Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2016
1.
Предки Николая Кузнецова по материнской линии — вроде так запомнилось ему из обрывков сбивчивого матушкиного устного предания — пришли на дикий берег Иртыша ещё в шестнадцатом веке. Похоже, вскоре после покорения царства Сибирского казачьей дружиной атамана Ермака Тимофеича. А в следующем веке боярский сын, воевода Андрей Дубенский, произведённый позднее в поместные дворяне, со своей ватагой отвоевал у восточносибирских аборигенов не меньшее пространство. И на радостях в Кремль московскому царю Михаилу Фёдоровичу отправил с нарочными грамоту, что, мол, поставил он, Дубенский, со своими людишками государев острог «на яру, месте угожем, высоком и красном».
Тогда же на месте порушенного капища то ли татар-качинцев, то ли енисейских кыргызов, на вершине Кум-тэгей, переименованной на русский манер в Караульную гору, казаки воздвигли деревянную сторожевую вышку. И с неё предупреждали красноярцев о приближении неприятеля и готовности к отражению лютого ворога. В начале девятнадцатого века дозорную вышку сменила деревянная часовня как благодарение православному Богу за спасение от басурманов. А в 1855 году на её месте — на средства купца Петра Кузнецова — утвердилась поныне здравствующая православная кирпичная часовня Параскевы Пятницы. Она-то и стала, пережив все потрясения и великие перемены, самым известным символом Красноярска и в нашем, двадцать первом веке. С огневой позиции рядом с часовней теперь каждый полдень гремит холостой выхлоп из орудия, напоминая миллиону красноярцев о славной истории предков — в назидание ныне живущим.
А в те баснословно далёкие времена потомки из рода других Кузнецовых, предков Николая,— согласно упомянутому выше преданию — перебрались из Прииртышья в угожие приенисейские места.
О родове с материнской стороны Николай кое-что запомнил. Однако так и не услышал от своей суровой нравом родительницы, какого роду-племени был его настоящий папа. Поскольку, как мрачновато шутили злоязычники, тятя вроде и был, да сплыл. Мама умерла, и не только фамилии, но и имени своего производителя Коле уже ни у кого не выпытать. Может, это был женатый сосед, и она не хотела травмировать и рушить жизнь его семьи. А может, из вербованных откуда-то с запада: вскружил девке голову, испортил — и, как узнал, что приплод наметился, смылся в неизвестном направлении…
Бывало, прибежит малец с улицы — в слезах, из носа кровь с соплями в рот разинутый бежит — и кричит, задыхаясь:
— Мам, а мам! А за што меня пацаны подкрапивником обзывают? И про тебя матерными словами мелют… Где мой папка? Кто он?
Положит мама свою горячую ладонь на стриженую голову сына, ответит с украшенной улыбкой грустью:
— Хороший человек был твой отец. Ты ещё на свет не появился, как он погиб… Крепь, сказывали, в шахте треснула, сломалась. А порода с боков и сверху обрушилась, и камнями его раздавило…
В метрику мама записала сына сначала на свою фамилию — Кузнецов, оставив пустой строчку с реквизитами отца. А прежде чем отрок — случайный или желанный? — созрел для получения школьного образования, она вышла замуж за Владимира Анатольевича Валовича, шахтёра-белоруса, и Коле в результате усыновления выправили другое свидетельство о рождении. А национальность сохранили прежнюю — русский. Так что в школе и потом в Томском политехническом институте, а там и на всю оставшуюся жизнь его ФИО известны как Николай Владимирович Валович.
Однако внешний облик Николая, судя по его дядьям, был казачьих, породистых кузнецовских кровей: рост за сто восемьдесят, в плечах — косая сажень. На них посажена крупная голова, покрытая прямыми русыми волосами. А прочие детали русского мачо — карие, с татарским разрезом и зеленоватым отблеском глаза, горбатый нос умеренной величины, чувственные уста и густая щетина под казацкие усы и бороду — предположительно достались от отца. Нрав же парнишка унаследовал материнский — крутой, неуступчивый, не признающий авторитетов, самодостаточный: жить своим умом и творить многое своими руками. А что касается музыки — лирический, сентиментальный. И во взаимоотношениях с людьми подход без злобной закваски, справедливый: что заслужил — то и получи…
Отчим в трезвом состоянии проявлял любовь и почти монашеское смирение в подчинении воле жены. Да и к Кольке вроде бы относился по-отечески. А вот после неумеренного приёма медовухи, самогона или монопольки из опилок превращался в неукротимого зверя. Словно сутулый костистый бес с кудлатой головой и стальными зубами возносился из вентиляционного штрека его угольной шахты № 13 в наземное пространство, чтобы погоняться по подворью с топором или лопатой за женой и мальчишкой.
В предвидении опасного развития событий мать и сын научились надёжно прятать хозинвентарь в труднодоступные места: в дровянике, в хлеву, на сеновале, в подполье, на чердаке, в бане. А сами нередко проводили ночи у соседей или дальних родственников в тревоге, что их дом вместе с хозяином сгорит от непотушенного окурка.
— Простите вы меня! Виноват, виноват, пьяный дурень! — каялся, бывало, протрезвевший буян.— Рад бы не пить, да работа такая: сегодня жив, а завтра или сгоришь, или задохнёшься, или раздавит тебя в лаве, как вошь. Спускаешься в шахту каждый раз будто в могилу. Уж и не помню, сколь мужиков только в прошлом году на кладбище закопали и поминки справили…
Хотя истинной подоплёкой аморального поведения беспартийного члена бригады коммунистического труда была примитивная ревность. Коля не раз невольно подслушивал допросы с пристрастием, устраиваемые одурманенным алкоголем правдолюбцем своей жене с применением матерщины и физических следственных действий: кто, мол, являлся Колькиным биологическим отцом?
Ну а Коле, естественно, не хотелось откинуть самому или его маме ласты на-гора — в доме или на дворе — от топора, лома, мотыги, полена мятежно тоскующего ревнивца. Сама фортуна подсказала пацану душеспасительное решение. После трёх месяцев тренинга в боксёрской секции в шахтёрском Доме культуры пятнадцатилетний гладиатор при очередной попытке остервенелого бухарика травмировать его банным ковшом увернулся боксёрским финтом. И мастерски, хуком в челюсть, отправил обнаглевшего агрессора в нокдаун. Чем привёл названного папаню к серьёзному переосмыслению своего дальнейшего некорректного поведения в семье.
Николай же не позволил возобладать гордыне. На следующий день он решительно остановил протрезвевшего главу семьи на кухне. И, глядя ему прямо в глаза, повинился:
— Прости, папа, сам не знаю, как это получилось. Больше не буду!..
Но занятий боксом не бросил и вскоре стал чемпионом района в среднем весе, о чём раструбили местные СМИ — радио и многотиражка «Шахтёрская трибуна». И этим как бы официально подтвердился особый домашний статус восьмиклассника: не вооружён, но весьма опасен!..
2.
Став взрослым и хорошо зарабатывающим инженером, Николай помогал родителям посылками и деньгами, навещал не реже двух раз в год, сознавая, что без шахтёрских рублей отца он бы высшего образования не получил. Своего отношения к отцу не изменил и после смерти матери от инфаркта. Даже тогда, когда вдовец-папа официально женился на соседке-молодухе, по летам годной ему в дочери, большой любительнице крепких напитков с шумными посиделками. Вдобавок, как нашёптывали Николаю доброжелательницы его мачехи при его редких наездах в Анжерку, она и с мужиками своими прежними шуры-муры не завязала. А после тяжкой кончины шахтёра-ветерана от рака желудка всё наследство — дом с подворьем и пятнадцатью сотками земли — по дарственной, оформленной после свадьбы на супругу, досталось ей. Только не в коня корм: в том же году, в многоснежную зиму, все постройки исчезли вместе с козой, овцой, хозяйкой и её собутыльником в предрассветном огнище. Шахтёрская пожарка подолгу буксовала, пробиваясь сквозь сугробы, и застала лишь золу да угли и баб с пустыми вёдрами, плачущих над клубящимся прахом.
Однако Николаю Валовичу, не по годам развитому интеллектуально и физически подростку, наибольшую известность принесли не кулаки, а организованный им же школьный ансамбль «Шахтёрские ребята» — на манер «Песняров». В этом коллективе, состоявшем из саксофониста, пианиста и ударника, Коля безоговорочно исполнял три должности — руководителя, солиста и гитариста. И, при всей занятости высоким искусством, сохранял за собой без особого напряга звание лучшего математика и физика школы, подтверждённое первыми местами на районных и краевых олимпиадах.
Сосредоточье таких дарований в одном вундеркинде не всегда делает их носителя счастливым. Успех сформировал моего героя личностью суверенной, зачастую глухой к мнению окружающих. А первый психологический удар он получил оттуда, откуда менее всего ожидал,— от своей одноклассницы, красавицы Люды. С нею он начал целоваться ещё в шестом классе, и она продолжала, как казалось Коле, расцветать подобно аленькому цветочку благодаря именно его негасимой любви.
От других девчонок у него, боксёра и местного короля тогдашнего рока и шансона, отбоя не было. А он любил только её, свою Людку. Пышноволосую, с ясными, словно росой омытыми, голубыми окнами глаз, излучавшими ласковую доброту, со слегка вздёрнутым носиком и яркими, сладкими, как малина, губами. И рост, и лёгкая фигура её, стройные, с икрами, похожими на греческие амфоры, ноги, звенящий весёлой искренностью голос — словом, всё в ней почти четыре года радовало влюблённого звёздной россыпью совершенства.
Их отношения на природе — на берегу Чулыма, на полянах в тайге — и у неё, и у него дома, когда они оставались одни,— в объятиях и поцелуях не раз воспламенялись до крайней черты. Но он умел остановить себя, не воспользоваться её беспомощностью и страстной готовностью поддаться взаимному блаженству. Пел ей в лунные ночи, глядя в речную даль, под перебор семиструнки есенинские строки:
Я б навеки забыл кабаки
И стихи бы писать забросил,
Только б тонкой касаться руки
И волос твоих цветом в осень.
И обеспечивал неприкосновенность любимой от посягательств конкурентов крепкими кулаками.
А в десятом классе — в последние новогодние каникулы — его Люда уехала в Красноярск, в гости к тётке, вернулась в посёлок с опозданием в школу на два дня словно подменённой, замкнутой и безразличной ко всему. На предложение Коли пойти вместе после уроков резко отвернулась, схватила за руку подвернувшуюся одноклассницу и убежала, навсегда убив в нём веру в женскую верность. Поняв сердцем причину её оскорбительного равнодушия к нему, недавнему самому-самому, он вгорячах с крыльца школы пальнул в спину изменщицы:
— Ну и катись, сучка, колбаской по Малой Спасской! Нужна ты мне, как собаке пятая нога!..
И вечером, в нарушение спортивного режима, впервые в одиночку напился и ночь метался в горячечном кошмаре, пережив, как он в душе и до сих пор уверяет себя, судьбоносные этапы своего многострадального будущего и наяву, и во сне.
В том вещем сне присутствовал некто невидимый, зловещий, укрытый от зрительного восприятия то ли облаком, то ли туманом. И себя Николай угадывал, словно на чёрно-белом экране, почти неразличимым контуром, продирающимся сквозь толпу одетых и голых женщин, уголовников и «мусоров», музыкантов с трубами, скрипками, гитарами. Он в полном безмолвье что-то судорожно выискивал, сам не зная что. В какое-то мгновенье вырвался из-под стола или из-за кулис сначала в цех, похожий на адский вертеп. И очень удивился, что в тот же миг оказался в детсаду или в детском доме, где стал искать своих детей. Их, он точно помнил, у него уже родилось трое. Только он забыл своих ребятишек — их имена и лица и в чём они были одеты. Охваченный паническим страхом, что никогда их не найдёт и не защитит, не обнимет и не научит петь и играть на гитаре, он просыпался в испарине, чтобы тут же раствориться в прежнем дурмане безысходности…
3.
Утром, в субботу, он сказал матери, что заболел и не пойдёт в школу. А в понедельник явился в класс не бледным Пьеро, а свободным от прежних любовных пут победителем. И если раньше на танцевальных вечерах в местном и сельских клубах, куда приглашали их ансамбль, Николай оставался верным и неприступным кавалером, то теперь он, навсегда вычеркнув из сердца первую любовь — она стала для него несуществующей тенью,— легко сходился и расходился с мало-мальски отвечающими его вкусу чувихами. Включая и тех, кто охотно позволял сотворять с ними развратные действия сексуального характера.
Медаль за окончание школы он не получил только из-за невзлюбившей его мстительной старой девы математички, хотя и признавался лучшим в выпуске физиком и математиком по результатам конкурсов на разных уровнях — школьных, районных, краевых. Заслуженной награды лишился из-за того, что не прогибался, подобно многим, под взглядом и окриками учительницы и на устном выпускном экзамене формулу объёма шара вывел не по учебнику, а им самим выдуманным рациональным путём, за что и получил четвёрку. Хотя всеми уважаемый преподаватель-ассистент слушал его ответ и настаивал на пятёрке, но директор школы разрешил конфликт в пользу формалистки.
А через двадцать лет — на встрече одноклассников в родной школе — Николай был единственным, кто преподнёс роскошный букет своей обидчице и расцеловал растроганную его чуткостью и незлобивостью училку-старушку, лишившую его награды.
В тот же юбилейный день изображала себя весёлой и счастливой Людмила, его первая любовь. От её былой красоты остался слабый намёк, и он про себя усомнился, была ли она, ныне располневшая и краснолицая тридцативосьмилетняя бабёнка с мешками под глазами, двадцать лет назад самой красивой и привлекательной. А когда они, уже изрядно выпившими, уединились от толпы и оказались в пустом классе, она легко отдалась ему на учительском столе. И потом, судорожно натягивая на увядшие прелести дамские одёжки, плакала в запоздалом раскаянии в своём давнем легкомыслии. И сквозь всхлипывания жаловалась на погубленную жизнь:
— Если бы ты, Коля знал, как я жалею до сих пор, что тебя потеряла!.. После школы поехала в Красноярск, в мединститут по баллам не прошла, но в медучилище с ними приняли. От женатика, из-за которого я с тобой рассталась, тогда же забеременела. Запаниковала, конечно, сделала аборт у знахарки, чуть не умерла и навсегда осталась бесплодной. На следующий год, на каникулах, вышла замуж за здешнего, из Анжерки, шахтёра. Жили неважно. Больше, правда, из-за меня: не любила его!.. Семь лет назад он погиб. Глупо и страшно! Пустую вагонетку закатывал в клеть на верхнем дворе. А клеть вдруг пошла вниз. Блокировка не сработала, и вагонетка утянула за собой моего мужика в шахтный ствол. Хоронили мешок с костями в закрытом гробу… В мединститут поступать больше не пыталась. Так вот и работаю патронажной сестрой, бегаю по домам с неходячими стариками. А живём вдвоём с мамой, поэтому и к себе пригласить тебя на ночь не могу…
4.
Ещё в девятом классе, после победы на олимпиаде по физике в новосибирском Академгородке, Колю завлекали к поступлению на физмат в престижный университет без экзаменов и искушали будущей карьерой учёного в Академии наук. Только до Новосибирска от Анжерки было далеко. Денег у семьи не хватило бы на проезд и помощь студенту огородными продуктами на время пятилетней учёбы. На одну стипендию не разбежишься: и одежду, и питание, и многое другое «стипой» не покроешь.
На престижную в то время специальность инженера — электропривод и автоматизация производства — все предметы, кроме английского, Николай сдал на «отлично» в Красноярском политехе и все пять курсов учился легко, без единого завала. Да ещё и ухитрялся хорошо подрабатывать ремонтом домашних телевизоров, транзисторов, магнитофонов. И, уже в первом семестре сколотив из подобных ему фанов джаз-банду по образцу прежней школьной, он продолжал совершенствоваться в пенье шлягеров семидесятых годов из репертуара Магомаева, Гуляева, Галича, Высоцкого. И даже парочку хитов Джона Леннона и Поля Маккартни разучил с пластинок недавно распавшегося «Битлза».
На последнем курсе он женился на красивой и умной девушке с экономического факультета — не по большой любви, а по наитию: пришёл, увидел, охмурил. Думал, что после того первого разочарования пустоту в сердце никогда не заполнить, не залечить. Комсомольская свадьба прошла весело, шумно, без потасовок. И с подарком молодожёнам от райкома ВЛКСМ — комнаты-восьмиметровки в институтском общежитии. С застывшей в её окне живой картине: Енисей и его правый берег с горбатым Токмаком и скрытыми за горами, покрытыми тайгой, знаменитыми «Столбами».
Через пару месяцев — ещё до получения дипломов — их сосватал обещаниями урючного рая весёлый узбек-вербовщик распределиться в его республику, в Фергану, на стекольный завод. Там требовались специалисты для автоматизации цехов и технологических переделов. Подкупило главное искушение: красноярскую парочку с вокзала доставят в меблированную двухкомнатную квартиру в новом доме, недавно построенном заводом.
Так оно и случилось, как в сказке, ставшей былью: квартира на пятом этаже, фруктов и овощей на базарах хоть завались, а воздух напитан неведомыми красноярцам ароматами шашлыка и люля-кебаба из смеси фарша курятины и баранины. Хотя на всех хватало с избытком и менее приятных парфюмов города — смеси газов от нефтепереработки и химических предприятий, производивших азотные удобрения, химволокно, пластмассу, нефтепродукты.
На заводе Николай Владимирович оказался первым и единственным инженером-автоматчиком. И посему его сразу посадили в кресло начальника учреждённого под него цеха КИПиА — контрольно-измерительных приборов и автоматики — с предоставлением карт-бланша: «Автоматизируй что и как хошь!» Конечно, по составленным им самим плану и сметам, утверждённым директором. Автоматики до его появления на предприятии отродясь не бывало, но в тот год ЦК КПСС как раз провозгласил НТР — научно-техническую революцию, и Колин план прозвучал в унисон с современностью, словно глас Божий. Для узбеков — директора и главного инженера завода — Николай автоматически стал кем-то вроде посланника Аллаха. По его просьбе в его распоряжение из электроремонтного цеха перевели трёх лучших электрослесарей и двух слаботочников-связистов с повышением разрядов и прибавкой зарплаты. В результате авторитет начальника априори, до получения конкретных результатов его прогрессивного начинания, утвердился, а вскоре и подтвердился его мудрым руководством.
Жену Николая тоже не обидели: в штатном расписании заводоуправления для неё придумали строчку инженера-экономиста по сбору данных в цехах для ежемесячного подведения итогов социалистического соревнования между подразделениями. Впрочем, она уже была беременна, родила дочку, но во времена развитого социализма декретные отпуска были краткими — по два месяца до родов и после них,— зато завод имел свои ясли и детсад, так что существенных материальных потерь семья не претерпела. А за успешное перевыполнение плана внедрения автоматики и электронных приборов в цехах и получение грамоты от министерства и приложенной к ней денежной премии счастливый директор завода, по согласованию с завкомом, отвалил Николаю два месячных оклада и вручил талон на внеочередную покупку мотоцикла «Иж-Юпитер» с коляской цвета «рубин».
5.
Этому инопланетарному чуду техники было суждено сыграть в судьбе Николая Валовича роковую роль.
Его закадычный друг Дима Романов — тоже красноярец, киповец и саксофонист — приехал в Фергану на год позднее Николая, после окончания того же факультета политеха. С Димой производственные дела в цехе пошли ещё успешней, а музыкальная группа под руководством солиста-гитариста Николая Валовича в заводском Доме культуры заработала на полную катушку.
И тут в первомайские праздники друзьям взбрело поздно вечером поехать к родичам их узбекского приятеля в кишлак — поесть бараньих шашлыков, попить кумыса и, лёжа на коврах за дастарханом послушать, как Карим играет на узбекском бубне — дойре. Дима уселся за спиной Николая, а Карим — втиснулся в коляску. На загородной узкой дороге, в десятке километров от Ферганы, их ослепил фарами встречный грузовик, ведомый, как потом оказалось, старым шофёром-киргизом. Если бы этот ветеран вёл проклятую «лайбу» по своей полосе дороги, то никакого ДТП не случилось бы. А он невозмутимо шпарил на всех парáх посредине пути, и Николаю ничего не оставалось, как резко отвернуть свой рубиновый байк вправо. Который — шайтан его побери! — передним колесом наткнулся на оставленную ремонтниками на обочине груду песка с гравием. И его резко отбросило на поцелуй с бампером и радиатором пятитонного ЗИЛ-130.
В этой трагедии русских седоков, Николая и Диму, Бог помиловал, выбросив в кювет слева — прочь от колёс грузовика. А безгрешного узбека Карима Аллах позвал к себе: зажатый смятой жестью на сиденье в коляске, он умер до приезда гаишников и скорой.
Советские суд и защита были скорыми и не самыми справедливыми. Процесс проходил на узбекском языке. Из корявого письменного перевода решения суда на русский Николай понял только то, что незлонамеренного преступника — шофёра-киргиза, фронтовика-орденоносца — оправдали и отпустили пить кумыс и жевать шашлыки стальными зубами. А вот для Николая Валовича игра плохая вышла… Законы святы, да только судьи вот лихие супостаты. Для них весы Фемиды — смешное изобретение мифологии в их пользу. Гораздо удобней дружба закона с дышлом… Даже мать и отец погибшего Карима верили в невиновность Николая и просили суд простить его. Только их голос приравнялся к впустую вопиющим в пустыне, прозвучав не громче писка. И Николая Валовича, двадцатичетырёхлетнего отца полуторагодовалой дочки, на пять лет отправили по этапу в Туркмению, в Джанкой.
6.
Туркменский Джанкой был неким советским южным Магаданом для водителей— профи и владельцев личных легковушек и мотоциклов — всех пятнадцати союзных республик СССР, приговорённых к отбыванию сроков за нарушение правил дорожного движения с тяжёлыми последствиями. Некоторым из этих зэков, имевшим высшее образование и опыт работы с людьми, присваивали звание воспитателей для превращения малолетних преступников в благонадёжных строителей коммунизма, томящихся в джанкойской колонии за бродяжничество, воровство, грабёж, убийство, изнасилование, проституцию. За такими воспитателями-зэками утвердилась и соответствующая кликуха: воспет. При хорошей работе на производстве и добровольном выполнении общественной нагрузки воспета сидельцу шли зачёты, и он мог выйти на свободу вдвое быстрее.
За три месяца отсидки в пересыльной тюрьме после приговора суда Николаю, не знавшему кодекса строителя коммунизма, повезло усвоить кодекс зэка от общительного, озорного сокамерника-армянина, своего сверстника. Похожий на кудрявого грача непоседливый паренёк тянул второй срок за мошенничество. В паре с таким же ловкачом-кудесником они обирали лохов-курортников игрой в карты, нарды, шашки и шахматы на черноморских пляжах Кавказа и Крыма.
Поэтому, когда Николай, желая получить сокращение срока, впервые появился в звании воспета в камере девяти малолеток, от которых его предшественник, несмотря на обещанные льготы, отказался, он устроенный ими приёмный экзамен на знание тюремной конституции прошёл без единой ошибки. После чего авторитет его в глазах подростков, карманников, домушников и угонщиков автотранспорта, утвердился безоговорочно. А прежде чем решиться на карьеру воспета, он на спор с заместителем начальника колонии по производству, гонористым туркменом, в пятнадцатидневный срок автоматизировал загрузку семи вагонов из бункеров цементного завода. В качестве компенсации выигрыша он получил от недоверчивого оппонента по ящику вина и коньяка с местного винзавода. После распития этого дара судьбы в компании с администрацией тюрьмы отношения с её первыми лицами у Николая установились куда с добром!..
Артистический талант Николаю тоже пригодился. С товарищем по несчастью, московским музыкантом-композитором, сбившим бампером своей «Волги» девушку на «зебре» улицы Герцена московского Садового кольца, они — конечно, с позволения начальства — собрали и наполнили патриотическим и лирическим репертуаром такой музыкальный ансамбль, что слава о нём прогремела по всем местам заключения Средней Азии. А в один из Дней милиции они выступили со сцены драмтеатра перед областной элитой «мусоров», и за кулисами им накрыли стол со спиртным и закусками.
Растроганный начальник колонии, полковник, на следующий день после этого концерта приказал привести Николая в свой кабинет, предложил сесть. Произнёс с пафосом:
— Много наслышан о тебе хорошего, Валович!.. Во всём ты первый: в работе, в воспитании малолеток, в самодеятельности тоже. Сейчас же бы, будь моя власть, отпустил тебя на волю! Подавай заявление на досрочку — поддержу. А с женой хочешь повидаться? Вызывай её и отдохни с ней неделю хоть на курорте. В Мургабском оазисе, например: там у меня директор курорта Байрамали — близкий друг. Не пожалеешь!..
— Спасибо, гражданин полковник! Не сможет она надолго: дочка маленькая, недавно от куриных яиц сальмонеллёз перенесла… Если бы вот с ней дня два-три в городской гостинице отдохнуть?
— Да ради Бога! Вызывай…
И зачёты за вдохновенный труд во имя скорейшего построения коммунизма посыпались в зачётную копилку как из рога изобилия. Так что в зэках Николай пробыл на две недели короче половины определённого судом пятилетнего срока.
Вернулся Валович в Фергану и, может, работал бы там до выхода на пенсию, если бы не перестройка и не ферганская резня, разразившаяся двадцать девятого мая восемьдесят девятого года — в эпоху горбачёвской перестройки — в Ферганской области. Эта бойня охватила весь Узбекистан, включая даже столичный Ташкент. Тогда в качестве первых жертв узбеки избрали турок-месхетинцев. Их сотнями, а потом и тысячами пьяные от спиртного и пролитой крови тóлпы аборигенов избивали, кололи, изгоняли из домов и мест поселения, насиловали, рубили, сжигали. Вскоре очередь дошла и до русских, украинцев, евреев — словом, всех не узбеков. Лозунги потомков басмачей, вооружённых ножами, топорами, металлическими прутьями и трубами, звучали красноречиво: «Зарежем русских!», «Русские, уезжайте в свою Россию, а крымские татары — в Крым!». Чем тебе не сегодняшние Сирия, Ирак, ИГИЛ или Турция, истребляющая курдов и финансирующая радикальных исламистов?..
Николай упираться реалиям, взорвавшим иллюзию блаженного восточного возлежания на коврах с пиалой зелёного чая, не стал и срочно отправил семью в Красноярск, к родственникам жены. Сам какое-то время, пока не приутихли страсти, перекантовался в доме друга-узбека, недавно разведённого со второй женой начальника химлаборатории,— за глинобитным дувалом его пригородного дома. Пили вино и водку, набивая животы пловом по-фергански, лагманом с зирой, бараньими шашлыками и люля-кебабами. Подолгу сидели или лежали на коврах за сервированным мясными, овощными и фруктовыми блюдами достарханом, расстеленном на помосте на сваях над арыком. Студёная вода с мелькавшими в ней мальками струилась в бетонном жёлобе посреди владения спасителя. Иногда гадали о причинах ферганской заварухи.
Мнение автохтона на сей счёт для Николая звучало наиболее убедительно:
— Тебе, Коля, в наших делах не разобраться. Помнишь, как в кино: Восток — дело тонкое?.. Ты же не знаешь, что в Коканде прошло собрание делегатов-мусульман всего Узбекистана. Мне об этом по секрету один из участников прошептал: националисты там предлагали учредить у нас исламскую республику. А турки-месхетинцы от этой авантюры отказались, и их начали уничтожать… Ты, конечно, листовки на стенах видел?
— Видел!.. Так они все на узбекском, кто их поймёт?
— Кому надо — поняли! Какой-то «Союз узбеков» их сочинил и расклеил. Вот одну писульку сохранил и тебе переведу: «Убивайте турок, иначе будете наказаны! Оказывайте помощь поджигателям! Юноши, собирайтесь в ударные отряды. Если хоть один из вас останется дома и не будет действовать, забейте труса камнями. Сегодня, по благословению Аллаха, загорятся дома турок!» А подпись: «Союз узбеков». Тебе, Коля, повезло, что я туда не записался…
— И мне глотку не перерезал?
— И даже обрезания не сделал! Давай за это и накатим…
Выпили — и друга потянуло на политику и философские обобщения:
— Всякие социальные заварухи возникают на бытовом уровне… Вот вы, русские, понаехали к нам — и пошло: всеобщее образование, для карьеры нужно хорошее владение русским языком, индустриализация и прочая хрень. А узбеки — в основном дехкане с мотыгой и торгаши с весами. Им не до высоких материй. Им бы на калым заработать и гаремом обзавестись. Советская власть мечту о гареме украла, запретила, а взамен предложила горбатиться на государство на колхозных хлопковых плантациях за гроши… Вы нас называете чуреками, чурками, урюками, обезьянами, черножопыми. Приучили водку пить, материться, в Аллаха не верить. Какая уж тут дружба народов?.. А местные секретари партии, председатели разные — исполкомов, колхозов, директора совхозов, заводов — хуже всяких баев: процветают на воровстве и взятках. Чуть кто залупился — в свою подземную тюрягу, зиндан, гнить кинут. Или продажные суды засудят и в Россию по этапу на нары отправят… Ладно, мне повезло: отца в Верховный Совет Союза избрали, он в Москве оказался, я МИФИ окончил. В Москве не прижился, вернулся на родину, в этот дедовский дом. Теперь узбекский заново осваиваю: забыл и чуть лучше тебя знаю…
Только потом, после бесед у арыка, после усмирения милицией и военными толпы и арестов зачинщиков, друзья, выйдя на работу, слушали рассказы знакомых заводчан об убитых, избитых и ограбленных знакомых и незнакомых людях. А милиция и кагэбэшники и у них на заводе арестовали несколько молодых узбеков за изготовление в ремонтном цехе пик из арматуры, самодельных бомб и бутылок с зажигательной смесью для вооружения исламистов.
Квартиру Валовичей в заводском доме, обжитом в основном лояльно настроенными к ним узбеками, путчисты не тронули. Да в ней, кроме бросовой мебели, ничего и не осталось: жена всё ценное успела багажом отправить в Красноярск. После усмирения погромов вернуться в Фергану она наотрез отказалась. Через знакомых нашла мужу работу в Красноярске — старшим мастером на шиферном комбинате. Оттуда пришло официальное приглашение о согласованном переводе, и Николай, сдав по акту жильё в ЖКО завода, улетел в Сибирь.
7.
Поначалу жизнь на родине Николаю пошла не в жилу: начались раздоры с женой. А на заводе он сразу себя показал. Вник в технологию изготовления шифера и предложил автоматизировать получение исходного раствора с точным соотношением пропорций цемента и асбеста и равномерным распределением асбестовых волокон в цементном растворе. Температурный режим получения листового шифера тоже автоматизировал. А потом взялся за внедрение производства волнообразного шифера на купленном в Швеции оборудовании. Продукция завода уходила влёт, и директор не знал, куда прятать сверхприбыли, а главное — свою личную зарплату.
Когда в девяностых началась приватизация госпредприятий, он ухитрился заполучить контрольный пакет акций, и дело дошло до забастовки из-за резкого падения зарплат рабочих и служащих. Николай встал на сторону бастующих, и его избрали председателем комитета бунтарей. Забастовщики выиграли, а директор предложил Валовичу уволиться по собственному желанию с должности главного технолога.
К тому же он попался на сексуальной связи с начальницей заводской лаборатории, подвергся нападению её ревнивого мужа. И в результате рогоносец пострадал не только морально, но и физически: от апперкота угодил в неотложку с трещиной в челюсти. Благо нашлись двое свидетелей схватки, подтвердившие, что ревнивец кинулся на Николая с ножом, и дело кончилось по согласию сторон миром. А то следствие уже уцепилось за криминальное прошлое Николая и взяло с него подписку о невыезде.
А вот из своей квартиры ему пришлось выехать по собственному желанию из-за постоянных скандалов с женой. В газете ему попалось объявление, что строящемуся кирпичному заводу нужны специалисты. В беседе с директором-кирпичником выяснилось, что он давний недруг прежнего шефа Николая, и сразу же предложил ему стать главным инженером.
С пониманием отнёсся новый директор, а в недавнем прошлом — партаппаратчик районного масштаба, и к личным заботам просителя: временно занять комнату в заводской гостинице на первом этаже жилого дома. Гостиница имела всего три номера, кухню и столовую на шесть персон и предназначалась для командированных на завод специалистов испанской фирмы «Ажемак». Она закупала и поставляла на завод оборудование и присылала спецов для его наладки и пуска в эксплуатацию.
В строительстве и в производстве новый хозяин, окончивший когда-то ВПШ, конечно, ни хрена не петрил, и потому Николай автоматом получил карт-бланш на все действия по части распоряжения персоналом, управления материальными ресурсами и ходом работ. И даже право подписи на банковских документах. Он и кадрами распоряжался по своему хотению. Путём аналитических умозаключений уличил переводчицу в производственном шпионаже в пользу «Ажемака». Призвал её к ответу в свой кабинет и высказал в не очень корректной форме дамочке, неразборчиво вступавшей с приезжими испанцами в интимные связи, всё, что о ней думал. Да так, что она в изумлении и возразить ничем не смогла проницательному воспету. В тот же день он распорядился шпионку рассчитать и отправил гулять за ворота фабрики. А на её место принял с испытательным сроком пенсионера, овладевшего испанским за два года работы инженером на никелевом комбинате. Испанцам этот переводила понравился, а для самого Николая он незаметно превратился, несмотря на разницу возрастов, в друга и советника по работе и житейским делам.
8.
Один известный мэн с легендарным бандитским прошлым, накопивший капитал для ухода в легальный бизнес, сделал Николаю Владимировичу лестное предложение: возглавить строительство завода кафельной плитки по испанской технологии в умирающем малом городе Кедроборске. А по окончании строительства навсегда утвердиться директором-совладельцем этого перла сибирской индустрии. И зарплату для начала разочаровавшийся в бандитизме олигарх положил Николаю для конца девяностых неплохую: два «куска» баксов в месяц. Экономия фонда зарплаты априори обеспечивалась тем, что директор отказался от введения в штат должности главного инженера и других заместителей, взвалив всю ответственность и обязанности на себя как всевластного единоначальника.
Николай ознакомился с проектом завода, предложил его авторам внести коррективы, и работа закипела с не меньшим энтузиазмом, чем на стройках коммунизма. Весной экскаваторы и бульдозеры вырыли чудовищный котлован, в него уложили железобетонные блоки, а к зиме на этом фундаменте выросло сверкающее дюралевыми утеплёнными сандвичами, навешенными и закреплёнными на стальные колонны и фермы, здание.
В городке царили повальная безработица и — как следствие безысходности — беспробудное пьянство с потреблением убойного алкоголя: палёнки, стеклоочистителя, сивушного самогона. Очередь в отдел кадров на приём образовалась огромная, а вскоре последовала на оформление такая же в обратном направлении — на увольнение за прогулы, пьянку на работе, воровство. От двух секретарш он тоже избавился: после нескольких ночей неформального общения с ними они потребовали повышения зарплаты и повели себя с персоналом как фаворитки-помпадурши.
А на третью, недавнюю студентку Анну, вернувшуюся из Англии после полугодового совершенствования языка в каком-то университете, он с первого взгляда безнадёжно запал сам. После кастинга принял на учреждённую им самим должность референта-переводчика — и для него воскресли вновь и божество, и вдохновение, и т. д., и т. п. К работе её не придерёшься, словно она родилась секретаршей высшего ранга. А президент испанской подрядной фирмы владел английским и после первого телефонного делового разговора Николая с ним, перебиваемого секретаршей для двухстороннего перевода, стал звонить чуть ли не каждый день, чтобы спросить что-то у Николая и потом полчаса болтать с девушкой на непонятные ему темы. Но выгонять её за промшпионаж, если бы таковой и обнаружился, он бы не смог. Стоило ей пошутить, что он бы выглядел моложе, если бы сбрил усы, и Николай на следующее утро явился гладко побритым и коротко постриженным.
Атаки директора на неприступную референтшу захлёбывались около полугода. Анна спокойно, как должное, принимала разнообразные формы ухаживания босса, как-то: цветы, приглашения в кафе и рестораны, участие в пирушках и корпоративах по случаю дней рождения сослуживцев, приёмов и проводов испанских специалистов из Игуалады. Русские поначалу ожидали, что все испанцы бацают на гитарах, бряцают кастаньетами, завывают серенады и сливаются в экстазе, отплясывая фламенко, муньэйру или пасодобль. А в реальности они оказались такими же негодными гармонистами, исполнителями «Вдоль по Питерской» или «Калинки-малинки» и плясунами барыни, цыганочки, яблочка, как и мы, русские.
Однако что касается песни, сеньор Николас, как называли его испанские гости, Сибирь не посрамил. Под шестиструнку, купленную им в двухнедельной командировке в Испанию, он выдавал подпившей публике — наряду со старыми и новыми шлягерами — и любимую всем цивилизованным миром «Bésame mucho». Он разучил её на испанском языке с помощью старого переводчика в девяносто пятом году, на прежней работе главным инженером завода по производству кирпича и керамической плитки.
И зря бард так напрягался: при первом же объяснении Анна призналась, что полюбила его чуть ли не с первого взгляда. А когда отдала ему самое дорогое, он пришёл в искреннее изумление: оказывается, сексуальная революция в России окончательной победы не одержала, и есть ещё девушки в русских селениях! Поэтому, как честный плейбой, предложил мисс Анне стать его миссис.
Оформление женитьбы через загс затянул бракоразводный процесс с его первой женой: она потребовала раздела имущества. Хотя он ни на что не претендовал, кроме своей десятилетней праворульной «Тойоты» и однокомнатной квартиры, полученной и приватизированной им уже в состоянии соломенного вдовца. По суду он с этим нажитым добром и скарбом остался. А через месяц устроил свадьбу в приличном кафе, где дозволялось обойтись своим, купленным вдвое дешевле в магазине, спиртным.
9.
И вся жизнь молодожёнов потекла, как в песне Долматовского и Милютина, по весенним законам, когда от любви не уйти никуда-никуда. Николай работал то директором, то главным инженером на разных производствах на нуворишей капиталистической контрреволюции и в Красноярске, и вдалеке от него. Зато Анна после мытарств по чиновничьим лабиринтам получила свидетельство и стала директрисой частного образовательного центра иностранных языков. Остатки сбережений потратила на аренду трёх смежных комнат в доходном доме, набрала штат из знакомых и незнакомых знатоков инородной речи, а по объявлениям в Интернете — учеников разных полов и возрастов. Интенсивно использовала свои административные способности как директрисы, на знание иностранного для преподавания и работы толмачом при сопровождении ненадолго спорадически появляющихся в городе иностранцев с Запада, как правило, из Штатов, Англии, Германии. В летние каникулы возила детей толстосумов в Англию для обучения их натуральному English’у и пополнения домашнего бюджета.
Пока верх не взял материнский инстинкт: репродуктивный возраст Анны подходил к опасному лимиту, и гамлетовский вопрос: «to be or not to be» ей мамой,— мог обернуться для женщины пожизненным сожалением. И поэтому, когда она — вопреки предсказанному медиками бесплодию — наконец-то «залетела», то необычайно возрадовалась — не меньше, чем библейская Елисавета, забеременевшая Иоанном Крестителем от священника Захария, когда им было по восемьдесят лет. Захарий, правда, от такой прихоти судьбы, не поверив милости Божьей, как известно, аж онемел!..
Да и Николай от неожиданности надолго перестал петь под гитару! Поскольку этот момент их семейной саги совпал с уходом творца зародыша новожителя планеты на заслуженный отдых и отсутствием директорского кресла под его пятой точкой. Будущее способного на размножение, но безработного пенсионера-папаши без банковского капитала его чрезвычайно опечалило. Однако тридцатипятилетняя потенциальная роженица после стоически перенесённого токсикоза нежно поглаживала свой «арбузик». А гинеколога посетила только для определения пола существа, идущего в неопределённое будущее своего земного существования одного из семи миллиардов представителей Homo sapiens.
Первая врач, узнав о возрасте потенциальной роженицы и разнице в четверть века с её мужем, изобразила всем своим существом панику:
— Да зачем вам, дорогая моя, рожать?! Да ещё и с мужем у вас такая разница в возрасте… Вы же здоровьем рискуете — и своим, и ребёнка. Вам обязательно в живот укол надо сделать! Пусть и дорогой, но он стопроцентно гарантирует…
От гарантий стопроцентного убийства Анна отказалась: в платных поликлиниках какие угодно процедуры ради хрустящих «бабулек» норовят впарить!
Однако другая врач никаких подвохов в намерении пациентки идти по пути естественного размножения не прогнозировала и посоветовала смело рожать.
Ультразвуковое исследование предсказало: под сердцем Анны набирался сил и веса мальчик!.. Это известие Анну поначалу сильно огорчило: она так мечтала родить девочку! — ангельское существо, повторяющее её во всём. Наглядное продолжение — физическое и духовное — от зарождения до самой смерти.
Известие о предопределённом свыше появлении на свет очередного наследника Николая поначалу ввергло в пессимистическое настроение, весьма естественное для неработающего пенсионера. Его дочь и сын сработали почти синхронно с отцом и тоже ждали прибавления своих семейств. Что означало, что скоро он превратится в отца троих детей и деда пятерых внуков. А если у них родятся двойни? — радости полные штаны!.. Даже путинский материнский капитал казался некой насмешкой над его, Н. В. Валовича, горемычным будущим проживания в однокомнатной квартире и унизительного существования пусть и на заслуженную, но смешную в рублёвом выражении пенсию за сорокалетний вольный и подневольный труд на благо советских партсовбоссов и нынешних нуворишей и олигархов.
Однако судьбы свершился приговор! Обыкновенный для кого-то и необычайный для описываемой пары и их производного существа. Человек родился, и Николай на пару лет стал воспетом для своего Алёшки. Роль няньки он выполнял так же добросовестно, как и всё, что делал раньше и как семьянин, и как инженер, директор или зэк в узбекской тюрьме и туркменском трудовом лагере.
…Вчера они втроём посетили нас на даче: Николай, Анна и трёхлетний Лёшка. Всё устаканилось: Валович вновь на коне с высокой должностью зама гендиректора энергокомпании и соответствующей зарплатой. С сыном водится добрая приходящая няня с почасовой оплатой. Россия, как всегда, переживает временные трудности: кризис, санкции западных стран, повышение потребительских цен и взлёт боевого патриотизма и производства вооружений. А мы пьём на лужайке в саду пока разрешённый не для продажи и потому легальный самогон, закусывая чем Бог послал. И радостно смотреть, как Лёша барахтается и повизгивает на траве в унисон с чёрным спаниелем Джеком. А Николай берёт гитару и чудным голосом поёт шлягеры прошлых и текущих лет с верой в светлое будущее России, а может, и своей семьи как её ячейки на берегу Енисея.