1972–1979 гг.
Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2016
Продолжение. Начало см.
«ДиН» № 5/2016.
16.IX.1972
Дорогой Виктор Петрович!
Получил Вашу такую объёмную книгу и порадовался: «Пастух и пастушка» в ней есть и всё остальное, не менее значительное. Спасибо за такой великолепный подарок! Всё-таки кое-что пробивается, и это вселяет хоть какую-то надежду. Не всё так мрачно под луной.
Когда я получил телеграмму, то очень пожалел, что не смог Вас повидать, т. к. получил я её через несколько часов после того, как поезд прошёл. Я был на даче, приехал утром, чтобы встретить сына из Москвы — телеграмма лежала у соседей с вечера прошедшего дня. Очень жалел.
В октябре я буду в Москве — не будет ли у Вас там какое-нибудь заделье? У меня будет какое-то заседание критиков, но я думаю пожить недели три-четыре, так как хочется поработать в библиотеке и в ЦГАЛИ.
Посылаю Вам только что вышедшую книгу «Лидия Сейфуллина»2. Издали её хорошо, а главное, 20 000-ым тиражом — это ответ на поклёпы, против меня направленные. Поистине — не имей сто рублей… Теперь я год могу жить безбедно и спокойно работать.
Кстати, я для «Нашего современника» написал статью листа на полтора, называется она «Владимир Сапожников»3. Получил от Е. Метченко4 ответ: статью планируют на № 12 этого года. Ах, как бы хорошо, чтоб об этом не забыли, чтоб её не задвинули! Сейчас мне это важно во многих отношениях — Вы это хорошо понимаете.
В «Дружбе народов» идёт, как сообщили, моя рецензия на Ваши «Затеси», написанная по их заданию, но, конечно, по моей инициативе — я писал Баруздину5.
В «Дальнем Востоке» обещали напечатать статью на 2 п. листа «Дмитрий Нагишкин»6. «Урал» заказал статеечку о Викторе Потанине7, каковую я сейчас пишу. Кроме того, мои рецензии идут в «Звезде», в «Вопросах литературы», в альманахе «Сибирь». На моём столе злополучный том «Литературного наследства Сибири», посвящённый В. Зазубрину8. Это — сигнал, теперь подписанный к печати. И я вплотную сажусь за трудоёмкую подготовку третьего тома. Из второго тома при содействии Коптелова, Никулькова, Смердова9 и других (работников обкома) изъяты ценные статьи и материалы. Некоторые из них были опубликованы, другие — я верю — будут опубликованы, не всюду же такие оголтелые «охранители», как в Новосибирске. А самое главное: охраняя читателя от «зловредного» влияния Зазубрина — Яновского, они фактически тормозят развитие советского литературоведения. Тем не менее в томе осталось немало ценного — ну хотя бы рассказ «Бледная правда» и мой его анализ. (Том я пришлю — и очень советую прочесть этот рассказ, если не читал ранее по журнальной публикации в 1923 году.) Сохранились некоторые интересные письма и воспоминания, я уже не говорю о блистательной для того времени «Литературной пушнине».
К столетнему юбилею Вяч. Шишкова10 я составляю книгу его сибирских сочинений — многое не вошедшее в его соб(рание) соч(инений). Это листов на 30 с моим предисловием и комментарием. Юбилей будет отмечаться в 1973 году. В Москве я буду занят главным образом Вяч. Шишковым. Из всего этого ты видишь, что я не сижу сложа руки, да и не намерен этого делать.
Занимаясь историческими делами, я не хочу отрываться от критики, от современности. Хочу сделать анализ «Пастуха и пастушки» на фоне нашей военной прозы, примерно так, как я написал о «Солёной Пади»11,— на фоне литературы о Гражданской войне. Но это дьявольски трудно. Буду думать.
В книге о Сейфуллиной есть страницы, звучащие злободневно. Это кое-что из её
эстетических взглядах (так!), анализ повести «Встреча»,
полемика моя с В. Кардиным12. Не сама полемика,
а кое-что, с нею связанное. Первое издание книги —
Живём с Ф(аиной) В(асильевной) вдвоём — дети и внуки далеко. Живём неподвижно, мало с кем встречаясь, да и занят я сейчас очень. У детей, конечно, тоже не всё так, как хотелось бы, но тут ничего не поделаешь: живут они по-своему и принимают безоговорочно только материальную помощь.
Марии Семёновне и тебе от меня и Ф. В. большой привет.
Обнимаю.
Н. Яновский.
27.IX.1972
Дорогая Фаина Васильевна!
Николай Николаевич!
Как я рад был нашей встрече и книжке о Сейфуллиной, так изящно изданной. Кстати, я о ней мало читал, вот и почитаем.
А больше всего меня порадовало, что Николай Николаевич «в форме», что трудится,— как видно, нашего брата не так просто извести и убить, его ещё труднее повалить — это даже жирующие при обкомах знают — прихвостни начинают понимать и считаться кое с кем и кое с чем.
И успокоили Вы меня. Хорошо, что опоздали телеграмму получить,— и так был изнурён болезнью и страданиями умирающего брата, что перепутал всё и вместо станции Новосибирск предположил Тайгу и прозевал Ваш город — отупел потому что, да и поздно проходил поезд, да и стоянка всего 12 минут — что за это время переговоришь?!
Я, как и Вы, всякие горести и неурядицы топлю в работе и очень напряжённо работаю всё лето над одной вещью в 2 листа — «Ода русскому огороду»13 — это и по названию чувствуется, вещь философская, но очень земная, немножко высоким «штилем» писанная, ода земле нашей, клочку, который нас вскормил, а главное, горесть о том, что исконно человеческое назначение мы утратили, а то, что обрели, мне и моему герою — далёко, чуждо. И если есть ещё радости, то они в приобщении к земле, в тоске по истинно любившим тебя близким людям, но уже разобщённым цивилизацией.
Работа была очень сложная, снова для меня новая и по-новому сделанная, и всего она меня, да утраты эти последние, вымотала, и решил я хоть раз отдохнуть по-человечески — поедем с Марией Семёновной на юг, там нас знакомый один сулит к истинным горцам свозить, в истинные горы, а затем поживём срок в Доме творчества Гагры — не всё там бездельникам жировать. Попробую ничего не делать, но, наверное, это не удастся, сделался совсем графоманом и тогда только полон радости, когда прёт работа, да и мусора в голову меньше прёт — он сгорает весь в башке или отметается как что-то ненужное и докучливое.
Вот только контуженая голова болит всё больше и больше, да и сердчишко стало что-то барахлить, а хочется перетянуть за пятьдесят — не так уж далеко, всего два года осталось ведь: «И не от старости умрём, от старых ран умрём…»
Как это точно и страшно сказано! Роман по этому поводу лежит, не было времени притронуться к нему, лишь изредка всуну заметку какую в папку или набросок.
Недавно с небольшой бригадой мотался по Томской области на пароходе и вертолёте — обскакали с лишком полторы тысячи вёрст, и впечатлений много, но и усталости не убыло, а даже наоборот. Однако кое-что для романа (герои родом с нижней Оби) я подметил — и это главное. Были в нашей бригаде три новосибирца — главный редактор издательства и два редактора — ребята компанейские, богатые умом и биографией, а какие в деле — Вам лучше знать. Редакторы, и Прашкевич Гена, и Женя Городецкий14, книгу которого я сейчас с удовольствием читаю, по-современному умные, глубоко мыслящие, и пообщаться с ними интересно и полезно.
Я тоже ведь живу затворником больше — в Москве мало где бываю. Александр Николаевич15. умер, и после него как-то не находится собеседника открытого и умного, всё с подковыром, да завистью, да ёрничеством — я уж устал от этого и избегаю прежних знакомых, особливо пишущих, останавливаюсь всё больше у своего друга, художника Жени Капустина, и мне с ним вольно и хорошо.
Уезжаем мы из дому 30-го сентября, а вернёмся уже после праздника, зимою. Жаль, что не повидаемся, но надежды терять не будем: как-нибудь случитесь в Москве ещё и подскочите, здесь ведь близко. Ну, крепко Вас обнимаю и целую, от Марьи Семёновны поклон вам обоим низкий.
Ваш В. Астафьев.
Писал ли я Вам свой дом. телефон? 2-21-07.
Это на всякий случай.
2.XII.1972
Дорогой Виктор Петрович!
Перед самым отъездом в Москву получил я Ваше письмо, а ответить не успел — торопился окончить статью для «Урала» о В. Потанине (по их заказу). Как она им поглянулась — не знаю, не пишут. А в Москве я прожил почти месяц (и Ф. В. со мной была), жили мы у сына, занимались, истосковавшиеся, внучкой, существом прелестным. Ей скоро два годика стукнет, бегает, балует и лепечет она презанятно. Увидел в Москве Ваши книги — купил, но, увы, она до них ещё не доросла. У Вас, кроме повестей, которые я получил — спасибо! — ещё где-то что-то вышло. Радуюсь за Вас — издавайтесь, раз издают, теряться не надо, такое случается нечасто, а писатель должен жить, не нуждаться ни в чём — ведь вокруг него «питаются» тысячи, а гос. изд-во за его же счёт богатеет, и ничуть не меньше, чем какой-нибудь частный издатель в давно прошедшие времена.
Был в «Нашем современнике», разговаривал с С. Викуловым16. Не знаю, как я ему, а он мне «поглянулся» редакторской деловитостью. Статью мою печатают в № 2 (о Сапожникове), заказали мне (я сейчас пишу книгу) статью о Вяч. Шишкове (в IХ.1973 г. ему будет 100 лет), и договорились мы об обзоре журнальной прозы 1973 года — о современности. Делал я когда-то такой обзор (книга «С веком наравне», 1965), попытаюсь ещё раз: а вдруг удастся что-то дельное сказать? Да и нос утру «Сиб. огням» — пусть не думают, что без них я никуда.
Вышел наконец многострадальный зазубринский том «Наследства»17. Хочешь, вышлю? Есть интересные вещи, знать о которых полезно и сегодня. Обгрызли его «охранители» всех рангов, все оказались знатоками эпохи 20-х гг., Зазубрина, все лезли с поправками, не хватало одной тёти Даши, уборщицы, а так все тома оставили свой «исторический» след.
В Москве свои заботы, наслушался я там всякого, чаще всего малоутешительно. Унтеры Пришибеевы подняли голову и действуют, процветают.
Почитал я нашумевший «Август 1914 года»18 (огромная рукопись в 600 с гаком страниц) и не увидел в нём клеветы на русский народ, как об этом известила «Лит. газета», печатая какого-то иностранного «знатока» русской истории и русского народа. Это добротная проза, не хуже всякой другой, у нас издающейся. Роман уязвим в другом плане — в плане его афишируемой религиозности, якобы органически свойственной русскому народу. Религиозность, разумеется, есть, но не больше, чем у всякого другого народа, и не следует это «свойство» его мировоззрения народу русскому навязывать. Христианнейшим из христиан он никогда не был, это, пожалуй, вернее. Издали бы этот роман здесь, сказали бы, что в нём хорошо, а что плохо, раздолбали бы христолюбие его — и не было бы такого международного хая вокруг этого произведения.
Болтают, что самый «знаток» из «Литературки» романа не читал, а подписал какой-то кем-то приготовленный текст и сам сейчас не рад. Распространяют также слушок, что автор романа сам еврей и по-еврейски (из тех, что бежали в Израиль) себя ведёт. Словом, некрасивый шум, под который и идёт «завинчивание гаек» в области литературы, в области общественных наук. И хочется после этого сказать по-гоголевски: «Грустно на этом свете, господа!»
Приехал я и занялся работкой, увяз в ней по уши, и никого-то мне не хочется видеть, исключая, разумеется, моих друзей. Никуда не хожу, нигде не выступаю, хотя и получал всякие приглашения. Работа — вот что главное, исцеляющее, на будущее рассчитанное. Ах, если бы знать, какое оно, это будущее, из кого составленное!
Пишите, на забывайте. Марии Семёновне поклон.
Привет сердечный. Обнимаю. Н. Яновский.
На открытке, без даты
Дорогие мои Фаина Васильевна!
Николай Николаевич!
Поздравляем вас с Новым годом! Здоровья, сил и мужества для работы, доброй зимы, тёплого лета и мира под крышами всех русских домов и над всей Россией!
Целую, всегда ваш В. Астафьев.
Новосибирск-102, ул. Восход, дом 18, кв. 23.
г. Вологда, 4 — В. Астафьев.
2.III.73)
Дорогой Николай Николаевич!
Извините, пожалуйста, что долго не писал Вам, почти всю зиму проболел: сперва грипп, который тут метко назвали — «дружба народов», видно, всю свою заразу эти «дружные народы» собрали, чтоб нас уморить! Болел тяжело, с осложнениями, и лишь недели две назад стал работать, и заболел в Новый год.
На эту зиму возлагал много надежд, хотел дописать роман, но он лежит запылившийся, остывший, а разогревать вновь вещь и душу очень неловко и тяжело. Для «разгона» взялся написать кое-что из поездок на родную Сибирь. Я ведь никогда ничего не пишу, но лишь очень уж наболело и повело меня далеко и глубоко, получается очень сердито и больно.
Однако сил ещё мало, после болезни и «пар» быстро вышел, даже черновик не закончил. Вот поеду дня на три на лёд, отдышусь и дальше продолжу эту, кажется, интересную и очень увлекательную для меня работу под названием «Царь-рыба» и с подзаголовком «Рассказы у костра». Надвигается пятидесятилетие, подготовил «Избранное». Многое пересмотрел, перетряс и иное, «Звездопад», к примеру, почти наново переписал, дабы можно было их «рядом» с «Пастушкой» ставить, а «Пастушка» моя так нелегко и больно мне даётся, делая мне хитрую услугу — теперь всё моё меряют ею, а я пока дотянуться до неё не могу — и смогу ли? Кажется, в «Оде огороду» местами лишь…
Вчера только прочёл Вашу статью о Володе Сапожникове19. Хорошая статья, взыскательная и ко многому обязывающая. Кабы только не осердился на Вас Володя, что лихо вы с нами всеми его сверстали! Ревнив он к нам, зело ревнив, хотя и не к чему бы ревновать-то. Валя Распутин20 лучше и лучше пишет — что мне теперь, вешаться, что ли? Наоборот, радостно, что идёт парень плечом подпереть одряхлевший лит. дом и завшивевшую лит. шубу вытрясает. Пишу предисловие к однотомнику Вити Лихоносова21 и никак не могу написать — не поглянулась мне его последняя повесть «Чистые глаза», вещь для Вити печальная и где-то даже самоподражательная. Вот и сбила она меня с толку. Не возьмусь больше никому эти предисловия писать, будь они неладны! Весь измучался. Летом собираюсь в Сибирь на Нижнюю Тунгуску. Кланяюсь Фаине Васильевне! Вас обнимаю. Мария Семёновна шлёт свое почтение. И поклон.
Ваш — В. Астафьев.
23.I.1973
Дорогой Виктор Петрович!
Очень обрадовался Вашему письму — уж думал, не случилось ли что. Грипп — штука свирепая, и у нас тут многие переболели, я в том числе — весь январь провалялся. Однако потом засел за стол и к началу марта окончил статью о Вяч. Шишкове, которую обещал С. Викулову. Выслал я на суд редколлегии её на днях и жду приговора.
Хорошо, что взялись за роман — самый популярный жанр. Не одному же А. Иванову «блистать» в этом жанре. Наверняка он сидит сейчас над очередным сорокалистным творением.
У нас с Вами юбилей будет в один год — Вам 50, мне 60. Радости, признаться, мало, но всё же невольное подведение итогов. Задумываешься, что ты есть, и что сделал, и сделал ли как надо. Самое ужасное — опыт растёт, а силы угасают… Ещё одно из противоречий земной жизни.
С Новосибирской писательской организацией я, можно сказать, расплевался. Вот уже полтора года никуда не хожу, никакие собрания не посещаю. Не хочу видеть эти противные самодовольные рожи предателей и карьеристов Никулькова, Смердова и других активных деятелей нашей организации! Мне и без полемики с ними хватает работы, да и есть ли нужда с ними полемизировать — их продажная сущность ясна. Работаю над книгой «История и современность»22, завершаю книгу ЛНС (том 3)23, начал монографию о Вяч. Шишкове.
Такому же остракизму подверг писат(ельскую) орг(анизацию) и В. Сапожников, уже считают, что «блок Яновского — Сапожникова» даже своим отсутствием «нарушает мирное и согласное» течение жизни организации. Статья о нём в «Нашем современнике» подлила масла в огонь. Но вот беда: самые пассивные члены «дружной семьи» писателей Новосибирска оказались, пожалуй, самыми активными писателями творчески. Видимо, это обстоятельство и заставляет господ-товарищей искать с ними контактов, налаживать с ними деловые отношения. Отнюдь не желаю им успеха в этом деле.
Повесть В. Лихоносова ещё не читал, зато повесть В. Тендрякова24 в «Современнике» поглянулась мне чрезвычайно. Видимо, со временем буду писать.
Жить в Новосибирске стало мне всё трудней, а главное, всё неинтересней. Я охотно куда-нибудь перебрался бы, но вот вопрос: куда? Вяжет меня по рукам и ногам тема — сибирская, «Лит. наследство», которое вырастает в значительное предприятие, особенно когда выпущу тома, посвящённые Ядринцеву и Потанину25. Теперь для меня это дело чести. И фигуры по сибирским масштабам стоят того, чтоб ими занялись всерьёз как о писателях.
Марии Семёновне от Ф. В. и меня поклон и привет. Вас я обнимаю.
Ваш Н. Яновский.
P. S. Статью Л. Якименко в «Новом мире»26 читал. О «Пастушке» он пишет мягче, чем их предыдущий автор. Но он так же, как тот рецензент, не понял повести. И Вы правы, что меряете всё своё по этой достигнутой уже высоте. Так и поступает настоящий писатель.
Н. Я.
19.I.1973
Дорогой Виктор Петрович!
Я всё ждал, что Вы заедете в Новосибирск, зайдёте ко мне, и мы вдосталь наговоримся. Но пути Ваши, о которых я наслышан, не перекрестились с Новосибирском, и вот я вынужден писать. Не потому «вынужден», что это мне тяжело или неприятно — совсем напротив, давно собирался,— а потому, что предпочёл бы встречу.
Храню один экземпляр своего разросшего(ся) «Предисловия» к красноярской книге Вашей, а куда послать — не знаю. Дома ли Вы? Хочу всё-таки показать статью Вам, прежде чем она будет где-либо опубликована. Послал её в «Наш современник» по их согласию, пока не знаю, как они с нею поступят, может быть, так же, как со статьёй о Вяч. Шишкове.
Веду затворнический образ жизни, так как пишу и пишу — всё для книги, каковая запланирована на 1974 год и тоже к моему юбилею (60! Уф!).
Были ли Вы в Томске, куда собирались? Всё ли там прошло хорошо, если были? Я ведь тоже туда собирался, да заболел и провалялся целую неделю.
Марии Семёновне большой привет.
Обнимаю.
Ваш Н. Яновский.
1.X.1973
Дорогой Николай Николаевич!
Отвечаю на Ваше письмо эвон откуда, аж из Винницы! Занесло меня на Украину «творчество», делал с режиссёром сценарий по «Пастушке», надеясь потом поездить по местам боёв, поглядеть, подумать и как-то «стронуть» с места остановившийся роман, а вместо этого подхватил воспаление лёгких, да сильное, и вот уж более полумесяца лежу в больнице, вдали от дома, где мечет икру и с ума сходит моя и без того заполошная жена, известная Вам Мария Семёновна, и я боюсь, чтобы и она не свалилась.
Всегда в больницах я «скрашиваю досуг» тем, что читаю и пишу, и что этого делать нельзя, что-то разболелась голова. Оно, правда, читать-то вроде бы и ни к чему, вроде бы уж совсем на пороге те времена, о которых покойный Яшин27 сказал, что-де придёт такое время, когда талантливым людям будут деньги платить, только чтоб они ничего не писали…
Какой-то ужас! Вовсе уж загоняют в гроб и рыло ещё не чешут, но уж видны сжатые кулаки бездари, желающей это сделать. Особенно рвутся расквасить всем рыла отставные майоры и полковники, сомкнутым строем ворвавшиеся в литературу. Мне казалось, что уж хуже, чем есть, быть не может — оказывается, может: накатывают волны, в которых видны щепки разбитых в 37-м году кораблей…
Год у меня паршиво начался, с больницы, паршиво и идёт. На Енисей съездил плохо из-за своих филантропических черт характера, на Украине «хвиаску», как тут говорят, потерпел и теперь уже имею диагноз — «хроническая пневмония»: это значит — всё время остерегаться простуды, осложнений…
Ну что делать, что делать?!
Без меня навестил мою Марию Семёновну объезжающий страну на велосипедах здоровый и полнокровный писатель В. Сапожников и повёл машину дальше, на Новгород и Псков, так сказать, в сердце России — дабы хоть на время расстаться с рекой Коёном и воспетой им на берегу оного чинарой или осокорем, погубленном современными злодеями, но взамен оного массивных лазарев (?) аж целую рощу в городе насадил!..
Плохо стал писать Сапожников, скатился до неприличной беллетристики, борясь с неудачеством. Сам себя перехитрить хочет, а вот Женя Носов28 между тем выдал «Десять рублей…», несмотря ни на что. Очень здорово выдал, по самым сусалам кулачищем!..
Статью присылайте домой. Я шестого июля улечу домой, уже билет заказан. Низко кланяюсь Фаине Васильевне и обнимаю Вас! — Ваш Виктор Петрович.
P. S. В Томске я не был, что-то и не тянет.
30.IX.1973
Дорогой Николай Николаевич!
Залежался я тут, в больницах-то! Вернулся из Винницы, побыл дня три дома и опять залёг на 20 дён, но вот уже и дома второй день, пробую садиться за стол, от которого изрядно отвык, а привыкать к нему непросто. Но не впервой, как-нибудь войду в работу, и тогда всё пойдёт как надо быть. Помаленьку буду добивать «Царь-рыбу», основа есть, некоторые главы уже сделаны, и написать ещё надо две-три главы-рассказа, и тогда конец будет виден. Получается мрачновато и гораздо тяжельше, чем в «Последнем поклоне». Надеюсь на гонор, пусть и горький! Он меня не единожды выручал.
Тут вот, пока лежал в больнице, пришло известие о выдвижении меня на премию — очень страшное. Союз писателей РСФСР, «Молодая гвардия», Вологодская пис. организация весною выдвигали «Повести о моём современнике» на Гос. премию СССР, а оказался я выдвинутым с одной повестью на Государственную премию республики, и число выдвигателей сократилось до одного. Какие-то всё мелочи, какая-то закулисная борьбишка, в которой сами «борцы» себе героями кажутся, а мне лично до лампочки всё это, мне уже, как Борису моему, всё больше хочется «покоя, только покоя», и ещё работать хочется в покое.
Прочёл я Вашу статью дважды. Она мне очень понравилась, фундаментальная статья! Она скорее для журнала, а не для книги, но каши маслом не испортить. Беда только вот в чём: в красноярской книге нет повести «Стародуб», там «Перевал» стоит — хотелось красноярскую книжку более последовательной во времени и развитии характера сделать. Придётся Вам по ходу переписывать, а о «Стародубе» сокращаться или оставлять для журнала. В рассуждениях о «Краже» и «Пастухе и пастушке» есть чересполосица, которую можно исправить с помощью ножниц, и ещё, это уж моя личная к вам просьба,— поубавьте хвалебные слова в мой адрес, почеркайте превосходительные степени, пусть будет всё покойней и скромнее. Это не кокетство моё, не желание поиграть в «скромника», а необходимое требование времени: в завшивленной нашей литературщине идёт такая бесцеремонная похвальба, такая пляска, такой праздник, что стыдно уж становится и за себя, и за друзей своих, ибо и они ведь «писатели», и они вольно или невольно участвуют в этом безголовом шабаше на литературной «ниве».
Противопоставить этому можно только порядочность и выдержку, спорить и ругаться бесполезно — я пробовал говорить дураку, хаму, гонорарному разбойнику, что он хам и хват, а тебе в ответ: «Ты — антисоветчик! Ты чернишь действительность! Принижаешь свой народ»,— и т. д. и т. п. Не надо давать им повод показывать поганый язык и разевать гнилозубую пасть: «А-а! А-а! А сам-то!..»
Вот и все мои желания. Отправляйте статью в Красноярск, там грозились сдать книгу в набор ещё в сентябре, иначе она не выйдет к весне при наших периферийных темпах.
Был без меня у Марии моей в гостях Володя Сапожников, насмешил её своей чалдонской беспардонностью и всё тем же отсутствием такта. Ну да ладно, мы приучены воспринимать людей такими, какие они есть.
Дома, слава Богу, пока я «отдыхал» в больнице, закончил ремонт. Мария домывает полы, развешивает шторы и отдыхать будет — устряпалась, еле на ногах стоит.
С 21-го октября мы будем отдыхать в Гагре (так!), в Доме творчества. Мне надо греться, а Марии от домашних дел отойти.
Ну вот и всё, дорогой Николай Николаевич! Мне очень хочется с Вами повидаться и поболтать, да пока не с руки. Бываете в Москве — заворачивайте! Близко ведь, и зимой с болтами хорошо. Фаина Васильевна поболтает с Марией, апартаменты наши поглядите! Заезжайте при случае!..
Будьте здоровы! Привет Фаине Васильевне
от меня и Марии. Обнимаю Вас — Виктор.
25.I.1973
Дорогой Виктор Петрович!
Поздравляю Вас и Марию Семёновну с Новым годом! Желаю Вам здоровья и прежде всего здоровья. Всё остальное — новые книги, успех, слава — придёт с ним. Я уже убедился, занимаясь много лет «Словарём писателей Сибири и Дальнего Востока»: забывчивость людей тоже феноменальна. Пока человек жив-здоров, его знают, через год после его заболевания или исчезновения — никто толком не скажет, когда же это произошло. А если через десять — надо организовывать поиск… Итак, пьём накануне Нового года за здоровье! У меня ведь 1974 год тоже юбилейный — стукнет 60! Пьём, следовательно, и за благополучные юбилеи (если, конечно, пить можно).
Не писал я Вам давно. То в Москву ездил, где прожил более полутора месяцев, то, вернувшись, писал срочное, давно обещанное, неотложное, то хандра нападала, к счастью, кратковременная — и похандрить недосуг.
Статья моя о четырёх повестях, увы, с сокращениями, идёт будто бы в № 4 «Нашего современника»29. Так мне сообщили несколько дней назад, потребовав дописать начало, чтоб «юбилейностью» пахло. Что это такое, я не знаю, но дописал как умел.
Из Красноярска ни слуху ни духу. Если статья не подошла, надо сообщить честно и не отмалчиваться. Кроме того, я ведь не тумак (?), чтоб не учесть разумные предложения и требования. А так — просто непорядочно поступает некий Ермаков! Статью заказал по телефону, а теперь трубку поднять боится… Ну чёрт с ним!
Я тоже приготовил свою «юбилейную» книгу, но сдать её в производство не могу — она уже три месяца на «контрольном рецензировании» в Комитете. Уже три книги моих держат под контролем и присылают глупейшие рецензии, одна из них, на «Голоса времени», была не глупая, а доносная и принадлежала господину Чалмаеву30, любимому автору «Нашего современника». Он с серьёзным видом доказывал, что я протаскиваю троцкистские идеи, подозрительно много уделяю внимания репрессированным («почти все статьи») и, наконец, уничтожаю, не терплю любое начальство. А результат один: часть статей вылетело (в том числе о Залыгине), и книга вышла не в том виде, в каком хотел бы её видеть. Боюсь, что и сейчас получится нечто подобное. Чалмаев и чалмаевы процветают, хотя и выступают апологетами К. Леонтьева31. Если бы я в таком духе выступил, меня бы съели незамедлительно, и работал бы я где-нибудь сторожем.
В Москве я работал главным образом над творчеством Гребенщикова32 и Шишкова, бывших когда-то, в начале нашего века, в Сибири друзьями. Гребенщиков в 20-м году эмигрировал и прожил в Турции, Франции и США сорок лет. С 1905 по 1907 год он был активнейшим деятелем литературы в Сибири как организатор и как автор многих талантливых произведений, которые Горький печатал в своих журналах. Я пишу сейчас большую статью о нём, хотя и знаю, что печатать её, вероятней всего, не будут. Пишу, потому что убеждён, что всё талантливое, созданное на русском языке, принадлежит русскому народу. Рано или поздно собранное мною кому-то пригодится, будет нужным. Слава Богу, чалмаевы — это временщики, не ими определяется развитие общества и общественной мысли.
Как Вы отдохнули? На «юбилейном» заседании редколлегии «Наше(го) современника» я случайно был. Говорилось с большим сожалением, что Вы уехали в Гагры и быть не можете. Редколлегия эта прошла не бог весть как и именно потому, что многих авторов журнала не было. А может, ещё и потому, что не была организована как надлежит.
Всему семейству Вашему наш с Ф. В. поклон и приветы и пожелания наилучшего.
Обнимаю. Н. Яновский.
Без даты
Дорогие Фаина Васильевна!
Николай Николаевич!
С Новым годом, с ещё одним трудным годом и с надеждой, что следующие будут легче и Господь Бог будет более милостив к нам, членам коммунистического общества, и не станет с одного бока жечь огнём, а с другого сыпать снегом и хладом, и ещё поубавит раку, самоубийств, слёз и горя!..
Словом, самые «вечные» мечты и пожелания, ибо так и пребудем мы между жизнью и смертью, а на этом пути уже все слова и мысли вытоптаны, как выпас голодным скотом.
Я тоже был в Москве, по делам. Без дел я уже туда не езжу, да и по делам-то вынужденно — очень быстро устаю в Москве, изнуряет она своим шумом и бездушностью, ровно бы перед взрывом или Божьим судом все бегут куда-то и не хотят замечать друг дружку, и ох что вокруг деется.
Готовлю «Избранное», правлю, пишу, наново переписал «Звездопад» и чувствую, что это не единственное переписывание. Много слов наставил не так и не тех, пытаюсь свои же грешки, часто введённые спешкой и неумением, исправить.
До романа руки так и не доходят, и если дойдут к весне — слава Богу. Время летит стремительно, обязанности не убывают, а прибывают — хоть бы немножко приобрести эгоизма, поубавив его у наших родных и неродных детей, и не раздаривать так себя и своё время, ведь не хватает, явно не хватает на всех-то, а что сделаешь? Каков уродился!..
Ну, целую, обнимаю Вас, дорогие. Марья Семёновна присоединяется. Ваш — Виктор.
Без даты
Дорогой Виктор Петрович!
Сегодня купил в букинистическом «Синие сумерки»33 (1968), купил и потому, что вид её внушал уважение — не иначе она прошла через сотню рук, хотя и не из библиотеки, где это вполне объяснимо. Не новость, конечно, что Астафьева читают, но такую книгу всё равно иметь приятно.
Как Вы живёте, что нового, над чем работается, и как здоровье? Вот сколько сразу вопросов! Вижу, книжки выходят — и я радуюсь. Так и надо — не следует теряться. Я вот тоже «развил» свою деятельность, готовлю свою книгу листов на 20-ть, составляю том сибирских произведений Вяч. Шишкова с моим предисловием и комментариями, завершаю работу над 3-м томом «Лит. наследства Сибири», на взлёте (?) труднейший том «Писатели Сибири и Дальнего Востока» (1917–1970 гг.) — библиография, над которой работал больше 10 лет. 18.XII заседала редколлегия «Лит. наследства». Тома 4-й и 5-й будут посвящены Ядринцеву и Потанину, скоро я все силы брошу на эти дела — это мой священный долг писателя-сибиряка перед памятью блистательных патриотов Сибири. И что бы ни говорили о них дурного — а говорили много! — я убеждён, они честно вырабатывали и защищали свои идеи, они способствовали как никто расцвету Сибири. Вот вытащу на свет всё это, и эти два тома в особенности,— можно умирать спокойно, с сознанием выполненного писательского долга.
Из «Нашего современника» прислали гранки статьи о Сапожникове. Увы, статью сократили неумело, и, конечно, самое значительное — весь анализ рассказа «Друг нашего друга», ради чего я, собственно, и затеял монографический очерк о В. С. Я ему сразу сказал: «После рассказа „Друг нашего друга“, где вдрызг высмеяна вся современная пришибеевщина, я буду о тебе писать» И вот вообрази моё состояние: именно об этом рассказе всё выброшено. Чего они испугались — не пойму. Если бы не моё первое выступление в этом журнале и полная необходимость именно сейчас выступить в Москве с более или менее большой статьёй (чтобы утереть нос «Сиб. огням»), я бы немедленно эту статью от них забрал. Но мне нужно сейчас иметь «свой» журнал, чтоб я мог время от времени как-то высказаться,— и другого журнала, более мне близкого, я сейчас не вижу. Тянут меня в «Новый мир», но там у самого журнала состояние неустойчивое, да и после Лакшина34 там выступать трудно. Можно было с ним спорить, но писал и пишет он великолепно. Как нерасчётливо обращаются у нас с такими выдающимися критическими талантами!
В № 2 «Дружбы народов» идёт моя рецензия на «Затеси» (так мне сказали). Очень хочу написать о «Пастухе и пастушке», но не подвёртывается повода. Вот к 1974-му, к 50-летию, я, может, «грохну» статеечку — вот тогда я уже выскажусь! (Хотя вполне возможно, что именно этот раздел, как в статье о Сапожникове, и похерят — всё может быть в наш просвещённый век!)
В Москве видел В. Лихоносова — подробно не говорили, но он всегда как-то по-особому мил и по-особому интересен. О В. Потанине я написал статью для «Урала», и вот на днях сообщили, что идёт в № 3 за 73-й год.
8 месяцев я проработал за своим письменным столом, не отлучался «на службу» и убедился, что в этом есть свои отнюдь не малые преимущества. Каждый мой день загружен так же до предела, как и прежде, но прибавилась свобода в распределении всего рабочего времени. И это, оказывается, очень важно, это теперь просто необходимо — так много всего накоплено, лишь только иногда сумей отдыхать, чтоб хватало на всё.
Ну-с, ладно. Я заболтался.
Привет сердечный.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
30.V.1974
Дорогие Фаина Васильевна! Николай Николаевич!
Кланяюсь Вам я и Марья Семёновна, с Урала, из нашего «имения», из доживающей свой век — Быковки. Приехал я сюда, после юбилейных гулянок и писательского пленума, чуть живой (Мария Семёновна добралась сюда раньше) и хотел много сделать, плановал, да не вышло ничего, едва отдышался — и надо ехать в Иркутск, вести семинар на совещании молодых писателей — посулил «за работу» поездку по Байкалу, и надо его, батюшку, посмотреть, пока ещё двигаться могу, да и Байкал ещё есть, а то и его скоро «преобразуют».
Здесь, в Быковке, я и получил письмо Фаины Васильевны и опечалился болезнью Николая Николаевича: эта проклятая пневмония стала бедствием — пока боролись со страшными болезнями, подкралась она незаметно к людям. Я уже семь раз валялся с нею, в прошлом году умудрился дважды и теперь ношу хроническую. Недуг худой, так он и поджидает тебя, караулит, чтоб уложить. В последний раз меня прохватило на Украине, и едва я не умер…
Однако же спутать пневмонию с тифом?!! Но не удивляйтесь. У моего знакомого, шурина журналиста-международника Миши Домогацких, «светилы» мед. науки тиф спутали с тропической лихорадкой и едва его не уморили сверхновыми лечениями.
Здесь же, в Быковке, получил я и журнал «Наш современник» со статьёй Николая Николаевича — её, конечно, поругали, однако всё одно весомо и убедительно получилось, а главы мои, пожалуйста, читайте подряд, дождавшись шестого номера, и отпишите: как они? Сделал я их довольно быстро и разом. Какое-то насторожение и даже испуг в душе.
Что же касается нашего «общего знакомого», то он попросту свинья, и вероломная притом. В прошлом году был у нас, когда я лежал в больнице на Украине, а Марья сидела в разгромленной квартире — шёл ремонт, но всё же как могла приняла его, так он, кроме хамства и неприязни к дому, ко мне и ко всем «клашшикам», как он говорит, ничего выказать не мог, да ещё у занятой работой, прибитой горем бабы интересовался, как и куда продать ему велосипед, на котором он совершил с сыном путешествие по «любимой» стране — не пропадать же добру! Его эгоизм — это эгоизм особого свинства, что-то кулацкое, в худом смысле этого слова, помножено на необоснованные претензии к обществу, и страшная ревность, переросшая в ненависть ко всем нам, кто так терпеливо относился к нему. Николай Николаевич, наверное, остаётся уже в единственном числе из тех, кто его может терпеть и выносить.
Ну да Бог с ним — его ждёт одинокая и жестокая старость, мужик он здоровый, шибко себя обожающий, и у него хватит времени обдумать свою жизнь и покаяться в своём поведении — или вовсе сбеситься (подчёркнуто двумя чертами.— В. Я.35).
После Иркутска я заеду в Красноярск — там вышла у меня книга, да и на родине побывать охота — как всегда, тянет неудержимо. Марья подлетит туда ко мне, и мы съездим к моему приятелю в Краснотуранск — это вверх по Енисею, а на обратном пути, если не очень уездимся, то и к Вам бы на денёк-другой заглянули. Адрес моей сродной сестрицы: Красноярск, ул. Парижской Коммуны, дом 31, кв. 19, Потылицына Галина Николаевна,— так Вы черкните, будете ли дома в конце июня — начале июля? И сообщите свой телефон, точнее, подтвердите, тот ли,— А-6-10-65? И я Вам позвоню.
О многом хочется и надо поговорить. Здесь мы уже кончаем своё житьё, за всё время я написал маленькую статью к 50-летию Василя Быкова36 и очерк, большой, правда, о житие одной здешней бабы, да и то ещё начерно. «Царь-рыба» моя лежит, роман лежит, замыслы подпирают, а писать некогда, суета заела. Какой-то проклятый характер, никому ни в чём не могу отказать, вот и читаю без конца рукописи, верчусь, хлопочу, а работа стоит и не двинется.
Так вот хочется сейчас, скоро, написать давно выношенную маленькую повесть о войне под названием «Жестокие романсы» или «Ванька-взводный», прототипом которого, кстати, будет новосибирский парень Колька Шестаков, бывший наш взводный, от запоя умерший после войны, среди новосибирского базара…
Однажды целиком и явственно увидел во сне фантастическую повесть, всю утром рассказал Марии. Надо было хоть записать, да где там, всё недосуг.
Об А. Н. Макарове надо писать. (Нрзб) напротив нас кирпичный завод, так к одному холостому мужику в посёлок нагрянуло сразу две бабы, и у обеих по паре ребятишек. Разбирался он, разбирался с ними, да, не выдержав противоречий, и застрелился. Так вот и тут хоть стреляйся или разорвись!..
Но… будем жить и смеяться, как дети. Тем более что лето, тепло и зима нескоро.
Желаю Вам, Фаина Васильевна, всё быть красивой и не стариться, а Николаю Николаевичу выбираться на дачу и греть как можно больше тело на солнце, особенно спину, а сквозняков бояться и сырости избегать.
Я тут пользую одно лекарство, если поможет — научу, а пока пусть буду я один подопытным. Ну что ж, милые люди, беседа хороша с друзьями, да ведь и она не может быть бесконечной! Прощаюсь с Вами, кланяюсь и я, и Мария Семёновна, которая взяла да тут в Быковке и написала о Коле Рубцове37, да так здорово! Молодец у меня баба! Ей бы ещё мужика хорошего в молодости найти, она, может, государством правила бы, да я попутал её, дурак такой…
Ну, обнимаю, целую! Ваш — Виктор Петрович.
Без даты
Дорогой Виктор Петрович!
Мы с Ф. В. очень и очень обрадовались, что Вы вместе с Марией Семёновной собираетесь заглянуть к нам. Это же великолепно! Обязательно приезжайте, будем ждать от Вас звонка по телефону 66–10–65 или телеграмму. В конце июня и в начале июля мы непременно будем дома. Я только 19.VI дня на три-четыре слетаю в Иркутск на заседание редакционной коллегии по изданию двух томов писем Г. Н. Потанина, предпринятому Иркутским университетом. Это моя давняя мечта, и тут я обязан быть во что бы то ни стало. Потанина замалчивали, на него клеветали, и письма раскроют наконец его огромную научную и общекультурную работу, которая имела первостепенное значение для Сибири. Отлично сказал о нём Вяч. Шишков: «Потанин для Сибири то же самое, что Лев Толстой для России».
Увы, я болел и только-только (3 июня) «слез» с больничного. Из-за болезни задержалась сдача в набор двух книг, которыми я не могу не дорожить,— «Лит. наследство Сибири», т. 3 (уже третий — знай наших!), и свою юбилейную. Так как вместе это составляет 45 п. л. (25 и 20), то легко представить, в какой я запарке. Буквально два дня назад подписали в набор ЛНС т. 3 (с нервотрёпкой, разумеется, с непостижимыми глупостями от боязни — как бы чего не вышло!) и сейчас домучиваем с редактором мою книгу, а она тоже на подозрении. Вот так и живу, обложенный со всех сторон недоверием и подозрением к каждому моему слову. А я не хочу кричать «мило», когда гнило (это слова Л. Сейфуллиной, взятые мной на вооружение). Со мной нередко поступают так, как в «Нашем современнике»,— выпускают кровь полемики, сглаживают общественную остроту анализируемых произведений или просто их анализ выбрасывают. Первая часть статьи «Деятельное добро» до анализа повести «Пастух и пастушка» получилась анемичной, вялой, однако же последней частью я доволен — тут всё оказалось на месте. И то — слава Богу!
Марии Семёновне от меня и Ф. В. большущий привет, мы надеемся прочитать её воспоминания о Рубцове прямо у нас, когда Вы приедете. Итак, ждём от Вас самых благоприятных известий.
Обнимаю, целую.
Твой Н. Яновский.
13.I.1974
Дорогой Виктор Петрович!
Только что получил из Красноярска Вашу книгу38. Спасибо за память, за добрые слова и приветы. Книга издана хорошо, если бы не подкачала бумага.
С огорчением узнал, что в Красноярске Вы заболели и даже побывали в больнице. В самом деле всё кончилось благополучно и без осложнений? До сих пор жалею, что Вы с Марией Семёновной не завернули к нам. Когда же теперь выпадет такой же случай? Одно утешение — мы всё же повстречались, хотя поговорить с глазу на глаз нам не удалось. А между тем взаимная информация о происходящем, не говоря о многом другом, что нас в литературе интересует сегодня, всегда нужна, необходима.
Я веду сейчас сравнительно более замкнутый образ жизни — выезжаю редко, дома в Союз глаз не показываю (за что даже от «левого» Фонякова39, как я узнал в Иркутске, получил «нагоняй»: он, видите ли, осуждает меня за то, что не хочу иметь дело с предателями). Моё дело писать, а не полемизировать с подонками типа Никулькова, для полемики есть объекты поосновательней, а если полемизировать, то с другой, более высокой трибуны. Вот сдал наконец ЛНС, т.3, и свою книгу — в ней есть полемика, открытая и завуалированная (в кого целил — тот поймёт). Сейчас по приезде из Иркутска занялся комментарием к письмам Г. Н. Потанина. Работа кропотливая, но увлекательная, а главное — необходимая, т. к. за последние полвека ничего более значительного о самом Потанине — человеке и учёном — не выходило. (Кстати, ради этого комментирования и к Кунгурову40 ходил, т. к. по истории литературы в Сибири он накопил немало уникальных материалов.) Короче говоря, нахватал работы через край и могу сказать, что на ближайшие два-три года мне её хватит — были бы силы, здоровье.
В № 5 и 6 «Енисей» публикует письма В. Шишкова к А. Ремизову с моим предисловием и комментарием. Будет желание — посмотрите, любопытно. Предлагал их в «Вопросы литературы», одобрили, но не печатают. «Енисей» просто ошеломил меня своим согласием опубликовать эти письма. Сейчас у меня свыше ста неопубликованных интересных писем В. Шишкова к разным лицам. Хочу составить книгу. Вот только где её издать — не знаю. Наша история литературы ещё не изучена так, как её следует изучать.
Ф. В. и я шлём искренние пожелания здоровья и благополучия Марье Семёновне и Вам.
Обнимаю. Ваш Н. Яновский
2.I.1974, Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Сразу Вам не ответил — каюсь. Да и не мог: «история» с Шукшиным41 расстроила вообще, а тут это интервью, в котором такие планы, такие надежды… Примириться со всем этим как-то невозможно, сколько ни старайся, сколько бы ни говорил, что «все там будем». Я сейчас занимаюсь историей примерно столетней давности. Комментирую письма нашего сибирского Толстого (так его воспринимали современники-сибиряки) — Г. Н. Потанина. Возникают сотни судеб людей очень интересных и достойных памяти. Но чаще всего мы этих людей забыли, ничего о них не знаем, кроме того, что их где-то и кто-то как-то упомянул. Пыхтим, стараемся, кипим, а результат — пшик. И не жить глупо, поскольку эта жизнь тебе случайно дарована. Вот и коптим.
Наконец-то с моей книгой всё утряслось — печатается. Проверяли её на три-четыре ряда. Последняя — уже в корректуре и в последнюю минуту, за моей спиной, не согласовывая, сняли какие-то 20–30 строчек «крамолы». До сих пор не знаю, что именно. Негодовать я уже устал — не тот возраст, но сознание полной своей бесправности гнетёт, принижает, и никак не уразумеешь, кому это надо, кому от этого выгода. Мурло тупого охранителя проглядывает всюду, он чинит расправу и произвол, но он же — самое доверенное лицо в государстве! Ничего не изменилось в наших нравах. Как и сто лет назад, во времена Ядринцева и Потанина, доверяли разным тупицам, а не уму и совести лучших людей России. Я не причисляю этим себя к «лучшим», но можно же со мною в моём государстве обращаться по-человечески! Почему я едва ли не всю свою сознательную жизнь нахожусь на подозрении?
Ладно. Чёрт с ними. Одно утешение — работа. Её много, и пока есть охота работать. Кстати, печатается и 3-й том «Лит. наследства Сибири», который, по существу, весь сделан мною и который тоже испортили подозрением и ею вызванной глупостью. И снова уже отредактированный том тайно от меня передали на «окончательную шлифовку» Коптелову. Узнав об этом, я не утерпел и спросил: на каком основании не доверяют 8 членам редколлегии ЛНС («Литературное наследство Сибири»)? И если не доверяют, не лучше ли её разогнать и поручить дело одному Коптелову?
Бог мой, я же оказался виноватым! Наверное, том 4-й, над которым работаю, издать не дадут, тем более — посвящён он областнику Ядринцеву. Однако же если не удастся сделать том ЛНС, напишу о нём монографию. Ах, какой это был человек, писатель и учёный! Чем больше о нём узнаю, тем больше он меня восхищает.
Книга моя юбилейная выйдет — пришлю непременно. К тому же один из героев её — Вы. Статья несколько отличается от того, что было в журнале.
Марии Семёновне большой привет.
И с праздником!
Обнимаю.
Н. Яновский.
Отв. 1974
Дорогие Фаина Васильевна!
Николай Николаевич!
Поздравляю Вас с наступающим Новым годом! Желаю всего, что желали и желают люди добрые друг другу,— добра, милосердия, белых снегов, зелёного лета и тёплой осени! Да чтоб цензуры поубавилось хоть ненамного и дышать бы полегче стало! Я пишу, работаю. Как-то медленно стала у меня идти работа и для головы болезненно — делаю новые главы в «Последний поклон», в январе повезу их в журнал.
Будьте здоровы, добрые люди!
Ваш — В. Астафьев.
И Мария Семёновна.
1 (?).I.1975
Дорогой Виктор Петрович!
Большое Вам спасибо за все поздравления, которые я получил в прошлом году. Мне приятно было получить их от Вас. Своеобразным приветом и доброй памятью прозвучала для меня и сценка из красночикойских «событий», рассказанная Вами на страницах «Вопросов литературы»42. Она «забавна», но выводы Вы из неё сделали серьёзные и своевременные, а постановление оказалось притянутым за уши: и до была, и после него сохранялась когорта «неприкасаемых» писателей.
Я не отвечал вам, т. к. сразу после юбилейных перегрузок уехал в санаторий, где лечился и отдыхал, отключившись от всего на свете, даже газеты читал изредка. Лыжи и всякие лечебные процедуры занимали меня больше всего почти целый месяц. Приехал на днях с нормальным давлением и свежей головой. Теперь — за работу!
Мы с Ф. В. желаем Вам и Марии Семёновне здоровья и успеха в новом году. Я слышал, что у Марии Семёновны вышла новая книга. От души поздравляю!
Обнимаю и целую Вас.
Ваш Н. Яновский.
28.V.1975
Дорогой Виктор Петрович!
Поздравляем вас и Марию Семёновну с наступающим Днём Победы. Для нас, оставшихся в живых, всё пережитое — хорошее и тяжкое — незабываемо. Дотянем ли до 40-летия, но и 30-летие — наше счастье, добытое жизнью многих других, известных и безвестных. Мы их помянем в эти дни, склоним перед ними голову.
Был я на собрании критиков в Москве по поводу литературы, посвящённой войне. Два-три выступления были по-человечески интересны, остальные пропитаны равнодушием; никого не занимает актуальность проблемы, новая её трактовка, пробивающаяся в литературе; наоборот, вдруг заговорили о Фадееве, да так, будто в нём уже всё было и попросту забыли им добытое. И это после того, как он переделал свой роман в угоду нелепо выраженной тенденции! Гринберг хвалил Чаковского43. И за что? За «художество». Словом, нужного разговора не получилось.
Позанимался я в Москве дней десять, повозился с внучкой и вот вернулся, с тем чтобы в мае уехать в Томск. Дело в том, что занят и увлечён я сейчас великим патриотом Н. М. Ядринцевым для IV тома «Лит. наследства Сибири» (3 тома уже вышли!). Его как писателя забыли, на него как общественного деятеля до сих пор ещё плюют люди, забывшие, откуда они сами вылупились. И я хочу всё это поставить на своё место. Рассказать о нём как о писателе, собрать лучшее у него — и показать, что к чему. Отпущено мне на это 30 п. л.— вот и тружусь. Буду счастлив, если как следует сделаю этот том.
Что у Вас нового, как подвигается Ваша работка? Красноярск предложил мне написать книжку о В. П. Астафьеве, я, конечно, согласился.
Обнимаю. Ваш Н. Яновский.
Отв.V.1975 (?)
Дорогие Фаина Васильевна!
Николай Николаевич!
Из тихой деревушки Сиблы, где я сижу и работаю, шлю Вам сердечный привет и поздравления с праздником весны и Великой Победы! Здоровы будьте по возможности. Пусть работается хорошо и над всей землёй будет вечный мир, а героизм происходит только в телевизоре, ибо наяву он шибко дорого стоит и кровав больно, а кровью всё уж вроде напиталось до того, что всё кругом красно.
Я помаленьку работаю, всё бьюсь над «Царь-рыбой».
Обнимаю и целую — Виктор.
Мария кланяется.
9.VII.1975
Дорогой Виктор Петрович!
В. И. Ермаков прислал мне из Красноярска вырезку из газеты — «Стержневой корень». Естественно, что статью — да нет, конечно, не статью! — я незамедлительно прочитал. Поздравляю Вас — это отлично! И о доброте, которой в жизни недостаёт, и о хороших людях, которые всегда встречаются на нашем пути, и, кроме всего, о документализме в литературе, без которого иные сегодня шагу шагнуть не могут. Но главное, конечно, не в этом, а в том, что как-то по-новому увидел я Василия Ивановича Соколова — Валериана Ивановича Репнина, Игн(атия) Дм(итриевича) Рождественского44, которого я мальчиком знал, и Вас самих того «кражного» периода Вашей жизни. Как по-новому — я ещё сказать не могу, а просто чувствую безотчётно, как всякий читатель.
Помню, редакторы «Нашего современника» прочли и сказали: «Зачем анализ „Кражи“ автор статьи начал с фигуры второстепенной — с Репнина?» Признаюсь, я даже как-то растерялся: «То есть как это второстепенной?! Да он же ключ ко всему повествованию». Убедить я их не смог, но на своём стоял, исходя из принципа: автор волен начинать свой разговор о произведении, так сказать, с любого «конца». Ваш рассказ о Василии Ивановиче невольно напомнил мне этот эпизод. Вообще читал и радовался. «Урок снисходительности» — ведь к такой «простой» вещи люди далеко не сразу приходят, да и далеко не все. «Слишком большая роскошь расходовать время на злобные вспышки…» — бог мой, как часто забываем мы об этом! «Жить и работать, сверяясь с совестью…» — конечно же, трудно. И только прожив жизнь, убеждаешься, как часто и без особой нужды я шёл на компромиссы! Вот эта обращённость к лучшему в человеке — живой нерв Вашего нового произведения. И прикосновение к нему сознанием, чувствами, всей жизнью своей высекать искру читательского доверия к тому, о чём Вы рассказываете, даже если бы я Вас не знал.
А что это газета напечатала «Стержневой корень» с сокращениями? Велика — или другие какие мотивы?
Давно собирался Вам написать, но как-то не было повода Вас отвлекать. Вот повод нашёлся. Страдайте.
Жду Вашу «Царь-рыбу».
Сам я работаю над IV томом «Лит. наследства». Целиком погрузился в XIX век. Задача — очистить доброе имя писателя от всяких напраслин тупых злобных людей, восстановить его в «писательских правах», заполнить пропущенную страницу нашей литературной истории, страницу, существенную не только для одной Сибири, как полагают некоторые до сего дня. Речь идёт о Н. М. Ядринцеве, о великом патриоте Сибири, личности яркой, удивительно прекрасной. Если я выпущу этот том, то уже наверняка могу сказать, что прожил жизнь свою не напрасно — «умножил хоть каплей одною добрых дел моих скудный запас!» (посылаю Вам это стихотворение, непритязательное, но мудрое, человечное, просто нужное, когда жизнь стремительно идёт к концу).
От Марии Семёновны Ф. В. получила большое душевное письмо, как она сказала. И приветы, за которые спасибо. Ведь всегда приятно, когда нас помнят добром. Марии Семёновне и Вам от Ф. В. и меня сердечный привет.
Обнимаю.
Ваш Н. Яновский.
P. S. В Красноярске запланировали мою книгу «Виктор Астафьев», но на какой год и какого объёма — ничего не говорят.
Отв. 26.VIII.1975. Д. Сибла, июля 25
Дорогой, милейший Николай Николаевич!
Я глубоко почитаю Вашу деликатность и истинную интеллигентность, не перестаю удивляться Вашему мужеству, трудолюбию и где-то даже тем иной раз внутренне поддерживаюсь. И всё же, всё же… Когда Вам хочется написать, поговорить письмом, не сдерживайте своего порыва, есть люди, письма от которых мне дороги так же, как они сами.
(Это не за похвалы Ваши о статейке, это я давно уже говорил и говорю всем, так ведь и Вам надо ж когда-то доброе слово о себе слышать, «ласковое слово и кошке дорого!» — сказал кто-то из лукавых еврипидов-драматургов, ну а критик-то неуж кошки хуже?!)
Статейка-то сильно сокращена. Делал я её (писал) для небольшой книжки, издаваемой самым высокомерным нашим издательством «Худ. литература», 2,5 листов и гонорару от 90 до 105 рублей за лист, ибо всё издано-переиздано. А я в деньгах сейчас очень нуждаюсь, так и подписался. Купил «Волгу», всё ещё вожусь с домом и усадьбой, всё дорого, а ведь машине надо ещё гараж. И чёрт его знает, чего в этой жизни не надо только?!
Всю зиму и лето работал над «Царь-рыбой» в основном. Дело идёт к концу, но я уже так устал, что забываться начал, зачем пошёл и куда. Требуется отдых, вот поэтому с Марией поедем на Байкал, и оттуда скорей за стол и за работу (умри, но всю книгу на 40 листов надо сдать осенью).
«Царь-рыба»-то выросла на 20 листов, и что с нею будет? Не придётся ли опять ехать в Сибирь, искать ей пристанища? Боюсь, боюсь и осложнений при публикации. Кажется, столь сердито я ещё не распалялся («Крас. рабочий» отобрал самые, конечно, благополучные главы, испластал их, Боже ж ты мой! Закаивался я давно в газету, но тут с родины, послал парня ко мне — как не уважить?). Ну, даст Бог, в журнале полнее случится напечатать.
А вообще-то я, здоровьем пыша, тьфу-тьфу, пока держусь. Для меня деревня — рай, и диспансер, и место работы!
Молодец я, что снова усвистнул от шума городского, не дали б мне там работать, уже и здесь-то, в глуши, достают. А красноярцы мне ничего не пишут о том, что Вам заказали книгу. Уж не туфта ли опять? Вы с ними поделовитей и строже будьте! Ну вот, хоть и бегом, сумбурно, да поговорили (дефект рукописи.— В. Я.). Фаине Васильевне кланяюсь. Обнимаю. Ваш Виктор.
26.VIII.1975
Дорогой Виктор Петрович!
Я помню, как совсем недавно Мария Семёновна прислала нам книгу стихов Н. Рубцова. Для нас это был ценнейший подарок, и мы с удовольствием видели, как загорались глаза наших друзей при одном виде этого томика. Мы, разумеется, давали её почитать и делали это тоже с удовольствием, так что Марии Семёновне «перепало» немало искренней благодарности за это её душевное движение — послать нам хорошую, дорогую для неё и для нас книгу.
У меня «речь» пойдёт о другой книге. Просто эта книга и поэтична по содержанию, и хорошо, редко для нас (печатали не в Новосибирске, а в Калинине!) изданная, а главное — с отличными рисунками С. Калачёва. Вы — крестьянский сын, потому поймёте мой восторг от лошадей, которые даны в разных ракурсах и — с характерами! Посмотрите.
Вы, вероятно, уже уехали на Байкал. Посылаю на всякий случай сейчас, чтоб потом не пожалеть, т. к. книга быстро расходится.
Василий Коньяков45, кстати, очень хороший человек и честный писатель. Мне он нравится, больше — я его люблю.
Неплохо издана «Сов. Россией» Ваша повесть «Перевал» (я её только что купил), но художник всё-таки далеко не всюду озабочен характером действующих лиц, хотя «фигуры» и полны динамики. Однако и такую книгу приятно подержать в руках.
Я только что сел за стол — увы, более месяца болел. Потому и не отвечал.
Марии Семёновне и Вам от нас с Ф. В. сердечный привет.
Ваш Н. Яновский.
V.1976
Дорогие Фаина Васильевна!
Николай Николаевич!
Шлю Вам низкий поклон и наши лучшие пожелания к празднику весны и Победы!
Здоровы будьте!
Мы живём помаленьку, днями стали тоже дедом и бабкой — дочь подарила внука. Я нахожусь в больнице — очередное обострение пневмонии, но это уже почти привычное дело.
В это же время, не позже и не раньше, цензура взялась резать «Царь-рыбу» — идёт со скрипом и большими утратами. Вот и пиши о современности! А я ведь на неё и зашёл-то не с самого главного места вроде бы. Не знаю, как пройдёт третий кусок, второй просто измордован, и вообще не пустили б, если б не помогли сверху. Не скоро теперь я примусь за эту самую современность — про БАМ-то я писать не буду, а всё остальное неходово. Да хрен с ними — всё равно собираюсь целиком засесть за войну, предварительно закончив «Поклон».
Обнимаю — Виктор Петрович.
Без даты
Дорогой Виктор Петрович!
Меня очень обрадовало Ваше послание ко Дню Победы. Мы с Ф. В. шлём Вам вместе с Марией Семёновной наши искренние пожелания здоровья и обыкновенного житейского благополучия. А главное — поздравляем Вас с внуком! По опыту знаю, какое это необыкновенное чувство, как вдруг по-особому воспринимается весь мир через глаза этого ещё не знаемого и кровно близкого существа. Любопытно, что оно (существо) становится как бы ближе и дороже собственных детей. Странно, но факт. Видимо, потому, что наши дети уже отпочковались, от нас независимы, а эти ещё беспомощные и дальше в неизвестное продолжают наше «земное» существование. Словом, внук — это отлично, и я поздравляю Вашу дочь.
Вашу «Царь-рыбу» я ещё не видел, так как в этом году нам, писателям, отказали в подписке на «Наш современник», заявив: «Писатели должны писать, читать им совсем необязательно». Это подлинные слова одного «культурного» деятеля в Новосибирске. Но Вы, конечно, понимаете, что прочту я Ваш роман непременно. О начале в № 446 я уже слышал хорошие отзывы. Что же касается «непроходимости» некоторых современных тем и проблем, то это наша общая беда, из-за которой не следует оставлять современную тему, хотя сам я весь в истории — в недавней (Вяч. Шишков) и в давней (Н. М. Ядринцев). Тем не менее я такой совет, как говорится, даю, ибо история отнюдь не поле для умиротворённых и примирительных разговоров. Увы, многие факты истории сегодня стараются «забыть», точнее, не дают им ходу на предмет подлинно научного осмысления. История наша столь же жгуче современна, всё дело в том, как на неё поглядеть. Вот ведь Ю. Трифонов коснулся истории в последней своей повести47 в «Дружбе народов», но как актуально она у него прозвучала. Более едко-критического отношения к нашей действительности я пока не знаю; её сила в объективно художественном анализе; и горечь, и радость ощущаешь, читая эту повесть. Не случайно о Трифонове Михалков48 не заикнулся в своём докладе на съезде, и не случайно подонок Чалмаев обрушился на него в журнале «Москва», противопоставив его Шукшину, которого при жизни он тоже поносил…
Живу я в работе да в болезнях, которые посещают меня всё чаще и чаще. Жаль, что эти дни надолго — на неделю и месяц — выбивают из рабочей колеи. Раз уж пошла речь о болезнях, то следует Вам сообщить, что Сапожников серьёзно заболел — лежит в больнице в предынфарктном состоянии. Уехал на охоту да там и свалился, попал в больницу, Наташа привезла его в тяжёлом состоянии. Печальное известие наводит на грустные размышления, хотя, конечно же, до поры до времени мы хозяева своего здоровья. Вот только беречь мы его не умеем.
Два Виктора — Лихоносов и Потанин — не забывают меня, пишут, и мне это приятно, потому что намного они моложе меня, и в моём одиночестве их голоса как поддержка, о чём бы они ни писали. На седьмом десятке начинаешь понимать значение обыкновенного человеческого участия острее, чем раньше, в дни юношеской беспечности.
С 8 апреля я тоже слёг и очухался только к 9 мая. Мечтаю, быть может, в мае удастся поработать.
Будьте здоровы.
Обнимаю.
Ваш Н. Яновский.
7.VII.1976
Дорогой Николай Николаевич!
Вот уж скоро месяц, как я в деревне — прихожу в себя после больницы и от всех этих изнурительных трудов по «редактуре» «Царь-рыбы», которую точнее надо было бы назвать истязанием человека, изгальством над душою и мыслью художника.
Верю, что если люди окончательно не сойдут с ума и не доведут друг друга до последнего скотства и самоистребления, правнуки наши будут удивляться, как это мы ещё умудрялись чего-то рисовать, писать, показывать и даже иногда высказывать какие-то мыслишки в тех нравственных оковах, в наморднике таком, хитросплетённом из проволоки сладких тянучек, бурьяне таком и чертополохе ещё умудрялись находить иной раз не только цветочек, но и ягодку или пополезней злак какой.
Ужасно! Состояние такое, будто в ступе душу толкли, и тут погода нынче совсем нас замучила: почти не переставая, идут дожди, холодно, всё отсырело, грязь даже в огороде, трава радуется и прёт вверх, но трава эта «пустая», сказали мне пастухи, с неё скотина только дрищет и болеет, ибо не получает она нужного тепла, и чем-то эта густая, зелёная и бесполезная трава напоминает нашу всеместную беспардонную демагогию и ложь, которая так уж нас опутала, что мы её замечать порой не можем, да иначе бы и жить невозможно было. Вот долдонит радио в невинной детской передаче: «Сегодня начало лета. Птички вывели птенцов. Сегодня выпустили колхозных телят на новую траву, и они, задрав хвосты, начали бегать и резвиться…»
Вот её бы, м...у эту с радио, которая сочинила такую «ударную передачу про колхоз», подержать зиму в колхозных холодных (нрзб) на 500 граммах кормов, при пьяницах-мужиках, которые сутками как загуляют — не только есть, но и пить скотине не дают, вот бы и бегала она, «задрав хвост»…
И ложь-то маленькая, ничтожная, но если всё вместе сложить… Или ещё вот идёт передача с ярославского завода, называется (дефект рукописи.— В. Я.) «В рабочий полдень» (я вынужден слушать, ибо в больнице нарушили мне голову лекарствами, и задурела моя контузия — не могу ни писать, ни читать), так вот, в передаче этой прославляются муж и жена за то, что работают на одном заводе, на одном цикле (достижение! Не воруют, а работают — редкость-то какая, все кругом воруют, а они вкалывают). Так вот, простодушная жена говорит про мужа: «Он меня заразил…» Слава Богу, заразил только «примером своим трудовым»…
И ведь вся эта словесная зараза спокойно существует при том (нрзб) надзоре за словом, который у нас развели. Чем хуже, тем лучше. Читаю сейчас двухтомник Кости Воробьёва49 (заказали мне о нём статью в «Новый мир»), читаю медленно, спокойно. Какого писателя «не заметили»! И в это время витийствовало и развелось сколько пустобрёхов. А ведь печатай Костю Воробьёва — невозможно было бы печатать, стыдно читать такие бестселлеры, как «А зори здесь тихие» (дефект рукописи.— В. Я.), бредни Грибачёва, Горбачёва, Попова, Первенцева с Бабаевским и Сартакова50 с его вышестоящим гражданским начальником, человеком столь же серым, самораздутым, сколь и бездарным. Вот потому и не пустили Костю «в люди», а Твардовский, который его любил и печатал, помер рано. Даже писатели спрашивают: «Это который Воробьёв — „Минуту молчания“ или „Каплю крови“ который написал? Мура!» Правильно. Мура, но напечатанная миниатюрными тиражами и всем известная.
А, да чёрт с ней, с литературой этой! Как Вы здоровы? Не поедете ли на съезд? Я поеду — охота с ребятами повидаться. А то так и не хватит времени с друзьями посидеть. Внук наш, тоже Витька, растёт хорошо, бабка мечется между двумя Витьками — старым и малым.
А у меня, несмотря на ипохондрию, в голове четыре последних главы «Поклона», одна уж на бумаге есть, и я в сентябре съезжу в Сибирь да и сяду приканчивать «Поклон», допишу новые главы, «подтяну» к ним старые и целиком переключусь на войну, надо мне написать «мою войну», а то больно много врут о ней. Ну вот и всё.
Поклон Фаине Васильевне. Целую Вас и обнимаю.
11.VIII.1976
Дорогой Виктор Петрович!
Я долго не отвечал на Ваше последнее, для меня интереснейшее, письмо, потому что с головой ушёл в книгу, которую надо было сдать к 1 августа, иначе она не попадала в план 1978 года. Это — «Литературное наследство Сибири», том 4. В нём оказалось более тысячи страниц, и Вы понимаете, какая это «махина», как трудно складывать такую книгу, к тому же связанную с событиями столетней давности. Писал предисловие к этому тому — «Проза Н. М. Ядринцева» — и целиком обитал в литературе XIX века. Читать эту литературу творчески совсем не одно и то же, чем читать её, перечитывать «просто так». Впрочем, перечитывать её не творчески в нашем возрасте, вероятно, невозможно. На каждом шагу непременно открываешь для себя новое — кого бы ни взял, будь то Мачтет или Г. Успенский, Омулевский или Гаршин, о Достоевском и Салтыкове-Щедрине уж и не говорю. Они неисчерпаемы. О Ядринцеве, о котором как о писателе знают мало, а точнее — ничего не знают, писал с удовольствием. Понимаю, что, как и в случае с Зазубриным, на меня могут обрушиться разного рода обвинения. Но завершить эту работу мечтаю своим необходимым долгом патриота-сибиряка, ибо столь неистового, пламенного патриота Сибири, как Ядринцев, наша история не знает. Работы над томом предстоит ещё много, но главное сделано: заложена основа тома — собраны его лучшие произведения в стихах и прозе, даются его публицистика, выступления в области критики и литературоведения, письма, воспоминания…
Только после того, как я свалил эту гору с плеч, я мог заняться чтением
текущих из месяца в месяц журналов. Прочитал (в первую очередь) и Вашу
книгу-повествование «Царь-рыба», памятуя о тех истязаниях души художника, о
которых Вы мне писали. Увы, я слышу эти, мягко говоря, «жалобы» от многих — от
В. Распутина и В. Канторовича (очеркист и критик), от Н. Самохина и А. Горелова
(литературовед), от
Так вот, прочитал я Ваше истерзанное повествование с превеликой радостью. Написано оно красочно, лирично, публицистично. Вы с Вашим характером, насколько он мне открылся, видны мне в каждой фразе, в каждом слове. Это книга о Вашей любви и о Вашем гневе. Пафос её я целиком разделяю и рад, что именно Вы написали такую жгущую сердце книгу. Она о хозяйственном и хозяйском отношении человека к земле, к ее дарам. Она о красоте природы и варварском истреблении её. «Царь-рыба» написана с великолепным знанием этой природы и с резкой силой обличительного гнева против тех, кто её не любит и хищно, безумно или злостно уничтожает. Читал я Вашу книгу и невольно подумал, что хотя человек и чудо природы, но он отнюдь не венец её творения, как мы частенько об этом говорим с заметным чувством самодовольства, и не мудрец, равноправно творящий «вторую природу», которая чуть ли не совершенней природы первозданной. О любви к природе писали немало, о потребительском отношении к ней тоже. Но вот философию самовозвеличивания, социальные корни которой нам ещё неизвестны в достаточной мере, обличаете Вы в числе немногих. Вы напоминаете людям, что хотя они и творят «вторую природу», обольщаться относительно безграничности своих возможностей не следует, памятуя, что мы всё-таки «дети природы», а не её господа. Вы нанесли чувствительный удар по философии самовозвеличивания, весьма симптоматичной в век НТР.
Я читал рецензию в «ЛГ». Она, по сути, двойственна. В ней есть намёки на какие-то разногласия с Вами рецензента. Но они почему-то зашифрованы, не объяснены, настолько, что уже начинаешь не верить в искренность его похвал. Пиши, что чувствуешь, что и как понимаешь, но не держи камень за пазухой.
Я получил из СП РСФСР приглашение на вологодское совещание «в конце сентября». Когда оно будет точно, не знаю. В конце сентября я буду в Москве, независимо ни от чего, но, естественно, мне очень хотелось бы побывать в Вологде вновь и повидаться с Вами. 25 августа я лечу в Коктебель и 20 сентября буду в Москве. Состоится ли это совещание, и не отсеют ли меня вновь, как это уже не раз случалось? Разъезжает обычно весьма постоянный состав СП.
Ф. В. и я шлём Марии Семёновне и Вам добрые пожелания здоровья и благополучия.
Обнимаю.
Ваш Н. Яновский.
5.IX.1976
(отв. 15.X.1976)
Дорогой Николай Николаевич!
Я долго был в Москве, готовил «Царь-рыбу» для «Роман-газеты» (если она пройдёт все препоны, возникающие на её пути, то в сокращённом виде появится в № 2 за нынешний год). Устал я от этой «Рыбы» смертельно, забрался наконец-то передохнуть дней десять в деревню (впереди редактура книги в издательстве), но и в деревне меня отыскали люди, киношники, хотят ставить «Перевал» на «Мосфильме»! Вот и надо было снова работать, помогать. Лишь сегодня они уехали. Утешает лишь одно, что если дойдёт до съёмок, снимать будем скорей всего на Горном Алтае, чем в Саянах, и, следовательно, получится возможность пожить лето, отдохнуть в Сибири, а то я уже третий год как не могу туда попасть — всё недосуг.
Домашние мои пока, слава Богу, в порядке, внучку исполнилось уже четыре месяца, вот только сын уезжает от нас в Чердынь работать в музее и писать научную работу. Там архивная и музейная целина, а главное — не приживается он в Вологде, прирос к родному Уралу душой, туда его и тянет, как меня в Сибирь. Я всё больше подхожу к мысли поставить дом в родном селе — Овсянке. Чего я тоже болтаюсь тут, среди злых неумытых вологодских аборигенов?
Кстати, о совещании в Вологде толком никто ничего не знает. Был зимой Дементьев52, брякнул что-то, ему ответили: «Пожалуйста, но предупредите месяца за два». Я разговаривал с завом агитации обкома в конце августа, и он сообщил, что ниоткуда — ни звуку, ни хрюку. Если что будет — я сообщу. Вызов можем оформить и здесь. Мне очень хочется потолковать с Вами, и накопилось о чём потолковать.
Несмотря на усталость и тяжёлую голову, много во мне замыслов, и главный из них — завершить «Поклон»: ещё четыре главы, и всё. Одна почти готова, вторая вчерне написанная, две писать надо, и тогда «Поклон» будет состоять из двух книг — про детство и про юность фэзэо(ш)ную вплоть до ухода на фронт, и одна глава — возвращение с фронта: вместе с «Одой огороду» и «Царь-рыбой» «Поклон», ставши в середину, сделает что-то (дефект рукописи.— В. Я.).
Поклон Фаине Васильевне.
Вас обнимаю — Вик. Петр.
P. S. А у нас так лета и не было. Замело! Всё замело! Вот постояло пять дней без дождя, не успели и порадоваться — сегодня снова дождь. Урожая нет. Одни грибы, и те с червями…
15.X.1976, Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Только что вернулся из длинной поездки — Коктебель, где отдыхал, Москва, где работал в библиотеке. Дома нашёл Ваше письмо. Рад был его получить. Весточки такого рода просто необходимы в наш суровый век (Господи, какой век нашей истории не был суровым?!). Точнее, на склоне лет есть потребность в душевном общении, иначе загнёшься ранее времени…
Совещание в Вологде не состоялось. Мне сказали, что «отложили до зимы». Видимо, всё это от нерасторопности всё того же В. Дементьева. После того, как он стал председателем Комиссии по критике, она, по существу, прекратила свою деятельность. Но если вологодское совещание когда-либо осуществится, то мне хотелось бы на него попасть. Хочется ещё раз побывать в городе, повидаться, поговорить.
Мне И. Л. Гринберг рассказывал, как Вы выступали в Молдавии, куда съехалось более сотни писателей. Кажется, и он не очень одобрял пафос Вашего выступления, но мне кажется, что энергия и денежки (колоссальные) летят в трубу и отнюдь не способствуют развитию литературы. О помпезности этих мероприятий не говорю.
В Москве мы с Ф. В., конечно, побывали на «Черёмухе» в Ермоловском театре. Они пьесу поставили старательно, и смотрится она с интересом, чувствуются астафьевские характеры и астафьевский текст (от автора). Но благостность финала они подчеркнули с особенной силой, а суть-то не в нём, а в преодолении самого себя. В процессе преодоления. Играть этот процесс трудно, потому упор на внешнее его проявление — на конфликт — уголовником, на прозрение этого уголовника. Затянута сцена отправки героя после того, как его искалечило. На театре получилось много шума и суеты, а её смысл как-то потерялся. Но в пьесе есть то, что играть, есть яркие характеры: главного героя, его невесты-жены, калеки-пьяницы,— и спектакль публика принимала хорошо (зал полный), а нам всё было интересно и важно, потому «придирчиво» к нему, спектаклю, относились и радовались его успеху, переживали все за автора-друга.
С кем бы мы ни говорили, о романе «Царь-рыба» отзывались всегда хорошо, чаще восторженно, как о крупном явлении современной литературы. Рецензии (в «ЛГ» и в «Лит. Рос.») появились пока маловразумительные, состоящие из общих слов. С Ф. Кузнецовым53 виделся в Коктебеле, но о рецензии его не говорил сознательно (а он и не спрашивал), т. к. ничего хорошего о ней сказать не мог (устраивает, конечно, общее одобрение).
Итак, Вы завершаете «Поклон». Отлично. Жажду всё это читать, т. к. (к тому же) не оставил мысли написать монографию (красноярцы хотели включить в план, да что-то замолкли). Напишу о Шишкове — буду думать вплотную. Ваша активность и работоспособность восхищает. Так и надо жить. Только вот надо бы соразмерять наши силы и не работать на износ. Научиться отдыхать, оказывается, так же важно, как и научиться работать.
Поедете в Сибирь — не проезжайте мимо Новосибирска, мы тут всегда будем Вам рады.
А у нас только что — дней пять назад — родился ещё один внук… Идёт времечко безостановочно!
Ф. В. и я шлём Марии Семёновне и всему семейству Вашему сердечный привет.
Обнимаю.
Ваш Н. Яновский.
3.III.1977
Дорогой Виктор Петрович!
С удовольствием посылаю Вам свою книжицу54. Она небольшая, но для меня дорогая, ибо о хорошем человеке, с которым дружески связан вот уже лет 20-ть, Конечно, не всё удалось, но что же делать, если Бог так ко мне немилостив.
Скоро, как говорят, в Барнауле выйдет книжица пообъёмней,
и в ней треть будет занята статьёй о Г. Д. Гребенщикове, старом сибирском
писателе десятых годов, друге Вяч. Шишкова, о котором
сейчас пишу книгу листов на 15. Для многих Гребенщиков — пустой звук, ибо с
Вот этому я рад.
Кстати, о забытых.
На днях узнал, что в Вологде живёт Виктор Азраилович Гроссман, который когда-то печатался и даже переводился, дважды сидел и т. п. Зная Бунина по Одессе, дружил с К. Чуковским, помнит многое-многое, а вот в этом году в сентябре ему исполнится 90 лет. Может, стоит писательской организации Вологды заинтересоваться им, узнать, нет ли у него каких воспоминаний (в 50-х годах он печатался в «Юности»), произведений, да и поздравить человека такого возраста не грех. Его вологодский телефон 2-24-16.
Мне сообщили, что он не развалина, а бодрый старик, интересный собеседник. В этом случае инициатива писателей была бы уместной, вероятно. Подумайте. Я слышал, что Б. Полевой55 намерен как-то отозваться на этот юбилей.
Сам я очень занят В. Шишковым. Под завязку, написал стр. 350, вероятно, для окончания ещё стр. сто надо. Устал, но не разогнусь, пока не кончу.
А тут ещё затеял для «Сов. писателя» книгу «Вяч. Шишков в воспоминаниях современников», собрал более сорока авторов, живых и ушедших, перечитываю, разыскиваю, сверяю, комментирую.
На очереди том «Лит. наследства Сибири», посвящённый Н. М. Ядринцеву. Он собран (более 1000 страниц), потребует ещё большой работы. Однако она увлекательна, потому что впервые во весь рост встанет перед читателем не только учёный, а прежде всего писатель Ядринцев, поэт и критик, прозаик и литературовед. Вот мои затеи на ближайшее время.
Давненько не получал от Вас известий. Хочу верить, что Вы здоровы и работаете.
Ф. В. и я шлём Марии Семёновне и Вам большой привет и наши дружеские пожелания здоровья и благополучия. Обнимаю. Ваш Н. Яновский.
Отв. 24.VI.1977
Дорогой Николай Николаевич!
Ну вот и весна пришла, у нас тоже была суровая, но сухая зима, и оттого я не слёг в больницу, а работал много, трудно и начерно закончил «Последний поклон» — четыре главы заключительные, около десяти листов, очень были сложны по задумке и ещё потребуют немалой работы, но уже легче — 20 лет я доставлял себе удовольствие этой книгой, но и она стала уже надоедать — надо было заканчивать. Вместе с «Царь-рыбой» — «Поклон» будет около шестидесяти листов, и эта «Моя Сибирь» полностью себя исчерпала, буду переходить на «Мою войну», даст Бог сил и дней, чего-нибудь и напишу ещё.
Сейчас я собираюсь вместе с М. С. в Ялту, бегу от сырости, надеюсь отдохнуть, а в июне поеду на родину, там начинаются съёмки фильма по «Перевалу», съёмочная группа выбрала местом съёмок всё-таки реку Ману. Я буду помогать им и помаленьку, не торопясь, перетяпывать весь «Поклон», делить его на две части и новые главы доводить «до ума», всё равно в нынешнем году, по причине праздника, они напечатаны не могут быть, ибо совсем не праздничны.
Получил Ваше письмо и книжку о
Дома у меня пока всё слава Богу, внучек выправился, растёт, пухленький, вчера у него был юбилей — брякнуло человеку 11 месяцев!
Ну, вот коротенько и всё.
Кланяюсь Фаине Васильевне.
Марья Семёновна шлёт Вам и ей приветы и наилучшие пожелания.
Я обнимаю Вас дружески.
Виктор.
28 марта
24.VI.1977
Дорогой Виктор Петрович!
Я не отвечал так долго на письмо, потому что надеялся, что вот-вот придёт
соглашение (так!) из «Сов. писателя»
на монографию «Виктор Астафьев». В январе
В Москву в изд-во «Худ. лит-ра» отвёз своего «Шишкова», которого закончил наконец. Получилась большая для меня книга в 17 п. л. Прочитал В. Шишкова заново и по-новому. Что теперь скажут рецензенты, редакция — Бог весть. Сейчас боятся любого нового слова.
Устал я с книгой, но решил форсировать со статьёй для Новосиб(ирского) издательства, т. к. надежд на Москву больших не питаю. В Барнауле должна выйти моя книга листов на 10, но её Комитет взял под контроль, и вот — задержка. Чёрт поймёт этот всезнающий Комитет. Ужасающая централизация. На местах, оказывается, не знают, что творят.
Побывал в Москве, повидал внучку и главное — внука, которому 8 месяцев. Идёт время — растут внуки, а мы стареем, дряхлеем, болеем! Грустно как-то стало жить. Неоткуда радости ждать, хотя бы мгновенной, редкой. Вот только внук растёт хороший — одна радость.
Недавно прочёл в одной информации, составленной (так!) в «Сиб. огнях». По ней выходит, что впервые напечатался В. Астафьев в «Сиб. огнях». Врут беззастенчиво, прохиндеи; забыл, видно, Никульков, как яростно выступал он против повести «Пастух и пастушка». В редакции идут постоянные замены. Недавно заменена почти вся редакция. Никульков оказался волевым командиром.
Более пяти лет я не хожу в писательскую организацию. Даже на перевыборы не появляюсь. Работаю и печатаюсь не меньше, чем раньше. Это главное для писателя. Ко мне приходят многие, и это значит, что кому-то я нужен. На старости лет ощущение такое необходимо.
За книгу — спасибо. Буду работать, всё окажется нужным. Ваших книг у меня целая полка, и я радуюсь. Конечно, нет первых изданий, но Ермаков мне обещал их, когда начну работать.
Осенью поеду в Иркутск. Там буду добирать материалы для «Лит. наследства» т. 4, посвящённого Н. М. Ядринцеву. Все, кто читал этот том, одобрительно отзываются о Ядринцеве — писателе и человеке. В томе будут десятка полтора воспоминаний о нём, впервые собранные, а некоторые впервые публикуемые. Издание этого тома буду рассматривать как крупнейшее своё достижение.
Мы с Ф. В. шлём Марии Семёновне и Вам большой привет и желаем здоровья.
Обнимаю.
Ваш Н. Яновский.
4.VII.1977
Дорогой Николай Николаевич!
Получил Ваше письмо в больнице, угодил с сердечным приступом. Должен был лететь в Красноярск, там на реке Мане снимался фильм по «Перевалу», и быть мне было там необходимо с киношниками, да и на родине не бывал уже 3 года; а у нас тут шли дожди, потом жарко и жарко сделалось — дышать нечем. Я побежал за билетом, за тем-сем, и накануне вылета на пленум в Москву меня и взяло. Особенного ничего нет, возраст сказывается и наша «лёгкая» сидячая работа, а полежать дней 20–30 придётся, и в Сибирь раньше августа уже не попасть. А стосковался шибко. И надо бы там, на месте, решать вопрос с переездом. Тяжело и думать об этом самом переезде: каково-то будет переезжать? Но ничего не сделаешь — необходимо. Здешний болотный климат совсем меня доконал.
Дела мои идут потихоньку. Скоро должна выйти в «Молодой гв.» новая книга. Вся новая! Я её Вам пришлю сразу же. В 79-м году изд-во «Худ. литература» собиралось сделать двухтомник, я говорил, чтоб за предисловием обратились к Вам. Не возражаете? Вам его будет написать нетрудно, поскольку есть у Вас статья обо мне. Так я решил про себя. Если это мешает Вашим планам, тогда дело другое. Но до 79-го, в 78-м, должен выйти «Последний поклон», сдана в «Современник» (в) августе, подступил уже июль, а у меня ещё не у шубы рукав, ещё и новые главы не готовы, и старые и просмотренные дай Бог сдать в сентябре.
Получился «Поклон» из двух частей листов на 30–32. Кончаю я его, «Поклон», уже с натугой, поднадоел. Тянет писать о войне, дозрел, видно. После поездки в Потьму, в леса и посещения мест боёв желание это удвоилось, но я наметил себе года два передохнуть и заняться здоровьем, также после лечения поезжу по стране и по свету белу. Хочу у друзей-фронтовиков дома побывать, исподволь готовиться к «своей войне». Многое уже придумал и передумал. Тянет написать ещё одну пьесу, набрасываю «Затеси» на ходу. Без дел не бываю. Без дел не бываю, да суеты много, она мешает делу.
Поклон Фаине Васильевне.
Обнимаю Вас — Ваш Виктор Петрович.
10 (11?).VII.1977
Дорогой Виктор Петрович!
В нашем Союзе мне сообщили, что 18.VII Вы будете в Новосибирске на «неделе», но вот я получил Ваше письмо от 4.VII, и в нём нет упоминания, что Вы скоро приедете, чему я был бы очень и очень рад. Что случилось? Вы раздумали или вообще не собирались? Ах, как нужны время от времени такие встречи! Жизнь, как известно, коротка, а близость с душевно родственными людьми ещё более быстротечна. Одних теряешь неизвестно почему, других — потому что наступил их предел. Вот совсем недавно, 27 июня, умер Владимир Яковлевич Канторович, которого я любил и ценил последние 15–18 лет. Писать об этом в прошедшем времени дико и нелепо. Однако ничего не поделаешь: такова наша жизнь.
15–21 июня я был в Москве. Отвёз своего «Шишкова» в изд-во «Художест. литература» и уже получил известие, что они собираются книгу включить в ближайший план, видимо, в план 1979 или 1980 годов. Мне теперь всё равно, ибо главное сделано: книгу, о которой мечтал, написал. Заново и полемически прочитан весь Шишков. Я рад, что это выпало на мою долю.
Что касается предисловия к Вашему двухтомнику, то тут я охотно соглашаюсь — пусть только определят объём предисловия и дадут мне состав двухтомника. Беда только в том, что в Москве частенько приглашают «своих» и непременно именитых…
У меня большая радость. IV том «Лит. наследства Сибири» Комитет разрешил издавать в двух книгах по 25 печ. листов каждая. Это значит, что произведения Н. М. Ядринцева-писателя впервые за последние сто без малого лет будут изданы в таком 50-листном объёме. Собрать всё это и убедить людей, что мы имеем дело с подлинными духовными ценностями, стоило немалых трудов. Если эти книги наконец выйдут (в 1979–1980 гг.), я буду по-настоящему счастлив.
Да-с, в Москве у меня растёт внук, хороший восьмимесячный парень. И тоже радуюсь, В старости есть свои счастливые мгновения, их тоже не следует сбрасывать с нашего счёта.
Ф. В. и я шлём Марии Семёновне, Вам и всем домашним Вашим дружеский привет.
Обнимаю.
Ваш Н. Яновский.
25.IX.1977
Дорогой Виктор Петрович!
Большое спасибо за книгу. Я её получил вовремя, так как сел за монографический очерк под названием «Виктор Астафьев». «Советский писатель» заключил со мной договор на книгу объёмом в 12 печ. листов. У меня теперь есть место, чтоб «разгуляться» и написать обо всём подробно и обстоятельно.
Разумеется, у меня будут вопросы и просьбы. Но я их сейчас излагать не буду. Сначала освоюсь в том материале, который известен и доступен.
Я рад, что именно мне после А. Н. Макарова выпала эта почётная роль монографиста. Вы помните, что я давно мечтал об этом. Монография о В. Астафьеве будет 34-ая монография о писателях-сибиряках (о других я, можно сказать, не писал). В этом году я закончил монографию о Вяч. Шишкове (18 п. л.). Неожиданно она оказалась полемической от начала до конца. По существу, это новое прочтение широко известного Шишкова. В изд-ве «Художественная лит-ра» к ней хорошо отнеслись (я работал по договору с ними) и обещают её напечатать в 1980 году.
Но сейчас я буду сосредоточен только на Вас, и это меня чрезвычайно радует. Одно дело — читать, другое — вчитываться. В этих случаях обнаруживаешь такое количество неизведанных радостей и открытий, какие и не снились мне как читателю.
Марии Семёновне мой глубокий поклон, а Вас я обнимаю.
Ваш Н. Яновский.
12.XII.1977
Дорогой Виктор Петрович!
Прежде всего поздравляю Вас и Марию Семёновну с наступающим Новым годом. Бог мой, ещё один год канул в вечность! И в голову лезут разные банальности: не остановить бег времени, ещё одним годом ближе к смерти и т. п. А ведь главное — как прожит этот год и что он с собою принёс. Итоги и смысл должны терзать наши души…
Когда я пишу монографию о писателе (а я их написал более тридцати), невольно задаёшься этими вопросами и для человека, о котором думаешь, и для себя. Это неизбежно, иначе ничего не получится: убедился на своём опыте.
В этом году я завершил монографию о Вяч. Шишкове (её уже с 1979 года, как предполагали, перенесли на 1980) и, честное слово, исстрадался, увидев, убедившись, как, несмотря на его большой талант, всё-таки не понимали современники и буквально каждое его новое произведение в печати встречалось в штыки. Некоторые его произведения до сих пор не включаются в соб. соч. как идейно несостоятельные, хотя ныне легко можно доказать, что он заглядывал дальше своих современников. Доказать легко, а пробить в печать эти произведения стоит немалых трудов. Сломать инерцию мышления непросто. А главное — все боятся: как бы чего не вышло! «Ватага» 50 лет не переиздавалась, «Дикольче» названо кулацким произведением, а «Шутейные рассказы» — пустые и устаревшие… Вот этим, переизданием забытых замечательных произведений Вяч. Шишкова, я и занимаюсь в последнее время. Но в современных планах, увы, им места пока что не остаётся.
Вот уже несколько месяцев как я занят «Творчеством В. П. Астафьева» по договору с изд-вом «Сов. писатель» (оно отпустило мне 12 печ. листов). Так теперь наступило время, чтобы потерзать Вас вопросами.
Первый из них — биографический. Я, думается мне, должен знать больше того,
что Вы написали в автобиографиях, мне доступных. Причём знать точно. Я составил
«реестр» по годам (по Вашим источникам), и сразу возникли вопросы: отчество
Вашего отца, годы его жизни, крестьянин ли он в момент, когда Вы родились? Год
рождения Лидии Ильиничны (кстати, точно ли утонула
весной 1932, т. к. по-другому Вашему источнику — в
Но сразу хочу оговориться: если Вам это делать почему-либо неприятно и хлопотно, то всё: у меня вопросов нет и, естественно, нет каких-либо личных недоумений. Я это пойму правильно, потому что Ваша биография в какой-то мере в Ваших книгах и в уже опубликованных автобиографиях.
Второй круг вопросов — творческих.
Корреспонденции и очерки в «Чусовском рабочем», в газетах «Молодая гвардия» и «Звезда» я прочитал почти все (за редким исключением), выделил в приложенном списке рассказы и чем-либо значительные очерки. Но я бы хотел знать реальную дату (в пределах года) их написания. Допустим, рассказы «Земляника», «Дерево без корней», «Тимкоуль» могли быть написаны в 1952 — ведь у меня всюду дата (год) публикации. Второй сборник «Огоньки» подписан в печать в январе 1955, следовательно, все рассказы в нём написаны не позднее 1953 и 1954 годов (ах, если (бы) здесь мне известна была последовательность, хотя я понимаю, что могло писаться и дописываться в разное время!). Вероятно, роман Вы начали писать в 1955, потому что тут сравнительно мало публикаций, как и во все последующие годы, до выхода романа в свет.
С 1951 по
Естественно, что и эта дата условна. Это для читателя, для общества Вы как писатель проявились в новом качестве именно в 1959 году. Для себя, внутренне, Вы созрели раньше — на опыте романа, на обдумывании «Перевала», «Стародуба». Это я буду тоже учитывать.
Итак, на первый раз (пугайтесь!) вопросов более чем достаточно.
Я не читал рассказов «Суд» и «Серёга». Нет ли, случайно, их вырезок?
Я прочитал «Беседы о жизни» («Молодая гв.», Пермь, 1965, 4.IV, № 42), «Читатели возражают писателю» (там же, 1965, II.IV, № 45), статью «Солдату всё ещё снится» в газ. «Звезда», 1965, 7.V, № 106, и считаю это всё чрезвычайно интересным и мне для работы нужным. Нет ли у Вас вырезок из этих газет?
И в том, и в другом случае я не задержу их и быстро верну.
Честно говоря, мне хочется Вас повидать. И давно.
Но как это осуществить — не знаю. Зима, и в это время письменный стол с особенной настойчивостью требует к себе внимания и заботы… В конце концов, этим мы живём.
Ф. В. поздравляет Марию Семёновну и Вас с наступающим Новым годом и шлёт самые добрые пожелания.
Будьте здоровы.
Обнимаю.
Ваш Н. Яновский.
24.I.1977,
Новосибирск
Дорогие Фаина Васильевна!
Николай Николаевич!
Из пустынного северного уголка России, из сирой и убогой деревушки Сиблы поклон Вам и новогодние поздравления! Здоровы будьте! И, как прежде, жизнедеятельны! Радости Вам в детях и внуках!
Я здесь отсиживаюсь после Москвы, в самые-то хляби, когда Ник. Ник-ч был в Малеевке и развивал критику, я сидел в Переделкино и сдавал «Последний поклон» да возился с кинокартиной по «Перевалу». Сдали то и другое, но так много отдал сил и нервов, что до се прийти в себя не могу. Объявил «перекур» года на два, но в городе нет покоя, вот и удрал сюда, и здесь умудрился простыть — ломает всего, ну, авось налажусь. Не впервой. Хочется во время «перекура» построиться в родном селе и переехать. Не знаю, как получится, надо ведь, кроме всего прочего, ломать и молчаливое сопротивление семьи, жены в особенности, ведь переезд нынче равен десяти пожарам, её тоже понять можно. А что у Вас новенького?
Кланяюсь и обнимаю Вас — Ваш Виктор Петрович.
8.I.1978
Дорогой Виктор Петрович!
Я получил Ваше новогоднее послание. Спасибо! Так где же Вы? Я так и не понял, но всё равно радуюсь, что Вы «оклемались» и собираетесь сделать длительный «перекур». В писательский «перекур» я, правда, не верю — в этом смысле он хуже каторжника со сроком, но желание превосходное, да ещё в родных местах! А зачем вам переезжать со всем имуществом? Заберите Марию Семёновну и живите в Сибири, как в «загранкомандировке», и год, и два, и три, пока не призовёт Вас «к священной жертве Аполлон». А Вы знаете, что наши желания совпали и я мечтаю освободить себя на годик от обязательных программ, поездить по стране, с людьми хорошими поговорить, на солнышко посмотреть без дум о завтрашнем куске и подумать о чём-нибудь дорогом и заветном не на бегу, не от случая к случаю, а так, чтоб душе и людям радость была? Задыхаюсь от недостатка обычных «радостей»…
Написал статью о «Матёре» В. Распутина. Но где её печатать, не знаю. С «Сиб. огнями» у меня ладу до сих пор нет. С «Нашим современником» после истории со статьёй о В. Шишкове тоже ничего не получается. Налегаю теперь на книги — в Барнауле «На переломе» (1978), в Новосибирске «Поиск» (1979), в Москве «Вяч. Шишков» (1980)56. Это более 40 п. л. Уже написано, сдано и на первом этапе одобрено. Что дальше будет, не знаю, но сделал я работу честно.
Сейчас вот — об этом я Вам уже «докладывал» — мечты о книге под названием «Виктор Астафьев». Что из этого получится — Бог весть, но стараюсь. Посылал я Вам книжку, какие-то вопросы задавал, о чём-то просил — не знаю, получили ли, но, ей-богу, всё это не носит характер обязательный. Начитался я всего «вокруг да около» — так что голова кругом идёт, и не знаю, с чего и как начинать. Монографистов у Вас, оказывается, было много, и быть оригинальным мудрено.
Перечитываю Ваши письма ко мне и вижу: это уже наша история, и она не менее сложна и таинственна, чем, допустим, история жизни Ядринцева, которую я изучаю много лет. А как эту и ту историю передать максимально правдиво, ближе к правде — задача не из лёгких, да, по существу, невыполнимая. О Ядринцеве мы попросту многого не знаем, о нас самих — разве возможна сегодня правда?! Вот А. Макаров в «закрытой» рецензии на «Кражу» пишет, что «автор как бы пересматривает вопрос о коллективизации». Почему «как бы», когда я, например, так и думал: пересматривает — и хорошо делает! Помните, как Рясенцев57 редактировал с целью вытравить это «как бы»? Вот и напиши сейчас об этом — скажут: не пройдёт, как мне уже сказали в Иркутске о статье, посвящённой «Матёре» (я писал её по заказу «Сибири»). И даже те, кто читал с сочувствием, сказали: отлично, но непроходимо. Самое убийственное в этом: действует самоконтроль, самоцензура, отвратительное явление нашего времени. Оказывается, всем известно, о чём можно и о чём нельзя говорить и писать. Ну, я понимаю, есть какие-то табу в области политики, ну а в хозяйстве, в экономике, в философии, в социологии, в искусстве и литературе, в истории и проч. невозможны никакие табу, иначе не избежать застоя общественной мысли. Было время — мы такой застой пережили; неужели нашему поколению выпала доля пережить его дважды?
Новые главы из «Последнего поклона» в «Нашем современнике» ещё не читал, но в газетах два (?) прочитал. Интересно, «для себя» Вы завершаете этот цикл, или это завершение относительное, как и в 1968 году? Вы уже подготовили отдельное издание в новом варианте? По-моему, это надо сделать, придав повести о детстве и юности максимальную степень законченности. Мне кажется, что и из цикла «Затеси» пора уже сделать более или менее канонический текст, разделив их, если последует продолжение, на книги: часть первая, вторая и т. д.; принцип формирования здесь может быть двоякий: социально-психологический, философский (группировать по глубинному сходству содержания) и хронологический — по датам написания. Лично я за хронологический, так как он будет характеризовать движение авторской мысли. Да и Вам будет логичней их формировать так, ибо «сходство» по содержанию — вещь относительная, особенно в таких, казалось бы, «мелких», сиюминутных мгновениях жизни, запечатлённых в «Затесях». Кроме того, они неравноценны по смыслу и равноправны в характеристике личности художника. По-моему, ранний «охотничий» цикл свободно входит, так сказать, в первую книгу «Затесей». Кстати, не пугайтесь академичности и ставьте дату даже под «мелким» (по объёму) рассказом, это Вам же со временем сослужит хорошую службу (не придумал другого слова), а об исследователях не говорю — для них это первостатейная помощь.
Кстати, подумайте о книге с примерным названием «О литературе и о себе». Такую серию издаёт «Советская Россия». Судя по моей библиографии, у Вас много выступлений, рецензий и «разговоров» о себе, о литературе. Такие книги издал Ю. Бондарев, Ю. Нагибин58, о Сергее Залыгине не говорю, ибо в этом жанре он работает систематически, а не от случая к случаю. Поверьте, что издание такой книги назрело, учитывая Ваш сегодняшний и, я надеюсь, не проходящий авторитет в литературе. К тому же такие книги помогут свести воедино Ваш взгляд и на жизнь, и на литературу непосредственно, так сказать, открытым текстом, не через образ.
Но довольно, я уже влез в недозволенную область непосредственных советов и рекомендаций. Потому останавливаюсь и желаю Вам осуществления задуманного «перекура», т. к. не сомневаюсь: он даст ощутимые плоды.
Марии Семёновне, Вашим детям и внукам наш общий поклон и добрые пожелания, а Вас я обнимаю и остаюсь Ваш Н. Яновский.
P. S. На Новый год приезжала дочь с сыном, пошедшим в первый класс, а в Москве растёт внук, которому уже «перевалило» за один год. Идёт времечко и машет нам рукой: адью, дескать, немного вам осталось!.. И болезни одолевают — вот грех-то! И никуда от этого не денешься.
Будьте здоровы!
Н. Я.
Отв. 18.I.1978
Голубчик, Николай Николаевич!
Получил я и книжку, и письмо Ваше с вопросами. Я тут все дела закончил, «Поклон» одолел и заболел. Опять простудился. Пробовал лечиться русской печью в деревне, ещё хуже раскис на ней. Вернулся домой, подлечился и вот пишу Вам. Сознаюсь, мне сейчас неохота не только писать чего-либо, но даже от чернил, от запаха их и вида тошно — так я устал.
Поэтому бегло отвечаю Вам, совершенно сознавая (нрзб), что Вам не обойтись, чтоб не побывать у меня.
Все вырезки есть. Книги тоже. Марья Семёновна изладила картотеку, и работа Ваша значительно облегчится и упростится, что ли, с помощью её.
Кроме того, и это самое нужное: у меня целые папки, толстые папки писем по «Поклону» и «Царь-рыбе», и такие есть размышления, рассказы, мудрствования, до которых и нам-то не додуматься.
Всё это богатство пылится без уважения и толку, а Вам ведь 12 листов! (подумать страшно) надо чем-то заполнять. Кроме того, раз у меня время свободное, и я могу быть в Вашем распоряжении. Время это, что убьёте на поездку, оправдано будет в работе, Вы её скорее сделаете.
Теперь о сроках. Надо Вам ехать или числа с 20-го января (я с 15-го буду в Киеве на «круглом столе»), либо в начале февраля (в середине, если буду здоров, поеду в Караганду к братьям-фронтовикам), почти до конца марта собираюсь быть дома.
Ещё Вы забываете такой струмент, как телефон. Женя Городецкий звонил мне. Слышно Новосибирск хорошо. Ну а если уж Вы не сможете приехать, тогда, конечно, пошлю я Вам и книжки нужные, и вырезки. Только не пишите Вы о «Снегах»59. Говённая книга, самонадеянный мальчишка решил написать роман и накатал! Вопросов, которые бы меня ставили в «неловкое положение», нету, да и откуда им быть? На удивление даже самому себе, я прожил жизнь хоть и пёструю, но совершенно не запутанную. Тут всё зависит от Бога, но ведь и в тюрягу попасть, и возле штрафной роты хаживать близко, и изувером мог быть в драках, и за воровство, но сошло как-то. Только Богу это известно. Я вон смотрю, как иные люди умеют запутывать свою жизнёнку, аж выхода нет обратно, только петля — один выход. Меня, верно, спасли книги от пьянства и карт, а они-то больше всего и запутывают нашего брата (нрзб). Хороший, кстати, «стимул» для молодого писателя! Сейчас вот сделалось много благополучных писателей, и сразу осерилась литературщина совсем, а и была-то серой, а тут ещё и завшивела — за весь прошлый год достойно Великой русской литературы одно лишь произведение — «Усвятские шлемоносцы»60; если учесть, что членов, только членов Союза уже свыше 10 тысяч!, то сердце замирает, ужас волосы шевелит — какое тут духовное обнищание! И кабы только духовное…
Вот видите, как нам необходимо поговорить! Если полетите на самолёте — берите сквозной билет: утром вылетите из Новосибирска и в 5 вечера будете уже у нас чай пить. В Москве лишь переедете из Домодедово в Быково. К нам ходит три рейса, Яки-40, из Москвы до нас один час лёту.
Зима у нас ныне стоит суровая, морозы грянули, и весь грипп сразу опятился в Аравию, Израиль и Англию. Мы их, сук, не хлебом, дак грибом!..
Забирайте с собой и Фаину Васильевну. Вот они с нашей наговорятся! А пока я Вас обнимаю и кланяюсь Ф. Вас(ильев)-не.
Ваш — Виктор Петрович.
10.I.1978, Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Только что отправил Вам письмо и тут же получил Ваше — с ответами на вопросы и с приглашением приехать. Что и говорить, я снялся бы сразу и завтра был бы у вас, но беда в том, что заболел чуть ли не с 30.XII и до сих пор не могу прийти в себя, хотя и крепился и перемогал. Думаю, что продлится это не более недельки, я окрепну и буду планировать поездку на первые числа февраля, а если удастся, то чуть-чуть ранее (тут я учитываю Ваше январь-февральское расписание). Полагаю, что недельку я у Вас побуду (Фаина Вас. охотно присоединяется — оставаться дома ей одной, разумеется, не хочется, да и мне будет покойней).
Конечно, это лучший для меня вариант, да и просто мне очень хочется Вас повидать, поговорить независимо от «монографических» задач, стоящих передо мной. На такого рода встречи я никогда не жалел времени. Дружеские чувства — это Божий дар, а в моём возрасте это дар вдвойне, и когда я их в себе и на себе ощущаю — я счастлив. С этим я к Вам и еду.
По телефону позвонить я Вам не смог сейчас же, т. к. пока не знаю Вашего телефона, но думаю, что это легко установить. Сейчас в этом нет острой необходимости, но перед тем, как поехать, я позвоню или сообщу телеграммой.
Болезнь немного выбила меня из рабочей колеи, но настроение у меня «боевое», потихоньку вооружаюсь теоретически, изучаю всё вокруг да около. После монографии о Вяч. Шишкове делать это мне чрезвычайно интересно и радостно.
Для новосибирского изд-ва составил сборник статей на 18 печ. л. Туда включил и статью «Деятельное добро»61, наряду со статьями «В. Шукшин и его роман „Любавины“», «Заботы и тревоги В. Распутина», «Заметки о повестях В. Тендрякова», «Роман Вяч. Шишкова „Ватага“ и его критики» и некоторые другие — большинство статей новых. А вот статью «Георгий Гребенщиков в Сибири» забодали с порогу, ибо этот талантливый писатель-сибиряк эмигрировал в Америку ещё в 1920 году. И забодали его сначала в «Сиб. огнях» — Коптелов и Никульков, и ходу ей в Новосибирске нет. Статью «Деятельное добро» я включаю, т. к. в ней отражена моя позиция по ряду теоретических вопросов, а монография, если Бог даст мне её написать, появится на свет не ранее 1981–1982 года (пролежит в издательстве не менее двух-трёх лет).
Итак, до встречи. Я ещё за январь черкну, если у меня что-то случится.
Ф. В. и я шлём Вам с Марией Семёновной сердечные дружеские приветы.
Обнимаю.
Ваш Н. Яновский.
19.II.1978, Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Четыре дня как мы дома. В Москве пробыли неделю и не знали отдыха: занимался день в библиотеке, потом бежал к внучатам, к этим хорошим, неутомимым малявкам. Как воюет Витя-малый? В сборе ли вся Ваша семья? Всем наш привет и поклон.
Посылаю только три книжки В. Курбатова62. Бегал в магазин — у нас уже нет в продаже, разошлась книга. Написал в Омск, может быть, у них ещё есть. Помню, я покупал 10 экз. и не заметил, как они у меня разошлись.
Валентин Яковлевич пусть на меня не сердится. Книга после доработки всё-таки стала лучше. А бесспорный талант его я отметил с первых же слов своей рецензии. Просто мы люди разных поколений и пишем по-разному. И хорошо, что по-разному. Мне ведь теперь не достичь такой лёгкости и красоты стиля, как у него и у некоторых других молодых критиков,— в разных мы университетах учились.
В Москве меня ждали новости и приятные. Оказывается, книга «Воспоминания о Вяч. Шишкове» включена в план 1979 года, и её будут сдавать в набор в июле-августе. Мы с Клавдией Михайловной отобрали около 50 фотографий, и Н. Х. Еселев, тоже исследователь творчества Вяч. Шишкова, взялся отнести их в издательство и поговорить с художником. Его воспоминания тоже включены в эту книгу.
Клавдии Михайловне я передал твой привет и рассказал о твоём отношении к Вяч. Шишкову. Будешь в Москве — заходи к ней, человек она добрый и приветливый, свято чтит память Вячеслава Яковлевича. Перед такими людьми я преклоняюсь.
И ещё одна новость. В «Советской России» книжку Вяч.
Шишкова «О литературе и о себе»63
только по моей заявке, сделанной в декабре
Закончив работу с этой книгой, начну писать примечания к «Воспоминаниям» и до «Астафьева» доберусь не ранее, как в марте.
Для первой главы у меня теперь всё есть, душа моя покойна и счастлива, «зарядку» я у тебя получил отличную. Эта встреча была ну просто необходима и для души, и для дела, которое не выполнишь хорошо без любви.
Марии Семёновне и тебе Ф. В. шлёт привет, да она, видимо, и сама будет писать.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
9.I.1978
Дорогой Виктор Петрович!
Только что получил из Омска 10 экз. книги В. Курбатова и — посылаю. Я потихоньку влезаю в первую главу будущей книги, но именно потихоньку, потому что болел, составлял книгу Вяч. Шишкова, писал к ней предисловие.
До «Ватаги» ещё не добрался, а «Любавины» не вышли. Как всё это у меня появится, непременно пришлю.
Проболел почти две недели и всё подзапустил. Вы не собирались ещё в Барнаул? Поедешь — не проезжай мимо. Буду рад видеть тебя у нас.
Марии Семёновне, всему Вашему семейству от нас с Ф. В. большой привет.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
13.I.1978,
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Только что получил книгу «Любавины». Буду рад, если предисловие Вам понравится. Предлагал я его двум журналам — увы, не взяли. Видимо, не дорос до журнального уровня. Но ничего — это тоже 100 тыс.
Итак, покончив с «шишковскими» делами, засел за первую главу — кажется, что-то получается, хотя «мучила» она меня долго, и я написал с десяток «зачинов». Теперь зачин есть, и остальное будет складываться легче.
Вот не взял я у тебя «Последний осколок»64 и жалею — по выпискам, которые сделал, приводить текст боюсь…
Как самочувствие, как Витя-маленький? Получил ли мои посылки? ЛНС, т. 3 ищу, как обещал, найду — непременно пришлю.
Марии Семёновне привет и поклон.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
16.V.1978
Дорогой Виктор Петрович!
Не знаю, имеешь ли ты эту книгу истого сибиряка, погибшего в 1937 году. На
всякий случай посылаю. Если будет время, прочти. Здесь впервые печатаются
части, как они именовались у автора. Когда я забрал рукопись у жены М. Ошарова65 (1956) — она теперь умерла,— повесть так и
называлась: «Звено могил». В
А пишу ещё вот по какому поводу: мне нужен полный состав «Последнего поклона». Часть первую я знаю (со включением «Мальчика в белой рубахе»), и в каком порядке и как складывается часть вторая? Это я не записал в своё время и теперь гадаю. Написал книгу наполовину, т. е. 140 стр. Что-то будет дальше! Марии Семёновне и всему семейству поклон от Ф. В. и меня.
Обнимаю. Твой Н. Яновский.
20.I.1978
(отв. 13.X.1978)
Дорогой Николай Николаевич!
Я был в Крыму, намёрзся там, намок и, не подлечившись, вернулся домой, а здесь льёт — свету белого не видать, и холодина тоже. Но собираются в деревню на всё лето, там хоть печка есть, дровами можно себя подсушить, да и малого погреть. Растёт быстро, болтает всё уже, дерётся с бабой и дедом и тут же «любит» их, крепко обнимая.
Ошаров у меня есть, но Вам за книгу спасибо, у меня ведь сын и дочь собирают свои библиотеки. «Последний поклон» выйти должен в августе, была уже сверка. Как выйдет — немедленно пришлю.
В Крыму, под дождь и слякоть, обдумывал я будущую книгу о войне. Получается трилогия: первая часть — запасной полк — «Чёртова яма», вторая — фронт, плацдарм — «Бездна», третья — доблестная послевоенная жизнь — «Весёлый солдат»,— весь роман остаётся с прежним названием: «Прокляты и убиты»67.
Работа огромная, всю я её уже вижу насквозь, остаётся лишь набраться сил, покончить с текучкой и мелочами да и садиться, благословясь, за работу. Боюсь я этой работы, но уж никуда мне от неё не деваться. 1-й том собрания сочинений сдают в производство, но что-то Валя Курбатов прислал отчаянное письмо с воплем: «Предисловие не получилось!» У него это бывает, часто посещает его распространённое у русаков состояние, название которому — самоуничижение.
Дома пока всё слава Богу.
Я скребу «Затеси» и готовлюсь писать в деревне об А. Н. Макарове. Уже пора, да, может, пьесу закончу до зимы, но больше буду думать и думать о будущем романе.
В сентябре поеду в родное село покупать избу, без неё мне в этой сырости романа не одолеть. Хоть на что, но надо ездить в Сибирь.
Поклон Фаине Васильевне.
Обнимаю — твой Виктор Петрович.
14.X(?).1978
Дорогой Виктор Петрович!
Получил я от тебя письмо давно, а ответить до сих пор не собрался. И не то что не собрался, а вопросы у меня накопились, и хотел я их на тебя «вывалить», а потом — хорошо, что сразу не написал,— одумался: и так много времени у тебя отобрал, да что это я к тебе с вопросами — надо исследованием заниматься. Вот и читал я твоё письмо раза четыре, почитаю, почитаю — и снова отложу: вопросы обуревали.
Так вот дошёл я до последней главы, а потом прочитал всё и решил: надо переписывать, тем более что «Сов. писатель» разрешил мне не торопиться. Сижу снова над первой главой, дописываю и переписываю. Конечно, дело теперь пойдёт быстрее. Но всё равно к последней главе ключа ещё не подобрал.
Жажду получить «Последний поклон» в последней редакции — ведь я видел правленый текст и теперь ощущаю потребность в него заглянуть. Это уж от исследовательской страсти — знать всё, если сие возможно.
Кроме всего прочего, в это лето у меня был аврал — готовил свою книгу объёмом в 18 п. л. (на 1979 год) и очередной том «Лит. насл. Сибири» (Ядринцев). Это том в 50 п. л., и ты понимаешь, что значит такая рукопись. В этом же году подготовил рукопись «Воспоминаний о Вяч. Шишкове» (Сов(етский) пис(атель), 1979) и «Вяч. Шишков о литературе и о себе» (Сов. Россия, 1979). А это тоже около 25 п. л. А тут ещё успел дважды поболеть…
А как я рад, что ты романом занят,— это же отлично! А о Макарове непременно напишите. После его писем я иначе взглянул на него, на его работу и человеческие качества. Для меня он был талантливый критик несколько официозного направления (он умел смягчать грубую силу направления), теперь же он для меня фигура в нашей литературе трагическая… Словом, тема эта обширная, и тут есть над чем подумать.
За Витю-малого рад — раз он хорошо растёт и спуску дедушке и бабушке не даёт. У меня внуку 11.Х исполнилось 2 года, но жаль, я его давно уже не видел.
Всему твоему семейству, а особенно Марии Семёновне наш с Ф. В. поклон и привет. Горячо желаем всем здоровья и бодрости духа.
Посылаю тебе книгу М. Азадовского68,
тоже вышла по моей инициативе. Книга, по-моему, хорошая. Сейчас читаю
корректуру своей книги «На переломе» — о писателях Барнаула, а главное — о
забытом Гребенщикове. В
По газетам знаю, где бывал ты, а как самочувствие — хорошо бы узнать. Не устал, работается ли? И прежде всего — как со здоровьем?
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
31.X.1978
Дорогой Николай Николаевич! Сперва с праздником осени тебя и Фаину Васильевну! Он, этот праздник, единственно тем хорош, что хоть на время остановил эти разверзшиеся над нами хляби. Лихо, с мая! С мая почти без перерыва. Это ж надо довести до такого гнева Всевышнего, он поливает, поливает, да градом, да бурей-ураганом, у меня до се в кабинете стекло выхлестнуто, а лесу повалило, а крышу посрывало!..
Сейчас подморозило, и даже не верится, что может быть под ногами сухо, а над головой небо видно.
Я дважды был в Сибири. В Улан-Удэ, на секретариате и в (нрзб), в сентябре в Овсянке 12 дней. Купил я себе домик в Овсянке, в родном переулке, против бабушкиного дома, чуть наискосок, рядом с домом брата дедушки, дяди Александра, жену которого и дом которого изобразил в «Поклоне» под видом несчастной Авдотьи. Дома у нас стóят бешено-дорого, да что делать-то, чтобы роман написать, надо уединяться, прятаться, здесь уже работать невозможно, в городе, под окнами улица грохочет, в деревню стало невозможно попасть, дороги на Вологодчине рухнули, всё размыто в грязь, реки уходят в зиму вышедшими из берегов. Сейчас Алёша, мой двоюродный братка, принимается делать маленький марафетный ремонт в избушке (две комнаты, кухня, верандочка, двор) — дом поставлен в 1965 году, ладен и крепок, мне на мой век хватит. Буду на лето уезжать, от телефонов и многолюдствия. Близость Москвы и Ленинграда, с одной стороны, благо, с другой…
Осенью мне удалось поработать. Дождь загнал в избу, в деревенскую. И хотя не было электричества (уронили столбы пьяным трактором), я писал много и как-то даже лихорадочно и сделал книгу об Александре Николаевиче69 на 10 листов (половина листажа — его письма), но думаю, что и письма, и мои прибавления к ним убудут листов до пяти, уж больно всё «не в кон» тому, что ждут от меня о покойнике и от него о самих себе и нашем дражайшем времени. А до этого написал пьесу, и, кажется, на этот раз — путную. А «Черёмуху», переработанную много, напечатали в 10-м номере журнала «Театр», и ещё четыре новых коротких рассказа напечатал «Новый мир» в № 1070.
Есть уже вёрстка первого тома собрания сочинений. Вчера я состряпал второй и сегодня отослал в издательство. Завтра уберусь в деревню, добивать воспоминания об А. Н., которые встанут главным куском в книгу публицистики, и всю эту самую публицистику пересмотрю, разобью на части. Много чего накопилось. Жизнь-то идёт, там квакнешь, там лепетнёшь чего-то, о ком-то или о чём-то черкаешь, а в кучу собралось — гляди-ко, времяотражение своеобразное, часто нечаянное. Опасен всё же наш брат-писака, хочет не хочет, а если думает и работает, выдаёт «с головой» и себя, и свою действительность, о которой можно сказать фразой героя моей новой пьесы: «Она (действительность) его за муки полюбила, а он её за жопу укусил»…
Берут пьесу-то в Москве, Ленинграде, у нас. Такое барахло кажется по подмосткам, что и я сделался «рыбой». Но более нет у меня никаких «отвлекающих» замыслов, всё вытесняет роман. Лишь «Затеси» искрят в башке. И вот, когда я расчищу всё это впереду, то и засяду плотно за роман. Я уже его «вижу» почти наскрозь, т. е. основную магистраль вижу, а по обочинам ещё будто местами и впереди не всё видно, но это дело времени и работы.
Да! Уже твёрдо знаю, что дали за «Рыбу» Гос. премию. Все радуются вокруг, а я в каком-то смущении внутреннем. Во-первых, всё же, как ни крути, это покупка; во-вторых, перенесли Женю Носова на год, а он болен, да, повращавшись среди секретарей, людей в большинстве своём самовлюблённых, проговоривших себя вещать в качестве лит. вождей «вечные» истины и жрать дармовую водку на разного рода «мероприятиях», боюсь, болезненно воспримет своё «ущемление», а мне не привыкать, я бы плюнул и растёр. Кабы этот пустяк не испортил наших добрых, дружеских отношений.
Беда! Беда! И не знаешь, откуда и придёт. Ну что делать? Если нарушит это наши отношения, значит, они непрочные были…
За книгу Азадовского спасибо. И не забудьте потом вкупе с какой-либо другой прислать мне «Тают снега» — это единственный у меня экземпляр, ладно?
Домашние мои все Вам кланяются. Маленькому Витьку позавчера исполнилось 2,5 года, он уже говорит: «Я с дедой полечу в Сибиль на самолётике». Хороший, быстро развивающийся малышок, но временами бывает истеричен, видимо, сказываются вёдра лекарств, влитые в него в раннем детстве.
Ну, обнимаю, целую Вас.
Ваш Виктор П.
8.I.1978, Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Не ответил тебе сразу на интереснейшее письмо и пожалел, потому что после ноября заболел, и тут же «грянули» запущенные дела. Главное из них — сдача в набор IV тома «Лит. наследства Сибири». И по объёму это много, и комментарий убийственный, т. к. речь идёт о столетней давности. Нужны и знания, и интуиция. У меня вспухла и дрожит голова. И закончил я эту работу лишь вчера, предстоят одна-две встречи с редактором, и том пойдёт в набор. Конечно, не избежать разговора с гл. редактором (а он у нас бдит), но это будет касаться только одного вопроса — областничества и с чем его сегодня едят. В этом вопросе определённой договорённости у историков нет, потому мне легче говорить то, что хочу.
Меня очень обрадовало, что ты закончил воспоминания о А. Н. Макарове — с нетерпением буду ждать публикации, равно и того объединения статей, рецензий и интервью по литературе и искусству. По письмам А. Н. к тебе я убедился, что возникшая дружба его существенно поколебала, точнее, заставила подумать о многом том, о чём раньше он был уверен неколебимо. Это касалось по преимуществу общественных проблем и вопросов. А его тонкое эстетическое чутьё, его знание литературы сразу заставит подумать о системе взглядов, «выстроенных» во времени, к тому же оно (объединение) имеет свойство самообогащаться. Статья, заметка порознь — не то что вместе, они дополняют друг друга. Потому я очень хочу видеть и читать эту твою книгу.
А где «Последний поклон» весь вместе? Книга разве не в этом году выходит?
Будучи нынче в Пицунде, я закончил «разговор» о «Царь-рыбе», но завершить работу так и не сумел — всё лежит в самом первозданном виде. Зато завершил первые четыре главы, а самая первая, «Начало», принята «Сиб. огнями» и сдана в набор для № 3 за 1979 год. Они ждут от меня и главу о «Царь-рыбе». Чёрт с ними, дам! В конце концов, «Сиб. огни» — это не вотчина Никульковых.
А моя статья о «Прощании с Матёрой», побывав в четырёх органах печати,
обрела, наконец, сторонников в журнале «Север» — в № 2 за
В Евг. Носова я верю. Не будет же он поступать, как В. Сапожников. А если будет, то знать об этом непереносимо больно.
А награде Вашей я рад — ты её заслужил, а раз осознаёшь — всё-таки это покупка,— то, значит, всё нормально: как и прежде, «служить» будешь народу, людям честным и честно.
В свою книгу (на
Твои книги, которые я брал на время, освободились, но я как-то не рискую посылать их почтой. Но ты должен быть уверен, что я всё, в том числе первые публикации, рецензии, непременно верну. Может, с оказией, может, на денёк-два из Москвы заверну…
Марии Семёновне, всему семейству твоему поклон и привет.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
28.I.1978,
Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Посылаю тебе небольшую книжицу, вышедшую в Барнауле и о барнаульских писателях71. Четыре года пролежала-провалялась она в издательствах, планировалась на 1977, 1978, 1979 годы поочерёдно — и вдруг выскочила в 1978 году. Чудеса, да и только!
Переплёт, конечно, никуда, а бумага хорошая. Очевидно, потому, что книга издана к 250-летию Барнаула. Для тебя в ней есть знакомые лица. Но некоторых я «восстановил» буквально по рукописям (предварительно их опубликовав). А о Г. Д. Гребенщикове впервые у нас с такой подробностью. 12 лет я собирал материалы (затеял для этой цели переписку с людьми из Франции, так и с людьми из США, в том числе и с самим Г. Д. и его женой, пока они были живы), 4 года очерк никто не печатал, хотя я его не раз предлагал сибирским органам печати, его год «изучали» в Комитете по делам печати. Считали, что я напрасно трудился, и вот — очерк увидел свет, и ты представляешь мою радость.
Конечно, Гребенщиков — не Бунин, не классик! Но всё равно это наша культура, русская от основания, и от неё мы отказываться не будем.
Я ограничился только Сибирью, потому что, несмотря на усилия, не мог исчерпывающе собрать произведения Гребенщикова зарубежного периода, хотя они в шестидесятых годах дважды их высылали — и ничего не дошло… А в наших библиотеках всего, конечно, нет — никто не собирал специально всю эмигрантскую литературу.
Словом, с удовольствием посылаю тебе эту книгу.
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
На открытке, без даты
Дорогие Фаина Васильевна!
Николай Николаевич!
С Новым годом! Здоровья! Покоя! Работы по сердцу!
«Поклон» вышел в «Современнике», но я его ещё не видел. Весь пойдёт в бибколлектор. Я постараюсь достать и прислать. Женя Носов написал мне письмо, успокоил. Всё в порядке. Премию ему дадут в будущем году, об этом мне написали аж из Америки! А о Макарове надо Вам почитать в рукописи. Боюсь, что вещь эта не пройдёт, а пройдёт, так вся ощипанная.
Заезжайте! Зиму, кроме второй половины января и начала февраля (буду в Переделкино), я собираюсь сидеть дома, заработать право ехать на всё лето в Сибирь отдыхать. Дома все живы-здоровы. Кроме деда — Петра Павловича.
Все Вам кланяются, а я обнимаю и целую.
Ваш — Виктор Петрович.
16.I.1979, Новосибирск
Дорогой Виктор Петрович!
Открытку получил — спасибо за добрые пожелания. И успокоил вы меня, сообщив о хорошем письме Евг. Носова. А то, что его произведения отметят премией, и я нисколько не сомневался.
Теперь два слова о делах, для меня неотложных.
«Советский писатель» я попросил изменить срок представления рукописи до 1.IV.79 г. Эту зиму я часто болел и был занят сдачей очередного тома «Лит. наследства», работы весьма трудоёмкой.
Главу о «Последнем поклоне» я отложил, т. к. почувствовал: мне её, повесть, надо видеть всю целиком и в окончательном на сегодня варианте (я же хорошо помню твои дополнения и изменения в рукописи).
Читая письма А. Н. Макарова, я немало выписал. Но ведь это одна сторона дела, другая — ты сам в твоих отношениях с А. Н., поэтому, если есть пока лишний экз. рукописи, пришли, пожалуйста, и — всю, не только то, что связано с А. Н. Макаровым. Даже твой отбор выступлений по литературе чрезвычайно важен для монографиста. Выбраться к тебе был бы необыкновенно рад, но книгу-то дописать за эти два с половиной месяца надо обязательно. Написана она, по существу, вся, опоры её выработаны, но надо ещё раз пройтись по всему тексту и немало дополнить, как мне теперь, после перерыва, представляется.
Я слышал, что ты недавно интересно выступал на радио. Я об этом не знал, иначе непременно послушал бы. У тебя нет записи этого выступления?
Вот сколько у меня просьб и дополнительной мороки. Не связывайтесь с монографистами — надоедливый народ.
Рукопись книги я верну незамедлительно, когда прочту,— ну максимум недельки на две. Но если не получится, ничего не поделаешь, тогда сообщи её содержание (по названиям — ведь многие, если не все, твои выступления по литературе у меня есть).
Ну вот, кажется, и всё.
Первая глава монографии «Начало» уже набрана в «Сиб. огнях», вчера я подписал корректуру. Набрана для № 372, но вряд ли в третий номер попадёт, как мне уже сообщили. Могу прислать рукопись и раньше. Но я хотел послать сразу всю книгу, как только её закончу (теперь только в апреле).
А летом по дороге в свои края, может, к нам с Марией Семёновной заглянете? Летом, кстати, я никуда ныне не собираюсь. И такая встреча для нас была бы очень и очень желанной!
Марии Семёновне и всему твоему семейству от нас с Ф. В. пожелания здоровья и большой привет.
Как здоровье Петра Павловича?
Обнимаю.
Твой Н. Яновский.
Окончание следует…
1. Продолжение. Начало см. «ДиН» № 5/2016.
2. Яновский Н. Лидия Сейфуллина. Критико-библиографический очерк. 2-е изд, доп. М., Художественная литература, 1972.
3. Яновский Н. Грани таланта. О рассказах В. Сапожникова. Наш современник, 1973, № 2.
4. Очевидно, Метченко А. И. (1907–1985) — литературовед, критик.
5. Баруздин С. А. (1926–1991) —
прозаик, с
6. Яновский Н. Дмитрий Нагишкин
(творческий портрет). Дальний Восток, 1973, № 5. Нагишкин
7. Потанин В. Ф. (р. 1937) — прозаик.
8. Зазубрин В. Бледная правда. Рассказ. Сибирские огни, 1923, № 4. Его же: Литературная пушнина. Сибирские огни, 1927, № 1.
9. Коптелов А. Л. (1903–1990) — прозаик, публицист. Никульков А. В. (1922–2000) — прозаик, критик, публицист, главный редактор «Сибирских огней» в 1976–1987 гг. Смердов А. И. (1910–1986) — поэт, прозаик, критик, очеркист, главный редактор «Сибирских огней» в 1965–1974 гг.
10. Шишков В. Я. (1873–1945) — прозаик, драматург.
11. «Солёная Падь» — роман С. П. Залыгина (1913–2000). Яновский Н. От «Двух миров» к «Солёной Пади». «Сибирские огни», 1969, № 11.
12. Повесть «Встреча» (1925). Кардин В. (Э. В. Кардин, 1921–2008) — критик, прозаик, публицист.
13. «Ода русскому огороду» опубликована в журнале «Наш современник» в
14. Прашкевич Г. М. (р. 1941) — поэт, прозаик, переводчик. Городецкий Е. А. (1934–2005) — прозаик.
15. Макаров А. Н. (1912–1967) — критик, зам. главного редактора «Литературной газеты» (1948–1951), главный редактор журнала «Молодая гвардия» (с 1956).
16. Викулов С. В. (1922–2006) — поэт, главный редактор журнала «Наш современник» (1969–1989).
17. Литературное наследство Сибири. Т. 2. Владимир Яковлевич Зазубрин. Художественные произведения, статьи, доклады, речи. Переписка. Воспоминания о В. Я. Зазубрине. Новосибирск, Западно-Сибирское книжное издательство, 1972.
18. «Август 1914» (1971) — первый роман эпопеи А. Солженицына «Красное колесо».
19. Сапожников В. И. (1922–1998) — прозаик.
20. Распутин В. Г. (1937–2015) — прозаик, публицист.
21. Лихоносов В. И. (р. 1936) — прозаик, публицист.
22. Яновский Н. История и современность. Вяч. Шишков, Ф. Березовский, В. Зазубрин, Дм. Нагишкин, С. Залыгин, В. Астафьев, В. Сапожников, В. Потанин. Новосибирск, Западно-Сибирское книжное издательство, 1974.
23. Литературное наследство Сибири. Т. 3. Фёдор Бальдауф. Арсений Жиляков. Степан Исаков. Антон Сорокин. Всеволод Иванов. Фёдор Лыткин. Другие публикации. Новосибирск, Западно-Сибирское книжное издательство, 1974.
24. Тендряков В. Ф. (1923–1984) — прозаик.
25. 4-й (1979) и 5-й (1980) тома «Литературного наследства Сибири» посвящены Н. Ядринцеву, 6-й (1983) и 7-й (1986) — Г. Потанину.
26. Якименко Л. Литературная критика и современная повесть. Новый мир. 1973, № 1.
27. Яшин А. Я. (1913–1968) — поэт, прозаик.
28. Носов Е. И. (1925–2002) — прозаик.
29. Яновский Н. Деятельное добро. К 50-летию В. Астафьева. Наш современник, 1974, №5.
30. Чалмаев В. А. (р. 1932) — критик, литературовед.
31. Леонтьев К. Н. (1831–1891) — философ, писатель, критик, публицист.
32. Гребенщиков Г. Д. (1882–1964) — прозаик, публицист.
33. «Синие сумерки» — сборник рассказов В. Астафьева (издательство «Советский писатель»).
34. Лакшин В. Я. (1933–1993) — критик, литературовед, прозаик.
35. Здесь и далее — Владимир Яранцев.
36. Астафьев В. Выполняющий долг писателя и гражданина. О Василе Быкове (1974). Собрание сочинений в 15 т. Т. 12. Красноярск, «Офсет», 1998.
37. Рубцов Н. И. (1936–1971) — поэт.
38. Астафьев В. Избранное (Перевал. Последний поклон. Кража. Пастух и пастушка). Красноярск, Книжное издательство, 1974.
39. Фоняков И. О. (1935–2011) — поэт, журналист.
40. Кунгуров Г. Ф. (1903–1981) — критик, литературовед, прозаик, публицист.
41. Очевидно, трагическая смерть В. Шукшина 2 октября
42. Пересекая рубеж. Беседу вёл А. Михайлов. Вопросы литературы, 1974, № 11. В. Астафьев рассказывал: «После читинского семинара шли мы целой бригадой по далёкому-далёкому городку Красный Чикой, что находится почти на границе Монголии. Повстречался нам шишкарь — ну, это человек, который кедровые орехи добывает,— остановился и спрашивает: „Это правда, что вы писатели?“ Правда, говорим, и стали представляться шишкарю. Когда дело дошло до Николая Николаевича Яновского, шишкарь, будто тигра узрев, воскликнул: „Критик?! — и, сурово оглядев с ног до головы милейшего, застенчиво улыбающегося Николая Николаевича, спросил у нас строго-деловито: — Так что же вы его не бьёте?!“» И далее, сравнивая отношение «писательской братии» к критике с этим «простодушным шишкарем», В. Астафьев говорит: «Пока „служит“ критик, раздаёт в качестве официанта „сладкое“ — ничего, терпимо. Но стоит ему „покритиковать“, да ещё писателя маститого, тут и писатели, и свои же братья-критики навалятся на него, да ещё неучем выставят. Благородства бы, благородства побольше бы в отношении друг к другу, да и всей нашей литературе вообще».
43. Гринберг И. Л. (1906–1980) — критик.
Чаковский А. Б. (1913–1994) — прозаик.
44. Рождественский И. Д. (1910–1969) — поэт.
45. Коньяков В. М. (1927–1998) — прозаик.
46. «Царь-рыба» печаталась в «Нашем современнике» в №№ 4–6, 1976.
47. Трифонов Ю. В. (1925–1981) — прозаик. Повесть «Другая жизнь».
48. Михалков С. В. (1913–2009) — поэт, прозаик, драматург.
49. Воробьёв К. Д. (1919–1975) — прозаик.
50. Грибачёв Н. М. (1910–1992) — прозаик, общественный деятель. Горбачёв Н. А. (р. 1923) — прозаик. Очевидно, Попов В. Ф. (1907–2001) — прозаик. Первенцев А. А. (1905–1981) — прозаик. Бабаевский С. П. (1909–2000) — прозаик. Сартаков С. В. (1908–2005) — прозаик.
51. Канторович В. Я. (1901–1977) — критик. Самохин Н. Я. (1934–1989) — прозаик, журналист. Иванов Л. И. (1914–1989) — прозаик, очеркист, публицист. Золотусский И. П. (р. 1930) — историк литературы, прозаик, критик.
52. Дементьев В. В. (р. 1950) — критик.
53. Кузнецов Ф. Ф. (р. 1931) — критик, литературовед.
54. Яновский Н.
55. Полевой Б. Н. (1908–1981) — прозаик, главный редактор журнала «Юность» (1962–1981).
56. На переломе. Из литературного прошлого Барнаула. Статьи. Барнаул, Алтайское книжное издательство, 1978. Поиск. Литературно-критические статьи. Новосибирск, Западно-Сибирское книжное издательство, 1979. Вячеслав Шишков. Очерк творчества. М., Художественная литература, 1984.
57. Рясенцев Б. К. (1909–1999) — критик, театровед.
58. Нагибин Ю. М. (1920–1994) — прозаик, журналист, сценарист.
59. «Тают снега» (1958) — первый роман В. Астафьева.
60. «Усвятские шлемоносцы» (1977) — роман Е. Носова.
61. Речь идёт о книге Н. Яновского «Поиск». Статья «Деятельное добро» в книгу не вошла. См. также письмо Н. Яновского от 8.XII.1978 в данной подборке. Статья о Вяч. Шишкове получила название «Гражданская война в изображении Вяч. Шишкова».
62. Очевидно, книга В. Курбатова «Виктор Астафьев» (Новосибирск, Западно-Сибирское книжное изд-во, 1977, серия «Литературный портрет»).
63. Шишков В. Мой творческий опыт. М., Советская Россия, 1979 (серия «О литературе и о себе»).
64. Астафьев В. Последний осколок. Слово о боевом друге. Литературная газета, 1974, 8 мая. О фронтовом друге В. Астафьева В. Шадринове.
65. Ошаров М. И. (1894–1943) — прозаик.
66. Иванов Е. Ф. (Филиппыч, 1895–1973) — прозаик, журналист.
67. Роман «Прокляты и убиты» (1994), повесть «Весёлый солдат» (1998).
68. Азадовский М. К. Статьи и письма. Неизданное и забытое. Новосибирск, Западно-Сибирское книжное издательство, 1978, предисловие Н. Яновского.
69. «Зрячий посох» (опубликовано в
70. «Черёмуха», драма в 2-х актах. Театр, 1978, № 8. Четыре коротких рассказа (Падение листа. Жизнь Трезора. Гемофилия. Древнее, вечное). Новый мир, 1978, № 10.
71. «На переломе».
72. Яновский Н. Начало. О раннем периоде жизни и творчества В. Астафьева. Сибирские огни, 1979, № 3.