Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2014
Роман А. И. Чмыхало «Половодье» относится к тем произведениям искусства, смысловые уровни которых способны актуализироваться в определённые исторические моменты. Отталкиваясь от распространённого взгляда на «Половодье» как на повествование о становлении советской власти на территории Алтайского края, сознание современного читателя обнаруживает в подтексте романа глубоко скрытый смысловой порог, за которым отчётливо проступает философская, духовная тема.
Энергетические центры этой темы намечены автором в зачине IV части: «Война и мятежи раздирали тебя, Сибирь! Рядом с отвагой и щедростью жила хитрость людская, рядом с добротой и честностью жило вероломство. А о беспутстве и говорить нечего… Может, взмокнет от крови земля твоя в чёрную годину. Может, многие сложат головы. Да иначе нельзя, недаром же ты и суровая, и отчаянная, и ничего не прощающая, родина наша, сторона холодная, вьюжная».
Вечно бьются в мире Бог с Сатаной, и поле битвы — душа человеческая. Тем более — душа сибирского мужика, в которой столько всего перемешалось: отвага, доброта, щедрость — и хитрость, беспутство, вероломство, жестокость. И всё это не только в разных людях, если душу сибиряка понимать как некую соборность, но и просто в каждом человеке. Роковое, трагическое, обречённое слышится в горестном вздохе писателя: «Да иначе нельзя». И всё же точка в конце этой короткой фразы чревата огромным вопросительным знаком.
Это тот вопрос, что с первых же страниц романа автор задаёт самому себе, читателю, героям, Богу, миру.
Доброе, крепкое село Покровское. Милая родина Романа Завгороднего. О ней мечтал он в окопах германской войны, за неё, за желанное возвращение заплатил тяжким ранением и суровым солдатским опытом. Он приносит домой свои надежды на спокойное, уверенное, ясное бытьё. Земляки, ближние, несущие в себе, как и сам Роман, заряды любви и злобы, поворачиваются к молодому односельчанину всеми своими гранями, всей бездной противоречий. Он хочет жениться, прирастая семьёй к прочному родительскому стволу,— а едва не погибает из-за любимой девушки; жажда мести терзает теперь его сердце, затмевая порой все остальные мотивы поступков, зачастую необузданных и жестоких.
Трудно Роману обуздать себя. И в этом он похож на многих покровских мужиков, вспыхивающих и готовых карать по лукавому навету, но способных и на высочайшее самопожертвование, и на подлинное милосердие. Возникающие распри — из-за покосов, например, или из-за семейных неурядиц,— в конце концов, решаются большей частью полюбовно. Хотя силу применять в разрешении спорных вопросов не считается здесь зазорным, а отплатить злом за зло — скорее почётно, чем предосудительно. Неистовость характера, ярость, ослепляющая разум, заставляют Романа Завгороднего грубо оттолкнуть влюблённую Нюрку, алчно подкарауливать объездчиков, избивших его, раздражённо препираться с братом и даже броситься с топором на мать, обидевшую его молодую жену.
Природная эта неистовость, личные тяготения и отталкивания, а отнюдь не убеждения, приводят Романа к кустарям. Выбор становится осознанным только тогда, когда омские власти не оставляют крестьянам возможности выбирать — после пóрок, расстрелов, казней, пожаров. Выбор такого рода — выбор между жизнью и смертью, а вовсе не между разными политическими системами. По сути дела, выбора-то и нет! Крестьяне разламываются надвое — в сердцах, в семьях, просто потому, что, выбирая между плохим и худшим, каждый из них по-разному оценивает меру худшего: отдать ли сына под мобилизацию, проводимую правительством, или записаться вместе с ним в отряд самообороны, выступить против насильственной мобилизации с оружием в руках?! И тут, и там — смерть. Некуда мужику податься.
Чёрная страшная туча сгущается над покровскими жителями. Неоткуда ждать защиты. Бог православной церкви, которую в Покровском представляет пьянчуга и добряк отец Василий, для мужиков — нечто совершенно абстрактное: он не обижается, когда им помыкают, и никого не карает — хоть на лошади в церковь въезжай. Поэтому и отвернуться от него не так уж страшно.
Но сказать, что мужики живут без Бога, было бы наветом и напраслиной. Есть у них Бог — Бог, объединяющий и кулака Захара Федосеича, и Пантелея Михеева, и братьев Завгородних, и Петруху Горбаня, и деда Гузыря. Этот Бог вершит свою незаметную волю в душах людей и забирает их целиком. Но этой воле крестьяне отдаются страстно, со всем напряжением сил, одержимо, любовно. Этот Бог олицетворён в образе земли-матушки, вечного необоримого природного круговорота. В Нём — жизнь, понятное, главное, необходимое.
Как близки мысли и чувства заклятых врагов, мельника Захара и Петра Горбаня, когда они думают о крестьянской страде! Командир партизанского отряда Мефодьев на полевые работы отпускает бойцов по домам. Нет ничего превыше хлеба! Это — самое святое! Потому и страдает невинный Жюнуска, что слишком скор на расправу крестьянин, потерявший в разбойном огне сено, второй хлеб крестьянский.
Духовно-органическое начало, сливающее всех крестьян в неделимое целое, сообщает страницам «Половодья» своеобразный пантеизм. Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух представляются здесь в разных воплощениях изначальной троичности: то в женственном облике звенящих сосен Касмалинского бора, то в будничном, близком, домашнем — в ржании коней, блеянье, мычанье, пении пастушеской дудки, то в отроческой зелени весенней степи, то в грозных разливах половодья, то в карающих ударах метелей и морозов. Этот Бог всегда со своим народом, который в Нём живёт и который жив до тех пор, пока не порвалась их глубокая кровная связь.
Размышляя об этом, начинаешь понимать, что линия раскола проходит в «Половодье» не между Петром Горбанем и Захаром Бобровым, не между Пантелеем Михеевым и Свиридом Солодовым. Вся необъятная природная земляная Россия противопоставлена некой страшной силе, тёмной, недифференцированной, взрастающей на взаимно проливаемой крови, как опара на дрожжах, множащей злобу и ненависть и питающейся этой злобой.
Сила эта тем ужаснее, чем непобедимее. В её тёмных пределах мерещатся полумифические фигуры Ленина и «царя Николашки». Она порождает из себя монстров типа Лентовского и дух алчного беззакония, толкающий на жестокие безнравственные деяния партизан из отряда Мефодьева. Эта сила отрывает людей от земли, от дома, от всего природного, домашнего, живого — и бросает в нечеловеческую круговерть.
В этом вихре, как беспомощные мотыльки, бьются и гибнут лишившиеся корней интеллигенты, гибнут, превращаясь зачастую в источник страданий и гибели, подобно птицам княгини Ольги, спалившим родной Искоростень,— такие прекраснодушные и так легко поддающиеся захлестнувшему страну безумию.
Половодье, хлынувшее через край страстей отягощённого злом мира, смущает, терзает и уносит трагические тени адмирала Колчака и его подруги А. В. Тимирёвой, разбивает в щепки утлое идейное судёнышко эсера Рязанова, опаляет сердце мужественного, по-христиански милосердного фельдшера Семёна Кузьмича Мясоедова, спасавшего и красных, и белых…
Чудовищная сила: от неё не скроешься, как не скроется человек от самого себя. Потому-то не ощущается точка в финале повествования: чаша скорбей никогда не будет выпита до дна. Касмалинский бор таит в себе грозы и грозы. Не зря тревожно бьётся сердце Романа Завгороднего. Его ещё не раз призовут к ответу: Адам, где ты? И ещё раз надо будет выбирать там, где выбор невозможен.
Любопытно, что вне этого выбора остаются героини «Половодья»: может быть, в их упорном нежелании играть по правилам вселенской злобы кроется надежда Анатолия Чмыхало на спасительность женственного начала в мире. Женщины «Половодья» живут любовью — не той, эгоистической, которая заставляет Романа возненавидеть заподозренную в измене Нюрку, а любовью поистине щедрой, всепрощающей и милосердной. Кроткая красавица Любка прощает Нюрке и Роману их возобновившуюся связь, да и Нюрка не питает к сопернице вражды: обе способны понять друг друга; суровая Домна, пережив момент неприязни к невестке, встаёт перед ней на колени, умоляя о прощении,— и две женщины, молодая и пожилая, обретают единство в любви, доверии, нежной дружбе; беспутная Морька Гордеева — и та, забывая обиды, платит односельчанам добром.
Любовь и сострадание приводят Нюрку в партизанский лазарет, любовь заставляет с му́кою вырвать из пересохшего горла имя Максима Сороки, на верную смерть ему,— единственный грех, который она взяла на себя и за который страшно поплатилась. Величием женской жертвенности окружена и А. В. Тимирёва. Её любовь также чужда злобной силе, разрывающей Россию на части, Она любит не адмирала, не верховного правителя, а единственного в мире человека, достойного её женской любви. В этом она близка своей тёзке — крестьянке Нюрке Михеевой, готовой отдать за любимого судьбу и жизнь.
Божеское оказывается единственно человеческим в заблудших обеспамятевших существах — вроде Пантелея Михеева, очнувшегося от кровавого сна после мученической гибели дочери, или поручика Мансурова, который в своём последнем монологе обнаруживает недоумение прозревшего слепца:
«Когда я бродил со своим отрядом по немецким тылам, я понимал, что у меня есть Родина, что я русский. Теперь всё это миф, призрак. У меня нет ни настоящего, ни будущего. Я убиваю, потому что нужно убивать, жгу, потому что нужно жечь. А кому нужно — не знаю. Да и не всё ли равно — кому? И кручусь, кручусь, как щепка в мутном потоке. И куда вынесет меня поток, неизвестно. Скорее всего, в небытие. Это — библейский конец мира».
Половодье — символ карающей десницы Божьей, сила грозная и благодетельная. И не один поручик Мансуров увлекаем ею в небытие…
Экзистенциальная проблема, придавившая своей тяжестью Романа Завгороднего, всё время встаёт перед каждым человеком на переломе исторических судеб. Что есть справедливость? Борьба всех со всеми! Иначе нельзя.
Иначе нельзя?
Невольно напрашивается гоголевский вскрик: ответь же, Русь! Не даёт ответа… До сих пор не даёт.
Так, в художественной правде, воплотившейся в живых человеческих судьбах, открывается Истина; не тускнеющая от времени, а обретающая всё бóльшую отчётливость. В меняющемся и кратком — неизменное и вечное. Истина эта, прочувствованная писателем и вошедшая в плоть и кровь художественного текста, делает сегодня роман «Половодье» близким и необходимым современному читателю.