Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2017
Кто богохульствует, тот
наносит раны самому себе.
Cвятитель Иоанн Златоуст
Санька Струков отпирался до последнего. Нет и всё! Не делал. Не видел. Не участвовал! И кто во время уроков катал со страшным грохотом по школьному коридору эту дуру Лебедуху на подставке от телевизора — видом не видывал!
«Ну что ж, не пойман — не вор!» — угрожающе проскрежетала завучиха, и заложника пришлось выпустить из учительской.
Прокручивая в уме события прошедшего дня, Зоя невольно улыбнулась, припомнив тот эпизод. Какой же он смелый всё-таки — Санька! Ведь когда завуч Римма Георгиевна свирепеет, то не то что у ребят, а даже у самых стойких учителей дрожат колени. Верно, если не подчинишься — случится невозможная трагедия. Никто не мог устоять под её давлением, а Санька устоял!
Зоя привычно скользила взглядом по знакомым трещинам на асфальте. Дорога. Обыкновенная дорога до работы и назад. За восемь лет «пробега», кажется, можно идти по ней с закрытыми глазами. Механически всплывают в памяти: выщербленные ступени на подъёме, выломанный вандалами сектор чугунной ограды. И как они только тащили этакую тяжесть?
На перилах моста местный умелец соорудил скульптуру — одинокий лебедь смотрит вдаль и день за днём ждёт свою пропавшую без вести подругу. Коварные и, по-видимому, те же ночные злоумышленники, что нарушили целостность чугунного кружева, с маниакальной настойчивостью отрывали лебедю крылья, ломали шею, обливали краской из баллончиков, но самоотверженный скульптор каждый раз восстанавливал своё грустное произведение как символ того, что тоска по утраченной любви и одиночество в нашем мире — неистребимы.
Безглазой головой лебедь тянулся на запад, именно там на закате загоралось таинственным светом лиловое небо. Возвращаясь домой по железнодорожному мосту, Зоя всегда замедляла шаг, рассматривала устремлённые на землю из огромного облака серебристые лучи. Там, далеко, почти на горизонте, жила волшебная, колоссальных размеров светоносная туча. Зоя про себя решила, что это и есть — Бог! Она привыкла здороваться с ним каждый вечер, рассказывала ему свои большие и маленькие беды и просила-просила хоть какого-нибудь послабления доли, которая казалась отчаянно беспросветной.
Потом, правда, какой-то доброхот объяснил, что загадочный свет исходит вовсе не из чудо-тучки, а совсем наоборот, от ночных огней крупного тепличного хозяйства за городом. Зоя не приняла столь банально-приземлённую версию и продолжала ритуал благоговейного приветствия серебристого облака.
Однажды разговор с божественным нечто выдался чересчур эмоциональным. Зоя шла с работы, и как это бывает, когда меньше всего ожидаешь подвоха, случилось вовсе непредвиденное. Прямо перед глазами прогремел самый настоящий взрыв! Несколько секунд Зоя стояла оглушённая, впав в ступор…
Когда холодный шок ослабил свои щупальца, она осознала — перед лицом вдребезги разбилась бутылка. Совсем рядом из проезжающего на большой скорости автомобиля кто-то выбросил пустую пивную «чебурашку», та ударилась о бетонный столб и разлетелась острыми стеклянными брызгами!
Самое поразительное: взрыв, случившийся в десяти сантиметрах от лица, не поранил Зою не единым микроскопическим осколком. Она ошалело пялилась то на серый бетонный столб со следами атаки, то на дорогу, усеянную блестящими искорками. Нашла рядом уцелевшее бутылочное горлышко и зачем-то положила в карман.
Потом как пьяная, на обмякших ногах доплелась до середины моста, туда, где лучше всего просматривалось божественное облако, и стала молиться. Слёзы мешали смотреть на светящееся пятно, да и молитв она толком не знала. Шептала своими словами, что первое приходило в голову: «Спасибо, Господи, что оставил жить! Слава Тебе, Господи! Всё-всё в Твоих руках, и жизнь моя, и я сама…»
Теперь, проходя мимо столба-убийцы, как она его окрестила, с внутренним содроганием вспоминала происшествие и не переставала задавать вопросы: «Почему это случилось со мной? Что за странности? Бутылка перед самым носом взорвалась, а на мне ни царапинки. Ещё чуть-чуть и размозжило бы череп напрочь. Что это? О чём Небеса хотели сказать? Предупредить? Может, у Всевышнего есть на мою жизнь какой-то свой, особенный план?!»
Ну вот и кончился мост, теперь спуск по ступеням через поросль хилых кустов городской вишни. Осталась лишь финишная прямая: пройти мимо трёх двухэтажек, свернуть во двор… и дóма.
Несколько дней назад Зоя приметила маленькое деревце — яблоня-подросток была высажена недалеко от дороги вместе с другими своими подружками. Все товарки уже украсились нежными бутонами, а она была туго перемотана красно-белой лентой, которой заботливые коммунальщики щедро огораживают дома во избежание травм от схода снега…
Именно это хлипкое ленточное ограждение заставляет бедных пешеходов ковылять по обочинам дорог, лавируя между припаркованными автомобилями, захлёбываясь в грязи, летящей из-под колёс. Видимо, не натешившись проказами в снежный сезон, лента-змея решила вылить свой последний яд на беззащитный саженец. Связанная пленница сникла и обречённо чахла на глазах у прохожих.
Пробегая мимо, Зоя ежедневно порывалась помочь деревцу. До этой чужой молчаливой беды — лишь десяток шагов. Всего-то и надо — сойти с дороги и потратить несколько минут. Но каждый раз она откладывала спасение на потом: то опаздывала на урок, то слишком устала после рабочего дня. Вот и сегодня Зоя вспомнила о зелёной страдалице, уже проскочив злополучное место, а возвращаться назад, чтобы, пачкая руки, разматывать липкие целлофановые путы, конечно, было лень…
Остановившись у самого дома, словно рыцарь на распутье, Зоя задумалась: «Куда пойти? Свернуть в родной подъезд и провести тусклый вечер в компании телевизора? А может, всё-таки перебежать дорогу, купить пару бутылочек пива и поплыть по волнам мягкой добродушной расслабухи?..»
Да, это лекарство примиряло Зою с жёсткой реальностью, но она раз и навсегда решила, что никогда не будет пить без причины: «Я ж не алкаш какой-нибудь! А как-никак учитель музыки высшей категории!»
В детстве Зоя вообще считалась вундеркиндом и местной знаменитостью, однажды даже стала лауреатом престижного конкурса, но скрипача-виртуоза из неё так и не вышло… Хотя, и получилось бы, живи она с богатыми родителями, да в столицах, а на бабушкину пенсию по фестивалям не наездишься. Всегда появлялись другие неотложные дела: уборка, учёба, экзамены… так что музыкальная карьера не задалась.
Однако причина для принятия спасительного эликсира всегда находилась, нашлась она и сегодня.
В гимназии, где работала Зоя, очень заботились о психическом здоровье контингента. Нет, здесь не уменьшили нагрузки на несчастных детей, не убрали уроки по субботам. Наоборот: вал домашних заданий увеличивался, как и количество детей в классах. Руководство гимназии изобрело прекрасный трюк: как изобразить бурную деятельность и красиво преподносить районо инновационные достижения, ничего не меняя по сути. Находка проста, как всё гениальное! В штат были приняты несколько осатанелых психологов, обильно извергающих вал макулатуры: тестов, опросов, анкет. Чтобы исполнить начальственную волю, измождённых узников психологического произвола заставляли отвечать на массу нелепых вопросов. Результаты были неизменно пугающими, поэтому оглашались на каждой планёрке с особо торжественным злорадством.
Но если обычно миру являли свидетельства тотального падения интереса к чтению, к учёбе, собственному будущему, к жизни в целом среди детей и подростков, то сегодня печальные выводы коснулись лично Зои.
По итогам опроса учителей «Нравится ли вам ваша работа?» была выявлена анкета с чудовищными ответами. Когда, сверля коллег взглядом, завучиха театрально оглашала данный пасквиль, Зоя с ужасом узнала собственные опусы:
— На вопрос «Что вас не устраивает в расписании?» этот, с позволения сказать, пре-по-да-ва-тель навтыкал прорву критиканских шпилек! Например, не ставить уроки математики после физкультуры, а то мы сами, без умников, не додумались бы! Сдвоить уроки рисования. Вот ещё: сократить рабочий день в субботу, а лучше заменить уроки экскурсиями и занятиями в кружках. Неслыханно! Как будто расписание идиоты составляют! Да знаете ли вы, что школа переполнена в четыре раза! Мы с Элеонорой Матвеевной до двух часов ночи корпим как проклятые над этими графиками, чтобы всем удобно было. Одному надо по утрам к зубному ходить, другому, чтобы «окон» между часами не было. Мы вам тут, знаете ли, не фокусники!
Так, дальше. На вопрос «Нравится ли вам утверждённая районо система отчётности?» сей, не побоюсь этого слова, отщепенец заявил, читаю дословно: «Количество ненужных бумаг зашкаливает все разумные пределы!» А наш учёт процента удовлетворённости, это видите ли, вообще бред, который состоит из сплошных приписок и ничего, кроме потраченного впустую времени, не даёт! — докладчица сухо откашлялась и нервно поправила куцый пучок седых волос.— Но самое возмутительное, что этот ренегат ещё смеет поучать: «Борьба за мифические баллы, которые влияют на нищенскую зарплату, оскорбляет человеческое достоинство. Школьное руководство, как господин, помыкает чернью, поощряет подхалимов и наказывает неугодных. Учитель в наше время и так уж поставлен в положение „чего изволите“, т. е. низведён до обслуживающего персонала, а прислугу современные дети уважать не привыкли. Назрела острая необходимость… и т. д. и т. п.»
Представьте только, уважаемые коллеги, до какой степени чужд этот человек всей системе образования и самим благородным принципам педагогики?!
Римма Георгиевна шарила ненавидящим взглядом по притихшим рядам, ища жертву. Зоя втянула голову и рада была провалиться сквозь дощатый пол кабинета. Она кляла себя за случайный импульс, тщетно пытаясь сдержать предательские слёзы: «Ну для чего эдак на откровенность понесло?! Кому нужна дурацкая правда в королевстве победившей бюрократии?! Выбрала бы, как всегда, один ответ „очень нравится„ на все вопросы сразу, и ни каких проблем. Ведь всем уже давно понятно, что самое главное ныне — поставить в нужной клеточке нужную галочку. Именно этому учит баба-ЕГЭ, как горько шутят старшеклашки. Теперь меня сожрут, причём тщательно и смачно пережёвывая…»
Зоя с содроганием ждала, что сейчас завучиха продолжит экзекуцию, предложив автору самому честно признаться и выйти к доске для общественного порицания. Педсоветы и показательные порки происходили в кабинете биологии, где, видимо, для наказания оппозиционеров в витрине вместе с черепами и побитыми молью чучелами грызунов имелся увесистый каменный топор.
Вспомнив унизительный момент, Зоя захлебнулась злыми слезами. От казни спасло то, что время планёрки было давно исчерпано, и все торопились в классы. К удивлению, стали раздаваться отдельные реплики в поддержку смутьяна, которые стремились перерасти во всеобщий ропот. Чтобы предотвратить бунт, завуч вынуждена была скоропостижно свернуть воспитательную беседу, пообещав напоследок непременно выявить и обезвредить зачинщика.
Зоя снова ощутила тяжкий острый камень, что неспокойно ворочался внутри. От душевных мук необходима алкогольная анестезия! Девушка без колебаний отправилась через дорогу к павильону «Выпить у Ирины». Пивной ларёк, что составлял единое целое с автобусной остановкой, был весьма популярной точкой у местных забулдыг.
Прошлым летом на крышу заведения упала большая ветка старого тополя, уничтожив заглавную букву «И», теперь на вывеске красовалось «Выпить урины». Надписи вторил стойкий аромат вторично переработанного пива, отпугивая потенциальных пассажиров, которые предпочитали под навес остановки не заходить.
— Две тёмного бархатного! — сумочка предательски выпала из рук Зои. Подняв её девушка, стала сосредоточенно копаться в содержимом и как бы между прочим буркнула — Нет, пожалуй, три!
Густо накрашенная торговка понимающе кивнула и выставила перед Зоей три бутылки. К стойке присоседился абориген Руздай, надеясь на угощение выпивкой.
— О, наяды, глаз услады!
— Привет, Руздайка.
— Слушайте анекдот. Свеженький!
Затея похмельного балагура удалась, девушки посмеялись от души. Не смутило их даже то, что речь в байке шла не о ком-либо, а о самом Иисусе Христе. Да ведь от выпивохи Руздая и не таких непристойностей можно было ожидать.
— Ой, не можу — не можу! Ржач! — продавшица пышной грудью легла на прилавок.
— А папа-Карло так и кинется на шею. Здравствуй, грит, сынок! — подогревая общее веселье, самодовольно повторял Руздай.
— Ну ладно держи. Заслужил,— раскрасневшаяся торговка налила хохмачу спасительный стакан.
Перед тем как открыть дверь в квартиру Зоя с тревогой вгляделась в сумрачное нутро почтового ящика. «Вроде нет никаких бумажек, слава Богу!» — с недавних пор она боялась этой жестяной коробки, которая ничего, кроме постоянно растущих счетов и грозных официальных писем, не приносила. Это раньше в почте можно было найти послания и поздравительные открытки от друзей и родственников. Теперь не так.
Войдя в комнату, Зоя первым делом привычным движением провела рукой по чёрному футляру — поздоровалась со скрипкой:
— Взять да и бросить всё! Сбежать из тюрьмы! Возьмут же меня в театр? Хоть билетёром, хоть костюмершей… а может, повезёт, и в оркестр со временем… А когда я как следует отдохну и снова начну любить детей, то можно и учеников взять,— она чуть заметно улыбнулась и вновь торопливо погладила футляр, будто соринку смахнула.— Ладно, дружище, поднимайся из своего гробика,— Зоя решительно взяла инструмент.
Но если на что-то долго не решался и наконец решился, то обязательно на пути встают нежданные препоны — выяснилось, что нет смычка. Зоя поискала его на шкафу и, к удивлению, не обнаружила, а ведь ей казалось, что именно туда она его когда-то положила. Пошарила взглядом по комнате — снова нет. Поиски досадно затягивались. Вместе с раздражением навалились сомнения:
— Да и ладно, не очень-то и хотелось. Всё равно позабыла, как смычок в руках держать. Навык, как говорится, утерян.
Подавившись комком колючей ненависти неизвестно к кому и за что, Зоя как заправский выпивоха откупорила пивную бутылку о край письменного стола. Пиво было густым с привкусом мёда, но сегодня не радовало. Девушка глотала его, как невкусное лекарство. Вскоре снадобье возымело своё спасительное действие: Зоя поплыла по тёплым ласковым волнам всеобщей любви и мирового созидания…
Наконец ей без удержу захотелось поделиться с кем-нибудь своим замечательным настроением. Она начала обзванивать знакомых, даже тех, с кем не виделась уже очень давно и кто с трудом мог её припомнить. У всех интересовалась делами и здоровьем, затем делами и здоровьем родственников. Куда-то ушло, спряталось наконец изматывающее одиночество. Зоя чувствовала безотчётную, прямо-таки материнскую нежность к своим собеседникам, подчас случайным. Обильно сыпала слащавыми прозвищами: «котёночек», «солнышко», «ягодка», путая при этом имена и фамилии абонентов.
Каждому слушателю она взахлёб вливала в уши Руздайкин анекдот, и каждый раз сама бесшабашно в голос хохотала. Ей даже казалось порой, что анекдот до такой степени смешной, что не перестаёт искренне веселить, пересказанный даже в десятый раз. Хотя где-то в глубине души свербил неприятный холодок, а в подсознании нет-нет да и возникала мысль, что это зубоскальство выйдет боком.
Но разве может какой-то там слабый холодок, остановить удалой разгуляй широкой русской натуры. К вечеру под покровом темноты Зое пришлось в домашнем халате и шлёпанцах бежать за добавкой. Выдавая вторую порцию тёмного-бархатного, понимающая ларёчница сочувственно кивала, даже когда Зоя как на автомате ретранслировала ей историю с библейским сюжетом, забыв о том, что они совместно знакомились с данной балаганщиной в исполнении Руздая.
Кураж грозился перерасти в недельное плавание по блаженным тёмно-бархатным волнам, если бы не привычка тормозить любой шабаш одним лишь воспоминанием о том, что завтра ровно в восемь ноль-ноль, а точнее, за десять минут до начала урока учитель должен быть в школе. Ни потоп, ни война, ни смерч не могут остановить учебного процесса. Помня, что она лишь винтик в системе вечного двигателя и не имеет права на самовольные выкрутасы, поспешно прикончив остаток пива, Зоя замертво упала на свой диван, раскинув руки.
И снилось ей, что очутилась она меж двух огромных тёплых ладоней, как божья коровка из детства, которая ползала, ласково щекоча кожу. Было в этом волшебном укрытии спокойно, как новорождённому младенцу в колыбельке. Всесильные руки несли сквозь мир крошечную Зою, качали-баюкали. Рядом плыли пушистые облака, густо усыпанные яблоневыми цветочками. В лазоревом небе носились золотые стрекозы, синие ласточки стремительно прошивали пространство.
Вдруг Зоя услышала нарастающий гул, а с ароматных облаков, похожих на цветущие кроны, почему-то потекли чёрные, как дёготь, капли. С каждой минутой пугающий звук становился всё неприятней. Вскоре она с ужасом осознала, что падает спиной на землю: «Разобьюсь! Сейчас! Сейчас!» Девушка крепко зажмурилась, обречённо ожидая смертельный удар.
Она действительно ударилась, но мягко, словно кто-то невидимый продолжал контролировать её падение. Зоя плавно вошла спиной в воду и тихо легла на песчаное дно.
Когда все песчинки, потревоженные явлением Зои, улеглись в покое, она увидела, что прозрачная поверхность над ней, превращаясь в лёд, постепенно белеет — снежная крупа заметала отвердевшее русло. Вода становилось всё холоднее, вместе с этим коченело тело: «Я стыну… или, как замороженная лягушка, впадаю в анабиоз… нет, может быть, я — русалка во время зимней спячки! И как это раньше мне не приходило в голову, что подводные красавицы проводят зиму в этакой мучительной скованности…» Зоя считала удары своего затухающего сердца, вместе с ним угасали мысли, они становились вязкими, неповоротливыми и наконец вовсе оборвались. Казалось, что время остановилось. Осталась только полная апатия да возможность смотреть прямо перед собой в мутное «никуда», наверное, так всматриваются в равнодушную вечность серые речные камни…
Навязчивый рассвет растревожил тяжкое забытьё, и уже нет-нет, да и пробивалась назойливая мысль о трагически невозможном опоздании на работу. Развеяв слабую надежду на продолжение сна, будильник бодрой скороговоркой выдал незамысловатый рэп:
Эй, давай просыпайся!
Никогда не сдавайся!
Свобода внутри тебя,
Свобода внутри тебя.
Зоя сама выбрала радиобудильник, который бубнил ломким подростковым голосом, не давая не малейшей поблажки. Однако резвый юнец внутри часового механизма уже с десяток раз выкрикнул своё: «Эй, давай просыпайся!», а соня никак не могла оторвать голову от подушки. Наконец до сознания начали доходить страшные догадки о том, что эта немощь вовсе не результат лени, похмелья или недосыпа, Зоя не может встать, потому что руки и ноги просто не двигаются. Сонная муть сменилась удивлением, которое неотвратимо перерастало в ужас.
В панике носились обрывки мыслей — одна страшнее другой: «Всё. Допилась. Допрыгалась. Парализовало. Инсульт. Каждая секунда на счету!» На лице застыла непроницаемая маска. Девушка могла только слабо шептать, до того тихо, что даже не слышала себя. Тем более громогласная скороговорка «Эй, давай просыпайся! Эй, давай просыпайся…» заглушала даже мысли. После многократно повторённого призыва никогда не сдаваться, назойливые часы обиженно смолкли, а Зоя, напрягая все силы, попыталась сосредоточиться и пошевелить пальцами правой руки. Но они оставались холодными и неподвижными: «А может, я уже умерла?!» От жуткого предчувствия надвигающейся на неё тьмы, от непонимания своего нынешнего состояния Зоя запаниковала.
В душе бушевало пламя, внутренний человечек прыгал на стены запертой комнаты, царапал и грыз в безумии руки. Но внешне ничего не происходило. Зое казалось, что прошло уже много времени, час или даже два, однако скосив глаза на говорящий будильник, она увидела, что лежит только десять минут. «Может, если поднатужиться, то можно как-нибудь встать, и всё будет как прежде, и, может, я ещё успею к первому уроку…», но все усилия были тщетны, тело перестало слушаться хозяйку.
В довершение ко всему отвратительная пивная отрыжка горькой волной подкатила к горлу: «Как я вообще могла пить вчера такую гадость?!» — сокрушалась Зоя.
Беспомощное положение и осознание того, что от тебя больше уже ничего не зависит, заставили смириться и взять себя в руки. Вспышками мелькали в памяти эпизоды прошедшего вечера: гогот в телефонную трубку, размноженный на десяток звонков; сочувственный взгляд продавщицы (а ведь Зоя так и не удосужилась узнать, как её зовут, может, она и есть та самая Ирина-урина); гнилозубый рот Руздая, осклабившегося в глумливой улыбке; постыдный поздний поход за хмельным в домашних тапочках и драном халате.
«Да это ж кара небесная! Чего тут раздумывать! Весь вечер трепала Имя Божье, вот тебе и расплата! Ржала как лошадь, да мало того, не одному, не двум, а целой куче людей пересказала мерзкий пасквиль. Именно за это! За это! Смаковала… как там… ручки-ножки на гвоздях… теперь сама вот и прибита!» — слёзы текли ручьями по неподвижному лицу, щекоча скатывались на шею, обильно орошая ситцевые цветы на подушке.
В полном отчаянии Зоя взмолилась: «Господи, прости меня, дуру! Я больше никогда-никогда не буду рассказывать таких гадостей! Никому, ни единого раза больше не перескажу этот поганый анекдот! И не притронусь даже к противному пойлу! Прости меня! Я верю в силу Твою, в справедливость и любовь!» От нечеловеческого напряжения из гортани самопроизвольно вырвался страшный хрип, переходящий в крик.
Стремительно, как отогревается в микроволновке замороженная куриная тушка, просыпалась жизнь в скованных мышцах. Миллиарды тоненьких иголочек вдруг впились сначала в ладони девушки, а затем испуганной стайкой пробежались по всей поверхности тела. Зоя с напряжением подняла руку и некоторое время с интересом её рассматривала. Затем с большим трудом девушке удалось приподняться на локте и спустить ноги с дивана. Это был миг небывалой радости, она ещё никогда в жизни не испытывала такого глубокого тихого счастья. Видимо, чтобы поддержать свою владелицу, запел взбесившийся будильник:
Эй, давай просыпайся!
Никогда не сдавайся!
Свобода внутри тебя…
«Свобода внутри меня… внутри меня…» — повторяла совершенно счастливая Зоя, шатаясь на ватных, словно отвыкших от ходьбы ногах. Она шла по своему ежедневному пути: «Вынырнуть со двора, пройти мимо двухэтажек, затем подъём по заросшим выщербленным ступеням, потом будет железнодорожный мост и одинокий лебедь, безнадёжно взирающий вдаль…» Зоя впервые шла по улице не накрашенной, но почему-то совершенно не стеснялась. Она сильно опаздывала к звонку, но могла ещё успеть, если бы побежала, однако ноги предательски подминались, словно ступали по мягким подушкам.
Зоя внезапно остановилась, невзирая на грозящее неприятностями опоздание. Свернув с привычного пути, она подошла к запутавшемуся в красно-белой ленте деревцу. Девушка любовно, не боясь испачкать руки, снимала путы, избавляя маленькую яблоньку от затянувшейся пытки. Во время этого блаженного акта спасения Зоя придумала, как напишет заявление об уходе, как решительно положит его перед завучихой. Представила, как будут раздуваться её свирепые тонкие ноздри, но от этого стало только веселее и легче, словно упал с души тяжёлый камень, что не давал свободно дышать много лет.
Проходя по мосту, она с удивлением обнаружила, что многострадальный лебедь теперь не одинок. Рядом с ним, гладким и обновлённым, красовалась белоснежная подруга. Видимо, неутомимый скульптор-романтик и не думал сдаваться в борьбе за лебединое счастье. Грациозные птицы нежно касались друг друга кончиками больших крыльев, будто собирались в долгий совместный полёт.
Зоя обернулась и посмотрела туда, где по вечерам зажигалось волшебное серебристое облако: «Спасибо Тебе! Спасибо за эту жизнь, за всё вокруг! Теперь я точно знаю, бывают на свете чудеса, и я на этой земле не просто так… Есть! Есть на мою жизнь какой-то Твой особенный план!»