Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2015
1961 г. Красноярск. Эфир
Апрель был хорош.
Он выдался по-летнему тёплым — словно не трещали месяц назад запредельные морозы лютой зимы, словно не лежал сугробами снег ещё совсем недавно, в марте. Газоны зеленели свежей травой и пестрели многоцветьем тюльпанов, асфальт тротуаров был сух и опрятно чист. Движение в центре перекрыли, пустив поток транспорта по периферийным улицам. Троллейбусы, уныло понурив рога энергоприёмников, длинными вереницами стояли вдоль тротуаров, и народ шёл пешком прямо по проезжей части — от одного уличного репродуктора к другому, подолгу задерживаясь у каждого и вслушиваясь в чеканный голос диктора, который со сдержанной торжественностью вещал об удивительных и непостижимых событиях этого дня.
Кресло катило сегодня как-то по-особенному легко. Дружелюбно жужжали электромоторы привода, и гуляющая публика своевременно замечала старика и расступалась, давая дорогу, прежде чем он успевал деликатно дать знать о своём присутствии негромким звонком. Ему улыбались, и он улыбался в ответ. День сегодня был самый подходящий для улыбок — один из дней, в которые вершится история.
Именно сегодня Валериан Иванович как никогда прежде чувствовал себя причастным к истории своей страны — пусть даже его скромный вклад был сделан почти полвека тому назад.
Откинув голову, он подставлял лицо лучам далёкого солнца и, щурясь, вглядывался в чистейшую голубизну неба, пытаясь вообразить, что видит сейчас тот, кто в утлой скорлупке эфирного корабля мчится сейчас среди звёзд вокруг родной планеты,— но глаза его видели совсем иные картины, которые не потускнели за прошедшие десятилетия.
Которые всегда были с ним и будут — до самой смерти.
1914 г. Арктика. Раскол
Лёд был повсюду.
От горизонта до горизонта, куда ни глянь, тянулись вздыбленные ломаными хребтами торосов бескрайние ледяные поля. Вмёрзшая во льды «Святая Анна», до клотиков мачт покрытая гирляндами сосулек и коростой льда, смотрелась совершенно чужеродно в этом царстве вьюжной белизны. Они и были здесь чужаками — незваными гостями, которым предстояло теперь расплатиться за своё неуместное любопытство собственными жизнями, одному за другим.
Одиннадцать человек уходили сейчас прочь от остановленного льдом судна — в отчаянной попытке преодолеть полторы сотни вёрст ледяного безумия и, избежав встреч с белыми медведями и стремительными отрядами приполярных пиратов, достичь Земли Франца-Иосифа.
Ещё тринадцать человек оставались на борту затёртой льдами шхуны, надеясь на весеннюю подвижку льдов, которая откроет им проход к открытой воде.
Шёл второй год затянувшейся для экспедиции зимы. В вечной стуже Заполярья застыло даже само время, и лишь движение стрелок по циферблату отмечало течение одинаковых дней и ночей.
Полотнища полярного сияния занавешивали небо от зенита до линии горизонта, затмевая не заходящее уже по-весеннему солнце. Напряжение энергий было таково, что волосы в прямом смысле шевелились на головах, а по обледенелым снастям разгуливали призрачными силуэтами огни святого Эльма.
С ясного неба денно и нощно сыпался град. Росчерки метеорных следов полосовали небосвод, и временами падающие звёзды с оглушительным грохотом взрывались во льдах. Мелкие, как пыль, тектиты с испарившихся в атмосфере комет собирались в хлопья сродни грязному снегу, пачкая белизну снега настоящего.
Дрейф ледового поля, пленником которого стала два года назад экспедиция Брусилова, неуклонно сносил шхуну всё выше и выше по широте, и путешествие в поисках Северо-Восточного прохода поневоле обернулось попыткой достичь Северного полюса — либо берегов скрытой под вековечным панцирем льда легендарной Гипербореи.
Угроза голода стала явственной к концу второго года ледового плена. Раскол между начальником экспедиции и штурманом, сложившим с себя полномочия полгода назад, разделил команду шхуны на два лагеря. Теперь ведомая Валерианом Ивановичем часть экипажа уходила к ближайшей суше, чтобы организовать спасательную экспедицию для тех, кто не пожелал покинуть беспомощную «Святую Анну». Припасов на борту должно было хватить остающимся до лета, когда ледокольные пароходы и дирижабли полярного флота смогут преодолеть льды и снять упрямцев с терпящего бедствие судна.
Впрягаясь в постромки самодельных саней с погруженной на них байдаркой для преодоления разрывов во льдах, Валериан Иванович бросил последний взгляд на шхуну. Произведение британских корабелов с достоинством выдерживало натиск льда. Корпус не дал течи, и его обводы успешно сопротивлялись давлению ледовых полей. Остающиеся члены команды выстроились вдоль фальшборта и махали вслед уходящим. Брусилов, в парадном кителе и фуражке, смотревшихся чужеродно в окружении громоздких меховых одежд прочих участников экспедиции на продуваемой студёным ветром палубе, коротко кивнул своему бывшему штурману и удалился в каюту.
Больше Валериан Иванович никогда его не видел.
Полозья саней заскрежетали по снегу, и короткая цепочка смельчаков потянулась к первой гряде торосов.
Три месяца спустя, после безумной гонки наперегонки со смертью, пройдя из-за дрейфа льдов четыре сотни вёрст вместо предполагаемых ста пятидесяти и потеряв в пути почти всех своих подчинённых в неравной схватке со стихией, хищными зверями и полудикими охотниками обитающих во льдах племён, Валериан Альбанов и матрос Конрад достигли берега острова Нортбрук, что в архипелаге Земля Франца-Иосифа. Через несколько дней дирижабль Русского географического общества доставил их на Кольский полуостров, и Валериан Иванович, едва оправившись от лишений пешего арктического похода, начал организацию спасательной экспедиции, обратившись с прошением о выделении сил и средств в Академию наук в Санкт-Петербурге.
Начавшаяся полтора месяца спустя Великая Война отодвинула поиски пропавшей экспедиции Брусилова на несколько лет.
1924 г. Арктика. Мальстрём
В первое лето после воцарения мира на просторах бывшей Российской империи караван ледовых судов, ведомый ледоколами «Таймыр» и «Вайгач», миновал северную оконечность архипелага Новая Земля и, следуя разрывам в сплошной массе полей пакового льда, достиг восьмидесятой параллели. После неудач экспедиций Нансена, Амундсена, Кука и Пири это был первый случай достижения столь высокого градуса северной широты человеком.
Возглавлял караван Валериан Альбанов.
Полномочия и материальное вспоможение, полученные им от Верховного правителя России Колчака ещё в 1919 году, позволили ему в то смутное время заняться организацией экспедиции. Сумев пережить настигший его во время обратного пути из ставки Колчака тиф, который надолго приковал Валериана Ивановича к больничной койке в Ачинске, он не утратил энтузиазма. Напротив, дух его укрепился, и даже сменившаяся в очередной раз власть не смогла отвратить полярного исследователя от реализации его планов.
Чувство вины, которое Альбанов испытывал перед своими сгинувшими во льдах Гиперборейского океана товарищами, оказалось сильнейшим стимулом для возвращения в места, где сам он чудом разминулся со смертью. Переполнявший его энтузиазм оказался заразителен, и новая власть выдала Валериану Ивановичу мандат, сделав его начальником первой арктической экспедиции Страны Советов.
Весь конец 1923 года склады Арктической партии в Красноярске принимали провиант и снаряжение, которые прибывали по железной дороге и с началом навигации были отправлены баржами на Диксон, где формировался караван экспедиции из судов, вставших там на зимовку с наступлением зимы в Заполярье.
С первой подвижкой льдов пришёл в движение и сложный механизм экспедиции.
Валериан Иванович не верил в чудеса. Он знал, что все те, с кем он выходил в плавание на борту «Святой Анны» из Петербурга двенадцать лет назад, исключая матроса Конрада, его товарища по беспримерному переходу по льдам, мертвы уже почти десятилетие. Он хотел лишь отдать долг чести тем, кого не сумел спасти, тем, кто, возможно, надеялся на него, даже не совпадая с ним во взглядах и считая его трусом, бросившим сотоварищей на произвол судьбы ради собственного спасения, тем, кого он оставил умирать в ледяной пустыне давным-давно. Он не мог упрекнуть себя в малодушии: спасая себя, он тем самым давал шанс на спасение тем, кто предпочёл остаться среди льда, в сомнительном убежище вмороженного в него судна, предпочтя отсроченную на месяцы смерть чрезмерному риску самоубийственного броска через сотни вёрст пространства замёрзшего океана.
Но он выжил, а они — нет.
В этом была вся разница.
И потому он возвращался во главе экспедиции, укомплектованной и подготовленной неизмеримо более тщательно, чем могли они с Брусиловым себе даже только представить в далёком 1912 году.
Возвращался, чтобы знать наверняка.
Когда арки и полотнища полярного сияния вспыхнули над головой, затмевая солнечный свет, а само солнце перестало даже касаться горизонта в своём беге по краю небесного окоёма, когда с безоблачного неба посыпались градины и дымные факелы метеоров, Валериан Альбанов почувствовал, как в груди дрогнул и начал таять кусок льда, десять лет назад заменивший ему сердце.
Он возвращался туда, где смог выжить и остаться человеком — пусть даже ему пришлось доказывать это себе самому долгие десять лет.
Восьмидесятая параллель встретила их бескрайним пространством открытой воды. Не веря своим глазам, полярники наблюдали за тем, как всё шире становятся разрывы в ледовых полях, как полыньи переходят одна в другую, как всё сильнее истончается сковавший океан панцирь, а температура забортной воды повышается с каждой пройденной экспедицией в направлении полюса милей.
Наконец массив пакового льда остался за кормой, и суда вышли в открытое море. Воды Гиперборейского океана были неспокойны — всё усиливавшееся течение подхватило суда и повлекло их вдоль неровной кромки льда в восточном направлении по витку широкой спирали.
Этому феномену не было внятного объяснения. Альбанов распорядился отвести караван в относительное спокойствие вод у края ледовых полей, где они замерли среди отколовшихся от пака льдин, работая машинами против течения, чтобы удерживаться на одном месте. В воздух поднялся гидроплан, который вёл первый в мире полярный лётчик — легендарный Ян Нагурский, переживший и полёты на несовершенных «фарманах» в суровых небесах Заполярья, и боевые действия Великой Войны.
Когда ярко-алый биплан, качнув на прощание крыльями, устремился в направлении полюса, совсем скоро скрывшись в поднимающихся над необъяснимо тёплым океаном испарениях, Альбанов, стоя на мостике «Таймыра», долго смотрел ему вслед, страстно желая проникнуть взглядом за подсвеченный полярным сиянием занавес туманов, в которые, увлекаемая течением, ушла когда-то с остатками экипажа «Святая Анна», закончив здесь свой ледовый дрейф.
Нагурский отсутствовал восемь часов. Профессионал до глубины души, он совершенно точно рассчитал запас топлива, вернувшись на практически сухих баках, когда его уже отчаялись ждать. Гидросамолёт выглядел плачевно: перкаль крыльев и фюзеляжа пестрел пробоинами, края части из которых были опалены. Пилот же счастливо улыбался, несмотря на то, что был явно измучен полётом. В меховой лётной куртке, унтах и сдвинутых на лоб очках-«консервах» Нагурский имел совершенно залихватский и героический вид.
Едва взойдя на борт «Таймыра», он отрапортовал Альбанову:
— Открытая вода на три сотни миль к северу. Течение круговое, в восточном направлении, всё ускоряется, если судить по скорости движения льдин внизу. Плотность осадков увеличивается, и град становится серьёзной помехой для полётов. Метеорный дождь усиливается по мере приближения к полюсу. Самолёт потрепало преизрядно, я несколько раз собирался уже повернуть, но всё как-то обходилось. И хорошо, что не повернул, потому что дальше… Валерий Иванович, вы не поверите! Я бы не поверил, если бы не видел сам! Сейчас будут готовы дагерротипы, и лучше вам самому посмотреть.
Альбанов с трудом удерживал себя от того, чтобы не броситься в судовую лабораторию. Когда дагерротипы наконец принесли, он и действительно не поверил своим глазам.
Снимки были нечёткими, пересвеченными от солнца и полярного сияния, но ошибиться было невозможно.
Мальстрём.
Гигантский, чудовищный водоворот в сотни миль в поперечнике, большой настолько, что кривизна окружности его края была практически неуловима глазом, ввинчивался в самое сердце Земли, плюясь столбами пара кипящих в глубине раскалённых недр вод Гиперборейского океана.
— Господи…— выдохнул Альбанов.— «Святая Анна»…
Окружающим показалось, что бывалый полярник, закалившийся телом и духом в ледяном аду Арктики, молится.
Валериан Иванович Альбанов и в самом деле молился. Молился за упокой душ тех, кого покинул тогда, не ведая, какая судьба была уготована им,— но никогда не мог бы предположить, насколько страшной оказалась в действительности их судьба.
Суда экспедиции пробыли у кромки льдов ещё месяц, собирая данные, проводя измерения, организуя осторожные вылазки в открытое море на быстроходных катерах. Нагурский ежедневно поднимался в воздух ещё две недели, привозя всё новые снимки, пробы воздуха и данные метеорологических приборов, установленных в подвесных контейнерах под крыльями,— до тех пор, пока однажды не вернулся с разбитым попаданием метеорита хвостовым оперением и Альбанов не запретил ему дальнейшие полёты.
Когда солнце впервые коснулось кромки горизонта своим жарким боком, экспедиционный караван отправился в обратный путь, чтобы успеть пройти медленно смыкающимся лабиринтом разрывов сквозь льды до окончания короткого заполярного лета, унося с собой весть об удивительном открытии, истинную ценность которого сам Валериан Иванович осознал лишь многие годы спустя.
1942 г. Арктика. Дуэль
— Вы действительно считаете, что здесь подходящее место для практического воплощения вашей теории, Сергей Павлович? — спросил Валериан Альбанов, военный комендант острова Диксон, у своего собеседника, кряжистого молодого человека с волевым широкоскулым лицом.
Тот улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, располагающая.
— Теория ведь не моя,— ответил он.— За неё мы должны быть благодарны Константину Эдуардовичу.
— Циолковскому?
— Циолковскому. Всё наше ракетостроение обязано в первую очередь ему. Я лишь развиваю тенденции, начало которым он положил ещё при царе-батюшке. Гениальный был человек!
— Должно быть, так,— задумчиво ответил Валериан Иванович, наблюдая за строительством.
Эстакада, круто изгибаясь, поднималась в бледное северное небо на добрую сотню метров. Облепившие её ажурное тело монтажники казались отсюда, с земли, суетящимися муравьишками. Рельсовые пути отблескивали полированным металлом, беря начало на стартовом столе посреди цветущей тундры в полутора километрах к югу от места, где стояли сейчас они с Королёвым. Туго натянутая двойная струна рельсов уходила в самое небо, обрываясь в никуда.
— Но всё-таки почему именно здесь? — спросил Альбанов.— Не севернее? Не на Новой Земле, скажем?
Королёв пожал плечами.
— Сотня-другая километров и даже тысяча километров приближения к полюсу роли, по сути, не играет. Мы и отсюда, с Диксона вашего, туда доплюнем! — он засмеялся.— Тут сейчас всё определяет геополитика. Западнее старт размещать нельзя — всегда есть угроза захвата врагом. Северный морской путь сейчас небезопасен — германские рейдеры то и дело шалят, подводные лодки десанты высаживают… А здесь мы достаточно далеко от войны, и коммуникации хороши: конвои с востока и запада, подвоз оборудования по железной дороге до Красноярска и по Енисею — сюда… Мы с вами тут, уж простите за старорежимное сравнение, как у Христа за пазухой живём. Словно и войны никакой нет. По своим людям разве не видите?
— Да уж…— только и махнул рукой Альбанов.
Дисциплина на острове и впрямь хромала на обе ноги. Окутавшая остров атмосфера благодушия совершенно разлагающе действовала на персонал военной базы. Конвои шли один за другим, прикрытые с моря кораблями сопровождения, а с неба — авиацией, и слабо оснащённому гарнизону острова не находилось ровным счётом никакой работы. С другой стороны — много ли мог остров со своей единственной артиллерийской батареей из пары орудий да стоящими в бухте на якоре сторожевым кораблём и переоборудованным под военный транспорт пароходом противопоставить мало-мальски приличным силам врага, буде таковые случатся вдруг здесь, в самом сердце советской Арктики?
И даже внезапный запуск секретного ракетного проекта здесь год назад не привнёс ничего существенного в размеренное течение будней островитян — ну разве что население увеличилось на сотню монтажников и техников, прибывших на Диксон вместе с главным инженером проекта, да пешие патрули усилили до трёх человек, уплотнив заодно и график обходов… Да только от кого здесь, на Богом забытом острове, охранять секретный объект? От песцов да медведей разве… Но секретность есть секретность — пусть всем и каждому, даже гарнизонной кухарке тёте Глаше, известно, что отсюда, с Диксона, вскорости будут запускать ракету, целясь в полюс.
— Я ведь так понимаю, Сергей Павлович, проект ведь наверняка военное применение найдёт в случае успеха? — спросил Альбанов, гоня прочь невесёлые мысли.— Это уж я так, чисто из интереса, спрашиваю, можете не отвечать. Тем более что наверняка подписку давали о неразглашении. Я вот давал, хотя в ракетном принципе разбираюсь на уровне общей эрудиции. Просто не могу представить себе мирного применения этой… штуки.
Валериан Иванович с опаской покосился в сторону нависшей над ними эстакады.
— А как же полёты к иным мирам? — пошутил Королёв, но сразу посерьёзнел.— Сейчас война, Валериан Иванович. Все мы работаем на войну, просто каждый по-своему. Все изобретения и разработки в первую очередь изучаются с точки зрения возможности создания оружия победы, и не только у нас. Немцы через Ла-Манш свои смешные ракеты пускают, за океаном ходят слухи о некоей супербомбе… Вот и наши с Цандером гирдовские ещё разработки вдруг пригодились: то, на что прежде иначе как на игрушки никто не смотрел, сейчас получило шанс найти практическое применение.
— Это вот те ваши ракеты с крылышками? — спросил, прищурясь, Альбанов. И добавил, видя, как напрягся собеседник: — Да вы не волнуйтесь, Сергей Павлович. Я, как комендант острова, должен быть информирован обо всех прибывающих грузах, пусть даже самых секретных. Даже если и не понимаю, что это такое и для чего служит. А что до иных миров… Отчего бы не помечтать? Тем более что на всей Земле звёзды толком только отсюда, из Заполярья, и видны-то. Отчасти за это Север и люблю. А отсюда и до самой Антарктиды облачность небо застит…
— Ну теперь-то ответ на вопрос о происхождении вечного облачного полога, мучивший поколения древних, мы знаем — и во многом благодаря той вашей экспедиции,— улыбнулся Королёв.
— Ну полноте, Сергей Павлович,— отмахнулся Альбанов.— Нам повезло быть первыми, вот и всё. Открыл бы кто-то ещё, годом ли позже, десятью ли годами…
— В этом и суть первооткрывательства, Валериан Иванович,— раньше прочих прикоснуться к неведомому.
И на сей раз Альбанову показалось, что Королёв не шутит.
Воды Гиперборейского океана, закручиваясь в гигантской воронке полярного мальстрёма, устремлялись в расплавленные недра планеты и, удерживаемые незримым туннелем магнитных полей, проходили их насквозь, каким-то образом минуя твердь земного ядра,— а потом выбрасывались, разогретые до огромных температур, сквозь контрапертуру в земной коре, расположенную в южном полушарии, в Антарктике.
Конрапертурой этой был величайший на планете вулкан Эребус, на деле оказавшийся гейзером, ледяной конус которого скрывался в облаках низкого неба царства вечных сумерек — Антарктиды. Извергаемый Эребусом чудовищный столб раскалённого водяного пара окутывал туманами всё Южное полушарие и половину Северного бoльшую часть года. Горные хребты всех континентов, выступая в роли рёбер радиатора, конденсировали на себе влагу, возвращая её по речным руслам в океан и обеспечивая круговорот воды в природе.
Всё это Альбанов знал. Теперь — знал, вместе со всем остальным человечеством.
Но не переставал удивляться этому знанию, чувствуя нескромную гордость от своей причастности к открытию одной из великих тайн мироздания — и немного сердясь на себя самого за это неподобающее тщеславие.
— Есть теория — пока лишь теория, Валериан Иванович, и нам в скором будущем предстоит подтвердить её или опровергнуть самым действенным — экспериментальным — путём: что наша планета, выступая чем-то сродни гигантского магнетрона, представляет собой, по сути, один огромный прямоточный реактивный движитель, который захватывает всё на своем пути — межзвёздный эфир, космическую пыль, мелкие небесные тела — сотканной из искажений магнитного поля воронкой у Северного полюса и отправляет в топку недр в качестве рабочего тела, которое выбрасывается через гигантскую дюзу Эребуса в межпланетное пространство и двигает Землю невесть куда и зачем,— доверительно склонившись к собеседнику, говорил меж тем Королёв.— Смысл этого явления учёным пока недостаточно ясен, но если это предположение окажется истинным, многие общепринятые положения пошатнутся. Я сейчас имею в виду прежде всего коперниковскую систему мироздания и законы движения планет Кеплера. Мы стоим сейчас на пороге настоящего переворота в науке — да ведь вам это не впервой, Валериан Иванович, верно?
Альбанов, захваченный перспективами, лишь намеченными ракетостроителем, мог только невразумительно хмыкнуть.
— Но ближайшей нашей задачей является изучение возможности вывода на орбиту вокруг Земли искусственного тела, спутника, с наименьшими затратами энергии. Баллистические ракеты, которые используют германцы, пока всё ещё маломощны для этой цели и нескоро ещё станут пригодны для космических полётов. Мы незначительно опережаем немецких ракетчиков — но у нас иной подход: использовать естественный внутренний реактивный двигатель Земли для разгона нашего аппарата до первой космической скорости. По сути, мы только и должны, что забросить свою ракету в центр открытого вами мирового водоворота. Всего-то и дел!
Королёв довольно прищёлкнул пальцами.
— А почему именно ракета? — спросил Альбанов, чувствуя себя отчего-то преглупо.
Вот в такие моменты и осознаёшь вдруг, что стал настоящим ископаемым, реликтом прошлого, подумал он, человеком из того времени, когда мир был необъясним, а оттого прост и понятен. Будь неладен этот мальстрём, водоворотом закруживший его не готовое к переменам в мировоззрении сознание два десятилетия назад!
— Ну-ну, товарищ Альбанов! — Королёв шутливо погрозил пальцем.— Вы же были там. Это же ад кромешный. Сконденсированная в град влага из верхних слоёв атмосферы, рассыпающиеся кометы, метеорные тела, захваченные апертурой воронки магнитного поля — всё, что кормит реактивный двигатель недр нашей планеты, да ещё вихревая турбулентность взбаламученной магнетизмом атмосферы, да пар из этого адова котла… Воздухоплавание в Приполярье абсолютно невозможно, и мы не можем просто зависнуть над центром водоворота и опустить туда наш космический аппарат. Конечно же, ракета! Именно и только ракета! Для того мы здесь и трудимся.
Альбанов только и мог, что кивнуть. Королёв продолжал:
— Овладев принципами орбитальной навигации, мы сможем доставить заряд любой мощности в любую точку Земли — но это лишь задачи ближнего прицела, диктуемые военным временем. А уж потом, когда победим окончательно и бесповоротно,— тогда дело за изучением иных миров. Планеты, которые мы отсюда, из-под облачного щита атмосферы, и разглядеть-то до сих пор толком не можем даже в самые мощные телескопы, окажутся совсем рядом — рукой подать! Грядут великие дела, Валериан Иванович, дорогой,— и я совершенно уверен, что в скором будущем мы с вами станем им свидетелями.
До расчётных сроков ввода объекта в эксплуатацию оставалась неделя, когда «Адмирал Шеер», тяжёлый крейсер кригсмарине типа «Дойчланд», действуя в рамках операции «Вундерланд», атаковал Диксон, появившись из тумана, словно призрак, и ударив из главного калибра по гарнизонному городку и кораблям в бухте.
Подавив огонь береговой батареи и выведя из строя сторожевик и пароход «Революционер», «Шеер» спустил на воду катера с десантом. Ни у кого не возникло сомнений, что целью германцев был именно ракетный объект команды Королёва.
Бойцы гарнизона готовились принять неравный бой. Крейсер продолжал осыпать берег шрапнелью, прижимая защитников острова к земле. Альбанов, легко раненный осколком, из блиндажа КП видел, как один за другим гибли в траншеях его люди. Крейсер выставил радиопомехи, и неизвестно было, услышали ли на Большой земле сообщение, посланное в эфир прежде, чем радиоузел был уничтожен прямым попаданием вражеского снаряда.
Внезапно в грохот разрывов вплёлся новый звук. Мощный басовитый рёв донёсся из глубины острова, словно странно продолжительный громовой раскат. В этих широтах, неспокойных из-за близости к вечной электромагнитной буре Приполярья, грозы были очень часты. Альбанов видел, как на звук поворачиваются бледные пятна лиц скорчившихся в окопах людей.
Звук вдруг рывком приблизился и сделался оглушительным, но несколькими мгновениями раньше небольшое продолговатое тело стремительных очертаний взвилось к облакам над морем на столбе чадного пламени — а потом камнем рухнуло в океан. Громыхнул разрыв, и над свинцовой серостью волн раскрылся цветок дымного огня.
Обстрел прекратился.
Альбанов и его подчинённые смотрели вслед поспешно уходящим в открытое море десантным катерам. Вдали от берега, там, где совсем недавно маячил хищный силуэт крейсера, среди волн всё ещё что-то горело, испуская клубы чёрного дыма.
Рядом взрыкнул автомобильный мотор, скрипнули тормоза. Хлопнула дверца, и Альбанов услышал за спиной:
— Принимайте объект, товарищ военный комендант!
Королёв ослепительно улыбался.
— Будем считать это незапланированными испытаниями в условиях, максимально приближенных к боевым,— улыбнулся в ответ Альбанов.— Объект принят.
— Это, конечно, вышло, что называется, из пушки по воробьям,— сказал Королёв и досадно поморщился.— В прямом смысле — ближний прицел. Совершенно не космический масштаб. Расстояния не те. Очень сложно было телеуправлять полётом, помехи эти, да и баллистическая кривая абсолютно безобразная вышла… Ну да ладно! Уж если в таких экстремальных условиях всё у нас получилось, то когда война закончится и мы к процессу наконец подойдём с толком и расстановкой, успех просто неминуем! А, Валериан Иванович?
Королёв подмигнул.
— Конечно, Серёжа,— ответил Альбанов, чувствуя, как касаются кожи лучи нежаркого северного солнца.— Всё впереди. Всё получится. Не может не получиться.
1961 г. Красноярск. Звёзды
Валериану Ивановичу Альбанову было семьдесят пять лет, когда первый искусственный спутник Земли сказал своё знаменитое «бип-бип» из динамиков сотен миллионов радиоприёмников по всему миру.
Ему исполнилось семьдесят восемь, когда со стартового стола на Диксоне взмыли в небо, чтобы, пройдя сквозь воды мирового водоворота и пекло земных недр, совершить семнадцать витков вокруг Земли, космические собаки Белка и Стрелка.
Теперь ему всё ещё было семьдесят восемь, и этим апрельским днём он как никогда отчётливо осознавал стремительность течения времени, которое неслось мимо всё быстрее и быстрее.
Возраст, подумал Валериан Иванович. Конечно же, это всё возраст. Не время ускоряется, а сам ты живёшь всё медленнее, не поспевая за молодыми.
Человек в космосе. Надо же. Не чаял дожить, а поди ж ты…
Коляска неспешно катила его вдоль по улице, полной весёлых, ярко одетых, улыбающихся людей, которые искренне радовались погоде, весне и тому, что их Родина — лучшая страна в мире и снова доказала это, послав своего сына в межзвёздный эфир космического пространства.
«Как прекрасна наша планета! — доносился до Валериана Ивановича из репродукторов молодой голос, искажённый треском помех.— После головокружительного падения сквозь центр Земли, после полёта сквозь царство расплавленного камня и облачный полог я первым из жителей нашей родной планеты отчётливо вижу звёзды. Они холодны и далеки, и Земля мчит им навстречу. Отсюда, из космоса, она напоминает огромный ракетный корабль, который на гигантском столбе водяного пара возносится к звёздам вместе с другими планетами, несётся к неизвестной пока нам цели. Мы, люди, экипаж корабля по имени Земля, должны объединить наши усилия, чтобы сохранить наш дом таким же прекрасным, каким он видится мне сейчас. Когда мы научимся управлять этим кораблём, нам откроется дорога к другим мирам…»
Конечно же, откроется, думал Альбанов.
Иначе и быть не может.
Что ждёт нас там? И — кто нас там ждёт?
Скоро узнаем. Теперь совсем уже скоро.
Хорошо бы дожить.
Хорошо бы…