Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2017
Старожилы села Краснотуранского (Абаканского) на вопрос: «Знаете ли вы Суворова?» пожимали плечами:
— Это который генералиссимус?.. А-а-а… Гоша Суворов, земляк! Родился тут, в Абаканском. Ну, погиб в войну. А больше мы про него ничего не знаем.
— Он был поэтом,— подсказал я.— Писал хорошие стихи. На войне — о войне…
Единственный сборник «Слово солдата» с предисловием известного советского поэта Михаила Дудина вышел в Абакане в 1954 году тиражом 10 тысяч экземпляров. Рукопись была подготовлена к изданию Хакасским научно-исследовательским институтом языка, литературы и истории, руководимым в то время классиком хакасской литературы Н. Г. Доможаковым.
Эта тоненькая книжечка в 72 страницы карманного формата разошлась очень быстро и вскоре стала библиографической редкостью. Ещё кровоточила в народе память о страшной войне, ещё только год минул, как умер Иосиф Виссарионович Сталин, Верховный Главнокомандующий и руководитель страны, ещё не залечила раны и увечья разрушенная наша Родина, и потому каждое горячее слово, исходящее от фронтовиков, было читаемо и принималось сердцем.
В конце 60 — начале 70-х годов прошлого века я работал в краснотуранской районной газете «Знамя Ильича» ответственным секретарём редакции. Все материалы проходили через меня, я их редактировал, готовил в номер, фамилия Суворов часто мелькала в них, когда речь заходила о войне. Авторы гордились своим земляком, старались напомнить, подчёркивая: «по-эт». Так что имя отложилось в моей памяти.
В районной библиотеке мне сказали: такого поэта не читали, книжек его не видали… Ну как же, возразил я, был же сборничек… Может, и был, ответили, но разве уследишь — кто-то взял и не вернул.
Позже, по приглашению бюро пропаганды художественной литературы при Хакасском отделении Союза писателей СССР, я приехал в Абакан. Местные писатели посоветовали обратиться в областную библиотеку. И там, как выяснилось, не все знакомы со стихами Георгия Суворова.
Геннадий Сысолятин, поэт-фронтовик и переводчик с хакасского, притуманясь лицом, процитировал суворовское:
Последний враг. Последний меткий выстрел.
И первый проблеск утра, как стекло.
Мой милый друг, а всё-таки как быстро,
Как быстро наше время утекло!..
— Гоша под Ленинградом воевал, я — в Сталинграде,— сказал Геннадий Филимонович.— Газету «Красная звезда» хоть и не часто, но мы получали. Газета боевая, до дыр зачитывали. Берегли. За одни только стихи Тихонова, Дудина, Симонова… Суворов при жизни так и не увидел своих стихов напечатанными. Вот это одно я запомнил — было в «Звёздочке», но уже после гибели поэта. А ты чего Суворовым интересуешься?
— Почитать бы…
— Ну тогда тебе в библиотеку надо!
В областной библиотеке экземпляр суворовского «Слово солдата» всё же нашёлся. Тоненькая книжица была изрядно потрёпана, уголки страниц загнуты, затёрты множеством пальцев. С небольшого портрета смотрел на меня, слегка прищурясь, молоденький лейтенант с щегольскими усиками на открытом лице.
Я раскрыл этот сборничек наугад и прочёл:
Я исходил немало горных троп
Высокого и строгого Саяна.
Шёл по ущельям хмурым Абакана,
Был постоянным спутником ветров.
Стихотворение называлось «Тропа войны» и говорилось в нём совсем не о войне, но она присутствовала, и каждая строка дышала огнём. Но вот и заключительные строки, звучавшие клятвой:
И если мне среди голубизны
Хакасских дебрей вновь сверкнули тропы,
Я не покину своего окопа,
Нет, не сверну с крутой тропы войны!
«Это первая и последняя книга Георгия Суворова. Больше он ничего не напишет,— сказал в предисловии Михаил Дудин, редактор и составитель сборника.— Трудно сказать, что бы он сделал в будущем, потому что слишком много у него было возможностей, темперамента, воли и той силы, которая ещё не нашла себе настоящего выхода. И эти стихи — только маленькая часть его характера».
Георгий Кузьмич Суворов (1919–1944) был человеком общительным, добрым, честным, и у него, как у всякого компанейского парня, было много друзей. Ещё в Иудино (Бондарево) познакомился с известной сибирской фольклористкой М. В. Красножоновой, приехавшей изучать язык и обычаи старых иудинцев. Он близко сошёлся с молодым журналистом Афанасием Шадриным, интересующимся камнями-писаницами с могилы деревенского философа Тимофея Бондарева, на которых тот перед смертью выдолбил основные мысли своего труда «Торжество земледельца, или Трудолюбие и тунеядство». Был знаком с художником Д. И. Каратановым, поэтом Иваном Ерошиным и Казимиром Лисовским, дружил с Николаем Тихоновым, Михаилом Дудиным, Сергеем Наровчатовым, Леонидом Решетниковым, Леонидом Мартыновым, переписывался с ними. Многие оставили о нём воспоминания.
Учёные исследуют поэтическое творчество Георгия Суворова. Профессор Красноярского государственного университета Г. М. Шлёнская в 1984 году выпустила книгу «Дом и мир», в которой подробно проанализировала стихи семи поэтов. Имя Георгия Суворова стояло первым. «Интерес к творчеству и личности поэта-воина в последнее время всё настоятельнее проявляется в масштабах всей страны. Суворову посвящают стихи и поэмы, о нём пишут очерки и мемуары»,— подчеркнула она в предисловии.
Светлая лирика Георгия Суворова уже в 30-е годы громко заявила о себе. Стихи учителя из деревни Иудино публиковали газеты Красноярска, Новосибирска, Абакана.
В 1939 году корреспондент «Красноярского рабочего» Афанасий Шадрин в письме Сергею Сартакову от 20 августа писал: Георгий Суворов гремит на новосибирскую округу, и я его часто слышу по радио» («Енисейские встречи». Литературный альманах. Красноярск, 2008, с. 52).
В своих воспоминаниях («Ученик у жизни и у людей». Две трети века с «Красноярским рабочим». Красноярск, 2008, с. 32) Афанасий Шадрин описывает, как он познакомился с Георгием Суворовым. «Мы с Лией Гераскиной, автором пьесы «Аттестат зрелости» (по которой впоследствии снят художественный фильм с Василием Лановым в главной роли.— В. Ш.), уже были знакомы с его стихами и оценивали их неоднозначно. Лия считала, что пишет их разочаровавшийся в жизни усталый человек, подражая Есенину, которого в те годы осуждали за упадничество. Мне же казалось, что стихи лиричны, волнуют искренностью и переживаниями».
При первой их встрече в захолустном Иудино Афанасий Шадрин встретился с парнем «моложе себя», с нелёгкой судьбой человека, рано потерявшего родителей. Он бедствовал, как мог перебивался у родственников или у знакомых соседей и, в конце концов, оказался в детском доме. Там окончил краткосрочные курсы при учительском техникуме и был выпущен в «свободное плавание» учителем начальных классов.
…И вот они сидят в пустой школьной комнате, и Георгий читает Шадрину свои стихи.
Стихи подкупали искренностью, любовью к природе. Поэт находит слова звучные, образные. И всё же, заметил Афанасий, чего-то недостаёт в них. Проскакивают нотки грусти, неудовлетворённости жизнью и, в частности, собой.
Конечно, характер Георгия Суворова не из кротких — детдомовец как-никак… И когда поэт прочёл несколько эпиграмм на своих коллег — поэтов старшего поколения, Афанасий не выдержал:
— Откуда у тебя это, Гоша?
— Что именно? — насторожился Суворов.
— Какая-то подспудная скорбь… Хотя… Прости, я и сам не могу во всём разобраться.
— Но ты неплохо разбираешься в поэзии. А скорбь… Ну что я здесь вижу нового? Кто поправит меня, подскажет?
— А я, Гоша, и в Красноярск переехал, чтобы быть рядом с людьми знающими, образованными,— мечтательно произнёс Шадрин и, помолчав, похвастался.— Работаю в краевой газете, общаюсь с интересными людьми, посещаю литературное объединение.
Георгий даже подскочил, загорелся внезапно блеснувшей мыслью.
— Слушай! — вскричал он.— Ты подал мне хорошую идею. Ведь и я подумывал перебраться в какой-нибудь город, в литературную среду, к большой поэзии. Да и учиться надо. Средняя школа — маловато. Хочу в институт поступить. Это было бы здорово!
В июне Георгий внезапно ворвался в тесную комнатушку при редакции, где проживал Афанасий Шадрин, и с порога радостно сообщил, что принят на литературный факультет педагогического института. Это событие они тут же отметили торжественным чаепитием.
В этой комнатушке, где и одному-то повернуться негде, Суворов прожил июль, спал то на полу, то на кровати, когда хозяин в командировке. В августе Афанасий Шадрин был призван в Красную Армию, и комнатку пришлось сдать завхозу.
Прощаясь, вспомнили, как дружно, в тесноте, но не в обиде, прожили счастливое время, как писали стихи, как посещали при институте «литературные пятницы» и мечтали напечататься в столичных журналах. Затем крепко обнялись и пообещали друг другу писать письма.
В том же 39-м году и самого Суворова призвали в армию. Его, двадцатилетнего, со средним образованием, направили на краткосрочные курсы младших офицеров в город Омск. Здесь он подружился с такими же курсантами-сибиряками: Сергеем Залыгиным, Петром Дравертом, Марком Юдалевичем, Александром Смердовым, Леонидом Мартыновым, ставшим для него литературным наставником.
Переписка с Шадриным длилась недолго. Последнее письмо Афанасий получил уже из действующей армии.
Георгий Суворов окончил военные курсы в звании младшего лейтенанта и был направлен в Ханко, в Финляндии, но повоевать не пришлось — подкатила новая война — с Германией, и «ханковцев» спешно эвакуировали в Ленинград. Так переписка и прервалась.
В Ленинграде Суворов познакомился с поэтом, корреспондентом «Красной звезды», автором знаменитых ежемесячных писем, публикуемых в газете под заголовками «Ленинград в январе», «Ленинград в феврале» и так далее, с Николаем Тихоновым.
По сведениям главного редактора газеты «Красная звезда» Д. И. Ортенберга, Тихонов жил на улице Зверинской, и у него в доме №2 постоянно собирались писатели и поэты. В квартире не было никакой мебели — сожгли в «буржуйке», зато на кухне, более-менее защищённой от осколков при артобстрелах, но не спасавшей от прямого попадания снарядов и авиабомб, было тепло и уютно, и Николай с женой Марией Константиновной перебрались сюда.
Гости бывали у Тихоновых в минуты затишья, пахнувшие порохом и дымом пожарищ, на их обветренных лицах не сразу появлялось благодушное настроение. Они рассказывали о следах разрушений в городе, о том, что «вся армия, вся страна с волнением читает простые и мужественные строки своей суровой правдивостью очерки Тихонова…» — «как живёт, борется, страдает и побеждает героический гордый город». Потом говорят о литературе, обсуждают новые стихи Михаила Дудина, Алексея Недогонова, Сергея Наровчатова, напечатанные во фронтовых газетах.
В свободное от боёв время на минутку-другую забегал к Тихоновым и Георгий Суворов. Иногда с Олегом Корниенко, но чаще с Михаилом Дудиным. И всегда не с пустыми руками: то с букетом цветов, срезанных с сохранившихся клумб, для Марии Константиновны, то с грибами, собранными по пути с фронта, то с несколькими картофелинами с огорода, разбитого ленинградцами у Исаакиевского собора.
На этот раз он зашёл к Тихоновым, чтобы вместе отметить важное событие: его назначили командиром взвода противотанковых ружей и повысили в звании. И пока он, счастливый и возбуждённый, рассказывал, Тихонов любовался им. Свои впечатления позже записал во фронтовой блокнот: Георгий Суворов был «из тех ладных молодцов, в которых чувствуется что-то богатырски-молодое, и застенчивое, и дерзкое…». Это был «гвардеец, представитель самых бесстрашных и умелых полков нашей армии».
«Бесстрашные и умелые» — это славная 70-я стрелковая дивизия, получившая гвардейское знамя за отличные боевые действия, ставшая 45-й гвардейской ордена Ленина дивизией.
Таким Георгий Суворов запомнился. Теперь же Тихонов ближе рассмотрел его и увидел «нечто суровое в этом ясном, открытом лице, может быть, оттого, что брови были слегка нахмурены и рот был очерчен решительно и строго. Глаза с задоринкой смотрели прямо на собеседника, а небольшие усы сразу заставили меня перевести взгляд на его гимнастёрку, где красовался некий знак» — «белый щит с красной звездой» — принадлежность к гвардии. «Красновато-бронзовые щёки Георгия Суворова, обветренные боевыми дорогами, опалённые огнём непрерывных сражений, делали его похожим на индейца… но на самом деле он никакого отношения к краснокожим не имел».
Так, наблюдая за Суворовым, Тихонов вспомнил: сибиряк из Хакасии поначалу сражался в знаменитой Панфиловской дивизии. Фронтовые корреспонденты как-то рассказывали: когда в бою под Ельней осколок немецкой мины «впился ему между рёбер», Суворов вырвал его, стиснув зубы, даже не застонал.
— Вы читали мои стихи? — спросил вдруг Суворов.
— Да, знаю «Чайку», она мне нравится,— ответил Тихонов и попросил.— Прочти, лейтенант. Как она звучит из твоих уст…
И Георгий стал читать:
Как полумесяц молодой,
Сверкнула чайка предо мной.
В груди заныло у меня…
Зачем же в самый вихрь огня?
Что гонит?.. Что несёт её?
Не спрячет серебро своё…
Зачем? Но тут припомнил я…
Зачем? Но разве жизнь моя…
Зачем? Но разве я не так
Без страха рвусь в огонь атак?!
И крикнул чайке я: «Держись!
Коль любишь жизнь — борись за жизнь!»
В его полевой сумке, наверное, были только стихи. Георгий привычным жестом раскрыл её, что не ускользнуло от пристального внимания Тихонова. Движения ловкие, уверенные, отметил он: «Да, закалка охотника и солдата в сильных руках и широких плечах». Суворов извлёк толстую, видавшую виды тетрадь, раскрыл её и наугад стал читать…
Стихи были особенные — о полковых товарищах, о последних боях на Неве, о танке с красными от фашистской крови гусеницами, о цветах, растущих на козырьке окопа, о тропах, вьющихся по ущельям хмурого Абакана, о тёмных струях железной руды в отвесных утёсах, об охоте и ночлегах в таёжной глуши и о той тропе войны, которой он, солдат, идёт сейчас, «платя ценою крови и лишений за каждый шаг…».
— Я люблю цветы,— оторвавшись от тетради, вдруг заговорил Георгий.— Я в окопах писал про цветы. Вот послушай:
Цветы, цветы… И там, и тут.
Они смеются и цветут.
Как кровь пунцовая соколья,
Как память павших здесь, в бою,
За жизнь, за Родину свою,
Они цветут на этом поле…
«Да, этот человек цельный, мужественный и полный какой-то скрытой нежности и грусти,— думал Тихонов, слушая, как читает Георгий,— будто кедровые орешки грызёт,— всё в нём настоящее: и страсть, и храбрость, и эти неустоявшиеся и пьянящие, как молодое вино, стихи».
«С этой встречи началась наша дружба,— позднее вспоминал Николай Тихонов, автор баллады о гвоздях „Гвозди бы делать из этих людей!..“.— Георгий Суворов был прост, как быт, нас окружающий. Когда я долго не видел Суворова, я скучал о нём… Я всегда думал о Суворове. Мне так хотелось, чтобы ему было хорошо в жизни, чтобы он дожил до Победы. Он был достоин её».
— У меня сестра — учительница,— продолжал Георгий.— Она всегда присылала мне в письмах засохшие цветы: кукушкины слёзки, ландыши, незабудки…
Тихонов перебил его:
— Почему ты пошёл в бронебойщики, Гоша?
— Так надо,— весело ответил Георгий.
— А правда, что капитан Родионов…
Тихонов лишь заикнулся, а Суворов вдруг помрачнел.
Капитан Родионов командовал дивизионом противотанковых орудий, который в полном составе погиб, отбиваясь от напора немецких танков. Враг так и не вышел в тыл наступающим русским войскам. Большие потери были и в сорок пятом у Краснова. Те, кто видел в бою Суворова, говорили: «Сражается, как лев, вернее, как сибиряк…».
— Ну, давайте прощаться,— сказал Георгий. Они обнялись.— При встрече поговорим. Теперь уж нас ничто не остановит, я это чувствую. Мы победим. Завтра решающий бой.
Он был несколько возбуждён, потому что «ждал этого боя, как праздника», приготовился и пришёл к Тихонову в полном походном обмундировании.
— Вот теперь,— заговорил он с улыбкой,— будет у меня новая тема, чтобы закончить книгу стихов как следует.
— И как ты её назовёшь? — Тихонов приготовился записывать.
— Сначала хотел назвать «Тропа войны», есть у меня такое стихотворение, где говорится и о Сибири, и о войне. Но потом решил переменить название. Должно быть проще и точнее. Я солдат. И книгу назову «Слово солдата».
«Через несколько дней,— записал Николай Тихонов,— ночью у селения Русско-Высоцкого соединились все исходные части 30-го гвардейского корпуса. И дальше по ленинградским дорогам уходили, преследуя отступающего врага, воины-мстители.
Шли дни, и кончился бурный необыкновенный январь… Уже сотни километров отделяли передний край от города на Неве…».
Тогда же из Кинешмы Георгий Суворов на денёк заскочил в Ленинград, встретился с Михаилом Дудиным. Был радостен и возбуждён. Михаил предложил Георгию сходить на концерт известной пианистки Марии Вениаминовны Юдиной. Вечером они отправились в филармонию.
Играла актриса великолепно.
— Больше всех я завидую композиторам и музыкантам,— сказал Георгий после концерта.— Их не надо переводить на другой язык. Они понятны всем без перевода.
Утром он должен быть в своём взводе и заторопился. На прощание протянул Дудину вчетверо сложенный лист бумаги.
— Хочешь, Миша, я тебе подарю? Это стихи.
Да, это были его новые стихи.
В воспоминаньях мы тужить не будем.
Зачем туманить грустью ясность дней…
Георгий Суворов ушёл, ушёл навсегда… А страна ликовала. Прозвучал торжественный залп ленинградской победы. Взлётом тысяч ракет осветились берега Невы. Люди обнимались и плакали, не скрывая своей радости,— страшные дни блокады кончились.
К концу подходил и дымный, метельный февраль…
В те незабываемые дни Николай Тихонов жил в Москве, в гостинице, обрабатывал записи фронтовых блокнотов из последней командировки в войска. Неожиданно (он никого не ждал) в дверь постучали. Вошёл майор, фамилию которого Тихонов никак не мог запомнить, знакомый ещё по блокадному Ленинграду. После дружеских объятий посыпались вопросы, вопросы… Майор отвечал весело, размахивая руками и чуть ли не приплясывая: дела, мол, идут отлично, что трудно даже представить — как это можно свободно ходить по улицам Ленинграда, не опасаясь обстрела или бомбёжки. И, наконец, достал из полевой сумки листок со стихами Георгия Суворова.
— Вот молодец, что его стихи привёз! — обрадовался Тихонов. Торопливо развернув листок, быстро забегал глазами по стихотворным строчкам знакомого почерка:
Когда-нибудь, уйдя в ночное
С гривастым табуном коней,
Я вспомню время боевое
Бездумной юности моей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я вспомню миг, когда впервые,
Как меру светлые дары,
Летучим роем золотые
За Нарву перешли костры.
И мы тогда сказали: слава
Неугасима на века,
Я вспомню эти дни по праву —
С суровостью сибиряка…
— Когда вы видели Суворова последний раз? — быстро спросил Тихонов, почему-то сразу встревожась.
Жизнерадостный доселе майор нахмурился, сжал губы в ниточку и стал смотреть в угол.
Наступила тревожная тишина. И Тихонову всё стало ясно.
— Когда? — только и спросил упавшим голосом.
— Тринадцатого февраля, на переправе через реку Нарову.
Тихонов невольно взглянул на календарь: уже двадцать третье, День рождения Красной Армии.
…Без особого труда Николай Тихонов добрался до Ленинграда и первым делом попросил шофёра «подбросить его до реки Наровы», на правом берегу которой погиб и похоронен гвардии лейтенант Георгий Кузьмич Суворов, командир взвода противотанковых ружей.
Могила, в которой упокоился поэт, окружена цветами — кто-то ухаживал за ней и посеял розовый иван-чай, белые ромашки, любимые воином-сибиряком. Было ему двадцать пять лет.
В походной сумке поэта друзья обнаружили потрёпанные блокноты, исписанные стихами,— готовая книга, остаётся лишь подготовить её к печати. Николай Тихонов взялся её редактировать, Михаил Дудин обещал написать предисловие к ней.
Через несколько месяцев книга «Слово солдата» была подписана к печати.
В своих воспоминаниях друг Георгия Суворова, военный корреспондент, известный поэт Николай Тихонов писал: «Он жил и умер как поэт, и если поэту даны предчувствия, то он предчувствовал свою гибель, но мрака не было у него на сердце».
Позже на мраморной плите в Сланцах, около которых погиб 13 февраля 1944 года Георгий Суворов, были выбиты заключительные строки его стихотворения «Ещё на зорях чёрный дым клубится»:
Свой добрый век мы прожили, как люди,
И для людей.
Звучит, как реквием всем погибшим, как напутствие всем живым. Поэт соединил прошедшее с грядущим…
«Эти изумительные строки могут служить эпиграфом к судьбе всего нашего поколения, прошедшего через огонь войны и отстоявшего мир и счастье для нынешних и грядущих поколений»,— сказал Михаил Дудин.
Книга Георгия Суворова «Слово солдата» четырежды выходила в Советском Союзе. И расходилась почти мгновенно — ведь она отражала горькую правду прошедшей войны.
В декабре 1946 года создаётся Красноярская писательская организация Союза писателей СССР. К этому событию вышел в свет сборник «Сибиряки», в который вошли произведения С. Сартакова, И. Рождественского, Н. Устиновича, Л. Гераскиной, Е. Чичаевой. Под портретом в траурной рамке помещена подборка стихов Г. Суворова.
Лучшие стихотворения погибшего поэта публикуются в журналах: «Звезда», «Ленинград», «Сибирские огни».
В апреле 1947 года первый друг Суворова журналист Афанасий Шадрин жаловался Сергею Сартакову: в Новосибирске на встрече писателей он пытался найти книгу «Слово солдата», но ни в библиотеке, ни в читальном зале, ни на абонементе её не нашёл. Хотел хотя бы поговорить с Александром Смердовым — он, видимо, кое-что знает о Суворове… «но постеснялся: какое-то чувство, чёрт его знает,— не объясню». Так и не поговорил.
В 1948 году в издательстве «Молодая гвардия» (Москва) вышла антология молодой ленинградской поэзии «Молодой Ленинград», и в ней, наряду с другими, стихи Георгия Суворова. Антология «пахла порохом и кровью. Едким дымом печальных костров и сырой глиной братских солдатских могил»,— говорилось в аннотации.
С тех пор громкое имя не перестаёт волновать любителей военной поэзии. Книга Георгия Суворова переиздавалась и пополнялась новыми стихами.
Но опубликованное во всех изданиях стихотворение «Ещё на зорях чёрный дым клубится…» — неполное. Ленинградский поэт из сегодняшнего Санкт-Петербурга Илья Фоняков отыскал его полный текст. Оказывается, в нём не пять четверостиший, а одиннадцать. Полный вариант этого стихотворения опубликован в книжке «До последнего стука сердца…», подготовленный юными следопытами из города Кировска Ленинградской области, потом — в книге «Обелиски Георгия Суворова», составленной петербургским исследователем военной литературы Маратом Малкиным. «Оба издания — малотиражные, пишет Илья Фоняков.— Вероятно, по совету старших товарищей, Николая Тихонова или Михаила Дудина, внушивших Георгию, что „писать может и подмастерье, а вычёркивать — только мастер“, поэт безоговорочно убрал шесть внутренних строф. Конечно же, он понял: ещё не всё в них отделано, доведено до совершенства».
Сегодня, через 70 лет после Победы, и эти шесть вычеркнутых строф, по мысли Ильи Фонякова, могут представлять для нас, потомков, несомненный интерес.
В изъятых строфах, «рождённых под огнём», возникают яркие образы родной Сибири. К тому же в полном тексте «яснее становится адресат стихотворения» — поэт Михаил Дудин и его жена Ирина Николаевна Тарсанова, сохранившая для потомков память о боевой дружбе «Гоши и Миши, блистательной пары, двух лихих парней». Стихотворение Суворова, подчёркивает Илья Фоняков, родилось «как ответ на появившееся чуть раньше «Соловьи» Дудина — одно из лучших произведений военной лирики». Полный текст стихотворения Георгия Суворова «Ещё на зорях чёрный дым клубится…» читайте в №3 и 4 за 2005 год в журнале «День и ночь».
Светлое имя поэта Георгия Суворова не забыто: единственный из красноярских русских поэтов, Георгий Суворов попал в двухтомный сериал всемирной литературы. В Красноярском государственном педагогическом институте (ныне университет им. В. П. Астафьева), где учился поэт, создан музей его имени. Он так и остался молодым. «У поэта есть возраст, это правда, но у поэзии нет старости»,— сказал Михаил Дудин. Возраст Суворова остановился на цифре 25, его стихам уже более 70, и они всё более молодеют.
Два талантливых поэта из Хакасии — русская Лариса Катаева и хакаска Светлана Янгулова — организовали в Абакане литературный кружок. Оттолкнувшись от известной поговорки «Не боги горшки обжигают», они назвали своё детище «Гончары». Необычно? Однако по-юношески дерзко, с желанием творить нечто божественно-романтическое. «Гончары» — это десять юношей и девушек, русских и хакасов. Обком комсомола привлёк их в агитбригаду, и «гончары» всю уборочную страду провели в полях, выступали и по радио, и по телевидению.
Но любая «вольница» рано или поздно обретает «официальные берега». Преподаватель Абаканского пединститута кандидат филологических наук Константин Фокич Антошин пригласил «гончаров» в литобъединение при литфаке имени Георгия Суворова…
Прошли годы. Горбачёвская «перестройка» закончилась распадом Советского Союза. Распалось и литобъединение, так романтично начавшееся и так драматично закончившееся. Светлана Янгулова окончила МГУ, вышла замуж за иностранца и уехала из страны. Умер К. Ф. Антошин. Ушли из жизни Валерий Майнашев и Виталий Шлёнский — первые члены Союза писателей СССР из «гончаров». И всё. Ничего уже нельзя сохранить.
Вот почему в библиотеке сказали мне: «Суворов? Знаем… Не читали. Да кто сейчас книги читает?..»