут, то сковородок на всех не хватает!»
Все вокруг хохотнули.
— Нормально. Наш парень! — улыбнулся рядом Хитрый, фамилия у него Хитрук.— Обычно новички начинали скулить. Некоторые на ходу выпрыгивали. Ох, и машинистка на «рукоятке» ругалась!
Все, кто был в спускающейся клети, громко смеялись, вспоминая такое «посвящение» молодых.
«Рукоятка» — это дореволюционное название погрузочной площадки в клеть.
Так же как и не шахтёры откатывали-закатывали дверь клети и на горизонтах распахивали двери, а стволовой. В шахте всё строго. Не твоё — не лезь. Инициатива наказуема. Не обучен — не лезь! Слишком много жизней зависит от случайностей. А эту случайность и сама природа подкидывает, и люди тоже немало… Хотя и «стволовых» шахтёры из забоя особо не жаловали никогда. С дореволюционных времён. Шахтёры в лаве уголь рубят, а стволовой прохлаждается, по их мнению, у подъёмника.
Если план выполнили в смену, и досрочно идут на выход, то стволовой не торопится поднимать на гора. Созванивается с начальством. А ты стой перед клетью, переминайся с ноги на ногу. Вот и костерят стволового на чём свет стоит.
Спускались вниз по стволу на двести пятьдесят метров. Второй ствол — на пятьсот метров под землю. Другой горизонт.
Главное — не думать, что над тобой полкилометра земли.
Иван проходил обучение в составе группы. Там рассказывали про одну шутку, которую регулярно проводили над учениками.
Сидит шахтёр, обедает. Разложил свой обед. Слышит голоса. Прислушался. На учёбу молодёжь ведут. Сдёрнул с себя сапоги. Ноги под себя спрятал. Насыпал в сапоги породы, засунул под отвал. Сидит, ест, морда умная. Не видно портянок.
Школяры подошли, вежливо поздоровались. Смотрят, сапоги торчат.
— А это чьи сапоги? — спрашивают школяры.
— Товарища завалило,— вздохнул, перекрестился, откусил кусок хлеба с колбасой.— Сейчас его забутовку освою, ему-то она ни к чему. Потом свою. А затем и откопаю товарища, наверх потащу. Вы, парни, на обратном пути, подходите, как раз поспеете, поможете.
Остолбенели юноши. Один самый смелый, тяжело сглотнул слюну, робко спрашивает:
— И часто у вас такое?
Обманщик сочувственно осмотрел их:
— Сколько вас, ребятки?
— Двенадцать.
— Эх! — тяжело покачал головой старый шахтёр — на неделю, может, и хватит!
Юноши быстро развернулись и бегом на выход. Ох, и песочили потом шутника! Хотели выгнать. Он им резонно заметил:
— А на хрена вам трусы нужны?
Подумали. Оставили. Лишили премии. Но шутка прижилась на шахте. Периодически пытались учеников, стажёров разыграть, но их заранее предупреждали. Не проходило. Но вид жуткий, когда из отвала сапоги торчат. Как будто точно кого-то завалило. Некоторые для правдоподобности ещё и штаны старые породой набивали и в сапоги вставляли.
Шахта работает в четыре смены. По шесть часов смена. Но если ты в проходке, на самом дальнем участке, то уже не шесть, а восемь часов. Час до места топать, час назад. Комбайн рубит уголь, на сочленённую транспортёрную ленту кидает. А когда уголь перекидывается с ленты на ленту, зачастую забивается на перекидочном стыке. Хоть и нависает одна лента над другой, но всё равно, по закону подлости, или иным неведомым правилам, всегда забивается.
Вот у Ивана и задача — не давать забиться. И должность самая простая. Низовая. Горнорабочий подземный. ГРП — так сокращённо. Работа тяжёлая, мокрая, грязная, не требующая никакой квалификации, только здоровья и сил. Не давай забиться конвейеру, чтобы уголь перетекал с одной ленты на другую. Что упало — подбери, забрось на ленту.
И так из смены в смену. Муторно. Главное, не думать, что у тебя над головой несколько сотен метров горной породы. И что иногда бывают обвалы, взрывы метана, водяной пласт находит себе дорогу.
Когда Иван приехал в Кемерово, ему показали город. Показали памятник работы Эрнста Неизвестного. Стоит огромный чёрный, страшный памятник на высоте на берегу Томи. Угрожающая фигура, давит психологически вблизи. А там где сердце — красный огонь в виде куска угля. То загорается, то притухает. Пульсирует неспешно. Это сердце шахтёра. На каждые четыре миллиона тонн угля приходится одна шахтёрская жизнь. Так хозяин горы забирает в оплату за свои недра чью-то душу.
Как поработаешь в наклон, потом голову поднимаешь, так по тёмным углам всякая нечисть и мерещится. Старые шахтёры любили пошутить над молодыми, пугая их рассказами о всяких существах, что прячутся в шахте. Есть добрые, но много и злых, которые то инструмент норовят утащить, или оборудование попортить.
От этого много всяких примет у шахтёров. Нельзя ничего крестиком помечать. Духи горы — языческие, а может, и черти это, ад-то рядом. Крестов оттого на дух не переносят. «Галочкой» отметь, что нужно, можешь и окружность нарисовать, но не крест. Пришёл на своё рабочее место — поздоровайся.
Самое поганое — перед сменой женщину в белом повстречать, навстречу идущую. Тут уже и крестись, через плечо плюй, на месте крутись. Женщина в белом — смерть навстречу к тебе спешит. Знак тебе посылает. Много примет у шахтёров. Смешных и не очень. К чему-то Иван прислушивается, к чему-то нет. Голуби над шахтой — к обвалу. От того и не прикармливают сизарей у шахты.
Крысы бегут — беги за ними. Вот в это Иван верил. Подвижки грунта крысы слышат, чувствуют быстрее человека. Оттого и нельзя убивать крыс. Даже если крыса утащила всю твою «забутовку». Сам виноват.
Как есть такая байка, что давным-давно, шахтёр покармливал крысу. Кидал куски своего обеда. Потом как-то прилёг, уснул, пока никто не видит. Чувствует, что кто-то его палец грызёт больно. Вскочил, а это крыса! Он за ней рванул, и на то место, где лежал кусок породы рухнул, как раз за «двухметровый горизонт» сошёл бы. Крест сверху только втыкай.
С тех пор шахтёр увеличил обеденную пайку крысе. И на какой бы участок его не перебрасывали, она всегда находила и приходила за своим куском. Так и обедали они рядом. И никому из звена он не позволял свою спасительницу обижать.
Нельзя в нарядной книге, зарплатной ведомости расписываться красными чернилами, мол, договор с хозяином горы так подписываешь кровью. Сейчас стали деньги перечислять на банковскую карту, отпала необходимость расписываться.
Идёт конвейер, первая лента обрывается, сбрасывая уголь на вторую ленту. И всё вроде продумано, и не должен уголь забиваться. А он забивается! И сваливается, и получается затор. Иван и рад стараться, одновременно разбирая завал и перекидывая уголь с одной ленты на другую. И с пола подбирай тоже. Спина, шея болят. Пот течёт по телу, выедая глаза, смешиваясь с угольной пылью, заливая глаза, выедая глазные яблоки. Постоянно сплёвываешь угольную пыль, останавливаешься, зажав по очереди то одну, то другую ноздрю, высмаркиваешь нос. Вылетают чёрные сгустки угольной пыли в слизи. Говорят, всё по первости сильно раздражает. Потом замечать не будешь, только после смены схаркиваешь чёрную слизь. Работать в респираторе неудобно. Не хватает воздуха, и когда «намордник» на лице, чертовски неудобно трудиться.
Каску назад, отёр лоб, каску на место, чтобы фонарь светил. Коногонкой называют. Это коногоны, когда уголь в шахте на гора на лошадях вывозили, первыми придумали прикрепить фонарь на выступающий козырёк. Оттуда и пошло. Тяжело, сложно. Но Иван уже втянулся и с первого аванса проставился перед своим звеном.
Турбомуфта рассказывал за столом. Выпил, закусил, откинулся, хлопнул по плечу Ивана:
— Я думал, что через неделю убежишь. Сдюжил. Молодец! Год продержишься — шахтёром станешь! Ну а если уж совсем невмоготу станет — кричи: «Старик Шубин, помоги!»
— Шубин? — Иван наморщил лоб, поднял глаза к потолку.— Не помню такого ни в бригаде, ни в смене. Память у меня хорошая.
— Нет у нас в бригаде.— Хитрый усмехнулся.— Легенда такая есть шахтёрская. Байка. Раньше как боролись с газом? Как думаешь?
— Не знаю.— Иван пожал плечами.— Принудительной вентиляции не было. Но вентиляционные шахты были.
— Не говорят в шахте «вентиляционные шахты». Шахта — она одна. А имеются «вентиляционные скважины или стволы», запоминай, студент! Но они у нас тоже имеются. Но где участок проходки, и где та скважина. Вот и раньше, все поднимались наверх. Спускался самый отчаянный или самый бедный. За это платили отдельные деньги. Надевал полушубок овчинный, шапку, лицо тряпкой укутывал, обливали водой, факел в зубы — вперёд! Безумству храбрых поём мы песню. Или венки со скидкой. Одно и то же. Вот он должен был обойти шахту по закоулкам, выжигать газ. Там где газа много, он сгорал легко. А вот где газа мало, смешался с воздухом… Не все поднимались. Вот тогда и стали таких храбрецов называть «Старик Шубин». Говорят, что видят его в шахтах. Прячется по углам. Не любит людей. Иногда пакостит по-мелкому. То инструмент утащит, то цепь на конвейере оборвёт. Но если совсем невмоготу, или какая авария приключилась, то кричи в темноту: «Старик Шубин! Помоги!» Говорят, помогает дед. И силы берутся. Может, внушение, а может, и правда. Под землёй свои законы, свои правила. Не земные. Подземные. Простые, понятные. Не то что на поверхности. Там звери пострашнее и позубастее. Начальством называются.
И разговор плавно перешёл на обсуждение начальства.
Кидает Иван уголь. Перебрасывает. Подбирает. Кидает. Кратковременная остановка для отдыха бывает редко.
Смена в смену. Ивану кажется, что он уже не один год провёл в шахте, кидая уголь. Порой — не одну жизнь.
Обед. Забутовка из тряпицы. Спрашивай, что у соседа. Жди. Предложит. Выбирай, ешь. Работа. Кидай уголёк, не давай остановиться конвейеру. Шабаш на сегодня. Вертолёт устало идёт, машет рукой. Ну, шабаш, так и шабаш.
Клеть медленно поднимается из забоя. Как же хорошо дышится! Баня.
Ремонтируется фасад. Девчонки-штукатуры на лесах.
— Эй, девчонки! Насмотрелись, небось, в окна на голых мужиков-то? И как?
Самая бойкая за словом в карман не лезет, отвечает мгновенно:
— Мужей ищем. Пока ничего интересного. Короткие все какие-то, обрубают вам что ли в шахте?
Мужики посмеялись, покачали головой над острым языком девки, пошли мыться в душ.
Утром смена. Иван неспешно шёл на остановку. Хорошая погода. Лето. Рано. Народу мало. До первого автобуса полчаса. От съёмной квартиры до остановки ходу пятнадцать минут расслабленной походкой.
Ему нравилось вот так ходить. Спокойно. Наслаждаясь погодой. Не сразу пришло это. В Москве иной ритм жизни. Бежать, спешить, рваться вперёд. Остановка — ничего не успеешь, тебя обойдут.
Долго не мог привыкнуть к этому неспешному образу жизни в небольшом шахтёрском городе Кемеровской области. Иногда он заваривал кофе, не выпивал его дома, а шёл и потягивал его из кружки-непроливашки.
Аромат кофе, воздух, пропитанный летними травами. Зноя ещё нет. Горы, что окружали город, были ясно видны. Такой красоты он раньше не видел. Его внимание привлекла девушка лет двадцати пяти, которая гуляла с пуделем в парке.
Большой королевский, белой масти. Намытый, подстриженный, начёсанный. Красавец. Горделивая осанка. Хвост подстриженный, кисточка на конце. Голова с гривой. Лапы с опушкой. Красавец. Он с удовольствием носился по скверу, гоняясь за палкой, которую, несколько неумело, бросала девушка.
Она под стать пуделю была одета в белое платье, перехваченное на талии широкой чёрной лентой. На голове небольшая белая шляпка с чёрной лентой. У девушки был нанесённый макияж. Погуляет с собакой и пойдёт на работу, сумочку только возьмёт.
Иван остановился, засмотрелся на девушку. Как она грациозно кидала палку псу. По-женски, из-за спины доставая палку перед броском, теряя всю потенциальную энергию на замахе. Так могут только женщины кидать.
Но это было мило. Изящно. Грациозно. И девичья фигура… Богиня! Иван помотал головой, усмехнулся своим мыслям. После переезда в этот шахтёрский город между рек, окружённый горами, не общался с девушками. Денег мало. Квартира съёмная. И уже хотелось серьёзных отношений. Вот даже с этой юной блондинкой с волосами до пояса. Посмотрел на часы. Вздохнул.
— Размечтался. Слюни подбери. Ещё пять минут — опоздаешь на смену. Вертолёт тебе пропеллер вставит для ускорения.
Вздохнул. Снял крышку с кружки, выпил остатки кофе. Посмотрел на девушку. На уровне груди помахал ей. Заметит — не заметит? Заметила. Прелестная незнакомка заметила. Широко улыбнулась, помахала рукой с кривой палкой.
— До завтра, дитя прелестное! Завтра увидимся! Будь только на месте. Завтра мне во вторую смену, а утром я познакомлюсь с тобой!
Иван под впечатлением блондинки в белом широким шагом пошёл на остановку. Настроение было приподнятое. Он молчал и улыбался. Даже привычные шуточки его не трогали. Товарищи по работе даже окликнули его, когда он не отвечал на вопросы.
— Эй, паря, ты не заболел часом-то? — похлопал его по плечу Хитрый.
— А? — очнулся Иван.— А. Нет, всё хорошо. Что ты говорил, я прослушал.
— Вижу, что прослушал,— вступил Вертолёт.— Спускайся на землю. Сейчас под землю уйдём, а там рот откроешь — и в моём бюджете дыра.
— Какая дыра — снова не понял Иван, он не мог отделаться от наваждения прелестницы.
— Такая дыра. На похороны тебе скидывайся, и меня премии лишат за несчастный случай в подразделении. А у меня ипотека и кредит. Плюс вакансия образуется. Когда мне ещё ГПРа найдут. Так что хватит считать ворон, собрался — вперёд! Понял?
— Понял. Понял.— Иван снова улыбался своим мыслям.
— Или в карты выиграл, или влюбился,— предположил кто-то из соседнего звена.
— Не-а! — кто-то продолжил,— когда в карты выигрывают, то самодовольно улыбаются, мол, облапошил лопухов за столом, а этот — слишком романтично. Влюбился. По уши!
— Скоро на свадьбе погуляем! — хохотнули рядом.
Иван молчал. Перед глазами стояла изящная фигурка, которая махала ему изогнутой палкой в виде буквы «Г», как бы говоря «до скорого свидания».
Зашли в клеть. Иван посмотрел на ясное синее небо, вздохнул, зачем-то задержал дыхание как перед прыжком в воду. Клеть пошла вниз…
Когда пошли к своим местам, кто-то отметил:
— О! Ё! А что тут?
Большая корзина с ШСС-1 (шахтный самоспасатель) стояла там, где не было на прошлой смене.
— А это умная башка в Москве решила убрать с участков. У каждого же свой есть!
— А, ну да! Зачем они шахтёрам! — кто поддержал разговор.— А то, что он может помяться, пломба покраснеет — это москвичам «фиолетово». Главное — режим экономии!
— Засунуть бы в зад мешок для дыхания, да надуть этим «экономистам»! — плюнул кто-то в темноте.
— Каждое предприятие создаётся лишь для извлечения прибыли. Всё остальное — вторично и побочно!
Иван слушал краем уха. Он ждал завтрашней встречи…
И снова лента конвейера. И снова уголь падает, и снова застревает. Всё как всегда.
Часа через два Иван почувствовал, как что-то его ударило. Не просто, а как ударной волной, но взрыва он не услышал. Уши резко заложило. Пошла пыль, заволакивая окружающее пространство. Свет моргнул, стал тусклым, продолжая гаснуть. Лента конвейера остановилась. С первой всё ещё продолжал сыпаться уголь. Вдалеке было слышно, как произошёл обвал.
Иван запаниковал. Потом взял себя в руки. Оттёр пот со лба. Луч фонаря тусклым светом выхватил коробку горного телефона. Быстро к нему. Набирает «3-33».
— Алло! Диспетчер! Взрыв. Обвал породы. Не знаю точно где, но вниз к проходческому участку. Нет, не ранен. Понял. Идти к стволовому.
Иван вжался в техническую нишу, там стояли редуктора. Рванул крышку ШСС-1, две скобы в стороны, выдернуть чеку старался меньше дышать. Загубник в рот, ухватить зубами, отдельный зажим на нос, очки на глаза, выдох в загубник, дыхательный мешок надулся. Ремень трёт шею, за воротник его. Между телом и самоспасателем прокладку матерчатую, резинку на донышко, тесьму вокруг пояса сзади. На выход, как сказал диспетчер.
«Так, мужик! Без паники! Дыши не часто. Паника съедает кислород! Спокойно. ШСС эффективно работает 60 минут. При нагрузке топать-то в гору — 40 минут. Так? Так. Я успею. Я-то успею, а мужики?! А звено! Они-то не успеют!»
Снова пот прошиб. Уже началась паника. Идти на помощь товарищам или идти на подъём? Куда?! Там завал! Они целы? Ёшкин кот!
Только вышел из ниши, как сзади, из темноты, со стороны завала раздался крик или стон:
— Люся! Люся, как же ты без меня!!!
Иван пошёл на голос, передумал, вернулся, крутя головой, пытаясь найти корзину с ШСС-1. Если кто-то говорит, значит, у него нет самоспасателя. Да, ёлки-палки! Была же вот здесь. Или чуть дальше? Где?!!
Нашёл. Нормально. Схватил один и понёс в темноту. Пыль стояла непроницаемой стеной, очки мешали смотреть, сужая поле зрения. Луч фонаря тонул в стене пыли.
Иван спотыкался о куски породы, что откатились от завала. Голос шёл слева.
Стон. Иван туда, постоянно спотыкаясь о камни. Светит вниз, идёт уже полуприсяде. Мелькнул огонёк. Вот ты где.
Лежит шахтёр, по пояс придавленный, рядом лежит пробитый самоспасатель, каска скатилась, болтается рядом с плечом. Иван рванул второй самоспасатель. Раздвинул рот, загнал загубник, зажим — прищепку на нос, чеку в сторону.
Задышал, задвигался, пытается открыть глаза. Очки в руку. Тот нацепил, каску подобрал. Пытается выбраться из-под завала.
Иван осветил лицо ему. Шаповалов, он же Шпала, шахтёр лет пятидесяти, слесарь с горнопроходческого участка. Мужик с юмором. Всегда любил пошутить и не обижался над шутками в свой адрес.
Мычит, показывает в сторону ног. Иван посмотрел, попытался дёрнуть не сильно. Потом оставил затею. Хоть Шпала и крутится на месте, но вдруг позвоночник у него того… поломан, Иван тогда просто убьёт его.
До своего рабочего места пятнадцать метров. Там лопаты. Штыковая и подборочная. Что такое пятнадцать метров в нормальной обстановке? Тьфу! А после взрыва, когда тебя мотает, мутит, спереди «рюкзак» в три килограмма, мешок, который, то надуется, то сдуется, пыль кругом. Ни видно ни черта! На ощупь, вытянув руки. Под ногами камни! Мама, роди меня обратно! И какого чёрта лысого, Иван, ты в карты играл?!! Сидел бы сейчас в Москве, собирал бы с арендаторов квартир деньги и в ус бы не дул!
Господи! Помоги вырваться из этого ада! Всё! Исправлюсь!
А чего исправляться-то? Второй голос из глубины сознания. Куришь мало, выпиваешь умеренно, в карты не играешь, женский пол стороной обходишь. Кандидат в монахи.
Девушки!!! И в памяти всплывает девушка в белом… И машет она, машет! В памяти резко всплыла рука с палкой в форме буквы «Г»! Как коса! Вот и не верь после этого в приметы! «До скорой встречи!»
Иван ещё больше вспотел. Так, спокойно! Паника ест кислород. Вот и стык. Вот здесь была лопата. Ага, одна, вторая. Бредёт назад уже более уверенно.
А из головы не выходит уже не сама девушка, а рука её с изогнутой палкой. Неужели с «костлявой» повстречался!!! И примета сработала? Они же не на ровном место рождаются! И пудель! У булгаковского Воланда трость была с головой пуделя!!! Смерть навстречу!
Доковылял до Шпалы, тот смотрел на Ивана и мычал.
При использовании самоспасателя особо не покопаешь, не для этого он предназначен, но и бросить Иван не мог. Он не знал, как его товарищи за завалом, разобрать его он не мог. Иван начал раскидывать землю вокруг Шпалы. Повезло, что порода была мелкая, рыхлая. Пыль мешала. Главное, чтобы ещё не разрубить Шаповалова штыковой лопатой. Тот лежит, снял каску с фонарём, держит, светит на себя, чтобы Ивану было сподручнее спасать его.
Одна нога была очищена, а со второй было сложнее, там была твёрдая порода, скальник, уголь, большой кусок породы придавил, раздавил бедро. Штанина была порвана и мокрая. Иван, как мог, пытался свалить камень. Не получалось. Ему не хватало упора, да, и амуниция спасательная мешалась.
Шпала вынул загубник и заорал в темноту:
— Старик Шубин! Помоги!
Вставил загубник и кивнул Ивану. Тот снова вставил лопату и попытался сдвинуть каменюку. И камень пошёл в сторону отваливаться. Как будто точно старик Шубин пришёл на помощь.
Иван смотрел на Шпалу. Потом схватил его под мышки, и, пятясь задом, пошёл на выход. Тащил по земле. В глазах темнело, кровь пульсировала в голове, в горле, глаза вылазили из орбит.
Он дотащил до своего рабочего места, попятился, выронил тело, обмяк, сел, завалился набок, рот открылся, загубник вывалился изо рта, слетела каска, ударился головой о камень, наступила темнота. Полная. Абсолютная чернота.
В голове только и успело пронестись:
— Всё. Конец. Как жалко. Я такой молодой! Мама!
Последний образ, что мелькнул в голове,— мама. Та самая, когда они с отцом улетали в Сочи, она присела рядом с Иваном и поцеловала его, а потом захлопнулась дверь. Он стоял перед этой дверью и плакал. Мама и папа ушли. Бросили его… Он долго плакал в коридоре, в надежде, что дверь откроется и они вернутся. И тётя долго не могла вернуть его в комнату.
И как в кино, снова закрывается дверь, отсекая его от жизни.
Воздух!!! Свежая струя воздуха льётся в лёгкие! Свет режет глаза. Выедает как пыль. Больно.
Иван застонал. Больно — жив. У мёртвых ничего не болит. Закашлялся, повернув голову в сторону, сплевывая тягучую слюну.
— Очнулся! — голос Шпалы.
— М-м-м! — лишь промычал Иван.
— Лежи, лежи, спаситель! — Шпала похлопал его по плечу, чтобы тот не вздумал встать.
Иван всё-таки открыл глаза. Больничная палата, на лице кислородная маска. Голова забинтована, в локтевом сгибе иголка, поднял глаза — капельница.
— Как? — прохрипел Иван.
— Спасатели нас вытащили. У тебя отравление, ну и голова сзади разбита, когда падал, наверное. А у меня перелом и сдавленная травма. И перелом не сложный. Повезло. Ты и старик Шубин помогли. А так бы я без самоспасателя не долго протянул бы! Спасибо тебе! А то как бы моя Муся без меня-то. А вот сейчас на коляске покатаюсь — и вперёд! Как молодой на танцы! Все девки мои!
Иван жестом остановил его речь, поманил к себе, горло жутко пересохло.
— Как остальные? — просипел он.
— Нормально. Чудо чудное. Всех спасли. Подробностей не знаю. Поднимешься — обойдёшь своё звено. Про тебя спрашивали. Я всем рассказал, что ты — герой.
Иван лишь махнул рукой. Шпала утомил его своим трёпом. Очень хотелось пить.
— Вы опять здесь? — раздался звонкий девичий голос.— Марш в свою палату! Не положено вам находиться в палате интенсивной терапии!
— Всё, всё, доктор, уезжаю. Он в сознание пришёл! Он — герой! Меня спас!
— Не мешайте! — голос строжится.— Мы сейчас осмотрим героя.
Она подходит, наклоняется… Иван открывает глаза. Она! Девушка в белом с изогнутой палкой!!! Смерть! Костлявая! Достала в больнице!!! От ужаса он вжался в подушку. Нет сил пошевелиться, не то чтобы бежать! Паралич. Пот повалил с него.
— Что с вами?
Лицо напряжённо, пытается понять, что происходит.
— Я ваш лечащий врач. Меня зовут Элла Вадимовна. Вы слышите, понимаете меня? Вы понимаете? Ответьте!
Иван с трудом сглотнул, в горле по-прежнему сухо:
— У вас есть собака?
— Какое имеет значение? Вы понимаете, где вы?
— Да, всё я понимаю. У вас есть белый королевский пудель?
— Да,— удивлённо потянула доктор.
— Вы гуляли в парке утром вчера? В белом платье и шляпке?
— Да,— снова удивилась она.
— Я просто вчера шёл и увидел вас. Очень красиво. Любовался.
— Это вы? С кружкой? Вы мне помахали.
— Да.— Иван обратил внимание на правую руку, на безымянный палец, он был без кольца.
В проёме двери стояла коляска со Шпалой, одна нога была в гипсе и выступала спереди как таран, с боку торчали костыли. Он смотрел на доктора, которая наклонилась над Иваном. «Колясочник» поднял большой палец руки вверх, мол, красивая девица!
Через два дня Ивана перевели в обычную палату. Он начал передвигаться. Первым делом навестил своих товарищей. Шаповалов у него был экскурсоводом. Выжили все. Были раскиданы по разным отделениям. Кто-то был на вытяжке, сложный перелом, у кого-то было отравление, как у Ивана, у кого-то сотрясение мозга. Но все живы! И это самое главное. И все шли на поправку.
Прогуливались в больничном дворе со Шпалой, тот рассказал:
— Когда тебя вынесли, ты в бреду постоянно звал маму.
— Перед тем как сознание ушло, я думал, что умру, маму увидел. Я всю жизнь пытался её вспомнить. У меня родители погибли, я тогда маленький был. А вот тогда, в шахте, я увидел. Как она с папой прощается со мной. В последний раз я видел. И так явственно. Как будто в шахте она была со мной. И я снова в детстве. Как бросился к двери и кричал, чтобы она с отцом не уходила. Вот, наверное, сознание или подсознание и звало её. Жаль, конечно. Думал, что умру. Обидно было и страшно.
— Так она, наверное, и вытащила тебя! — Шпала был решителен.
— Ага. Как твой старик Шубин! Ничего умнее не придумал, как в пыли орать. Я-то хоть без сознания был, а ты? — Иван был насмешлив.
— Так помогло же! — Шаповалов был убеждён.— Ты вон сколько мучился, не мог откатить камень. А с Шубиным у тебя на «раз-два» всё проскочило! Так что ты это зря! Тебе и старик подсобил, и душа матушки твоей тебя из-под земли вынула.
— А чего ты тогда Люсю жалел? Жена? Подруга?
— Люсю? — задумался Шпала.
— Люсю! Люсю! Всё сокрушался, как она без тебя будет!
— А! Это! Не Люся, а Муся!
— Жена?
— Э, нет, брат! Это длинная история. У меня была жена Марина. Я когда со смены приходил, и не надо было за руль садиться, то говорил: «Маруся, лизнём?» Она шкалик из морозилки на стол. Я ей по молодости рассказал, что только водкой угольная пыль из лёгких выводится и радиация вымывается, а иначе никак. Она со мной рядом, свою стопочку пригубит, а всё моё, если настрой у организма имеется. А тут она у меня умерла. Рак. Быстро всё случилось. Неожиданно. За два месяца сгорела как свечка… И всё.
Шпала смахнул слезинку с уголков глаз и шмыгнул носом. Проглотил комок.
— Я всегда думал, что первым буду. Шахтёр же. Не вышло так. Получилось иначе. После смерти Маруси как кто закодировал, водка вообще не льётся в горло. И камень на душе такой тяжёлый. Не рассасывается. У меня две дочки. Одна старшая в Кемерово университет заканчивает. Парень есть. Младшая после школы только поступила, но учёба ещё не началась. Вот взял я путёвки в санаторий на Алтай. На машину с дочкой младшей на десять дней. Ей тоже горько, в восемнадцать лет мать схоронить. Едем мы назад. Смотрю, дочь немного отошла. А сам я как был спрессованный — так и остался. Рулю. Трасса пустая. Утро, выехали ещё затемно. Дочь кричит: «Папа! Стой!» Я по тормозам. Она пальцем показывает. На обочине сидит собачушка. Тойтерьер. Это я потом узнал породу. А так. Худая, рёбрышки пересчитать можно. На ушах штук пять клещей. Сидит, и видно, что взгляд уже потерялся. Умирает от обезвоживания и голоду. Остановились. Только дверь открыли, а она набок завалилась. Всё. Кирдык. На глазах ребёнка. Сначала мать, а тут собачка на глазах. Нет, думаю, так дело не пойдёт! Воды в чашку, побрызгал на псинку, смотрю, глаза открыла. Растёр её, миску под нос. Лакает воду. Дочь колбасу, мясо тащит. Она всё это просто всосала не жуя. Пока дочь кормила её, я местность осмотрел. Там отбойник помятый, как будто кто-то с торца на него залетел, потом машину подкинуло, сверху большое замятие. Смотрю в кювет, а там метров десять лететь. Следы падения есть. Трава смята и пожухла, деревца маленькие поломаны и повяли. Видно, что с другой стороны тяжёлая техника подъезжала. Видать, собачка была в машине да вылетела. Пощупал её. Вроде кости целы. Лёгкая она.
Шпала замолчал, заново переживая.
— Там такая круча, что вряд ли кто выжил. Взяли мы эту животинку к себе. Ко мне. Дочка в общежитии в Кемерово, куда там с собакой. Никто не пустит. Врачам показали. Те клещей вынули, прививок поставили, уколов. И стали мы с Мусей, так назвал я её, поживать. Я со смены прихожу. Она сидит в коридоре, меня ждёт. Сидит, на попе ёрзает. Руки протягиваю к ней: «Ну что, Муся, лизнём?» Так она с места прыгает мне на руки и облизывает меня. Спим вместе. Она на плече или руке засыпает. Как жена так любила засыпать. Ночью уходит на пол. Но засыпаем всегда вместе.
— Да, здорово! — вздохнул Иван.
— Погоди. Это не всё ещё. Семья, что попала в аварию, выжила. Отец, мать, девочки-близняшки в институте учатся. Из Красноярска в дом отдыха на Алтай ехали. Выжили чудом. Все в больницу попали. Когда выздоровели, стали по интернету искать собаку. И вот моя младшая… Увидела это объявление спустя год как мы нашли Мусю. И позвонила в Красноярск. Тьфу! Лучше бы не звонила. Тут же примчались они. Муся как увидела их, завизжала — и к ним. Не поверишь. Когда дверь закрылась за ними, я сел и заплакал. На похоронах жены так не рыдал. Держался. В морозилке у меня шкалик лежал больше года от роду. Я его почти без закуски осушил. Камень, что Муся рассосала, снова вырос в груди, в душе. Утроился в массе и объёме. Аж дышать тяжелее стало. Хоть и ложись и помирай.
— Плохо,— расстроился Иван вслед за Шаповаловым.
— Конечно, плохо. Эти старые хозяева в Красноярске поискали собаку, не нашли, купили новую. Эту волосатую фигню, как её… — от нетерпенья и невозможности вспомнить Шпала щёлкал пальцами.— Ну, ну. Им бантики ещё вяжут. Фифы все такие из себя. Тьфу ты!
— Йоркширский терьер? — подсказал Иван.
— Во-во! Я же говорю, волосатое недоразумение, а не собака! Не разберёшь без бантика, где перёд, а где зад. И вот Муся моя приехала на свою старую квартиру, а она там не хозяйка! Там эта хозяйничает. Она Мусе тоже была не рада. Понаглее оказалась, помоложе, или Муся такая обидчивая. Промаялись все три дня. Муся не ест, не пьёт. В коридоре на пуфик легла — и всё. Хозяева звонят мне, не хотите забрать Мусю взад, а то у нас война. И у нас сердце разрывается. Обеих собак любим, но не будет между ними мира.
— А ты что?
— Я? Только со смены пришёл, похлебал чего, на машину — и по гашетке! Утром на смену! Топнул так, что за ночь назад обернулся. Почитай, две тысячи вёрст по кругу получилось. И ни гвоздя, ни жезла! Траса пустая! Чудо чудное! Бог мне помогал! А когда приехал. Открыли дверь. Сидит моя Мусечка ненаглядная. Никогда не видел, как собаки плачут. А тут огромные слёзы ручейками из глаз бегут по мордочке. Так сердце защемило. Говорю: «Муся, лизнём?» Она как сиганёт на руки. Облизала меня. И голову под руку засунула, не хочет видеть прежних хозяев, не простила предательство. И головой под рукой вверх дёргает, мол, уходим отсюда! Прежние хозяева так и этак хотели с ней попрощаться. А она голову дальше толкает. И сильнее вверх колотит. Вот так мы и вернулись домой с Мусей. Как же она выжила бы без меня-то?
— А сейчас как она дома?
— Дочка младшая отпросилась с учёбы. Авария на шахте. Батя-то в больнице. Уважительная причина! Но я её только ради Муси и вызвал. Они почти каждый день приезжают меня проведать. Собака понять не может, почему я здесь, а не дома.
Через пару дней видел, как Шпала нежно обнимал маленькую собачку, а она вылизывала ему щёки, а потом спрятала голову под его руку. Это было очень трогательно.
А Иван, как стал уверенно передвигаться, начал ухаживать за Эллой Вадимовной.
Она поначалу не принимала, считая за очередной флирт больного. Но когда Иван рассказал про шахтёрскую примету о женщине в белом и его реакции, когда открыл глаза и увидел её. Она всё поняла, расхохоталась. И потом, по прошествии многих лет брака Иван, рассердившись на жену, порой сгоряча говорил, что она его смертельно очаровала и даже в больнице достала!
Ментор
Снова душа Ивана оказалась с Ментором в комнате, откуда нет выхода.
— Ну что, помог тебе старик Шубин при аварии в шахте?
Иван всё ещё не отошёл от непрожитой им жизни. Не верилось, что всё напрасно.
— Эй, самоубийца! Ты меня слышишь?! — Ментор повысил «голос».
— Да. Я всё ещё переживаю.
— Чего-то ты разнюнился? Ты же сам отказался от всего этого. Так помог тебе старик Шубин?
События в шахте «сорокалетней давности» мгновенно пронеслись перед Иваном. Он вспомнил, ощутил, заново пережил, как он отваливал камень с ноги Шпалы. И тут же пронеслось воспоминание о маме. Детские обиды.
— Наверное… Наверное помог, когда я камень отваливал.
— Конечно, помогал! — казалось, что у Ментора хорошее настроение.— У каждого человека есть ангел-хранитель. И где много нежити всякой, то там тоже есть «противовес» — свой охранитель.
— Какая нежить? — Иван был удивлён.
— Обыкновенная. Среда агрессивная для человека. Думаешь, что просто природа убивает в шахте?
— А кто? — Иван возмутился.— Природа. Метан выделяется из всей гниющей органики. Это закон природы. Деревья падали много тысяч лет, потом заносились пылью, землёй, гниение без доступа кислорода. Вот оттуда и метан.
— Как же туп и глуп! — Ментор рассердился.— За тысячи, миллионы лет, думаешь, метан не вышел бы? Это не нефть с её пустотами! И она образовалась не так, как вы думаете. Самодовольные тупости!
— И как всё образовалось? — Ивану было интересно позлить Ментора.
Впервые завязалась дискуссия. Иван оттягивал время от следующего «варианта».
— Расскажи!
— Вот помер бы нормально, так и всё узнал! А так — не расскажу. Там живёт нежить! Тебе не понять. Можешь называть их бесами. Как вы шахту начинаете, там нежить приходит в движение. Вот и посылают высшие силы охранителей места и людей. Их задача — помогать людям. Они взаимодействуют с ангелами-хранителями шахтёров.
— Если такая мощная защита, то почему люди гибнут, обвалы? Вы же можете всё остановить. Предупредить.
— Вас предупреждают. Ангелы орут вам в ухо. Но вы не слышите. Вы слышите себя. Так же и с «Шубиными». Их ангелы выталкивали из шахты. Но они шли. Кому-то нужно было доказать окружающим, что они могут это сделать — выжечь газ, кто-то за деньгами был готов сунуться в пекло, кому-то просто не хватало острых ощущений, кому-то славы отчаянных смельчаков не хватало. А потом они прибывали сюда. И наверху была дискуссия. За каждую душу битва идёт. Из ада считали, что они самоубийцы, а из рая говорили, что они жертвовали ради других. И по «Шубиным» решили так, пусть снова отправляются в шахты и сами выбирают, на чью сторону им становиться. Снова выбор! И тот, с кем ты в шахте был, а он был на твоём месте, выбрал свет! И помог он тебе вытащить Шпалу из-под завала.
— То-то я ещё удивился, что так легко камень откатился. Думал, что так хорошо подкопал. Жаль, что не могу сказать «спасибо» ему.
— Он знает.
Казалось, что Ментор радуется за поступок Шубина.
— Теперь, он в рай попадёт?
— До Суда времени много. Но и добрых дел он сделал уже немало в бестелесной оболочке.
Ментор был доволен своим «учеником».
— Вот ты, Иван! — впервые Ментор обратился по имени.— Вспомни, что кричал, кого звал Шаповалов под завалом?
— Мусю. Собаку свою. Мне послышалось, что Люсю.
— Вот! Одинокий мужик звал, переживал за собаку. У него и дочери есть, но они выросли. Не нуждались в его опеке, любви, а вот собака… Тварь бессловесная, любящая ни за деньги, ни за золото и меха, а потому что её любят. А ты, прожив немало, о чём сожалел?
Иван молчал.
— О себе переживал, что молодой умираешь. Вот запущу тебе вариант, когда проживёшь жизнь один. И помрёшь так же, посмотрю, о чём ты жалеть будешь. Вас бесы при жизни учат, что нужно любить только себя. А вы и любите. И когда помираете, то жалеете только себя. Не о детях или родителях печётесь, не о том, что не завершили дело какое-то важное. А то, что не насладились жизнью, греховными делишками своими! Ты хоть о матери вспомнил. Вот и помни о ней.
— Скажи, Ментор… — Иван подыскивал слова.— А они… Родители. Мама и папа, где они? В раю… или… в…
Слово «ад» Иван не мог выдавить из своего сознания.
Ментор молчал. Спустя длительное время:
— В раю. И хоть не нужно тебе об этом говорить, но именно благодаря материнской душе ты и выжил. Помни об этом.
Иван молчал, переваривая услышанное.
— Знаешь, Ментор, я при жизни много раз пытался вспомнить маму. Смотрел на её фотографии, но как-то не мог. Нужно было вспомнить сознанием, подсознанием. Не могу выразить. Мозжечком. Так, чтобы ощутить её. Помню только торт на мой день рождения она сделала. Тогда голод был. Я не помню, понимаю, что родители мне всё самое лучшее отдавали. Но сладкое редко было в доме. А тут торт… Два коржа, между ними какое-то варенье или джем. Обмазанный кремом — масло со сгущёнкой. Кремовый такой цвет получился. Вкусный. Я много раз при жизни просил тётушек делать такой торт. Сам пытался. Потратил кучу денег, заказывая самым лучшим кондитерам такой торт. Но не то. Не тот вкус. У сестёр мамы получалось что-то близкое, но не то. Они и признавали, что мама лучше их с детства готовила. Маму смутно, размыто помню. Отца вообще не помню. Пятно размытое вместо лица. Только на фото. А вот тот торт… Всегда. Ярко. И запах помню, вкус. Я его ел несколько дней. Родители по кусочку маленькому съели. Говорили, что они не хотят сладкого. Это когда я вырос, немного изучил время 90-х, понял, что они от всего отказывались, чтобы меня накормить и вылечить. А я…
Иван замолчал.
— А ты всё промотал и спустил свою жизнь в унитаз, в море, в воду, одним словом. В твоём случае — одно и то же. У тебя даже друзей нет. Повторюсь, ты не о ком не жалел, да и после твоей смерти жалеть о тебе некому. Ты не был интересен партнёрам по игре, только твои деньги. Потом не был интересен кредиторам, только твои деньги, имущество, которое ты не заработал, а досталось по наследству, твои внутренние органы для продажи. А сам ты не нужен был. Никому. Ты слушал бесов, которые тебе внушили, что любить нужно только самого себя. Вот и полюбился. Сам долго шёл к этому. Упорно. У меня нет эмоций, я не могу злорадствовать, желать, сопереживать, но так тебе и надо. Бог сказал же вам: «Возлюбите ближнего своего как самого себя!» А вы? Лишь для себя. Демоны вам внушили, а вы и поверили. Готовые убивать ради себя любимых. Так скоро и приблизите Страшный суд. Своей ненавистью друг к другу.
Иван молчал, вновь переживая воспоминания о матери, продумывая, что услышал от Ментора. Ему было одиноко, страшно. Он вновь ощутил себя тем маленьким мальчиком, когда за мамой и папой закрылась дверь, а он стоял и плакал в коридоре. И стыд… Волна стыда накрыла его за свою жизнь. Длинную, никчёмную, эгоистичную. Только для себя, только во имя себя, все остальные нужны лишь для удовлетворения собственного эго. Как стыдно!!! Как животное! Хуже! Животные помогают друг другу! А он… Он уже всё осознал, всё понял, но изменить уже ничего невозможно. Ничего! Никогда!
Ментор первым нарушил молчание:
— Молчишь?
Иван помолчал, потом выдавил из себя:
— Мне стыдно, очень стыдно, что жил как… как скотина. Для себя, только ради себя. Если мог вернуться и извиниться… Но это невозможно.
— Быстро до тебя дошло.
Ментор, хоть и говорил, что у него нет эмоций, но было видно, что он удовлетворён. Или у него были всё-таки эмоции? Потом продолжил:
— Некоторые с первого захода раскаивались, ну а некоторым нужно несколько сотен жизней прожить, чтобы понять. Значит, надо закрепить пройденный материал!
— А может, не надо? — с надеждой в голосе спросил Иван.
— Надо, надо. Миллиарды вариантов тебя ожидают впереди. Не я придумал мироустройство, не я придумал такое наказание — истязание для самоубийц. Я всего лишь исполняю то, что предначертано. Вперёд!
Вариант №7
Холодно. Опять холодно. Кажется, что холод никогда не кончается. И темно.
Иван просыпается от холода. Трёт плечи. Дрова догорели в печке-буржуйке. Угли уже подёрнулись пеплом, только красные огоньки пробегали под серым слоем. Иногда порывы ветра хлещут по стене снегом. Тепло ещё быстрее выходит.
Присел на корточки, из стопки газет взял верхнюю, скомкал, сунул в топку, сверху поленья. Пламя резво занялось. В трубе загудела тяга. Ветер на улице, задувая в трубу печи, усиливал процесс горения.
Протянул ладони, потом потёр плечи. Подкинул дрова. Теплее стало. Посмотрел на часы, скоро полночь.
Иван сбежал из Москвы в Сибирь. Сибирь всех примет. Всем места хватит. И живым и мёртвым.
По знакомству на первое время устроили помощником машиниста снегоуборочной машины СДП-М.
Звучит, конечно, гордо — «помощник машиниста»! В перспективе может стать машинистом! Но не локомотива, а снегоуборочной машины. «Снегач» — так называют железнодорожники между собой. Выглядит как вагон с лопатой и крыльями спереди. Не самоходный. Локомотив нужен, чтобы сзади толкать. Но помощник машиниста!
Работа как работа. Она везде работа. Тяжёлая. Снег идёт в Сибири восемь месяцев в году. И засыпает железнодорожные пути. Вот и катается снегоуборочная машина, очищая пути. Толкает её локомотив сзади. И вся жизнь зависит от локомотива. После сцепки подаёт сжатый воздух по магистралям электроэнергия и СДП-М оживает. Готов к подвигам!
Прожектор ярко освещает путь, с помощью пневматики опускается основная «лопата», она может поворачиваться немного вправо-влево, а если и этого мало, то по бокам сложенные «крылья» могут встать в боевое положение, и тогда площадь захвата снега увеличивается. Пять метров, без малого! И можно не только путь очищать, но и между путями, обочину. Снег сваливается в одну сторону. До семидесяти километров можно разгоняться. Зверь!
Когда стоишь у пульта управления, двигаешь рычаги золотников, поднимая «лопату» или расправляя «крылья», снег в лобовое стекло штрихпунктирными линиями, прожектор пробивается через снеговую пелену, ночь. Кажется, что летишь на каком-то корабле сквозь снеговую пелену.
Порой теряется связь с реальностью, подсознание рисует невероятные фантасмагорические картины, схожие с фильмами про космические приключения.
Но это всё при движении. А вот когда в режиме ожидания… Холод. Печка-буржуйка. Аккумуляторы старые, не держат толком заряд. Надолго не хватает. Оттого и темно внутри «снегача».
Хочешь не замёрзнуть — успевай, подкидывай дровишки в нутро печки. Хоть и обшит корпус теплоизоляцией, но Сибирь, она и есть Сибирь. Чем холоднее на улице — больше расход.
А дрова надо ещё заготовить. Не принесут тебе в кабину на блюдечке с голубой каёмочкой. Техника хоть и старая, но надёжная. Точно так же, как и пути, уложенные в девяностых на деревянных шпалах. Гниют шпалы — выбивай да меняй их, а рельсы стоят, не выкрашиваются, нет им сносу.
Зато новые «плети» по восемьсот метров современные… Рельсы из кузнецкого края по соседству выкрашиваются, ведёт их при различных температурах, вот путейцы и маслаются по морозу и в жару, меняя их.
Жара, металл расширяется, зазора не хватает, вырезай, вырубай быстро. Зимой — делай вставку. Хоть и по документам всё хорошо. И пишут претензии на завод. Зато все при работе, при деле. И завод загружен заказами на десятки лет вперёд. И путейцев не сократят сильно.
Иван закурил, выдувая дым в печку. Дым уносило вверх, в трубу. Лицо грело от открытого огня. От огня и светлее. Скоро начнётся работа. Хоть и март на дворе, но это вам не юг, а Сибирь.
Потеплело. Не минус сорок на трассе с ветром, всего минус двадцать. Но ветер как с цепи сорвался. Снег, ветер быстро переметают пути. Снега столько, что, кажется, «зелёная зима» никогда не наступит.
Старые работники рассказывали. Как-то приезжали иностранцы. Какой-то клуб любителей железных дорог. Всё фотографировали. Всю технику. Особенно их интересовала старая. Паровозы, тепловозы. Летали на Север. При Сталине строили дорогу на Норильск. Сталин помер, не достроили. Но среди вечной мерзлоты стоят паровозы, которые остались в единственном экземпляре в мире.
Контрразведка рядом с ними крутилась. Всех застращали, чтобы лишнего не болтали. Только улыбались и предлагали им своё гостеприимство. Водки побольше! Но не на рабочем месте!
А июнь в Сибири — как апрель в Москве. В тайге местами ещё можно и снег встретить.
Вот тогда от иностранцев и услышали выражение «зелёная зима». Всем понравилось и запомнилось. Особенно, когда на 9 Мая валит снег. Лето в Сибири короткое, но малоснежное!
Поставил на печь чайник, загнал нож и одним движением вскрыл банку каши с мясом. Тоже на печь.
Продолжил курить, глядя на огонь. Усмехнулся. Кажется, что уже несколько лет он работает на железной дороге в Сибири. И ему нравится. И тех денег, что он зарабатывает, ему стало хватать на жизнь. Оказывается, что можно жить и строить планы на будущее. В том числе и поступить учиться дальше. Есть же у него одно техническое образование.
Недавно вызывали в кадры, предложили подумать о карьерном росте. Можно в институт поступать на третий курс, можно на курсы машинистов, пока снегоуборочной техники. Включили в план. Поживём-увидим.
Растёр лицо, разгоняя остатки сна. Послышались шаги, голоса. Открылась дверь, вошёл первым машинист Иван Викторович.
— Тёзка! Не спишь? Гостей встречай!
Следом поднялись ещё двое. Он их знал. Один бывший машинист, сейчас на пенсии, работал в депо, Сергей Алексеевич. И Лёха. Он работал сцепщиком вагонов.
Пенсионер был высок, жилист. Лицо прорезано глубокими морщинами. Кожа как будто дублёная. Большие очки частично залеплены снегом. Была у него привычка смотреть поверх головы собеседника. Сам был высокий. Годы его немного ссутулили. Но по-прежнему осталась гордая посадка головы. Смотрит куда-то вперёд. Резкий взгляд вниз, в глаза собеседнику, и снова поверх головы — вдаль, как будто что-то там видит.
Говорят, что у многих старых машинистов такая привычка, она часто выдаёт. Постоянно смотреть вперёд, что-то высматривая.
Сергей Алексеевич нёс что-то укутанное в полотенце. Мысли, что там алкоголь, даже не было. На работе сухой закон. Строжайший. Если, как рассказывали, лет пятнадцать назад ещё употребляли, то теперь, ни-ни. И врачи, прежде чем допустить к смене, только в желудок не залазят. Да и постоянно контролирует начальство.
Пришедшие разместились вокруг печки. Бывший машинист снял очки, достал смятый в комок носовой платок, протёр очки, глядя на огонь через них, выискивая пятнышки.
Сергей Алексеевич открыл контейнер, что был в полотенце.
— Блины, мужики, блины. У моего бати сегодня был бы день рожденья. Вот жена и испекла, чтобы помянуть его. Угощайтесь. Тёплые ещё.
— Ого! Ничего она у тебя постаралась!
Стопка блинов была солидная.
— Жена умеет. Дочери выросли, замуж вышли, а готовить она любит, и привычка готовить много осталась. Вот и блины она на двух сковородах делает. Быстро. Перед сменой для нас приготовила. Одну стопку в депо оставил, ну и вам принёс. Налегай, Иван! Семьи-то нет у тебя, вот и питаешься как попало, поди. Для мужика же что главное?
— Что? — Иван втягивал ноздрями запах свежих блинов.
Закипел чайник.
— Семья. Чтобы оставить после себя след. Детей вырастить, на «крыло» поставить. Жена нужна, которая тебя кормить будет добротно. А то мужик на сухомятке и не мужик. Я со своей сорок с лишним лет прожил. Бог даст, и золотую свадьбу справим. Налегай, не стесняйся.
Заварили чай. Стали есть. Иван соскучился по домашней еде. С удовольствием ел. Мужики ему подкладывали. Все были семейные, не сильно голодные.
Блины съедены, кашу с печи Иван тоже умял, гости налили по второй кружке чая. Закурили, выдувая дым в печку. Нельзя курить на рабочем месте. А выходить холодно. Ветрено.
— Викторович.— Сергей Алексеевич обратился к «шефу» Ивана.— С кем сегодня работаешь? Кто машинистом?
— С Тимохой!
— С Шифровальщиком, что ли?
— Ага. С ним.
— А почему Шифровальщик? В армии шифровальщиком служил? — поинтересовался Иван.
— Так он закодировался от пьянки. Давно уже. Его то Кодировщиком, то Шифровальщиком кличут. Он уже и сам привык, откликается.
— Он ещё в 90-х закодировался. Пил по-чёрному, но не на работе. Как отгулы — так в запой. Правда, без белой горячки. Но жена поставила вопрос ребром. Или кодируется, или топает на все четыре стороны. Теперь только чай, и то не крепкий. Но ходит на праздники, шутит, подливает всем, себе только чай. Тосты хорошие говорит. Кто не знает, думает, что наравне со всеми употребляет.
— С ним история ещё была с гаишниками. Помните? — усмехнулся Сергей Алексеевич, выпуская дым.
— Я не знаю.— Иван пожал плечами.
— Давно дело было. Но было. Два часа ночи. Сидим, пьём чай. Дежурный врывается. Всем по коням! Примчались мы по вызову на переезд. На переезде ЧП! ДТП! Товарняк с милицией дорогу не поделил. Транссиб на запад перекрыли, заперли. И вот картина маслом. Локомотив врезался в милицейскую «шестёрку». Она на «скотоотбойнике» — передней решётке локомотива — повисла. Пьяный в хлам гаишник скачет вокруг кабины, пистолетом всем грозя, палкой полосатой размахивая. Шифровальщик с помощником заперся в кабине.
Милиционер орёт на них:
— Я тебе, скотине железнодорожной, жезлом же махал, чтобы ты объезжал! Ты что, мерзавец мазутный, объехать не мог?
А дело было так. Выпили гаишники. Много. Решили денег подзаработать. Поехали на переезд. Думают, вот сейчас кто поедет на красный, того мы и сцапаем. Только выехали они на пути, чтобы лучше видеть. А как локомотив увидали, то один стал махать, из-за руля вышел. Второй в кустах малую нужду справлял. А третий на заднем сиденье вырубился. Так ничего и не понял, когда его автогеном вырезали из машины. И ни царапины. Он ещё что-то руками махал.
— Да врёте вы всё! — рассмеялся Иван.
— Нет. Не врут.— Иван Викторович покачал головой.— Был такой случай.
— Да чего только в поездках не было. После некоторых придёшь домой, стакан махнёшь, чтобы забыть.
— Главное, чтобы голова на месте осталась. И на стакан не падать. А то с ума сойдёшь.
— Отчего так? — Ивану стало интересно.
— Всяко бывает. Например, препятствия… мягкие.
— Это какие?
— Животные. Люди тоже встречаются.
— Свят, свят, свят! — Иван перекрестился.
Машинист Иван Викторович подключился к разговору:
— Так что, Иван, подумай, стоит ли идти учиться на машиниста,— он явно подначивал.
— Да зачем учиться! — Алексей.— Сделай, как машинист Каменев.
— А кто это? — удивился Иван.— Конечно, я всех ещё не знаю из подвижного состава, но такую фамилию не слышал.
— Ты не слышал про Чёрного машиниста? — Сергей Алексеевич искренне удивился.— Это же легенда! Классика железной дороги! Машинист Каменев!
— Только про Чёрного дембеля из фильма «ДМБ».— Иван приготовился, что его сейчас начнут разыгрывать, был готов даже немного подыграть.
— Не на нашей дороге дело было.— Сергей Алексеевич неспешно отхлебнул чаю из кружки.— На Октябрьской. Лет десять назад, а может, и все пятнадцать. Появился машинист. Документы все чин-чинарём. Аккуратно ведёт состав. Помощника гоняет по инструкции, от начальства подальше. На рожон не лезет. Вперёд не лезет, сзади не отстаёт. Как праздник, так со всеми, больше слушает, чем говорит. Только как выпьет лишку, так голову терял. Напрочь. Рассказывал какие-то небылицы. Все понимают, что чушь несёт. Наутро извиняется, говорит, что перебрал. Бывает. Мужики посмеются, сплюнут да пойдут по рабочим местам. Вышел он как-то на линию в рейс. Смурной весь какой-то. Всё с себя какие-то пылинки смахивал. То с волос что-то стряхивал. Глаза тёр. Когда помощник машиниста его спрашивает, мол, в чём дело. Тот и отвечает, что не выспался. Ну что, бывает. Случается всякое. Может, со своей бабой поругался или с чужой миловался всю ночь. По молодости всю ночь куролесили, а поутру в поездку. И всё в порядке. Помощник Каменева пожал плечами, пошёл осматривать локомотив. Не впервой. В поездке ясная погода. Лето. Хорошо. Состав товарный. На втором семафоре красный сигнал. Каменев врубает дворники на полную мощность. Они машут по стеклу. Он руками машет. Помощник к нему, что случилось? А тот орёт в ответ:
— Ты что не видишь? Зелёные насекомые в кабине!!! Вот они! Смотри!
И как даст пощёчину помощнику, тот свалился. Не ожидал. А Каменев хватает его за шиворот, распахивает дверь кабины и пинком прилаживает, вслед кричит:
— Спасайся!
Хлопнул дверью — и ходу! На красный! На всех парах. Помощник бежать, там до переезда было километров пять. Дежурные сразу по панике ударили. Проход на красный! Не шутка же! ЧП!
Иван внимательно рассматривал в полутьме лица присутствующих, ожидая увидеть сдерживаемый смех.
Но все были серьёзны. Сосредоточены. Иногда слабо кивали головой, подтверждая, мол, так оно и было. Было видно, что они знают историю.
Сергей Алексеевич продолжал:
— Вызывают по рации Каменева. Тот молчит, только скорость набирает. По ходу удалённо врубают тормоза. Не получается. Каменев не лыком шит. Он отключил автоматику. Дистанционное управление, автоматику машинист отключил. Второе ЧП! Впереди стрелка!
Рассказчик неторопливо прикурил от уголька из печки, забросил назад. Затянулся, выпустил дым в нутро «буржуйки», пригубил чай.
— Так вот. Локомотив несётся под всеми парами. Помощник добежал по путям до переезда, доложил, что Каменев «слетел с катушек», борется с насекомыми зелёного цвета в кабине, которых только он и видит. Следом за ним отправляют дежурный локомотив, милиционеров с собой, всех свободных тоже забивают. Чёрт его знает, какая помощь понадобится. И ходу, ходу, милые, ходу, следом. Аллюр три креста! Сарынь на кичку! Состав хоть и гружёный, но Каменев — машинист опытный, скорость набрал, сбрасывать не собирается. И стрелка впереди…
Сергей Алексеевич сделал паузу на затяжку и глоток. Напряжение нарастало. Иван обратился в слух. Он понимал, что история подлинная. Ветер сильно снегом ударил в борт машины. Она качнулась. Иван вздрогнул от неожиданности. Он давно превратился в слух, боясь пропустить хоть одно слово.
— Стрелка. Каменев взрезал стрелку. Пошёрстная была. И то чудо, что схода не было. И дальше. Ходу, ходу. И тут подъём. Благо, что дежурные догадались обесточить путь. Состав почти поднялся в горку. Но начал скользить назад. Каменев стал притормаживать. Ну и локомотив с нашими догнал его. Мужики выскочили, тормозными башмаками заблокировали его сход назад. Вот и представь, Иван, как оно блокировать состав? Будешь подкладывать башмаки под задние только колёсные пары крайнего вагона, так остальные напирают. Гармошкой сложатся и свалятся. Скорость небольшая была, но всё равно, под такую махину на ходу подкладывать башмак? Каково оно? А?! Башмак семь килограмм весит. Вот и подсовывай при движении состава! То ли руку отрежет колесом или голову снесёт подножкой вагона. Выбор невелик. Но сумели! Остановили, заблокировали. Теперь и машинистом можно заняться. Он сам открыл дверь. Невменяем. Пена вокруг губ. Руками машет, отгоняет кого-то невидимого от головы. Орёт невразумительно. Повязали. Милиции отдали. Те его санитарам сдали по описи.
— И что у него? — Ивану стало интересно.
— «Белочка». Белая горячка. Вот и допился до зелёных насекомых. Кто-то до чертей зелёных допивается, а этот… Вот так бывает. Но это ещё не самое интересное.
— Куда же интереснее?! — Иван подался вперёд.— У меня шерсть на спине встала.
— Когда стали разбираться, то выяснилось, что у Каменева диплом об образовании и трудовая книжка — все поддельные!
— Как поддельные?! — ахнул от удивления Иван.
— Вот так! — торжествовал Сергей Алексеевич.— Никто не узнал. Подделка была. Но высокого качества. С ходу не отличишь.
— А где же он научился управлять локомотивом?! У него же масса допусков должна была быть!
— Сумел как-то.
— А сам-то, что он рассказал? — Иван не унимался.
При той системе контроля на железной дороге, с которой он столкнулся, такое ему казалось невозможным.
— А он ничего не рассказал. Так и не закончил общаться с чертями или насекомыми, или с кем он там воевал. С бесами. Так в лечебнице и преставился вскорости.— Сергей Алексеевич переложил окурок в левую руку, широко перекрестился.— Не к ночи будет помянут.
— Вот оттуда пошёл Чёрный машинист. Некоторые шутники потом на пыли локомотива писали «Локомотив им. товарища Каменева»!
— Так что, Иван, вертайся в Москву, в переходе купи диплом машиниста и возвращайся. Будешь гонять по перегонам! Денег — вагон, забитый доверху! — Иван Викторович шутил.
— Я уж как-то сам, по старинке выучусь.
Алексей, тот, что сцепщик вагонов, небольшого роста, крепыш, кожа на лице задубела от непогоды, испещрена множеством мелких морщин. Молчалив, слушает, ухмыляется.
— Был такой ещё Рогожкин на Октябрьской дороге. Тот на инструктаж припёрся в рясе и на роликах.
— Полно врать-то! — машинист на пенсии повысил голос.— Сам-то посуди. Его бы сразу в рубашку с длинными рукавами упаковали и отвезли на цугундер.
— Но икону-то продал? — не унимался сцепщик.
— А вот это, говорят, что было,— кивнул Сергей Алексеевич.
— Опять сумасшедший? — Иван рассмеялся.— И снова с Октябрьской дороги? Чего у них там такое? Коллекционируют дураков?
— Экология там плохая,— голос Ивана Викторовича был сух.— Когда строили первую дорогу Москва — Санкт-Петербург, говорят, что под каждой десятой шпалой труп укладывали работяги. Откуда там порядок будет, если духи мстят.
— Так вот, Рогожкин этот был опытным машинистом, и документы были настоящими. Но тоже то пил, то кодировался. Вот и сорвался в очередной раз. Жена отобрала все деньги, ушла из дома, а он семейную икону старинную на бутылку водки поменял. И через два дня в рейс. Инструктаж прошёл с помощником, на медосмотре сестра формально их осмотрела, давление не померила. Алкотестер ничего не показал.
— А что, давление высокое? — спросил Иван.
— Конечно. Когда человек из запоя или с похмелья, то давление зашкаливает.— Сергей Алексеевич кивнул.— И вот поехали они. Товарный состав. На перегоне красный сигнал семафора, у диспетчера запросили, сколько стоять. Полчаса. Помощника на улицу — локомотив и состав осматривать. Сам по «гашетке» — и ходу!
— На красный? — охнул Иван.
— Именно. На него. Я по молодости настолько привык, что на красный сигнал стоять надо, что ночью в туалет иду, а в выключателях красные светодиоды установлены. Вот до туалета добрёл, стою, жду, когда красный на зелёный поменяется. Двигаться же нельзя! Потом сообразил что к чему, с получки все диоды на зелёные заменил во всей квартире. Не надо ночью тормозить перед туалетом! — хохотнул Сергей Алексеевич.
Посмотрел на Ивана. Тот смеялся, понял, что шутит старый машинист.
— Зря зубы сушишь. Так оно и было как-то. Поработаешь с пяток годков, сам поймёшь. И поменяешь. Лучше сразу ставь зелёные. Так вот,— продолжил он своё повествование про Рогожкина.— Рванул он вперёд. Помощник как раз локомотив осматривал, еле отпрыгнул. Дежурные сразу на уши встали. Рогожкин, как и Каменев, автоматику отрубил. По ходу установили тормозные башмаки, думали, что остановит его. Ага! Чёрта лысого. Махина, скорость, раскидал он их. Хотели уже опрокидывающие башмаки установить. Чтобы локомотив опрокинуть. Передумали. В погоню снарядили локомотив. Кино, одним словом, снимать можно. Про сумасшедшего машиниста и неуправляемый поезд.
— А чего не обесточили ветку, как с Каменевым? — Иван внимательно слушал.
— Пёс его знает! — пожал плечами Сергей Алексеевич.— Нас там не было, только, что в телеграмме было написано, да по слухам, что бродят вдоль рельсов с подробностями там, где нас не было.
— И как его остановили? — Иван был уже в нетерпении.
— Весь его путь был расцвечен красными семафорами. И вот он сам и остановился. Станцию включил, орёт на дежурную, мол, отчего держат, он же литерный ведёт. Потом сам и помчался к ней. Вот тогда его и приняли и сопроводили сначала в милицию, а затем и жёлтый дом на лечение. Головы, конечно, полетели. Так что пить, ежели и придётся, надо так, чтобы головы не терять.
Иван смотрел на огонь в печурке, и было ему не по себе от услышанного. Вот так и не знаешь, а вдруг на сумасшедшего машиниста нарвёшься.
— Так это хорошо, что они грузовые составы вели,— молвил Иван, чтобы как-то разрядить напряжённую атмосферу.
— Бог отвёл,— коротко бросил Сергей Алексеевич.
Перекрестился, глядя в потолок машины.
В кармане у машиниста Ивана Викторовича зашипела радиостанция, он схватил её:
— Я. На связи.
— Сейчас подойдём, будем цеплять. Готовы?
— Давно готовы.— Иван Викторович ответил.
Потом уже обращаясь к Ивану:
— Давай, на выход, организуй сцепку.
— Я помогу! — сцепщик Алексей пошёл на выход.
— Да и я побреду тоже,— засобирался пенсионер.
— Супружнице поклон за блины! — Иван Викторович попрощался за руку.— Посмотрел на наручные часы. Давно пора уже работать.
— Так локомотив ремонтировали,— ответствовал Сергей Алексеевич.
Сергей Алексеевич, Алексей, Иван вышли в темноту, в снег. Фонари с трудом пробивались сквозь метель.
Старик пошёл в сторону депо, Иван с Алексеем наблюдали, как локомотив, выйдя из огромных ворот локомотивного депо, неспешно полз в их сторону. Прошёл одну стрелку, слегка покачиваясь с боку на бок, вторую, третью. Вот и подкрался к запасному пути, где стояла СДП-М. Иван помахал рукой, машинист ответил ему.
Огромная махина сбросила скорость и уже буквально по сантиметрам приближалась к ним. Тихо, мягко, как кошка утыкается лбом в руку хозяина, сцепное устройство сработало. С лёгким лязгом захлопнулось. Иван с Алексеем быстро подошли, проверили сцепку. Соединили пневмошланги, электрические кабели.
Сразу в машине зажёгся свет, было слышно, как воздух заполняет пустые баллоны — ресиверы снегоуборочной машины.
Алексей подёргал, чтобы убедиться в надёжности соединений: шланги, электрические кабели, хлопнул по плечу Ивана:
— Порядок! Бывай!
— Спасибо! Счастливо! — ответил Иван уже на бегу к двери своей машины.
Быстро забрался внутрь, закрыл дверь.
Машинист уже колдовал возле пульта управления.
Задача Ивана — быстро проверить давление воздуха в системе, в ресиверах.
Иван посмотрел показания приборов, прокричал Ивану Викторовичу.
— Принял.
Начал проверять, как опускается, поднимается, поворачивается «лопата», как боковые «крылья» становятся в рабочее положение, возвращаются в исходное.
Затем проверил, как работает освещение. На специальной панели имеется ряд штоков, как на старых «Жигулях» «подсос». Только каждое положение соответствует включению определённой лампы.
А золотники, которыми управляют «лопатой с крыльями», тоже расположены спереди. Сверху их прикрывают полусферы, очень похожие на такие, где были расположены в школах звонки. Если по ним ударить, то тоже немного звенят. А под ними — рычаги. Вот они выпускают или запирают воздух, и механизмы опускают, поднимают, поворачивают. Просто, надёжно.
Калориферы начали нагревать воздух. Иван остатками воды залил угли в печке.
Машинист по радиостанции сообщил:
— Готовы к работе! Поехали!
— Ну, с Богом! Держитесь! — прошелестела рация.
Пол под ногами дёрнулся. Машина тронулась вперёд.
Скорость нарастала. Иван Викторович смотрел на часы и качал головой.
Из-за поздней подачи локомотива уже на полтора часа выбились из графика. Ночью Транссиб меньше загружен, но всё равно ходят поезда. И вот в «окна» прохода между ними нужно очистить пути от снега для составов.
Снег в окно. Прожектор над кабиной машиниста машины бьёт вперёд. Сверху добавляет освещённости прожектор локомотива.
— Иван! Прибываем на участок очистки! Начали!
Потом продублировал на локомотив:
— Приготовились! Начинаем!
— Давай! — был ответ.
Иван вцепился в выступающую из стены рукоять.
Машинист плавно двигает рукояти воздушных золотников, лопата опустилась вниз.
Тут же почувствовали мягкий толчок, как будто машина въехала в тюк ваты. Первый раз Иван не удержался, упал. Вроде и мягко, но ощутимо. Скорость упала, перед стеклом поднялся снег с путей, видимость ухудшилась. И сверху снег и снизу снег. Как будто что-то изменилось на Земле. Мозг моментами путает картинку окружающего мира, с непривычки, по первости голова кружится. Где верх, где низ — непонятно.
Скорость снова стала нарастать. Иван встал рядом с машинистом. Он отвечал сейчас за боковые крылья.
Иван Викторович покрутил лопатой, пытаясь найти оптимальный угол сваливания снега с пути.
— Открывай правое, будем подбирать.
— Есть правое! — Иван двинул рукоятку золотника.
Правое крыло плавно вышло. Скорость снова упала. Снег заклубился справа. Машинист напряжённо всматривался вперёд.
— Есть контакт. Пошла родимая.— Иван Викторович удовлетворённо кивнул.
Снег сваливался на обочину.
— Нормально. Сейчас выпускай левое, будем между путями чистить.
— Понял! Левое пошло! — Иван уверенно двинул рукоять.
Пошире расставил ноги. Снова толчок и снижение скорости.
Какое-то время впереди не было видно ничего. Казалось, что за стеклом нет ничего, кроме снега. Весь мир превратился в снег.
Через несколько минут удалось вырваться из снежного облака, и понеслись вперёд. Снег срезался и сваливался на обочину справа ровной стеной.
Машинист кивнул Ивану:
— Становись, помощник, к рулям. Я покурю.
Присел на корточки, раскрыл дверцу печки, закурил, стал пускать дым. Скорость нарастала, из печки уже задувало внутрь, выбросило горсть пепла.
Машинист отскочил, захлопнул дверцу.
— Тьфу,— отплевался от сажи, пепла.— Он чего там сдурел, Шифровальщик! Что за новости!
А скорость стала резко увеличиваться. Иван вцепился в панель:
— Викторович, мне кажется, или так оно и есть, но скорость больше семидесяти километров?
— Мне тоже так кажется.
Широко расставляя ноги, машинист подошёл к пульту. Вцепился в обшивку.
— Гораздо больше,— схватил рацию, заорал.— Локомотив! Сбрось скорость! Притормози!
В ответ не было ничего, только шипение радиопомех.
— Эй! Алё! Вы слышите? — заорал Иван Викторович, постучал по ладони рацией.— Эй! Живые есть? Локомотив?!
— Машинист! — Иван всматривался в стекло. Семафор. Красный!
— Где? — Викторович подскочил к стеклу.
Схватил радиостанцию и уже заорал:
— Красный! Сигнал красный! Тормози!!!
— Может, не видят? — с надеждой спросил Иван.
— Нет. Здесь что-то другое,— машинист смотрел вперёд, в надежде, что локомотив сейчас применит экстренное торможение.
— Может, лопату поднять? А то на такой скорости сковырнёмся с пути? А? — у Ивана вспотели руки.
— Тогда он такую скорость наберёт, что мы с тобой с пути слетим точно. К гадалке не ходи. Так его снег тормозит. Иван! Тормози!
— Есть тормозить!
Иван бросился к тормозу, рванул его. Воздух с шипением рванулся к колодкам. Резкий удар. Машинист и помощник упали на пол. Скорость немного упала. Противный скрежет металла, но движение продолжалось вперёд.
Поднялись на ноги. Теперь машину стало сильнее болтать из стороны в сторону.
Машинист смотрел в окно.
— Ёлки-палки! Лес густой, нам с тобой на гроб пустой!
— Чего? — не понял Иван.
— Стрелка!!! — заорал машинист.
Они смотрели друг на друга широко распахнутыми от ужаса глазами. На такой скорости на красный сигнал либо на отбойник отправит дежурный, или под откос, если взрежут стрелку. А махина сзади массой больше ста восьмидесяти тонн об отбойник превратит в пачку сигарет их «снегач». «Килька в томате». Только вместо кильки машинист с помощником. Но размером с кильку.
Иван бросился снова к тормозу.
— Тормози! — заорал машинист.
— Торможу! — Иван снова давил на рукоять клапана воздушного управления тормозами.— Не тормозится!
— Тормози!
— Торможу! — Иван давил, что было мочи.
Снова скрежет металла о металл. Рывок, но скорость не сильно упала. Потом снова пошёл набор скорости.
— Нельзя в рейс о всяких гадостях говорить! Чёрного машиниста вспомнили! И на тебе! У Шифра «башню и сорвало»! — орал в стекло Иван Викторович.
Иван бросился к экстренному тормозу. В хвосте машины в пол вмонтирован типа большого винта с рукоятью наверху. Крутить надо. Только долго.
— Всё. Конец! — заорал машинист.— Вот-вот стрелка!
— Прыгай! — в ответ закричал Иван, яростно крутя ручку тормоза.
— А ты?
— Попробую остановить! Прыгай, Викторович! Прыгай!
— Так ты убьёшься! — машинист был в растерянности.
— Прыгай! У тебя семья, дети! Один покойник лучше, чем два! Расскажешь всё! Прыгай! А то поздно будет! Давай! А я тормозить буду! Вдруг да чего выйдет!
Казалось, что кожа на ладонях задымится.
Машинист распахнул дверь, она сбоку. Выглянул, пропустил один столб линии электропередачи и сиганул тут же на улицу.
Иван Викторович поднял голову. Его мутило. Увидел, как его машина стала падать, сходя с путей.
В голове сами собой всплыли строки из известного стихотворения «Баллада о прокуренном вагоне» Кочеткова. Эти слова знали все жители бывшего Советского Союза:
Когда состав на скользком склоне
Вдруг изогнулся страшным креном,
Когда состав на скользком склоне
От рельс колёса оторвал.
Нечеловеческая сила,
В одной давильне всех калеча,
Нечеловеческая сила
Земное сбросила с земли.
И никого не защитила
Вдали обещанная встреча,
И никого не защитила
Рука, зовущая вдали.
Снова раздался скрежет металла о металл при торможении. Снова рывок, запах раскалённого металла. Рывок спереди… Машина стала крениться на правый бок. Правое крыло с хрустом сломалось. Лопата располосовала несколько шпал и с противным звуком вспорола рельс. Сцепка с локомотивом разошлась, шланги отстегнулись. Свет погас, машина легла на правый бок и заскользила вниз по обочине. Левое крыло болталось, воздух вышел, и по инерции его то било по корпусу машины, то просто мотало. Как раненная птица пытается взлететь на одном крыле. Не взлетел.
Иван вцепился изо всех сил в ручку аварийного тормоза. Последнее, что видел, это как срывает печку, распахивается дверца, вылетает сажа, пепел.
— Это хорошо, что я огонь погасил, а то бы сгорел,— последняя мысль перед тем, как потерял сознание, сильно ударившись головой.
Начальнику Красноярской железной дороги на стол положили пухлую папку служебного расследования по ЧП с СДП-М и локомотивом.
Почти все заместители присутствовали на совещании. Сидели молча, пока Рейнгольд изучит заключение служебного расследования.
Тот внимательно читал. Иногда доставал то или иное объяснение из пухлой папки. Читал, сравнивал. Заключение экспертизы по техническому состоянию локомотива он чуть ли не на просвет изучал.
Закончил, посмотрел на присутствующих:
— Ну и в чём вы видите вину машиниста локомотива? А?
— Так ЧП же произошло по его вине,— подал голос заместитель — главный ревизор по безопасности движения поездов.
— Он тормозил? — голос начальника повысился.
— Тормозил,— кивнул главный инженер.
— Экстренное торможение применял? — продолжал давить Рейнгольд.
— Применял.
— Докладывал об аварийной обстановке?
— Докладывал.
— Так при чём здесь машинист, если локомотив из депо не отремонтированный вышел? Ему, что, нужно было выскочить из кабины и фуфайку под колесо пихать, как вы мне сейчас пытаетесь её в ухо затолкать?
— Зам. по кадрам!
— Слушаю вас! — сама любезность.
— В приказ. Машиниста локомотива и его помощника не наказывать! Ни под каким соусом! Понятно? Люди сделали всё, что от них зависит! Понятно?
— Да, Владимир Гарольдович, понятно.
— Машиниста СДП-М не наказывать. Это тоже понятно?
— Да.
— Помощника машиниста СДП-М… Как у него здоровье? Жить, работать сможет?
— Сможет. Уже выписали из больницы. Недельку ещё дома отлежится, на медкомиссию. Врачи говорят, что всё в порядке. И сам парень хочет вернуться на работу.
— Не трус парень. Не трус,— начальник дороги покачал своей большой головой.— Давай так. Премию в размере двух… Нет, трёх окладов. Вы там написали, что рассматриваете кандидатом на учёбу на машиниста?
— Да.
— Отправить вне очереди.
— Но, там…
— А вот те, кто там вне очереди и по звонку — пусть подвиг совершат! Я всё сказал! Главному инженеру — разобраться и доложить по факту выхода на линию неисправного электровоза из депо!
— Есть!
— Переходим ко второму вопросу.
Иван выучился на машиниста локомотива. После незабываемой поездки к нему прилипла кличка на всю жизнь Бешеный снегач.
Он до самой пенсии проработал на Красноярской железной дороге. Женился. Родилось двое детей, которые тоже связали свою жизнь с железной дорогой.
Ментор
И снова эта страшная, надоевшая комната. Когда Иван в очередной раз мысленно оглянулся назад, то понял, что прожитая жизнь такая крошечная, такая стремительная. Она как песчинка в огромном информационном массиве — Вселенной под названием «Жизнь». И так обидно, что она быстро прошла. Пролетела.
И самое светлое — это не деньги, которые он заработал. Где честно, а где «левак» возил. Или солярку покупал для своей машины у машинистов тепловозов. А то, как он общался с семьёй, с детьми. Первые шаги детей. Первые слова. Первый раз в первый класс с огромным букетом дети идут. Первые пятёрки, с какой гордостью они показывали в дневнике. Как общался с друзьями. Как собирались на пикники семьями.
Иван молчал, заново переживая то, что было в очередной жизни, в очередном «варианте».
Ментор ярким пятном висел рядом. Молчал.
Ивану некуда было спешить. Он прокручивал в сознании те жизни, которые уже мог прожить или прожил. Он уже сам запутался. Было это или не было. Но вспоминал женщин, которых любил, детей, которые у него были, их детство, взросление. Радость за их победы и огорчение, когда что-то не получалось. Вспоминал друзей. Как получалось на работе сделать дело.
Впечатления о победах, память об общении с близкими людьми, вот, пожалуй, и есть главное богатство. А не деньги, которые он так любил. Глупо так просадить свои чуть больше двадцати лет. Обидно.
— Чего молчишь? Время тянешь перед очередным вариантом? — первым нарушил молчание Ментор.
— У меня впереди Вечность. Именно с большой буквы. Поэтому буду я тянуть время или не буду, не изменится ничего. Просто вспоминал эту жизнь и те, которые я уже прожил. Глупо я жил до… — Ивану было трудно выговорить.
— До какого момента? — подталкивал его Ментор.
Помолчав, Иван выдавил:
— До самоубийства,— выпалил Иван.— Глупо, нелепо, бестолково, преступно по отношению к себе и к тем, кто меня любил, растил, помогал, оберегал. Дурак я.
Ментор помолчал, потом спросил:
— А почему ты остался, а не спрыгнул вместе с машинистом? Ты же понимал, что не остановить локомотив?
— Как бы тебе сказать, чтобы ты понял. Я люблю машины. И полюбил свою снегоуборочную. И пытался сбросить скорость, чтобы максимально сберечь машину. Она же мне почти родной стала. А вот так… всмятку её. Я не смог. Потом отслеживал её судьбу. Её же подняли, отремонтировали, отреставрировали. Через несколько лет я сам сзади толкал локомотивом её. Это как встреча с первой любовью из детства. Снова дыхание от волнения перебивается. С любовью и нежностью отработал смену. Сам вёл, помощник рядом сидел. А когда машина отработала своё, отправили на разбраковку и утилизацию, то выпросил у мужиков приборную панель. Поставил в гараже. И часто двигал рукояти золотников. А управление прожекторами завязал на освещение в гараже.— помолчал.— Эх. Да, что говорить.
— Ты понимал, что мог погибнуть, когда остался в машине?
— Не знаю. Я хотел машину спасти. Тогда я никого не любил. Иван Викторович мне нравился, он помогал мне. Поэтому я его спас. Но машину тогда любил больше. Глупо, конечно. Людей надо любить. Но машины я люблю тоже.
— Понятно. Готов?
— А что моё мнение кого-то интересует? — Иван спросил отрешённо.
— Это был риторический вопрос. Сарказм.— Ментор был сух.
Вариант №8
Иван ехал в метро. Машины нет давно, деньги тают. В метро хорошо, прохладно. Наверху над Москвой висело, медленно колыхалось марево жары. Воздух стоял. Липкий смог от выхлопных газов облеплял тело, заползал с каждым вздохом внутрь. Голова была тяжёлая, организм искал тень, прохладу. В метрополитене можно было спастись от обволакивающего зноя.
Примерно год назад Иван хотел познакомиться с известной девушкой. Известна она была тем, что бесшабашно гоняла по всей Москве, наплевав на все правила и законы. Недавно она попала в аварию. Что-то пошло не так, и на повороте машину занесло, и она врезалась в угол дома. Кроме водительницы, никто не пострадал. Сложный перелом ноги. Папа лечил её в Швейцарии. И девушка вернулась в Москву. И вновь начала устраивать безумные гонки по Москве.
Отец у неё был известный, в определённых кругах, Максим Максимович Пешков. Он никогда не говорил напрямую, но любил вкрутить в разговор фразу:
— Как говорил мой предок.
И произносил цитату из книг Максима Горького. Был ли он на самом деле потомком советского писателя или нет — неведомо. Знал Максим Максимович творчество Горького, как рассказывали, великолепно. По памяти мог цитировать, рассказывать в лицах большие куски из произведений.
Когда он приходил к кому-то, предлагая продать бизнес, то всегда приводил отрывок из «Песни о буревестнике»:
— Чайки стонут перед бурей,— стонут, мечутся над морем и на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей. И гагары тоже стонут,— им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни: гром ударов их пугает. Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утёсах… Только гордый Буревестник реет смело и свободно над седым от пены морем! Всё мрачней и ниже тучи опускаются над морем, и поют, и рвутся волны к высоте навстречу грому. Гром грохочет. В пене гнева стонут волны, с ветром споря. Вот охватывает ветер стаи волн объятьем крепким и бросает их с размаху в дикой злобе на утёсы, разбивая в пыль и брызги изумрудные громады.
В его устах всё это звучало двусмысленно и страшно. Речь шла об угрозе.
Максим Максимовичу приписывали, что он руководил многими компаниями, которые принадлежали тем, кто не мог открыто владеть бизнесом, вести дела. И что Пешков выполнял «отдельные деликатные» поручения сильных мира сего. Как из России, так и из-за рубежа.
Про него говорили, что он делает только один раз предложение. Но справедливое.
Если он хотел приобрести дело, то предлагал цену, равную прошлогоднему годовому обороту, в качестве подарка — вишенки на торте — пять процентов в виде перевода на любой счёт в любом банке мира неучтённых денег. Давал неделю на раздумье.
После его ухода приходили уведомления, что через неделю начинаются проверки со стороны всех контролирующих организаций, что имеются у нас в стране. Нередко зарубежные партнёры звонили, сообщали, что извиняются, но не могут более вести дела с имяреком. Извините, но возникли обстоятельства непреодолимой силы.
Сопротивляться не имело смысла. Те, кто пытался взбунтоваться, были вынуждены либо бежать из страны без копейки денег, или примерять одежду каторжанина на много лет.
Максим Максимович любил повторять:
— У человека всегда должен быть выбор. Человек волен распоряжаться своей судьбой по-своему. И никто не вправе неволить человека в его выборе!
Не давал интервью Максим Максимович. Не ходил с гордо выпяченной грудью с депутатским значком на лацкане. Высокий, поджарый, жилистый с шикарной шевелюрой «под Горького», тонкие очки в дорогой титановой оправе, тонкие черты лица. Всегда предельно эмоционально сдержан. Учтивые манеры. Высоко посаженная голова, прямая спина, развёрнутые плечи. Он отличался от нуворишей, которые любили пошуметь, выставлять напоказ золотые часы последней модели, перстни. Пешков сторонился толпы. Любил уединение своего особняка почти в центре Москвы. Там он работал и жил.
В Москве-сити у него был свой кабинет, несколько центральных офисов крупных компаний. Но туда он наведывался редко, предпочитая управлять дистанционно. И ещё был у него пунктик. Он всегда говорил правду и требовал от других того же. Ложь не терпел физически. Если неудобно было говорить правду, он молчал или говорил, что ответит на этот вопрос позже, надо подумать.
По Москве о нём говорили, что он — страшный человек. И крови на нём — хватит заменить воду в Москве-реке. Но всё это полушёпотом, тыча пальцем вверх, показывая, какие у него могущественные покровители.
И за глаза его называли Упырём.
Знакомым он ссуживал деньги под немалый процент. Любую сумму. Составлялся нотариальный договор. И ни дня просрочки, ни на копейку не отступится от своего. Если гражданин имел глупость и пытался избежать выплату бегством, то просто пропадал. Навсегда. Бесследно. В любой точке земного шара.
Только не было у него сына. От двух браков пять дочерей. И искусственно пытался, но получались девочки.
Младшая — его любимица Марфа Пешкова. Он пытался её воспитать как наследницу своей империи. Но из мужского начала она взяла лишь неистребимую любовь к неистовой гонке на машине. Она делала это с дьявольским упорством, не щадя машину.
Отец назвал её Марфой. Марфа Пешкова. Но она ненавидела своё имя и представлялась как Маша, иногда — Мара.
Марфа, в отличие от отца, любила выставлять свою жизнь, своё отношение к жизни, богатство напоказ. Словно дразня общество и судьбу. Лихо гоняла по городу, выкладывая в интернет своё безумие на дорогах. Свои дорогие туалеты. Каждый день она сообщала, где будет ужинать, у кого в гостях, на следующий день появлялось фото или видеоотчёт, где она блистала. Поэтому узнать, где и когда она будет, не составляло большого труда.
Когда Марфа год назад сообщила в своём блоге, что будет ужинать в ресторане «Soluxe Club» на Кутузовском проспекте, Иван забронировал себе место. Прочитал меню, усмехнулся: «Девочка умеет жить». Цены на некоторые блюда переваливали за пятьсот долларов. Блюда из морепродуктов.
Выпил, закусил, стал ждать. Часто выходил курить. Официант забеспокоился, что Иван сбежит, рассчитался по счёту, сообщил, что чаевые после окончания вечера.
И вот послышался рёв прямоточной выхлопной трубы машины. Японский спортивный автомобиль ярко-красного цвета. Стёкла затонированы в цвет машины, такого цвета и диски на низкопрофильной резине, даже противотуманные фары светили розовым светом. Снизу красная подсветка днища и номеров.
И Марфа была вся в красном. Платье чуть ниже зада, туфли на огромных каблуках, сумочка. Всё в цвет машины. Или машина в цвет вечернего туалета.
Иван сошёл с тротуара и открыл дверь, подал руку, помогая выбраться девушке из автомобиля.
Она снисходительно посмотрела на него снизу вверх, а Иван постарался надеть самую лучшую одежду известных производителей.
Марфа была выпившая, покачнулась на каблуках, раскрыла сумочку и подала Ивану тысячную купюру.
— На! На чай! Молодец, мальчик! Стараешься!
Иван улыбнулся:
— Я — посетитель ресторана. Вы меня перепутали с кем-то.
Марфа заинтересованно посмотрела на него:
— А зачем тогда открыл дверь? Не поняла.
— Просто решил помочь красивой девушке выйти. Не более того.
— М-да?! — она пьяно, озадаченно посмотрела на него, задумалась на секунду.— А откуда ты знал, что там красивая девушка? Ничего же снаружи не видно! — она широким жестом показала на рядом стоявшую машину.
— Я люблю машины, понимаю их. А также понимаю, что на такой красивой машине может передвигаться только очень красивая девушка с сильным характером. С очень азартным характером. Я бы так лучше сказал, мадам.
Пешкова уже заинтересованно рассматривала Ивана.
— Мадмуазель!
— Такая умная, обаятельная, красавица с азартным характером и не замужем?
— Не хочу! — она вздёрнула носик.
— А как вас зовут, мадмуазель?
— Маша! — кокетливо повела глазами плутовка, накручивая прядь волос на палец, щекоча свою щёку.— А тебя?
— Иван.
— Шутишь?
— Нет. А зачем? Есть права, могу показать.
— Не надо! — царственным жестом она остановила его.— Верю. Но забавно. Прямо как в сказке — Иван да Марья!
После недолгого молчания добавила с вызовом:
— Пешкова моя фамилия! Слышал?
Иван наморщил лоб, делая вид, что вспоминая:
— Нет. Не знаю. А должен?
— Меня вся Москва знает! — уже с вызовом Марфа.— Так ты не местный! Приезжий? — сморщила носик.
— Родился здесь, вырос, выучился,— с достоинством сказал Иван.
Из ресторана вышла группа парней и девушек, они сидели неподалёку от Ивана.
— О! Мара!
— Ты приехала!
— Какая молодец!
— Пошли, пошли!
— Штрафную ей!
— Именинница уже заждалась!
Марфа уже сделала шаг навстречу компании, но остановилась.
— Иван, помоги, достань пакет из машины. Подарок оставила.
Она нажала на брелок, дверь разблокировалась. Иван залез в салон, достал приготовленные монетки и быстро засунул в щель рукоятки ручного тормоза и в селектор переключения передач.
Отдал пакет из модного магазина.
— Маша, чуть не забыл тебе сказать, когда ты подъезжала, мне показалось, что у тебя с коробкой передач проблемы, или скоро возникнут.
— У меня всё в порядке с машиной! — вспыхнула Пешкова.— Я только сегодня забрала с обслуживания её!
— Я просто сказал,— сама скромность.— Дай телефон. Созвонимся, поболтаем.
— Нет. Давай свой! Я не даю его.— Марфа достала смартфон последней модели, его только на прошлой недели стали продавать в США, в Россию ещё не поступали.
Иван продиктовал номер.
Пешкова длинными пальцами с гигантскими наращёнными ногтями быстро, умело набирала номер.
Потягивая свой виски, Иван пару раз ловил взгляд Марфы на себе. Он поднимал бокал, говоря, что за неё. Она в ответ поднимала бокал с вином.
Два столика чуть поодаль занимала охрана гуляющих молодых людей.
Компания всё больше пьянела, вела себя шумно. Иван понял, что дальше уже не имеет смысла сидеть, если только не до самого окончания отмечания дня рождения. Подошёл к столику. Марфа обернулась.
Пьяные молодые люди из коллекции «золотая молодёжь», считающие себя хозяевами жизни, пьяно стали отгонять его. Охранники поднялись.
— Он со мной. Сядьте! — резко осадила Марфа и собеседников и охрану.
— До свиданья, дева юная, прелестная! — взяв за кончики пальцев, нежно поцеловал ручку Марфы Пешковой.
Развернулся и пошёл на выход.
— Я позвоню! — крикнула ему вслед Марфа.
Через неделю ему позвонила не Марфа, а её отец:
— Добрый день, Иван! — он назвал его фамилию, хотя телефон был зарегистрирован на другое лицо.
— Добрый день!
— Меня зовут Максим Максимович Пешков. Я — отец Марфы Пешковой. Вы познакомились с моей дочерью и предупредили о возможной поломке коробки передач. Благодарю вас. Информация подтвердилась. Прошу более не искать встреч с ней. Вы не её круга. И ещё. Скоро у вас возникнут проблемы, или, скажем, могут возникнуть проблемы. Можете обратиться ко мне. До свиданья.
И тут же связь прервалась.
Сухой голос. Вообще без эмоций. Как будто автомат голосовой. От этого ещё страшнее. Ни одной угрозы. Но она присутствовала. До дрожи в коленях.
Иван озадаченно посмотрел на телефон. Какие проблемы? От кого? Меньше всего хотелось их получить от Упыря.
Карабас-Барабас страшен, но в сравнении с Пешковым он — пешка. Мелкий хулиган из соседнего двора.
Иван, недолго раздумывая, записал номер телефона Пешкова в смартфон. На всякий случай переписал в блокнот. Телефоны он менял часто. И в блокнот он выписывал только самые нужные телефоны. Пешкова он записал в категорию «нужные».
Прежде чем сделать звонок, он собирал информацию о нём. В интернете было очень мало. Почти ничего. Пешков явно предпринимал много усилий, чтобы оставаться в тени. Если бы не его дочь, то его фотографий не было бы вообще. Даже статья в Википедии была удалена. В журналах о бизнесе предприятия, которыми он управлял, появлялись часто. Но о самой личности, не было ничего.
Пришлось встречаться с людьми, которые знают, слышали, догадываются о Пешкове. Пришлось добывать информацию опросом своих знакомых.
Картина складывалась мрачная. Акула капитализма, которая не гнушается ничем. Про таких говорят: «За копейку воробья в чистом поле на коленях насмерть загоняет».
Шёпотом, в ухо рассказывали, что он помогает с пересадкой органов влиятельным клиентам как отечественным, так и импортным.
Иван лишь усмехнулся, но принял к сведению. Не поверил. Мало ли что болтают. Зачем такому олигарху попутный криминальный бизнес.
И вот вчера, выпив для храбрости, он набрал номер Пешкова. Сказать, что не волновался — ничего не сказать. Щелчок пальцами Упыря — и от Ивана бы мокрого места не осталось. Лёгкое воспоминание. Ивану удавалось успешно скрываться от людей Карабаса. «Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл…» — постоянно крутилось у Ивана в голове. Ему казалось, что волна Удачи вновь с ним. И капризная мадам Фортуна повернулась к нему лицом. Хотя в подсознании в затылке билась мысль: «Если тебе кажется, что у тебя всё хорошо, значит, всё летит к чёртовой матери!»
— Семь бед — один ответ! — сказал тост Иван самому себе.
Выпил виски, перекрестился, три раза сплюнул через левое плечо, закурил. Взял колоду карт. Одной рукой перетасовал её. Положил на стол, снял колоду, из середины вынул карту. Туз червей.
— И это очень хорошо! — Иван улыбнулся.
Взял телефон, нажал на номер Пешкова.
После второго гудка ответил молодой женский голос:
— Личный номер Максима Максимовича. Чем могу помочь? — голос женский молодой, но без эмоций.
«Он их там специально дрессирует, чтобы так говорить?! Собаки перенимают привычки хозяев!» — подумал Иван.
Проглотил комок, вставший в горле внезапно от волнения.
— Добрый день! Это Иван… — он представился.— Максим Максимович сказал, что я могу к нему обратиться, если наступят проблемы,— снова проглотил очередной комок.— Мне нужна личная встреча.
— Я передам. Вам можно перезвонить на этот телефон или на другой?
— Звоните на этот.
— Спасибо! Хорошего вам дня! — милый голос повесил трубку.
Иван от волнения выпил почти всю бутылку. Выкурил много сигарет, но хмель так и не взял. Вскипятил чайник, налил кофе. Курил, пил обжигающий кофе, смотрел в окно съёмной квартиры в Южном Бутово.
Через два часа зазвонил телефон.
С опаской, как будто с гранатой без чеки, он посмотрел на номер, кто звонил. Это был номер Пешкова.
Ответил:
— Слушаю.
Тот же голос:
— Максим Максимович готов завтра с вами встретиться в 14:00. Вам подходит?
— Да. Конечно,— голос предательски сел, в горле сухо, как в песках пустыни Каракумы.
— Записывайте адрес,— голос продиктовал адрес.
Иван на обоях записал адрес. Центр города. Это дорого. Очень дорого. Тот самый особняк, про который ему рассказывали.
— Передайте, что обязательно буду.
— Максим Максимович выдвинул одно условие встречи.
В груди что-то начало падать вниз, прошло через живот, остановилось в ступнях:
— Какое?
— Не пить алкоголь и не употреблять наркотики, ни сегодня, ни перед встречей. Вам понятно? Вас устраивает?
— Да-да, конечно. Я вообще не пью. И тем более не употребляю наркотическую гадость. Так и передайте Максиму Максимовичу.
— Спасибо, что поняли,— в голосе проскочила нотка иронии с запахом сарказма.— До встречи. Удачного вам дня! — отбой.
Иван аккуратно положил телефон на стол. Руки отчего-то предательски дрожали. Вытер пот со лба. Поёжился. Спина мокрая. Пот струйкой бежал между лопаток в трусы. Сигарету в зубы. Упёрся лбом в оконное стекло, невидящим взглядом смотрел во двор. Лоб охлаждался. Мысли приходили в порядок.
Прошёл в комнату, открыл сумку. Достал пакет. Вынул оттуда старую книгу. Погладил её. Дунул на обложку, сдувая невидимую пылинку. Улыбнулся. Это тот самый «джокер» в рукаве.
Первое издание «На дне» 1903 года. С посвящением художнику МХАТа Виктору Симову.
Иван достал второй телефон, который он приобрёл сегодня, позвонил:
— Это я. Привет. Встреча завтра в два. Да. В том самом особняке. Конечно, потом позвоню.
Снова поставил кофе. Коль, нельзя пить, значит, кофе! Вспомнил предысторию «джокера».
Когда Иван понял, что загнан людьми Карабаса в угол, начал искать выход, куда сбежать. Ему предлагали уехать в Сибирь, обещали устроить и на судно, что грузы таскает по Енисею, в шахту, на железную дорогу, он всё откинул. Из Москвы в Сибирь? Разве он похож на декабриста?! Если уж бежать, так за границу!
Но на пограничных переходах Ивана уже занесли в «чёрный список». Не выпускать! Задержать! Немедленно сообщить! Это всё равно, что прийти к Карабасу.
Иван сидел за столом со своим знакомым по институту Андреем, думали, как помочь вырваться Ивану. Андрей получил грин-карту в США. И уже сидел на чемоданах.
— Против лома нет приёма, если нет другого лома.— Иван был хмур.
— Значит, надо найти союзника, кто может сказать Барабасу, чтобы тот не рыпался. ФСБ, ФСО?
— У меня нет выхода на такие связи. Так, пару оперов знакомых. Когда спросил у них, они отмахнулись. Нет таких связей.— Иван тяжело вздохнул.
— Можешь перейти границу с Казахстаном. У меня есть знакомые контрабандисты. Водку, коньяк таскают оттуда, потом здесь по красивым бутылкам разливают, по всей стране в модные магазины и рестораны пристраивают. Качество хорошее, прибыль тоже приличная. Из Астаны улетай по всему миру. Можно в Монголию. Также козьими тропами.
— Не хочу. Можно попасться. Потом ещё и посадят. Надо иначе.
— Значит, надо искать более весомую фигуру.
Долго перебирали известных и не очень людей, кто мог бы помочь в переходе. Вспомнили и про Пешкова.
В голове у Ивана забрезжила мысль.
— А знаешь, Андрюха, а ведь с ним может и всё получиться!
Андрей внимательно посмотрел на Ивана:
— Ты головой сегодня не ударялся?
Иван улыбнулся:
— Всё в порядке. Но мне понадобится твоя помощь.
— Нет времени. Мне в Нью-Йорк лететь надо. Билеты на руках.
— Ничего страшного. Билеты сдашь, полетишь с Ираклиона или Афин.
— И чего я в этой дыре забыл?!
— За тобой должок есть. Напомнить, если забыл? — Иван стал серьёзен.
— И какой это?
— Курс второй. Ты продавал первокурсникам таблетки кофеина под видом экстази.
— Ну они же потом в ночных клубах скакали, как молодые козлики.— Андрей самодовольно улыбнулся, вспомнив этот случай.
— Когда тебя повязал наркоконтроль, то хотели возбудить дело по мошенничеству. Кто тебя вытащил? Кто договорился? Напомнить?
— Ну ты,— вздохнул Андрей.
— Курс третий. Ты подрядился поработать «мулом». Деньги забирал в банке по подложным документам. В определённом месте менял на валюту, относил хозяину. Почувствовал слежку. Тебе в голову приходит гениальная идея. Коль мы с тобой со спины похожи, то сходили в парикмахерскую, одинаковая одежда, одинаковые рюкзаки. Сработало. Я получил ушиб головного мозга и всего организма. Три недели в больнице, а ты сбежал на пару месяцев на Украину, где трескал горилку с галушками, пампушками, варениками, салом, снимая стресс, щупал грудастых хохлушек. Было такое? Меня убить могли за нарезанную газету в рюкзаке. Но я тебя не сдал. Так как?
— Ладно. Убедил.— Андрей вздохнул, поняв, что от Ивана не отделаться.
— Курс пятый,— продолжил Иван.— Твоя первая жена — дочка олигарха, и ты умело залез в карман к тестю…
— Всё! Хватит! Говори! Я же сказал, что помогу! — Андрей вспыхнул.
Иван почесал лоб.
— Помнится, ты говорил, что у тебя есть первое издание «На дне» Горького.
— Ну есть, и что? Тебе-то какое дело? — Андрей напрягся.
— Отдай мне!
— С какого перепуга? Я его на интернет-аукцион выставлю. Штуку баксов «срублю» по любому.
— Андрюха! «Буревестник революции» — это не актуально! Посуди сам, кому он нужен. Тем более про нищих до революции! А у меня будет бонус. Расскажи, как книжка тебе досталась? Предмет же с историей!
— Горький написал эту пьесу в 1902 году. В том же году поставили на сцене МХАТа. И был там художник Симов. Это он придумал лестницу наверх и прочее. Символизм. Реалистично. В следующем году вышла книга. Горький подарил Симову. В 1935 году Симов умирает. В 1937 году его дальнюю родственницу репрессируют и отправляют в Красноярский край. Она с собой берёт эту книгу. Преподаёт в деревенской школе. В семидесятых возвращается в Москву. Умирает. Книга переходит моей тёте. А она мне.
— Сам-то читал?
— Э-э-э! Так. По диагонали.— Андрей махнул рукой.— Сейчас всё жёстче.
Иван что-то чертил на бумаге.
— А теперь расскажи, что ты хочешь делать? Ну придёшь ты к Пешкову. Подаришь или продашь книгу. А дальше? Скажешь, чтобы тот сделал «окно» в Домодедово или Шереметьево? Ему какой резон это делать для тебя?
— Хорошо мыслишь, Андрюха! Очень хорошо! Я у него денег попрошу в долг.
— С дуба рухнул? Пол-Москвы знает, что ты должен вагон денег. И зачем ему тебе давать в долг?
— Для игры в покер. Турнир на Крите будет. Все известные игроки бывшего СССР туда едут. Вот и я хочу попытать счастья.
— Я бы не дал! — Андрей смотрел на Ивана как на идиота.
— Я бы тоже не дал.— Иван криво ухмыльнулся.— Но! Есть залог в случае проигрыша.
— Какой? У церковной мыши больше, чем у тебя.
— Я сам.— Иван закончил вычерчивать на бумаге, откинулся на спинку стула.
— Не понял.
— Я пообщался с народом. Все утверждают одно, что Пешков — очень серьёзный игрок на рынке чёрной трансплантологии. Он получает заказы, очень много из-за рубежа, и ищет. На него много врачей работает.
— И?
— Вот и я готов ему в залог почку предложить. Четвёртая группа крови с отрицательным резус-фактором.
Андрей на него внимательно смотрел.
— Ты точно с ума сошёл. Окончательно.
— Нет. Не сошёл.— Иван улыбался.— Ты не игрок. Не умеешь блефовать и ходить ва-банк. Смотри!
Иван пододвинул листок, на котором он чертил.
— Первое. Мне нужно вырваться за границу. Пешков может помочь. Легенда — покер.
— Ему нужны гарантии, что ты не смотаешься.— Андрей недоверчиво смотрел то на листок, то на Ивана.
— И он отправляет со мной одного из своих громил «Быка из лички»,— перехватив взгляд Андрея, пояснил.— Телохранителя из личной охраны. Летим на Крит. Там он отбирает у меня паспорт, чтобы я не сбежал. Твоя задача, пока я буду отвлекать — найти паспорт. Мы с тобой сделаем одинаковые причёски. Я же говорю, что со спины очень похожи. Одинаковая одежда, одинаковые плавки. Пока ты будешь в море затылком отвлекать, я сматываюсь. Как тебе?
Андрей молчал, рассматривал графики и пошаговые алгоритмы. Там были указаны боковые ответвления от основной линии, но затем все возвращались к основному плану.
— Чистой воды безумие. Если даже убежишь, то Упырь тебя в любой точке достанет, с его-то возможностями.
— А мне нечего терять. Или в Сибирь ехать, в забой шахтёром, или на пароход. Романтика! Кругом тайга, клещи, комары. Ты вообще можешь представить меня в шахте?
Андрей внимательно посмотрел на Ивана. Покачал головой.
— Не могу представить.
— Вот и я не могу. Ты ничем не рискуешь. Главное, чтобы близко не отсвечивал до поры до времени. И тут я разработал целую систему.
И Иван начал рассказывать, как они будут поддерживать связь. Андрей был против авантюры, Но друг настаивал.
Они сходили в парикмахерскую. Их одинаково подстригли. Андрею чуть волосы подкрасили. Добавили той седины, что у Ивана появилась за последний год. Затем был поход в магазин. Одинаковая пляжная и верхняя одежда, включая кепки, очки, тапочки, полотенца.
Разошлись по домам. Иван позвонил Пешкову.
Вот и ехал Иван на встречу к Пешкову. Наглажен, побрит. Чистая поглаженная одежда. Рожа постная, благостная.
На воротах особняка охрана. Представился. Сверились со списком. Взгляд тяжёлый, сверлит. Всё молча. Кивнул, проходи через рамку металлоискателя. Что-то зазвенело. Ручным металлодетектором поводил вдоль тела Ивана. Звенело что-то в кармане. Иван достал, показал телефон.
Охранник сначала удовлетворённо кивнул, потом мотнул головой — проходи. Ни звука, ни слова.
На входе в особняк ещё один пост. Представился. Сверились со списком. Теперь просто ручным детектором прошлись. Иван сразу достал телефон, положил на стойку. Когда досмотр был окончен. Охранник кивнул ему:
— Следуйте за мной.
Особняк был дореволюционной постройки. И этот дух был сохранён. Было видно, что его ремонтировали, но максимально старались избежать современного стиля. Мраморная лестница была покрыта красной дорожкой. Двери в помещения были массивными, из цельного куска древесины. Даже окна были не пластиковыми, а с деревянными рамами. Никаких жалюзи — только тяжёлые шторы-портьеры. За дверями слышались приглушённые голоса, но никого в коридоре не встретили.
Приёмная. Большая, светлая. И тоже всё выдержано в старинном стиле. Даже лампа на столе у секретаря, как из кино — с зелёным абажуром.
— Добрый день! — приветствовала она.
Тот самый голос, из телефона. Молодая, лет двадцати. Модельная внешность. Но одета… Блуза белая с рюшами, рукава такие же. Волосы белые в хвост сзади. Соответствует интерьеру особняка. Тоже, как барышня из начала прошлого века. За полуоткрытой дверью сидит охранник. По размеру — как платяной шкаф. И с такими же эмоциями на лице.
— Вы исполнили просьбу Максима Максимовича? — девушка внимательно смотрит на Ивана.
— Да-да. Конечно. Я всё сделал, как вы сказали,— руки предательски вспотели.
— Очень хорошо. Проходите. Вас ожидают,— она показала на дверь.
Иван на ватных ногах пошёл, открыл массивную дверь. Большой кабинет. Стены не покрашены, а в панелях из ткани. Тёмно-зелёная с золотыми коронами. Всё в стиле двадцатых-тридцатых годов прошлого века. Слева большой длинный стол со стульями. Хозяин сидит за старинным двухтумбовым столом. Резной орнамент. За его спиной большая фотография на стене. Горький работает за… этим столом. Сомнений нет. Это один стол.
И сам Пешков внимательно смотрит на Ивана поверх очков. Долгий, тяжёлый взгляд.
Иван остановился на середине кабинета. Внутри всё дрожало, он был готов развернуться и выйти.
Пешков встал, вышел из-за стола, пошёл навстречу. Первым протянул руку:
— Здравствуйте, здравствуйте! Вы без опозданий,— он посмотрел на свои наручные часы.
Старые «Командирские» на металлическом браслете — ровеснике часов. И часы, и браслет в мелких царапинах. Было видно, что старые часы. На циферблате какая-то гравировка.
— Присаживайтесь.— Пешков показал на отдельно стоящий небольшой приставной столик у стены.
Иван расположился. Стул тяжёлый, подушка как будто набита конским волосом. Плотная, упругая, не продавишь. Хозяин напротив.
— Прежде чем мы начнём разговор, позвольте задать вам один вопрос. Прошу отвечать честно. От этого зависит, как дальше сложится разговор и отношения.
— Конечно.— Иван тяжело сглотнул слюну.
— Когда вы встретились с Марфой и сказали, что у неё неисправна КПП, вы её испортили?
Иван вздохнул, задержал на секунду дыхание, как перед прыжком в воду:
— Да. Я. Бросил несколько монеток в селектор и в ручной тормоз,— выдавил из себя Иван.
— Зачем? Позвольте полюбопытствовать.— Пешков смотрел заинтересованно и чуть насмешливо.
— Хотел привлечь внимание вашей дочери к себе.
— Понятно. Спасибо за правду. Значит, сервис наказывать я не буду. Люблю правду. И также спасибо за понимание, когда я попросил вас не приближаться к дочери. Вы — игрок, но с головой дружите. Вернее, дружили.
— Что вы имели в виду, когда сказали, что у меня начнутся проблемы? — Иван взял себя в руки и напустил бесстрастное выражение лица, как при игре в покер.
Только ладони потели, и спина была уже мокрой от волнения.
— А то и имел в виду, что вы всё проиграете. И мне не хотелось, чтобы моя дочь в вас влюбилась. И вы промотали все её и мои деньги. Это зависимость. Болезнь. Так, я вас слушаю.— Пешков смотрел в глаза.
— Ну, для начала я бы хотел вам вручить небольшой презент.— Иван достал из рюкзака книгу.
Аккуратно вынул из тряпицы. Передал Пешкову. Тот заинтересованно смотрел. Но когда увидел обложку, покраснел. Открыл книгу, прочитал посвящение. Снял очки, они повисли на шнурке. Поднёс поближе к глазам. Потом порывисто встал, перешёл за рабочий стол. Из выдвижного ящика достал увеличительное стекло, внимательно рассматривал надпись. Потом полистал книгу. На некоторых страницах через линзу что-то рассматривал. Возбуждённо потирал подбородок.
Иван тоже встал и подошёл к столу. Ещё раз посмотрел на фото за спиной:
— Это тот самый стол, что на фотографии? — кивнул он на стену.
— Да. Тот самый.— Пешков не отвлекался от изучения книги.— С Капри привёз. За этим столом Максим Горький закончил свой роман «Мать» и написал «Исповедь» и итальянские рассказы. Тот самый. И в этом особняке он бывал неоднократно.— Пешков не отрывался от изучения книги.
Закончив, Максим Максимович убрал увеличительное стекло в стол. Бережно закрыл книгу, положил на неё руку:
— Сколько за неё хотите?
— Ни сколько.— Иван продолжал стоять перед ним.— Для меня она не представляет никакой ценности. Только материальную. Вам она нужнее. Было предложение отправить её за границу. Но я отказался.
Пешков молчал, рассматривая Ивана.
— И всё-таки, чего вы желаете? Для чего пришли?
— Пришёл одолжить у вас некоторую сумму денег.
— Какую?
— Пятьдесят килобаксов.
— Конечно!
Пешков взял старинную ручку с пером, обмакнул в чернильницу, вмонтированную в стол, написал на кусочке бумаги и передал Ивану.
Бумага для заметок, плотная, почти как тонкий картон, мелованная. Каллиграфическим почерком, с завитушками было написано «50 килобаксов».
Иван усмехнулся.
— Молодой человек, русский язык очень богат, а вы его коверкаете. Ещё раз. О какой сумме идёт речь?
— Максим Максимович,— выговаривая каждый звук чётко,— прошу вас одолжить мне пятьдесят тысяч долларов США.
— Вот теперь мне предельно понятна суть вашей просьбы. Но позвольте узнать, для чего вам такая немалая сумма? Уж не для игры ли?
— Для игры.— Иван кивнул.— На Крите будет неофициальный турнир по покеру. Есть желание принять там участие. Деньги мне понадобятся на две недели.
— Понятно.— Пешков задумался.— Чем будете рассчитываться в случае проигрыша? Я не ваш прежний кредитор, от которого вы бегаете по всей Москве.
— Почку. У меня редкая группа крови.
— Я в курсе, какая у вас группа крови, чем вы болели, какие у вас прививки и какой образ жизни вы ведёте. Про вас мне известно всё. Ну, или почти всё. Но почка стоит десять, максимум, пятнадцать тысяч. Остальные?
— Не знаю.— Иван пожал плечами.
— Давайте поступим следующим образом. Сейчас вы проедете с моим человеком в медицинский центр. Там вас обследуют.
Перехватив взгляд Ивана, улыбнулся:
— Нет, никто не собирается у вас отнимать почку или иной орган. Просто всестороннее обследование. Бесплатно. Оборудование новейшее, специалисты прекрасные. Заодно и сами узнаете про себя многое. Обследование займёт пару дней. Так что давайте с вами встретимся через два дня, скажем, часов в шестнадцать. Вы согласны?
Иван пожал плечами.
— Конечно.
— Ну и хорошо.
Нажал на кнопку селектора:
— Слушаю, Максим Максимович,— голос секретаря.
— Свинцова ко мне. Пометь, что через два дня на шестнадцать часов у меня встреча с Иваном… (назвал полностью фамилию, имя, отчество), и пригласите Игоря Юрьевича на эту встречу. Стандартный договор. На пятьдесят тысяч долларов США.
Открылась дверь, вошёл тот самый «шкаф», которого видел Иван в приёмной.
— Всё поняла, Максим Максимович, записала.
— Вот и всё, юноша. Мой сотрудник вас проводит на обследование.— Пешков встал, чтобы попрощаться.
— Ещё один нюанс, если позволите.— Иван оглянулся на Свинцова.
— Обожди в приёмной, он сейчас выйдет.— Пешков кивнул охраннику.
Тот бесшумно вышел. Удивительно, что при таких внушительных габаритах тот мог бесшумно ходить.
— Дело в том, что я должен некоторую сумму… — начал Иван.
— Знаю.
— И в связи с этим мне закрыт выезд за рубеж. Но знаю, насколько вы влиятельный человек,— польстил Иван Пешкову,— вы можете снять блокировку.
Пешков на мгновение задумался, будто прикидывая, кто сможет это устроить:
— Да. Полагаю, что можно устроить. Но, как вы сами понимаете, я не смогу вас отпустить без сопровождающего.
— Конечно,— кивнул Иван.
— Вот он,— указал пальцем на дверь.— Свинцов и присмотрит за вами, и соблазнов заодно вас лишит, иллюзий сбежать за границу не рассчитавшись. Это понятно?
— Разумеется.— Иван подал руку.
Пешков вышел. Пожал её. Обернулся, посмотрел на книгу:
— За книгу — отдельная благодарность. Я вам потом озвучу. Удивили. Я о ней слышал, но думал, что пропала, сгинула в лихолетье. Ан, нет. Нашлась. Спасибо. Тронут! — сильно сжал и тряхнул кисть Ивана.
В приёмной Ивана ждал Свинцов.
— Следуйте за мной,— и пошёл вперёд.
— До свиданья, юная прелесть! — Иван расшаркался перед секретарём.
— До свиданья! Удачного вам дня! — она улыбнулась, голос по-прежнему без эмоций.
Иван вышел вслед за охранником. Догнал его.
— Меня Иван зовут. А тебя как? — протянул руку.
Свинцов остановился, тяжёлым взглядом сверху вниз посмотрел на Ивана:
— Свинцов.
— Имя-то у тебя есть, Свинцов? — Иван держал руку в надежде, что он пожмёт её.
— Имя есть. Но для тебя — Свинцов,— он посмотрел на протянутую руку Ивана, развернулся и пошёл по коридору. Иван следом. Вышли через запасную дверь особняка, на задний двор. Сели в машину, поехали. Иван сел сзади. Свинцов молчал всю дорогу.
— Свинцов, тебе бы в покер играть с таким лицом. Никто не поймёт, какие у тебя карты на руках. Блефуешь или поднимаешь ставки правильно. Не играешь?
Молчит Свинцов. Ноль реакции.
— Хочешь, научу.
Снова молчит.
Через полчаса добрались до медицинского центра. Последнее время о нём постоянно крутили рекламу.
О прибытии знали. Ивана сразу взяли в оборот. МРТ, КТ, брали кровь, флюорография лёгких, каждый шрам, родинку фотографировали, рассматривали в большом увеличении на компьютере. Кардиограмма обыкновенная, с нагрузкой на беговой дорожке. Давали пить какие-то таблетки. Через полчаса забор крови. Всё молча, сосредоточенно, очень технично. Свинцов стоял рядом. Было видно, что он здесь не впервые. И так несколько часов.
Свинцов отвёз его домой. Адрес даже не спрашивал. Молча. Даже радио в машине не включал.
Когда Иван выходил, тот, не поворачивая головы, бросил:
— Завтра в семь ноль-ноль я приеду. Натощак быть. Сегодня алкоголь и наркотики не употреблять. Воздержаться от курения.
Иван сел у подъезда, закурил. После того как он вошёл в особняк, он не курил. Из тени подошёл Андрей:
— Ну и как прошло?
— Нормально. Пока нормально. Через два дня подписываю договор и под конвоем гориллы Свинцова улетаю на Крит. Ты там должен быть. Отель «Мирамар». Там будет турнир.
Иван растёр шею. Покрутил головой.
— Что, чует шея, в какую петлю ты голову засунул? — Андрей был серьёзен.
— Чует, чует, брат Андрюха. Судя по тому, как они меня обследовали, то в случае неудачи я лишусь не только почки, но и всего организма. Поэтому, Андрей, как брата прошу — помоги.
— Я же здесь. Значит, помогу.— Андрей был серьёзен.
Помолчал.
— Ты точно уверен, Иван, что другого выхода нет? Может, всё к чёрту — и в Сибирь, а? Живут же там люди, не умирают. Не обязательно в забой, если у тебя клаустрофобия.
Иван устало улыбнулся. Вынул колоду карт, одной рукой перетасовал, вынул карту из середины.
— Джокер. Значит, всё в моих руках. Всё будет хорошо! — удовлетворённо улыбнулся.— Я же говорю, чувствую, что удача вновь со мной.
— Ну да, я помню, когда ты мне в три часа ночи звонил и просил перехватить штуку баксов. Не было у меня тогда. И каков у тебя тогда итог был? В пух и прах, в ноль! — Андрей был мрачен.
Иван молчал, крутил, тасовал колоду карт.
— Ладно, Андрюха. Помоги. Один раз. В первый и последний.
— Помогу, Иван. Помогу!
Они попрощались. Андрей ушёл, Иван поднялся к себе.
Утром Ивана забрал Свинцов и отвёз в медицинский центр, где до обеда продолжилось его интенсивное обследование. На все вопросы о состоянии своего организма врачи лишь молчали, когда Иван настаивал, отвечали как под копирку:
— Вам потом всё расскажут. А сейчас помолчите, не мешайте работать.
Свинцов по-прежнему молчал. Отвёз домой.
Иван прибыл в назначенное время в знакомый особняк. Его сразу провели к Пешкову, уже безо всяких досмотров.
В кабинете были Максим Максимович, Свинцов, незнакомый мужчина в дорогом костюме. Часы у него были швейцарские, в золотом корпусе из последней коллекции. Пик моды в богатых кругах Москвы. Их стоимость начиналась от ста тысяч евро. Но как незнакомец держался подчёркнуто зависимо от Пешкова, его весь внешний лоск и дорогие часы меркли перед потёртыми «Командирскими».
— О! Здравствуйте, здравствуйте, Иван! — Пешков первым шагнул к Ивану.
Улыбается. Жмёт руку.
— Знакомьтесь. Нотариус Игорь Юрьевич. Очень. Очень грамотный специалист. Если что понадобится — поможет. Так вот. Обследование вы прошли. Абсолютно здоровы. С чем вас и поздравляю. Редко, знаете ли, в наше время встретишь здорового молодого человека. Я подготовил договор займа. И тот самый подарок вам. Скажем, алаверды за книгу! — он выдержал паузу.— Я занимаю вам деньги без процентов. Вот так! — он сам гордился своим поступком, ждал от Ивана реакции.
— Спасибо! Спасибо вам! — Иван тряс руку благодетеля.
— Читайте договор.
Иван начал читать. Все пункты. В случае невозврата денег Иван обязан передать одну свою почку, выступить донором костного мозга и передать роговицу глаза. Пот холодный побежал по спине.
— А деньги? — оторвался он от «увлекательного» чтения.
— Вот платёжные документы о перечислении пятидесяти тысяч долларов в фонд турнира. Код доступа и подтверждения вашего участия находится у вашего телохранителя.— Пешков кивнул на Свинцова.
Тот лишь наклонил голову в знак согласия.
— И помните про мою просьбу насчёт перехода,— напомнил Иван.
— О! Об этом не беспокойтесь. При отлёте завтра ночью из Домодедово к вам не будет никаких претензий, равно как и при возвращении на Родину,— заверил его Пешков.— Если вдруг пойдёт какой-то сбой, то Свинцов всё решит.
Свинцов снова чуть наклонил голову в знак согласия.
Иван вздохнул, выдохнул и начал подписывать каждую страницу договора займа.
— Ну и в качестве ещё одного бонуса за книгу я оплатил вам дорогу. Билеты у Свинцова. Вылет сегодня ночью. Надеюсь, с визами у вас всё в порядке?
— Конечно. Шенген на два года ещё.
— Вот и прекрасно. Желаю удачи на турнире! — Пешков простился с Иваном.
Нотариус не сказал за всю встречу ни слова.
Со Свинцовым вышли из кабинета. Тот бросил:
— В двадцать ноль-ноль стоять на улице, я заеду. Паспорт не забудь! Не пить! Сделал дело — бухай смело! Сейчас — ни капли!
Сумка у Ивана уже собрана. Пообедал. Нервы были взвинчены. Кофе, сигарета. Сигарета, кофе. Взял колоду карт, стал тасовать, периодически вытаскивал карту. Постоянно выпадала червовая масть. Всё к удаче, всё к успеху. Кусочек тонкого картона с красным сердцем действовал успокаивающе. Отпускало внутри груди. Комок рассасывался.
Посмотрел на часы. Пора. На пороге оглядел комнату. Ему сюда больше не возвращаться. Что-то вдруг защемило, заныло, потянуло за ложечкой. Стало так тоскливо. Он же и на Родину тоже не вернётся. Никогда.
Помотал головой, отгоняя мрачные мысли. Присел на пуфик в коридоре на дорожку. Перекрестился:
— С Богом!
Вышел на улицу. Там стоял уже автомобиль. На переднем пассажирском сиденье восседал Свинцов. Водителем был похожий «шкаф». Сел в машину, двери заблокировались. Ни слова приветствия, ни слова за всю дорогу. Даже Свинцов с водителем не переговаривались. Молча. Без радио. Свинцов только всю дорогу крутил головой, отслеживая дорожную обстановку. Был настороже.
Вот и аэропорт «Домодедово». Свинцов молча пожал руку водителю, забрал свою сумку из багажника. И снова бросил Ивану:
— За мной. Не отставай. Все очереди на погранконтроле и таможне за мной.
У Ивана опять вспотели ладони. Вот он — шаг к Свободе!!!
Пограничник взял паспорт, полистал, посмотрел по базе. Снова посмотрел на Ивана, на Свинцова, что стоял рядом. Никаких эмоций. Молча отдал паспорт. На таможне тоже не было никаких проблем.
У Ивана бешено колотилось сердце, а вдруг… Вдруг не получится!!! Прошли!!! В горле от волнения пересохло. Захотелось выпить.
Свинцов будто прочитал мысли Ивана, обернулся и отрицательно помотал головой.
Иван думал про себя:
«Фу! Успокойся! Первый шаг сделан! Всё по плану. Чего дёргаешься! Тебе сейчас самому трезвая голова нужна! Спокойствие! Тихо! Не вызывай подозрение!»
Нашёл место, достал планшетник, стал играть в покер. Тренировка! Свинцов безразлично скользнул взглядом по Ивану, отошёл, кому-то позвонил. Вернулся, сел рядом с Иваном.
Иван смотрел в иллюминатор, когда самолёт делал разворот над ночным городом. Казалось, что хотел запомнить навечно этот город. Холодная тоска заполняла его. Понимал, что всё. Уезжает навсегда. Глупо. В карты проиграл свою судьбу.
Откинулся, закрыл глаза. С другой стороны, он убегает от кредиторов и Карабаса-Барабаса! Адьос, амиго! Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл! И от тебя, Упырь, тоже уйду!
В самолёте люди начали праздновать свой отпуск. Весело, непринуждённо! Год назад он тоже точно так же, как все, гулял бы со всем самолётом.
Но всё изменилось. И теперь этот шум мешал ему. Отвлекал от мыслей, от шлифовки плана. И надо спать. Надо спать!
Уснул. Надо беречь силы. Не отдыхать же он едет, в конце-то концов!Свинцов толкнул больно в бок, когда самолёт пошёл на снижение. Просыпайся. Ранее утро. Безоблачное небо. Лазурная гладь моря от горизонта до горизонта, и только остров приближается. Эх! Красиво!
В аэропорту многие пассажиры из их самолёта побежали в дьюти фри за алкоголем. Свинцов шёл рядом с Иваном, не отпуская от себя на дистанцию больше двух шагов. Было видно, что он очень напряжён в толпе пассажиров, предвкушающих отдых. Боялся, что подопечный убежит. Автобус. Гостиница. Номер на двоих.
Иван опасался, что им дадут одну большую кровать. Нет. Две нормальные кровати, стоящие поодаль друг от друга.
Только вошли в номер, Свинцов резко выпалил:
— Отдай паспорт!
— Мне ещё на турнире нужно зарегистрироваться! — возразил Иван.
— Я сам тебя зарегистрирую. Код активации счёта у меня! — Свинцов протянул огромную ладонь.
Иван помялся и отдал паспорт.
— А если полиция остановит? Что делать? — поинтересовался на всякий случай Иван.
— Не быкуй. У тебя ваучер из отеля есть. Я буду рядом — объясню полицейским.
Паспорт Ивана убрал в маленькую сумку, рядом со своим.
Иван посмотрел:
— Ну всё! Я на пляж!
— Какой пляж? — грозно спросил Свинцов.
— На каменистый! Завтра турнир начинается. Надо хоть позагорать, покупаться!
— Никуда ты не пойдёшь!
— Свинцов! У тебя голова на плечах не только, чтобы в неё есть! Там есть мозг. Подумай. Остров. Паспорт мой у тебя. Куда я денусь? Плаваю я неплохо, но не смогу уплыть. Не смогу. Даже если сильно постараюсь. И тебе место займу. С полотенцами там бесплатно. Лежаки денег стоят. Иди. Регистрируй меня. Пить не буду. Мне завтра играть!
Свинцов задумался.
Иван пошёл в ванную комнату, переоделся. Взял два пляжных полотенца, перекинул через плечо, пошёл на выход.
Вышли вместе. На лифте спустились вниз. Иван пошёл на выход, а Свинцов направился к стойке, где на многих языках было написано: «Регистрация на турнир по спортивному покеру».
Рядом с входом сидел в тени Андрей. Пошли рядом. Иван быстро обрисовал ему диспозицию. Задача была простая у Андрея. Смотреть за Свинцовым. Если он выйдет из номера без сумки с паспортами, то проникнуть в номер и забрать паспорт Ивана. Если с сумкой, то на пляже, пока Иван будет отвлекать внимание карточными фокусами или утащит купаться Свинцова, изъять паспорт Ивана.
Настроение у Ивана было прекрасное. Он сумел просчитать пока все ходы противника. И это хорошо!
Море, остров, красивые девушки вокруг! Эх! Хорошо! Вдохнул полной грудью морской воздух. Прекрасно! Всё идёт замечательно!
Занял места. Расстелил два полотенца. И в воду! Плавал долго. Пока не обратил внимание на стоящего у воды Свинцова. Тот, как глыба, возвышался, привлекая к себе внимание.
Иван вышел из воды. В руках у Свинцова была сумка. Понятно. Паспорта при нём.
Иван показал ему места, которые он занял. Свинцов поднял полотенце, внимательно его осмотрел с двух сторон, потом камни под ним, встряхнул и постелил.
— Расслабься, Свинцов! Смотри, какая красота кругом! — Иван широким жестом обвёл море.— Пошли купаться!
— Не пойду! — буркнул Свинцов.
— Ну и зря! Значит, ты плавать не умеешь! А я пойду!
И снова пошёл купаться. Когда проходил через толпу отдыхающих у кромки воды, сказал Андрею:
— Сумка при нём. Подбирайся ближе. Но он как пёс цепной. Осторожно!
И пошёл плавать. Плавал всласть. И на спине и брасом, «саженками». До усталости. До ломоты в мышцах. Но не так, чтобы устать. Если всё получится, то ему предстоит большой ночной пеший переход. Разминался от долгого сидения в квартире, в самолёте, выгонял из себя стресс и страх, который копился в нём последние месяцы.
Упал на полотенце! Хорошо!
Свинцов, похоже, тоже немного расслабился. Понял, что Ивану нужно только купаться. Поза не такая напряжённая. Через солнцезащитные очки рассматривает девушек.
Со стороны моря раздался звук скутеров и лодок. Иван приподнялся. Многие отдыхающие смотрели на море. Мало развлечений. А тут несколько быстроходных резиновых лодок с людьми, два скутера. Все неслись, не сбавляя хода, хотя рядом плавали самые отчаянные одиночки, рискнувшие заплыть прилично далеко от берега.
— Свинцов, посмотри!
Иван хотел отвлечь внимание конвоира, чтобы тот отвлёкся, а Андрей стянул паспорт.
Свинцов уже всматривался. Снял очки, приложил руку козырьком.
— Не знаю, но я бы, на всякий случай, ушёл в отель. Там стены есть. Охрана, какая-никакая, присутствует.
Тем временем лодки и скутера врезались в толпу отдыхающих, что стояли у берега. Тут же со стороны отеля по пляжу раздались автоматные очереди. Прибывшие с воды, также открыли огонь из автоматического оружия.
— Ложись!
Свинцов упал на живот, прикрывая голову руками. Иван упал рядом, отследил, что Андрей утащил сумку с паспортами. Ну и правильно. Нет времени вытаскивать паспорта. Потом разберёмся. Андрей лежал, сумка была под ним. Он встретился глазами с Иваном и поднял большой палец вверх. Со стороны не видно.
Волна адреналина захлестнула Ивана. Это было так похоже, когда он в покер отчаянно блефовал. Поднимал ставку и выиграл! Но сейчас это было ещё сильнее!
Люди в просторных чёрных одеждах, с обмотанными лицами шли по пляжу, расстреливая людей. Первыми, кто бежал, а потом и как на убой, в тире — лежащих на земле. Крик, вой, стон, визг вперемешку с грохотом очередей. Самый последний шёл знаменосец. Чёрный флаг с белой арабской вязью.
Свинцов подобрал руки под себя, подтянул колени.
— Свинцов, ты что, бежать собрался? — удивился Иван.
— Я — голый. Волыны нет. А с голыми руками на автомат не попрёшь! Пока на нас не смотрят! Ходу!
Иван наугад вытащил карту из колоды. Джокер!
К ним приближался стрелок. В руках у него была американская автоматическая винтовка М16. Он явно наслаждался стрельбой. Что-то кричал на восточном языке.
— Так убьют же! Камни есть! — Иван подтянул под себя большой камень, почти в человеческую голову.
— Сам воюй камнями! И беги за мной! Это приказ!
Иван молча наблюдал за стрелком. Вот он пошёл вправо от него, заметив крупного мужчину в купальных шортах, расписанных под американский флаг, что-то крича ему.
Иван схватил камень, вскочил, пролетел несколько метров, за грохотом, царящим на пляже, не было слышно, и со всей силы ударил по голове.
Раздался неприятный хруст. Голова лопнула. Иван схватил винтовку, упёр в бок поверженного противника и выстрелил. Тело дёрнулось и замерло.
Поначалу никто и не обратил внимание на произошедшее. Казалось, что время растянулось. Иван понимал, что это лишь секундная заминка. Вскинул винтовку, нашёл цель и выстрелил. Боевик завалился на бок. Какой-то мужик, схватил камень и ударил лежащего фанатика камнем по голове. Схватил оружие мёртвого и сильно матерясь по-русски, начал стрелять в нападавших. Иван выцелил ещё одного и выстрелил. Тот упал.
Что-то большое, сильное, колючее толкнуло его в спину. Падая, он видел, как винтовка вылетает из его рук и какая-то девчонка подбирает её.
«Красивая!» — подумал Иван, теряя сознание. В одном самолёте летели. Тогда он приметил её. Одна летела.
Последнее, что увидел Иван, как девушка с колена стала стрелять.
Ментор
Иван был ещё в пылу схватки, когда очутился в своей «темнице». Первым делом заорал:
— Ментор! Ты видел?! А! Как я троих уложил! Ты видел?! Чего ты меня так рано забрал-то? Я бы столько жизней спас! А потом бы и в покер сыграл! А ты?! Эх! Не знаешь, не чувствовал ты никогда вкуса победы!
Замолчал. Огляделся. Он был один. Неужели всё? Неужели ушёл он? И я вот так один? Навсегда?
Боевой запал кончился враз. Осёкся Иван. Ему стало страшно. И очень холодно внутри себя.
Он вспомнил слова Ментора:
— В аду есть компания. Ты страдаешь не один. Можно с кем-то поговорить. Обсудить свои и чужие страдания с соседями. Поговорить с теми, кто причиняет боль твоей душе. А здесь… ты один. Навеки.
Иван просто молчал, ожидая дальнейшего. Его, наверное, сейчас снова закинут проживать очередной «вариант жизни», от которой он добровольно отказался.
Безнадёжность охватила его. Откуда-то сбоку появилось небольшое облачко. На Ментора не похож. Оно висело чуть сбоку от Ивана. Потом стало расти, приобретая расплывчатые черты. Знакомые черты!
— Мама?! — осторожно воскликнул Иван, словно боясь, что облако мамы улетит, испугается.
— Да, Ваня, да! Это я! — ответило облако.
Слёзы душили его. Он рванулся, но пролетел сквозь маму.
— Нельзя тебя обнять,— мама смотрела на него печально.
— Мама! Мама! Как много мне надо тебе рассказать!
— Подожди, Ванечка. Очень мало времени.
— Очередной «вариант»? — тяжело, обречённо вздохнул Иван.
— Не вариант. Я долго просила. И меня услышали. Ты постоянно обманывал людей. Так нельзя! Никогда! Вот и сейчас…
— Да, я бы убежал…
— Никуда бы ты не убежал! — прервала его мать.— На следующий день Свинцов бы отвёз тебя в клинику на острове. Там уже семь человек ждали твоих органов. Ты бы не вышел. И деньги Свинцов вернул Пешкову, вычеркнув тебя из заявленных игроков. И на пляже, если бы побежал, то спасся бы. Но ты сделал иной выбор. Сражаться. Вот и всегда так веди себя, как мужчина! Защищай людей! И не лги! И не играй! Обещай!
— Хорошо мама.— Иван почувствовал себя ребёнком, которого мама отчитывает.
Как в детстве. Ивану хотелось заплакать. Но он не мог. Так хорошо с мамой. Так бы сидеть и разговаривать вечность.
— Ванечка! Пообещай мне, что завтра придёшь ко мне!
— Мама! Конечно! Ты, главное, будь здесь вместо Ментора или с ним.
— Нет! Ты придёшь к нам с отцом завтра! Иди!
Вариант №?
Иван пришёл в сознание на берегу. Лежал на колене, из носа, рта толчками выходила вода. Он сделал судорожный вздох и закашлялся.
Карабас-Барабас усадил его на камни, похлопал по щекам.
— Живой? Ты чего это топиться удумал? А?
Иван долго кашлял, выплёвывая воду.
— Нормально всё. Спасибо. Поскользнулся,— поднял глаза, сфокусировал взгляд, узнал.— Срочно поехали к вам домой. С Ингой, кажется, беда.
Карабас вскипел:
— Какая беда?! Откуда ты Ингу знаешь?! Говори! — схватил за грудки, приподнял.
Иван лишь вяло махнул у него перед лицом.
— Потом. Всё потом. И убьёте меня, если захотите. Всё потом. Сейчас к дому! Дорогой расскажу, что успею.
Карабас быстро бросил в машину своё имущество, вещи, что Иван оставил на берегу. Его в охапку, ноги плохо шли. В мокрой одежде, с него ручьями стекала вода, плюхнулся на кожаное сиденье машины.
Карабас сунул в руки Ивана его же початую бутылку виски. Ивана начала колотить сильная дрожь, она волнами прокатывалась по телу.
— На — пей! Замёрзнешь.
— Не пью,— помотал головой Иван.— Бросил.
— Давно? — насмешливо поинтересовался Карабас.
— Две минуты назад пил, а тут бросил?
— Да! — кивнул Иван.— Теперь слушайте и не перебивайте. Я — тот самый Иван, который вам должен много, очень много денег.
Иван начал рассказывать ему про то, как он покончил жизнь самоубийством. Про Ментора и его «отрицательное пространство», варианты. Он помнил всё. И не был уверен, что ему всё это привиделось под водой. Но он обещал матери не лгать людям. И сердце щемило, что Инга в беде. Иван рассказывал. Карабас его слушал молча, вёл на высокой скорости, не отвлекаясь от дороги.
Когда он рассказал историю про перстень и прикоснулся пальцем к перстню, который был у Карабаса на пальце, тот самый, Карабас притопил ещё сильнее.
Вот и дом. Карабас жал на клаксон. Степаныч буквально перед носом хозяина распахнул ворота. Резко затормозив, Карабас вылетел из машины.
— Ты этого знаешь? — прорычал он, показывая на Ивана.
— Никак нет. Первый раз вижу,— спокойно, глядя в глаза, ответил Степаныч.
— Где Инга? — снова заорал Карабас, уже на бегу к крыльцу дома.
— У себя в комнате! — уже вслед ответил ему смотритель.
Карабас в грязной обуви, Иван следом в одежде, которая оставляла за собой мокрую дорожку, поднялись в комнату Инги.
Она сидела спиной к двери, рядом валялась разорванная пачка от снотворного. Инга мешала ложкой их в стакане. Рядом на столе лежала записка: «Прости, мама!».
Отец одним взглядом оценил, что хотела сделать дочь. Выбил стакан. Обхватил её и заплакал.
Огромный мужчина, беспощадный ко всему миру, враз состарился, опал и плакал, гладя дочь по волосам.
Потом обернулся к Ивану, сквозь всхлипы в голосе:
— Спасибо! Спасибо! Не знаю, кто ты — ангел или демон, но спасибо!
Инга внимательно смотрела на Ивана, потом сказала:
— А я тебя знаю. Тебя Иваном зовут. Ты мне снился много раз. Я даже влюбилась в тебя. И мы ждали ребёнка. Сон такой странный. Как телесериал многосерийный. Каждую ночь новую серию во сне показывали. Как наяву. У тебя ещё вот здесь родинка есть! — она ткнула пальцем в грудь Ивана.— Она как звёздочка. И я называла тебя своим мужчиной со звезды.
Иван кивнул. У него там действительно была такая родинка.
— Только он оборвался, тот сон. Я ложилась спать и ждала продолжения. А его всё нет.
Иван стоял у входа, топтался на месте. Ему было неудобно наблюдать за отцом и дочерью. Вроде и уходить надо, а некуда. Пошёл вниз по лестнице.
— Эй! Ты куда?! Стоять! — закричал вслед ему Карабас.— Степаныч! В ванну его! Сухую одежду. Пока моется — камин затопи, да пожарче. А то замёрзнет совсем спаситель! Я — спасатель! Он — спаситель!
Ивана после ванны завернули в хозяйский, большой, не по размеру махровый халат, посадили возле камина, от которого пыхало жаром, вручили литровую кружку с горячим чаем с малиной, заставили рассказывать.
Иван начал повествование. Как погибли его родители. Как жил, как проиграл всё, что имел, в карты и казино подпольные.
Все слушали не перебивая. Он рассказывал те жизни, которые прожил. Ничего не приукрашивая, ничего не скрывая. Всё как есть. Инга пересела на мягкий подлокотник его кресла и гладила по волосам Ивана, когда тот рассказал про их встречу. Поведал о её привычках, как они любили друг друга и как он обманул её.
Разговор переместился за стол. Иван отказался от алкоголя. Бросил. Так же, как и курить бросил.
А наутро поехали на кладбище, навестить могилу матери Инги. А рядом были могилы матери и отца Ивана. Он встал на колени перед ними. Что-то тихо говорил. Задирал голову. Ему казалось, что среди ветвей деревьев, что росли рядом, он видит два небольших облачка — души его родителей. Он смотрел на них и говорил, разговаривал.
Карабас с Ингой стояли рядом, смотрели молча. Потом поехали домой.
Иван с Ингой поженились. Родился сын. По протекции тестя он стал руководителем крупного дилерского центра. Играть перестал.
Ментор
Иван снова оказался в комнате. Она была уже не такая яркая. Тусклая, холодная. И не было никого. Ни Ментора, ни матери.
— Неужели… Я думал, что всё! Это новая жизнь! Шанс!!! Мама!!! Ментор!!! Папа!!! За что мне такие муки?! Зачем мне этот миллион жизней, когда вот так… Я снова возвращаюсь сюда!!! За что?!! Да убейте вы меня уже окончательно!!! Отправьте куда угодно! В ад, в самое пекло! К чёрту на рога, на вилы!!! Ну не нужны мне эти варианты упущенных возможностей! Это не вечная жизнь! Это вечная мука! И все ушли!!! Господи!!! За что?!! Прости меня!!! Прости! Я виноват дальше некуда! Я понял, что нет безвыходных ситуаций, что смерть бывает разная. Глупая, бессмысленная, героическая. Я понял, что надо ради жизни, ради людей! Не жалеть себя ради людей! Если надо, то и жертвовать собой ради твоих близких! Ценить то, что у тебя есть. Радоваться каждому дню, каждому вздоху, беречь родных, друзей, близких! Понял я всё это!!! Понял!!! Я с ума сойду после каждого возвращения сюда! Помоги!
Вариант «Жизнь»
От нахлынувшей волны Иван проснулся, очнулся. Он сидел на берегу на камнях, прислонившись спиной к бетонной стене волнореза.
Рядом ходил мужик потрёпанного вида с самодельным металлодетектором. Он периодически опускался на одно колено, переворачивал камни, что-то доставал, укладывал в карман и шёл дальше. Периодически бросал короткий быстрый, скользящий взгляд на Ивана.
Иван сфокусировал взгляд на кладоискателе. Пот прошиб. Но быстро успокоился. Это был не Карабас-Барабас.
Незнакомец двигался в сторону Ивана. Не доходя до него, остановился, опёрся на металлоискатель, закурил, посмотрел на Ивана:
— Слышь, пацан, ты бы топал отсюда. Не ровён час — простудишься.
— Да, конечно.— Иван встал, отряхнул пальто, брюки от налипшего песка.
Посмотрел на собеседника:
— Мужик, можно я тебе один вопрос задам. Ответь только честно! Обещаешь?
Тот неопределённо пожал плечами, мол, валяй.
— Если у тебя была бы возможность прожить миллион жизней, ты бы попробовал? Только честно!
— Честно? А зачем? Там столько грехов наберёшь, в каждой жизни-то. Ты же будешь знать, что у тебя впереди несколько сотен тысяч жизней, можно безобразничать, грешить, не по совести жить. Так там,— мужик показал зажжённой сигаретой в небо,— спросят с тебя за твой миллион жизней. Есть такой анекдот, может, слыхал. Жизнь надо прожить так, что если попадёшь в ад, то черти сами отворят перед тобой врата ада и скажут: «Добро пожаловать, наш повелитель!» Ну а ежели попал в рай, то чтобы ангелы спросили: «А слабо повторить?!» И в каждой жизни у тебя будет новая семья? Новые дети? — он глубоко затянулся, задумался, выдохнул.— Нет, юноша, не хочу. И никто в здравом уме не захочет этого. Это не жизни будут, а мучение сплошное.
Иван молча смотрел на мужчину:
— Понял. Спасибо. Я тоже так думаю. Просто сон странный привиделся,— он махнул перед глазами, как будто отгоняя какое-то видение.— Вот и спросил.
Оглянулся, будто вспоминая дорогу, которой он пришёл:
— Слушай, а где Сочи? Как попасть туда?
— Вон туда,— мужчина показал направление. Метров через триста будет остановка на той стороне дороги. Топай туда.
— Понял. Спасибо.— Иван подумал.— А где старое городское сочинское кладбище?
Мужик подумал:
— В Сочи,— снова махнул рукой в сторону города.
— Хм. Логично.— Иван усмехнулся.
Иван покрутил в руке недопитую бутылку виски, пошёл навстречу:
— Возьми,— протянул бутылку.
— И что это за ополоски? — мужчина не двинулся с места.
— Хороший виски. Бери,— снова протянул бутылку.
— А сам чего?
Иван улыбнулся:
— Завязал. Хватит. Всякая чертовщина примерекалась. Да и дел у меня много. А их нужно на трезвую голову делать. Бери. Не стесняйся.
Мужик пожал плечами:
— Дают — бери, бьют — беги! Спасибо!
Открыл бутылку, понюхал:
— Хороший самогон,— прочитал этикетку.— Выдержанный.
— Спасибо тебе, мужик! — Иван протянул руку для рукопожатия.
— За что? — удивился.
— За ответ честный. Спасибо. Бывай!
Развернулся, пошёл к склону.
— И тебе не кашлять! — крикнул тот вслед.
Иван поднялся на дорогу, обернулся, посмотрел на море, на место, где только что сидел. Покачал головой, вспоминая какую глупость он чуть не сотворил. Кладоискатель по-прежнему бродил по берегу, выискивая драгоценности, когда он повернулся спиной, Иван прочитал крупную надпись белой краской на старой потёртой куртке на спине: «Учебный центр „Ментор“ г. Сочи».
Ниже более мелко адрес. Иван задрал голову в небо, перекрестился:
— Спасибо, Господи! Спасибо, Ментор! Спасибо, мама!
И Иван пошёл на автобусную остановку.