Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2014
Арамис из 6-го «Б»
Витёк долго уваривал мать отпустить его к дяде Ване в соседнюю деревню — дело-то было серьёзное: через несколько дней состоится новогодняя ёлка в школе, а для костюма мушкетёра не хватало очень важной детали — бархатной голубой накидки. Эту накидку можно было бы запросто сделать из плюшевой шторы, которая висела над дверью горницы в доме его дяди Вани. А без неё ведь никто в школе не поверит, что одетый в девчачьи треники (сестры Нади), сапоги с приклеенными большими картонными бляхами и отворотами и кофту (тоже сестрину) с вырезанным из бумаги красивым резным воротником Витёк — и есть тот самый Арамис. Арамис — один из четвёрки отважных друзей-мушкетёров, двухсерийный фильм про которых шёл недавно в клубе райцентра.
Этот фильм перевернул всю внешкольную жизнь пацанов села. На огородах, где уже, привычно к середине октября, было чисто от убранных картошки и капусты, закипели нешуточные страсти. Разделившись на команды, мальчишки бились на самодельных шпагах. Витёк тоже посмотрел этот фильм, и ему очень захотелось собрать такую же команду верных друзей, как эта четвёрка из итальянско-французского кино.
Однако для этого надо было научиться биться на шпагах. Этой науке мальчишки учились сами. Мастерили шпаги из любого подручного материала и — айда на огороды…
Бои шли команда на команду с выбыванием «убитых». Постепенно Витёк стал всё чаще оставаться в своей команде в одиночку, и тогда приходилось биться с двумя-тремя противниками. Как-то сами по себе пришли ловкость, умение оценить обстановку и вовремя сделать стремительный выпад и нанести точный удар сопернику.
Витёк применял с успехом уже несколько боёв подряд два коронных удара в защите. Первый — это когда выпад противника с ударом в грудь резко отбивался вниз, и тогда открытый полностью враг оказывался в полной власти отважного мушкетёра Арамиса. Второй — примерно такой же приём, только с отбиванием удара вверх.
Правда, не раз такие бои заканчивались немалыми потерями. Однажды в сражении с командой соседней Революционной улицы Витёк, оставшись в одиночку против двоих врагов, пропустил коварный выпад Юрки Болгова. Удар деревянной шпаги пришёлся аккурат в правый глаз отважного мушкетёра. Пришлось идти сдаваться матери, которая после строгой выволочки немедленно повела его в районную амбулаторию к глазному врачу.
Испуганный больничной обстановкой и серьёзностью врача, Витёк отважился спросить:
— Тётенька, а я косым не стану?
— Ещё разок получишь в глаз — обязательно станешь,— переглянулась с матерью врач.
Успокоенный таким ответом и очередным тычком по голове от матери, он подумал, что лучше не пропускать такие удары. В школу в тот день Витёк пришёл с повязкой на правом глазу, испытывая некоторую гордость за свой вид. Он ощущал себя настоящим бойцом, раненным на поле боя. Пацаны приставали с вопросами, девчонки с интересом смотрели на героя. Даже Нинка Будина как бы между прочим спросила:
— А больно было, когда тебе Юрка в глаз заехал?
Всё это ещё больше воодушевляло боевой дух Витькá. Конечно же, как только сняли повязку, он вновь был в боевых рядах мушкетёров. В другой раз он получил удар шпагой от другого Юрки — Пирязева, прямо в нос. На этот раз всё обошлось без врача, но красного снега на огороде было много…
Приближался Новый год, а с ним и умножались хлопоты по подготовке к ёлке. Подобралась и команда, готовая предстать там мушкётерами французского короля. Д’Артаньяном станет, конечно же, Вовка Ковардаков, учившийся на класс выше. Впрочем, на шпагах дрался он не очень, но его отец работал директором школы, и Вовка не упускал случая, чтобы использовать это обстоятельство в своих целях.
Портосом без сомнений был назначен Серёга Скворцов — самый большой по габаритам пацан, живший с Витьком на одной улице. Он ещё задолго до новогодних событий стал называть себя Портосом, так что этот вопрос тоже отпал.
Атосом, графом де Ла Фер, после споров был назван Женька Малютин, одноклассник Витька. Здесь чашу весов в пользу друга склонило то, что Женька не только хорошо сражался на шпагах, но и единственный из всех «мушкетёров» играл на гитаре. Во всяком случае, несколько аккордов он брал довольно уверенно. Авторитет был и в этом случае не в пользу Витька.
Когда Витёк заявил, что он хочет быть Арамисом, мальчишки недовольно засопели. С одной стороны, Витёк бился лучше всех, это было очевидно. Ведь перед боями, когда делились на команды, ребята всегда охотнее шли в ту команду, где был Витёк. Да и драться в одиночку с ним было бесполезно — Витёк всегда одолевал соперника. С другой стороны, Витёк с его небольшим ростом не очень-то смотрелся в компании более крупных мушкетёров. Хотя сам Арамис с его аббатскими замашками ему не совсем нравился, но выбора не было!
Однако на этот раз справедливость не отвернулась от Витька, и он, к неудовольствию других претендентов, был назван Арамисом…
Костюм к скорой ёлке был практически готов. Надо только съездить к дяде Ване в Большую Рощу, деревню в одиннадцати километрах от райцентра Бобрихи, взять голубую плюшевую штору, пришить белый бумажный крест — и всё, можно бежать на ёлку. Увы, машины в деревню не ходили, так как дорога через ленточный бор была закрыта из-за снегопадов. И вот, когда откладывать с поездкой уже было нельзя, Витёк отважился вновь подойти к матери:
— Мам, а может быть, я на лыжах к дяде Ване сбегаю?
— Как это на лыжах? — мать опешила.— Зима, мороз, да мало ли что случится? А я потом казнись!
— Ну я ведь дорогу знаю, сто раз туда с вами ездил!
И на самом деле, дорога до Большой Рощи была хорошо знакома Витьку. Он не раз с родителями ездил на лошади к родственникам. В Большой Роще, у дяди Вани, материного брата, жила Витькина бабушка Нюра. А соседский дед Максим почему-то звал её Анной Васильевной. Там всегда его ждал двоюродный брат Колька, проказливый пацан, всегда готовый на всякие шкоды.
— Мам, ну чего ты боишься? Мы ведь даже по грязи весной туда с Надькой ходили!
— Да, ходили,— не сдавалась мать.— Но Надежда всё-таки старше тебя на пять лет!
Сестра попыталась поддержать брата, однако мать в этот день не дрогнула. До ёлки оставалось два дня, но желанной накидки не было. И Витёк вечером в очередной раз пристал к матери:
— Мам, можно, я завтра утром на лыжах туда сбегаю, переночую у бабушки Нюры, а послезавтра утром обратно? И как раз на ёлку в два часа. Я успею. Мы с папкой даже на Верблюжью горку на лыжах ходили, и я почти не устал.
Несколько лет назад они с отцом действительно ходили на лыжах до Верблюжьей горки, а это семь километров в один конец. Правда, на обратный путь у Витька сил уже не осталось, и отцу пришлось взять его на буксир. Сняв шарф, отец привязал его к хлястику своей зимней телогрейки, другой конец привязал к поясному ремню сына. Вот таким манером они и заканчивали тот лыжный пробег. Конечно, про буксировку они с отцом промолчали, и сейчас Витёк, приободрившись поддержкой сестры, продолжал ныть:
— Мам, ну отпусти, я ведь уже большой.
Последнее слово всегда говорила мать, и на этот раз она всё-таки сдалась.
— Ладно, если завтра погода будет хорошая, отпущу тебя.
Окрылённый обещанием матери, Витёк рано улёгся спать.
Утро разбудило его весёлым солнечным зайчиком. Погода была как по заказу: солнце светило ярко, иней на проводах искрился всеми цветами радуги. Предчувствие чего-то радостного и хорошего наполнило всю израненную неизвестностью душу нашего мушкетёра.
Старательно позавтракав, Витёк сам взялся мыть посуду. Надя отпихнула его от стола: мол, ладно, без тебя справлюсь!
Было уже совсем светло. Отец давно ушёл на работу, мать ещё только собиралась. Надя, радостная от того факта, что начались большие зимние каникулы, собиралась в школу на репетицию. Они с девчонками готовили к новогоднему вечеру старшеклассников индийский танец.
Пока Витёк собирался, мать на работу почему-то не уходила, словно ждала кого-то.
— Вить, ты держись слева от дороги, а то, не дай бог, машина сзади наскочит. Шофёру-то не всегда видать, кто на дороге! Да и вообще, мало ли…
— Мам, какая машина? Уже неделя как дорога в Рощу закрыта! Да не беспокойся ты, завтра к обеду буду дома. Поем, крест пришью — и в школу на ёлку к двум часам.
Во дворе около калитки Витёк приладил креплениями из сыромятной кожи лыжи на свои валенки и направился было прямиком к лесу через соседский огород. Мать окликнула его:
— Витя, пойдём вместе, я до перекрёстка тебя провожу.
— Что я, маленький, что ли? Провожать она меня будет! — забухтел недовольный Витёк.
Однако, зная суровый нрав матери, он говорил это больше себе, чем ей, а то услышит и не отпустит — тогда всё, прощай, Арамис!
Вместе они дошли до перекрёстка. Дальше Витьку́ надо было поворачивать направо, к лесу, а матери — налево, на работу.
— Ну ладно, мам, я побежал. Я быстро.
Привычно заскользили лыжи в проложенной сбоку от колеи лыжне. Дойдя до моста, Витёк почему-то оглянулся — у перекрёстка он увидел маленькую фигуру, смотрящую ему вслед.
«Ну чего она мёрзнет-то?» — подумал Витёк и ещё энергичнее стал отталкиваться палками. Лыжи катили легко и свободно. Вот и последняя улица села, а вот и край бора. Сейчас появится лесхоз, а дальше только лес и узкая дорога, забитая снегом.
Опасения насчёт дороги были напрасными — машины не ходили несколько дней, это было ясно, а вот лыжня была накатана. Видимо, старшеклассники из Большой Рощи и из других деревень, учившиеся в средней школе райцентра, накатали за неделю отличную лыжню. И теперь Витёк шёл по этой лыжне, радуясь своей удаче: отпустили!..
Он представлял, как они с ребятами зайдут в актовый зал школы, как все будут завидовать им, отважной четвёрке мушкетёров, как они будут биться на шпагах! Конечно, на этот раз он не будет играть в поддавки с Вовкой Ковардаковым. Ну и что, что Вовка — д’Артаньян и что у него отец — директор школы? Всё равно Витёк бьётся лучше его! Пусть и Нинка Будина наконец-то увидит его в почти настоящем бою! Осталось вот только накидку привезти, пришить белый крест, вырезанный из ватмана, и…
Довольно бодро Витёк дошёл до первых мостов. Эти места были знакомы Витьку потому, что на этих лугах были угодья, где отцу было отведено место для покоса. Каждое лето отец с матерью, иногда и с Надей, работали здесь на лугах. Последние три лета отец брал с собой и Витька. Увидев знакомые места, Витёк приободрился: всё шло по его плану. Правда, рубашка под телогрейкой уже была мокрая от пота.
Пройдя мосты через несколько болотистых речек, Витёк бодро пробежал околицу деревни Ключихи. Она стояла как раз на середине пути. Дальше дорога шла вдоль опушки ленточного бора. Поднялся лёгкий ветерок, погнав по дороге тонкую снежную позёмку. Справа открылась заснеженная гладь небольшого озерка. Это был Мартынов пруд.
Отец рассказывал, что недавно, года два назад, здесь во время какого-то праздника утонул друг отца. Нырнул и не вынырнул больше. Каждый раз, когда приходилось проезжать мимо этого озера, ему почему-то вспоминалась история с утопленником. Вот и на этот раз…
«Лучше не буду смотреть на озеро»,— на всякий случай решил Витёк и стал смотреть на сосны, пробегающие мимо. Незаметно подкрадывалась усталость, но Витёк упрямо и настойчиво толкался палками, представляя себя завтра в компании верных друзей-мушкетёров.
— А пусть знают, что я лучше Вовки Ковардакова бьюсь на шпагах. Меня надо было д’Артаньяном выбирать,— шептал Витёк, поднимаясь на очередную горку.
Внезапно с высоты открылся вид на деревню. Снег сверкал и искрился на берёзах, на пруду видны были фигурки мальчишек, гонявших шайбу. По улице, опоясывавшей пруд, рысцой трусила лошадь, запряжённая в нарядную кошёвку, за ней деловито бежала собака. Это была Большая Роща.
Витёк глазами нашёл дом дяди Вани. Из трубы столбом шёл дымок.
«Бабушка Нюра дома»,— решил Витёк. Усталость и тревога незаметно ушли, сменив место радостному ожиданию.
Через полчаса Витёк уже сидел за столом вместе с Колькой, рассказывая бабушке про свою заботу. Та не скупилась на пельмени и на сдержанные упрёки в адрес своей дочери Марии, отпустившей внука в такую далёкую дорогу.
— И как это только Марея додумалась? — сетовала она, ставя чугунок с пельменями на стол.— Я бы сроду не отпустила дитя за такой напраслиной.
Дядя Ваня, пришедший вечером с работы на ферме, тоже не одобрил затею, но дело было решённое. Занавеска была снята; прикинули, что завтра будет лучше её обернуть вокруг груди Витька, заколоть булавкой и поверх надеть телогрейку. Теперь надо было думать об обратной дороге. Витёк попросил разбудить его пораньше, с тем чтобы было время до ёлки отдохнуть и пришить мушкетёрский крест на накидку.
Утро пришло вместе с бабушкиными наставлениями и пирожками с картошкой и опятами.
— Ты, сынок, иди домой зимником, лесом, так километра на три дорога короче. Глядишь, к обеду уже дома будешь.
Колька не преминул подбодрить брата:
— Витёк, ты палку возьми потолще: вдруг волки нападут?
Бабушка Нюра шлёпнула внука по затылку:
— Какие волки? Не слушай его, Витенька, нет тут никаких волков. Иди себе по дороге и никуда не сворачивай! И выйдешь как раз к лесхозу. А Ключиха в стороне останется, как раз по-над речкой домой и попадёшь. И не бойся ничего.
Снарядив внука, бабушка Нюра вывела его за огороды, прямо к кромке бора.
— Ну, вот она, зимняя дорога, прямо в райцентр и ведёт. Иди, сынок, помоги тебе Господь! — прошептала она, когда Витёк уже входил под могучие ветви крайних сосен.
Эта дорога сразу не понравилась Витьку. Она была очень узкой, высокие сосны смыкались ветвями над головой, не образуя даже малого просвета. Тревожное чувство ожидания чего-то плохого не покидало Витька с первых шагов. Он вспомнил, как однажды зимой они с родителями ехали этой дорогой к бабушке в Большую Рощу и заплутали. Он понял это из разговора родителей и встревожился настолько, что попросился идти пешком, «лишь бы лошадка не устала нас везти». Тогда ориентиром для отца был ручей, который и подсказал направление дальнейшей дороги.
Глядя на высокие сосны над головой, Витёк почему-то вспомнил и недавний случай в райцентре. Живший на краю леса Юра (и взрослые, и дети звали этого мужика только по имени), утром отбрасывая в усадьбе снег, решил проверить в огороде капканы на зайцев, поставленные им накануне. Он только приоткрыл калитку в огород, как вдруг из-за сарая на него кинулась рысь. Юра ударом штыковой лопаты раскроил череп зверю, и рысь рухнула под ноги оторопевшему охотнику на зайцев.
В деревне долго обсуждали этот случай. В районной газете даже заметка была с фоткой Юры, на которой удачливый герой держал в одной руке добычу, а другой рукой опирался на своё орудие охоты — штыковую лопату.
«И зачем я про этого Юру вспомнил? — подумал Витёк.— Сейчас сидит где-нибудь рысь на сосне и меня поджидает». Однако никакой рыси не наблюдалось. А вот ручей, не замёрзший даже в декабрьские морозы, встал на пути Витька.
«Тот ручей, когда с папкой заблудились»,— обрадовался Витёк. Значит, шёл он правильно!
Колея шла напрямки через ручей, однако Витёк побоялся замочить лыжи — с прилипшим снегом идти потом на них будет невозможно. Пришлось в стороне от дороги искать узкое место, чтобы перескочить водную преграду. С помощью двух упавших сосенок Витёк удачно форсировал ручей и заторопился дальше.
Через четверть часа позади послышалось урчание мотора. Витёк отошёл на обочину, с надеждой глядя на дорогу. Из-за сосен появился грузовик со стогом сена в кузове, в кабине сидели трое мужиков.
Витёк замахал руками:
— Дяденька, возьмите меня!
Тяжело урча, грузовик скрылся за поворотом. Слёзы обиды от несбывшейся надежды потекли сами по себе. «Что вам, жалко, что ли?» — мысленно упрекал он мужиков, которые сидели в кабине грузовика. Зайдя за поворот, он чуть не закричал от счастья: посредине дороги стоял грузовик, а рядом курили трое.
— Ты, пацан, уж не серчай, в кабине места нет, Давай лезь наверх, там в сено закопайся, не так ветрено будет,— сказал один из них, подставляя черенок вил для того, чтобы Витёк смог забраться на стог.— Куда тебе? Мы только до лесхоза…
— И мне тоже! — радостно закричал с верхотуры Витёк.
Вскоре лес стал редеть, дорога пошла вдоль реки, затем вновь скрылась в лесу, чтобы окончательно вывести машину на окраину Бобрихи к заветному лесхозу.
Витёк, держась за верёвки, стягивающие сено, сполз вниз.
— Спасибо, дяденьки,— прокричал он вслед удаляющейся машине и заспешил домой.
Дома была только Надька. Она радостно открыла дверь в сенцы, когда Витёк загремел, задев лыжами тазик, висящий на стене.
— Ну наконец-то,— заверещала Надька,— а то мамка с папкой совсем испереживались! Мамка, наверное, всю ночь не спала. Да и папка — курил весь вечер. Давай я помогу тебе. Чего пришивать?
Накормив брата, она быстро управилась с пришиванием креста на занавеску и стала одеваться:
— К маме на работу сбегаю, она велела сразу ей сказать, как только ты вернёшься, а потом к подружке зайду, нам танец репетировать надо.
Витёк примерил накидку:
— Ну прямо как настоящая. Вот здорово я придумал! Сегодня девчонки увидят, чего стоит Арамис!
До ёлки оставалось около часа. Витёк сложил стопкой наряд Арамиса и завернул в материну шаль. Положив мягкий свёрток себе под голову, он устроился на сундуке около тёплой печки. Лёжа на сундуке, он стал представлять, как они с ребятами сегодня будут биться на шпагах и все будут завидовать им. Ведь они — непобедимые мушкетёры короля.
Усталость последних двух дней навалилась необоримо. Глаза слипались сами по себе…
Его разбудил голос матери:
— Витя, а почему ты на ёлку не пошёл? Время-то уже — вечер.
Витёк вскочил с сундука: стрелка на часах подходила к пяти.
«Всё пропало!» — подумал в отчаянии Витёк, выскакивая на улицу.
Со стороны школы шли гурьбой мальчишки, возбуждённо рассказывая что-то друг другу.
— Арамис, ты почему на ёлку не пошёл? — закричал Витьку Серёга Скворцов, который был выбран Портосом.— Смотри, какой мне подарок за костюм дали!
Серёга достал из кармана коробочку, из неё он вынул авторучку. В серединке за тонкой пластмассой виднелась кремлёвская башенка с красной звёздочкой.
— Нам всем троим такие дали! Зря ты не пришёл.
Серёга скрылся у себя во дворе. Витёк потерянно стоял у калитки. Слёзы обиды и разочарования катились по щекам отважного мушкетёра, но он не замечал этого. Праздник кончился, не начавшись…
«И зачем только я к дяде Ване ходил? Всё напрасно, всё закончилось без меня! Так и не увидела Нинка Будина, как я бьюсь на шпагах!» — думал Витёк. Жизнь Арамиса заканчивалась бесславно.
Вечером, сидя в своём углу, он с завистью следил за хлопотами сестры, которая собиралась на новогодний вечер старшеклассников. Она же сочувственно поглядывала на своего невезучего братишку, завязывая в узел новогодний наряд. Надя ждала, когда за ней по дороге в школу зайдёт одноклассник Вовка Гусев, или Гусёк, как звали его все ребята. Витёк знал, что тот готовит на свой новогодний вечер костюм Фанфана-тюльпана.
— Ну что, Арамис, всех гвардейцев кардинала укокошил? — на пороге стоял Гусёк.
Сестра, видимо, не успела предупредить его о неудаче брата и теперь попыталась это объяснить другу. Посмотрев на понурого Витька, Гусёк вдруг радостно хлопнул его по макушке:
— Вот что, Арамис, собирай-ка свою амуницию, пошли с нами, сегодня будем вместе воевать! У меня напарника нет, а ты — мушкетёр, как раз и будет мне подмога. А может быть, побьёмся с тобой на шпагах.
Витёк недоверчиво посмотрел на старшего товарища:
— Кто же меня на вечер к старшим пустит? Я же маленький для вас.
— Не боись, Витёк,— раздухарился Вовка,— со мной обязательно пустят!
Не веря своему счастью, Витёк в несколько минут оделся, подхватил свой узел и шпагу и начал торопить сестру.
— Её сроду не дождёшься,— благодарно раскрывал глаза Гуську на преступное поведение сестры Витёк.
Гусёк почему-то не обратил на это внимания и покорно ждал Надю.
Ближе к школе энтузиазм Витька заметно поубавился. У входа стояли старшеклассники с повязками дежурных на рукавах. Однако Гусёк, предваряя всякие расспросы, смело подошёл к ним и начал что-то рассказывать. Потом он побежал по коридору и вернулся с завучем, Марией Семёновной, которая, видимо, была сегодня главной на ёлке старшеклассников. Выслушав краткую версию одиссеи Витька от сестры и Вовки, она махнула рукой:
— Ладно, не оставлять же парня без праздника, пусть проходит. Ты уж, Володя,— обратилась она к Гуську,— посмотри за ним, чтобы не обидел кто.
…Поздно вечером, укладываясь спать, Витёк перебирал в памяти этот неудачный и столь же счастливый день. Вот он в костюме мушкетёра заходит с Гуськом в школьный зал, вот вокруг ёлки мчится паровозик с вагончиками игрушечной железной дороги, которой с пульта руководит Серёга Никифоров. Вот на сцене начинается концерт, и очень красивая и поэтому незнакомая сестра Надя с подружками танцуют индийский танец! Вот Гусёк, то есть Фанфан-тюльпан, сваливается откуда-то сверху на сцену и вызывает его, Арамиса, на поединок. Жаль, конечно, что он не смог одолеть Гуська, но на следующий год он обязательно победит! Витёк благодарно вспоминал, как болели за него ребята в зале и как хлопали, когда Мария Семёновна вручала ему подарок…
Утром мать, подобрав упавшую рядом с кроватью сына книгу, прочла название: «Александр Дюма. └Три мушкетёра“». На развороте красовалась надпись с печатью школы: «Виктору Милюхину — ученику 6-го «Б» класса — отважному мушкетёру Арамису. В новогодний вечер от дирекции школы».
ЛЭП-500
Я держу в руках старую чёрно-белую фотографию. Наткнулся на неё случайно, когда перебирал свой архив в поисках снимков выпускного класса. На сцене — пятеро юнцов: белые рубашки, галстуки, серьёзные лица, одинаково старательно открыты рты, из которых, судя по выражению лиц, вырываются неземной красоты звуки. В глубине сцены, за фортепиано, ещё одно действующее лицо — молодой человек в костюме-тройке…
Беата Николаевна, наша классная, влетела в кабинет физики практически со звонком на перемену. Вся её далеко не хрупкая фигура и тревожно-озабоченное лицо выражали решимость и волю к победе.
— Ребята, сегодня после занятий состоится классный час. Нам предоставлена возможность проявить себя. Никакие просьбы отпустить пораньше не принимаю. Нина,— обратилась Бяша (так мы звали за богатую формами Беату Николаевну) к старосте Нине Сусловой,— подашь мне список отсутствующих.
Так же стремительно Бяша покинула кабинет физики, где 9-й «Б» готовился к лабораторной работе. Конечно, оставаться после шестого урока ещё и на классный час было не очень-то интересно, но выбора у нас не было. Девчонки с ребятами стали гадать, что случилось, зачем мы понадобились Бяше. Разгадка оказалась простой.
— Нашему девятому «Б» оказана честь — подготовить очередной школьный вечер. Конечно же, с художественной частью. Я рассчитываю,— тут Бяша обвела всех восторженно-торжествующим взором,— что все ребята внесут достойную лепту в подготовку вечера.
Класс оживился, сразу посыпались версии внесения этой самой лепты.
— Первая часть вечера будет посвящена шедеврам мировой живописи Дрезденской картинной галереи,— продолжала Бяша.— С этим поможет учитель по рисованию Александр Васильевич. А вот художественная часть лежит полностью на вас. Подумайте, что может каждый из вас подготовить. А Виктор,— Бяша махнула пухлой рукой в мою сторону,— будет отвечать за подготовку программы всего концерта.
Ну вот, я так и знал, что мне прилетит что-нибудь эдакое в виде персональной нагрузки. С тех пор как я стал заниматься в театральном кружке при районном Доме культуры, при подготовке любого мероприятия в школе притягивали меня.
Бяша ещё долго напоминала нам об ответственности перед «всем коллективом школы», об «идейной направленности», которой должен быть пронизан концерт, но мы её уже не слушали. Недавняя выпускница педа, Беата Николаевна хоть и хмурила при нас строго брови и суровела лицом, мы её не боялись. Она больше напоминала заботливую пионервожатую, чем суровую учительницу физики.
Программа версталась прямо на ближайших переменах. Естественно, по неписаной традиции, концерт надо было начинать с хоровой патриотической песни.
— Давайте про Щорса, что идёт под знаменем, весь израненный,— предложил Юрка Пирязев,— а я Щорсом буду.
Тут Юрка начал показывать, как он будет идти «под знаменем и весь из себя израненный». Все, конечно, ржали, как кони из отряда того же отважного красного комдива Щорса.
Остановились на песенке про кузнечика, который сидел в саду и «совсем как огуречик, зелёненький он был». Бяша, естественно, возмущалась вначале, что эта песня не для хора, что в ней нет той же идейности, что «нас не поймёт руководство школы», что, в конце концов, это детсадовская песня! Но мы победили, забойное, а главное — нестандартное начало концерта было заложено.
Таланты открывались неожиданно. Недавно приехавший из Казахстана Вова Синцов, маленького роста, круглолицый и слегка картавый пацан, оказался настоящим факиром. На репетициях он жонглировал резиновыми мячиками, показывал карточные фокусы, держал на голове учительский стул, в финале скручивал из газеты большой кулёк, как в магазине, поджигал его, и горящий факел, вращаясь у Вовки на носу, медленно догорал…
Галя Черепанова замахнулась на сольную песню из репертуара Эдиты Пьехи, что недавно прозвучала на новогоднем «Голубом огоньке».
— Я люблю бродить одна по аллеям, полным звёздного огня,— пела Галка на репетициях, мечтательно закатывая глаза.
— Ага, любишь ты бродить одна,— смеялись мы с ребятами, давно зная, что симпатичная стройная Галка ещё с седьмого класса дружит с одним парнем из параллельного класса, и уж кто-кто, а она-то точно никогда не бродит одна «по аллеям, полным звёздного огня».
Валя Чернышёва тоже решилась на сольник, потом возникло желание у нескольких девчонок организовать вокальную группу.
Программа концерта вызревала медленно, но неуклонно.
— Виктор,— нарочито хмуря брови, строго официально обратилась ко мне на очередной репетиции Беата Николаевна, держа в руке написанную мной прикидку номеров,— а почему у нас мальчики не поют?
— Как не поют? А в хоре?! — попытался отбрыкаться я, почуяв, куда клонит коварная Бяша.
— Нет-нет, это всё не то! В концерте должны звучать и мужские голоса! Что же вы, на девочек хотите всю программу взвалить? — Бяша решительным шагом вышла из зала.
На военном совете ребят после долгих споров вызрел номер и для «мужской вокальной группы». Прозвучать в исполнении «мужских голосов» должна песня «ЛЭП-500». Эта и другие песни Александры Пахмутовой в те годы были настоящими хитами. Романтика освоения недр и богатств сибирской земли срывала с насиженных мест тысячи людей, целыми отрядами молодёжь уезжала в неизведанные дали строить новые города.
Не могли же мы стоять на обочине этой широкой дороги! Хотя бы песней мы решили поддержать порыв молодёжи. Пятеро из двенадцати ребят класса согласились на заклание. Вместе со мной решился сверкать талантом Саша Бухтуев — мой друг с первого класса. Высокий, статный, красивый, с ярко рыжими волосами, спортивной фигурой, он нравился всем девчонкам старших классов и окрестностей. Однако, кроме спорта, никаких других увлечений у Сани не появилось до самого выпуска. Он первым из нашей компании соорудил у себя во дворе дома турник и довольно скоро показывал на нём такие силовые вещички, что мы диву давались, когда только Сашка это успел отработать!
Следующим дрогнул сосед по парте Ваня Кибенко, Кирибеич, так звали мы его в честь лермонтовского супротивника купца Калашникова. Сын секретаря райкома партии, Ваня, несмотря на это обстоятельство, был вполне нормальным парнем. Не кичился, не задавался положением своего отца, в их семье это не поощрялось. У нас с Кирибеичем за несколько лет соседства по территории сложилось разделение труда на уроках. Он хорошо успевал по математике и физике, у меня же не было проблем с русским и литературой. Так мы и писали диктанты и контрольные. Во время диктанта я свою ногу ставил на ногу Ивана и давил на неё согласно разработанному нами коду. На контрольных работах по математике и физике Кирибеич быстренько выполнял сначала мой вариант, а затем уже свой. Наша система работала надёжно и без срывов. Мы оба были твёрдыми «хорошистами».
На подвиг на ниве вокала Кирибеич пошёл ради высокой цели: давно и безнадёжно влюблённый в одноклассницу Нинку Рубину, он хотел, чтобы она обратила наконец-то на него своё благосклонное внимание.
Потом, уже втроём, мы уговорили Юрку Пирязева, смешливого озорного пацана, без которого наша компания вряд ли оформилась и существовала бы в том виде и составе, в которой долгие годы мы были… были просто счастливы. Счастливы тем, что мы есть, что мы вместе, что мы молоды…
Белобрысый, конопатый, лёгкий в общении и острый на язык, Юрка обладал редким даром притягивать к себе людей. Вокруг него всегда кружился наш школьный люд, а весёлые истории и прибаутки так и сыпались из него. В шестом классе у Юрки обнаружился спортивный талант: на уроке физкультуры он дальше всех прыгнул в длину. С той поры спорт стал решающим делом в его жизни. Занимаясь в секции лёгкой атлетики, Юрка добился отличных результатов в спринте и во всех видах прыжков: в высоте, в длине, в тройном. Постепенно он обновил и рекорды школы. Его постоянно включали в сборные команды школы, района, края для участия в соревнованиях самого различного уровня.
Мы, конечно, завидовали Юрке, но от этого наша всеобщая любовь к нему только росла. И согласился он на «вокал» легко и весело — за компанию.
Пятому — нашему общему другу Коле Маркову — ничего не оставалось, как примкнуть к «мужской вокальной группе». У него музыкального слуха было не больше, чем у всех; главное, что его подвигло,— быть вместе со своими. Могучий Марк, в миру — Коля, был медлителен, флегматичен, без лишних эмоций, но его мощные кулаки, по выражению Юрки, всегда были чем-то озабочены. Марк метался по спортивным секциям то за одним своим другом, то за другим: он одинаково хорошо играл в баскетбол и волейбол, мощно бросал гранату, в старших классах перешёл на более солидные снаряды — копьё и ядро — и там добился отличных результатов. Марк пошёл на общее дело, как всегда, охотно и не выпендриваясь…
Слова песни давно были выучены, а вот с музыкальным сопровождением оказались проблемы. Мы с ребятами не хотели, как все, петь под баян учителя пения Валентина Матвеевича. И это несмотря на то, что Пеньков к тому времени был автором очень известной песни «Алтайская пионерская»; её словами: «То не зорька запылала, то у школьного двора пионерский галстук алый вспыхнул в отблеске костра…» — открывалась ежедневная краевая радиопередача «Пионерская зорька».
Но ребятам казалось, что баян — устарелый инструмент, что нашей песне нужен как минимум аккордеон или рояль. Но аккордеона в ближайшем окружении ни у кого не было, рояля — тем более.
Однако мы знали, что на школьном пианино, что всегда стояло на сцене актового зала, хорошо играет Алик Бриль, парень, учившийся классом старше нас. Он иной раз подыгрывал ребятам на школьных вечерах, однако только своим одноклассникам или более старшим, и подойти к нему с просьбой быть аккомпаниатором было, конечно, большой наглостью.
Но Алик оказался не таким уж неприступным, и вскоре мы начали репетиции. С песней же с самого начала начались трудности. Она была далеко не простой, как казалось вначале. Наши неокрепшие голоса то не могли взять низкие тона, то срывались петушками на высоких, и Алик, вновь и вновь повторяя трудные места, не раз костерил себя и нас за то, что ввязался в эту авантюру.
Программа концерта потихоньку прорисовывалась, однако Бяша каждый раз просила нас прогонять все номера от начала до конца. На генеральную репетицию пришёл и художник Рязиночка — так мы звали учителя по рисованию Александра Васильевича. Мы его очень любили. Добрый, справедливый, спортивный, уроженец Рязанщины своим говором сильно отличался от нас — «окал», тянул слова, смешно выговаривая на уроках: «лякало», «лянейка», «рязиночка». За что и получил своё прозвище.
Однако особую любовь он заслужил не только потому, что отлично играл в волейбол, но и тем, что однажды, когда на школьном дворе местный авторитет Лявиль стал терроризировать девочек из старших классов, Рязиночка схватил его за шиворот и буквально выкинул за ворота. Этот случай сразу стал достоянием школы, а рейтинг Рязиночки поднялся до заоблачных высот. На репетиции он пообещал, что с его частью проблем не будет: через эпидиаскоп Рязиночка сам будет показывать репродукции картин Дрезденской галереи и рассказывать о художниках и истории их создания. Генеральная репетиция прошла успешно, программа концерта была высочайше утверждена Бяшей.
В субботу накануне школьного торжества мы возвращались после занятий вместе с Сашей Поликаровым, моим старшим товарищем из одиннадцатого класса, дружбой с которым я чрезвычайно гордился. Во-первых, он был старше меня почти на три года, а во-вторых, его отец был председателем колхоза и в годы освоения целины был награждён орденом Ленина. Как-то вечером, сидя у Сани в гостях и рассматривая этот орден, мы решили лично удостовериться, что он изготовлен из золота. Убедившись в том, что отец Сани Василий Семёнович не обращает на нас внимания, мы по очереди стали пробовать металл «на зуб», оставляя на мягком матовом теле ордена блестящие метки.
— Точно, из золота,— сделал вывод Саня, с таким видом, будто он каждый день только и занимался, что проверял золотые изделия на пробу.
В этот раз по дороге домой, обсуждая последние школьные новости, я не удержался:
— Саня, представляешь, сегодня на вечере мы с ребятами будем петь «ЛЭП-500» под Алика Бриля! Он нам согласился подыграть на фоно!
Саня помолчал пару минут, что-то обдумывая.
— Спорим, я вас рассмешу, когда вы будете петь? — неожиданно заявил он, хитро прищурившись.
— А зачем? — пришла очередь удивляться мне.
— Это неважно. Сказал — рассмешу! Сяду на первый ряд, покажу вам палец, и вы заржёте все, как юные пионеры! И как вы петь-то будете тогда?
Я впал в лёгкий ступор: и действительно, как петь, если нападёт смех?
Собираясь на вечер, меня не оставляла навязчивая мысль: надо что-то противопоставить диверсии Сани…
Глядя в переполненный актовый зал школы через щёлку в занавесе, я втайне надеялся на то, что Саня свою угрозу брякнул просто так, для солидности, чтобы попугать нас, малявок. Однако на первом ряду, прямо в центре, я разглядел своего друга Саню с фотоаппаратом «Смена» на коленях. Он что-то оживлённо рассказывал своему однокласснику Вовке Протасову, показывая на сцену.
Я понял, что медлить нельзя. В суматохе, царившей за кулисами школьной сцены, я собрал своих друзей и рассказал о грозившей нам опасности. Посовещавшись, мы решили проигнорировать угрозу Сани и просто не глядеть на него.
Рязиночка ещё заканчивал свою часть программы вечера на авансцене, а в глубине, скрытый занавесом, хор уже дружно топтался на стульях и гимнастических скамейках, словно скаковые лошади на старте, пробуя копытами дорожку ипподрома.
Прозвучали вежливые аплодисменты благодарности Рязиночке, Эммочка Кондратьева объявила первый номер программы, открылся занавес. Стоя в последнем ряду хора и прячась за головы боевых товарищей, я оценил обстановку: Саня с Вовкой готовятся к провокации, это было видно по их заговорщицкому виду.
Концерт шёл своим чередом, уже отгуляла Галка по своим «аллеям, полным звёздного огня», а на носу Вовки Синцова догорал газетный кулёк, как догорала сигнальная ракета, посылавшая бойцов в смертельную атаку…
Выходя на сцену, боковым зрением я видел, как оживились наши «враги», готовясь к атаке века. Ещё до выхода я решил, что буду смотреть на окошечки киноаппаратной, которые виднелись на противоположной стене актового зала.
Алик, одетый в новый костюм-тройку, красиво тронул пальцами клавиши пианино.
Седина в проводах от инея…
ЛЭП-500 — не простая линия,
И ведём мы её с ребятами
По таёжным дебрям глухим…
Мы благополучно пропели первый куплет; я видел, что из киноаппаратной за нами мирно подглядывал физик Алексей Архипович. Однако неодолимая сила так и тянула меня посмотреть на первый ряд, где этого так ждали! Наверное, так же боролся с искушением посмотреть на гоголевского Вия несчастный бурсак Хома Брут, и так же, как и он, я дрогнул, посмотрел! Саня, сделав дурашливую рожу и сведя глаза к носу, показывал мне указательный палец с надетым на него теннисным шариком. На шарике была нарисована такая же дурацкая мордочка, как и у Сани. Вовка целил в нас Сашкиным фотиком. Я расхохотался с такой готовностью, будто только и ждал повода. Зажав лицо, я метнулся к спасительным кулисам.
Много раз потом вспоминая этот эпизод, я так и не мог понять, зачем я это сделал, почему посмотрел на Саню с Вовкой, почему не удержался.
Но это было потом, а тогда… тогда, завернувшись в одну из кулис, я видел, что оставшиеся вчетвером ребята, мрачно глядя в пол, сдвинулись к центру, заполняя брешь, как в боевой шеренге на месте упавшего бойца.
Алик, как бы не замечая афронта, приключившегося со мной, кивком головы бросил отважных вокалистов на амбразуру второго куплета:
Сквозь таёжные зори мглистые
Тянем к людям мы солнце чистое,
И встают зори над опорами
Под моей озябшей рукой…
Приступ смеха у меня сразу прошёл, и, глядя на происходящее на сцене, я вдруг с ужасом увидел, что в середине второго куплета плечи Юрки подозрительно затряслись, и он через секунду уже был рядом со мной, закрыв, как и я, лицо. Из зала к нам летела Бяша, отчаянно размахивая руками, как бабочка крылышками, когда бьётся о раскалённое вольфрамом стекло электрической лампочки:
— Мальчики, что случилось?!!
Заканчивали песню трое: Марк, Саша и Кирибеич. Они уже привычно сомкнули плечи на месте выбывшего бойца и, угрюмо глядя в пол, продолжили:
Нет невест у ребят отчаянных,
Только в песне порой встречаем их.
Проводов голубыми пальцами
Мы, девчата, тянемся к вам…
Я держу в руках старую чёрно-белую фотографию. Слева — Коля Марков, вечный пан Директор. После института физкультуры, где он специализировался как пятиборец, Николай был распределён в родное село и тут же был назначен директором только что созданной детско-юношеской спортивной школы. Уже лет тридцать с лишком директорствует.
Рядом — Юра Пирязев. Уже во время учёбы в институте на факультете физвоспитания он стал чемпионом и рекордсменом края по тройному прыжку, выполнил норматив мастера спорта, потом стал очень талантливым тренером по лёгкой атлетике. Раньше всех нас женился, уже на втором курсе. Сына назвал Пашкой, не очень тогда модным именем. На нашу критику неизменно отвечал:
— Сам роди и называй как хочешь, а у меня сын — Пашка!
Юра умер, не дожив до сорока лет.
В серединке — Саша Бухтуев, краса и гордость нашего класса, ну и, конечно, мечта почти всех девчонок школы. После выпуска мы с ним больше не увиделись. На третьем курсе военного танкового училища он планировал жениться, я даже получил от него приглашение на свадьбу. Вскоре из письма матери узнал, что Сашка погиб во время учебных стрельб на полигоне. Погиб нелепо, обидно и необязательно.
Крайний справа — Ваня Кибенко. Три раза он поступал в Ленинградский кораблестроительный — один раз до и два раза после армии, но… не судьба. Ванька стал токарем высочайшей квалификации, более тридцати лет отдал своему заводу. Я часто хожу мимо Доски почёта завода, откуда на меня внимательно смотрит серьёзный Кирибеич с орденами и со знаками победителя соцсоревнования на пиджаке. У них с Нинкой уже подрастают внуки.
Автор снимка и всей этой паники Саня Поликаров окончил военное авиационное училище, потом — Военно-воздушную академию имени Жуковского. Долго мотался по многочисленным гарнизонам, был ранен в Афгане, награждён орденом. Потом осел в Ставрополе, где до сих пор преподаёт аэродинамику в авиационном училище; кандидат наук, доцент. Лет десять спустя после этих событий мне довелось быть в Москве на повышении квалификации. Там мы встретились с Саней, он в ту пору учился в «Жукóвке». После жарких объятий и братаний мы крепко, но без фанатизма посидели в кафе «Арена» недалеко от Лужников, вспомнили школу, не забыли и этот случай. Я долго пытал друга, что подвигло его на ту давнюю дурость, но адекватного ответа так и не получил…
Завтра юбилейный вечер встречи выпускников школы. У нас — сорокалетие… Мы вновь и вновь будем горланить нашу любимую песню Пахмутовой «ЛЭП-500», ставшую гимном всего выпуска, вспоминать ребят, Бяшу, учителей…
Да, на фотке между Сашей и Кирибеичем стою я, ещё не смотревший на первый ряд, где сидит с фотоаппаратом «Смена» на коленях коварный Саня Поликаров. Я мужественно гляжу в квадратное окошечко киноаппаратной на противоположной стене актового зала и не знаю, что только для меня слова песни станут вещими. После окончания энергетического факультета нашего политеха я работал на монтаже и эксплуатации крупных подстанций и линий электропередач и ещё в стройотряде познал, уже не из песни, что значат слова:
…А в тайге горизонты синие,
ЛЭП-500 — не простая линия…
Но пускай тот, кто не был в ЛЭПии,
Завидует нам!..
Поощрение
Жаркое июльское солнце привычно начинало свой путь над городом к зениту, неторопливо заглядывая в окна домов, витрины магазинов, ветровые стёкла редких автомобилей. Вот оно зависло над большим асфальтовым пятном, окружённым густыми, по-военному чёткими рядами клёнов и тополей. Это — строевой плац военного авиационного училища.
Именно вчера на этом плацу стояли ровные парадные коробки курсантских рот, звучали поздравления по случаю «присвоения первичного офицерского звания — лейтенант», звенела медь военного оркестра. Под извечный марш расставания «Прощание славянки» молодые соколы, встав на крыло, покидали родимое гнездо…
А сегодня плац был непривычно пуст. Только в районе курилки, укрытой от палящего солнца изумрудной зеленью клёнов, виделась некая активность. Полтора десятка офицеров, обсуждая вчерашнее торжество и непрерывно смоля сигаретами, нетерпеливо посматривали в сторону штаба училища. Вскоре из дверей управления вышла группа офицеров, двое из которых направились в сторону курилки. Ожидающие курсовые офицеры незаметно подобрались, подтянулись, встречая своё начальство — комбата и замполита, и вот уже прозвучала команда старшего по званию:
— Товарищи офицеры!
— Товарищи офицеры! — ответствовал коренастый полковник. Это был командир выпускного батальона курсантов Ясинский Борис Ерофеевич.— Первое: генерал благодарит всех за организацию выпуска! Молодцы, всех отправили без ЧП, слава Богу! Ну и второе: в качестве поощрения он дал добро порыбачить, с выездом на Чулым, как мы и просили.
Офицеры оживились: наконец-то хоть немного будет времени для отдыха перед новым набором курсантов!
— Правда, вместо трёх суток генерал даёт нам полтора дня и свой штабной ГАЗ-66. Выезд для желающих — сегодня, форма одежды — спортивно-полевая или лётно-техническая. В тринадцать ноль-ноль — колёса в воздухе. Послезавтра все стоят на утреннем разводе. Так что,— продолжал комбат,— далеко забираться смысла нет: думаю, за Большой Улуй на Чулым и рванём. Валентин Степанович,— обратился полковник к поджарому краснолицему майору,— ты отвечаешь за рыбалку, распределяй, что кому прихватить.
Майор Подковко, признанный в гарнизоне рыбак и охотник, выбивший под своё увлечение первую распределённую на батальон «Ниву», удовлетворённо кивнул.
— Кто у нас самый молодой? Понятно: комсомол,— полковник Ясинский обернулся к секретарю комитета комсомола старшему лейтенанту Алексашину: — Володя, за начпрода будешь, харч и всё такое — за тобой. Пройди по кругу, из расчёта на каждого не более ноль пять литра.
В час «Ч» неподалёку от казармы курсантского батальона выстроилась живописная шеренга из восьми желающих порыбачить-отдохнуть на природе. Перед каждым лежал рюкзак с нехитрым джентльменским набором для выезда на природу. Около майора Подковко, кроме огромного «абалаковского» рюкзака, лежали свёрнутые сети, бредень, в чехле угадывалось ружьё.
Перед старшим лейтенантом Алексашиным лежал тощий сидор, стояли бережно упакованные картонные коробки с провиантом. Отдельно стоял накрытый штормовкой ящик с перцовкой, с почти точно указанной комбатом нормой на каждого, добытый в угловом магазине на улице Зверева. Этот магазин, расположенный аккурат против КПП училища, служивый люд называл «В помощь командиру», уж больно кстати он бывал иной раз… Старший лейтенант Алексашин отнёсся к поручению комбата ответственно, перцовки взято было с приличным запасом, иначе…
Подъехал штабной ГАЗ-66 с комбатом в кабине. Через полчаса «желающие» уже тряслись по загородному просёлку. Остались позади железнодорожный мост, дачные домики, небольшие деревеньки. Сквозь иллюминатор кунга прослеживался примерный маршрут следования: вот промелькнули Малоивановка, телебашня, Большая Салырь, вот прошли Новую Еловку. Через полтора часа миновали Большой Улуй, дорога пошла берегом реки, на обоих берегах которой среди зелени заливных лугов синели глаза небольших озёр, оставленных отступающим под напором зноя Чулымом. Несмотря на стоявшую жару, дорога во многих местах напоминала сплошное болото. Форсировав его, «газик» выбрался на пологий берег и через пятнадцать минут остановился у переправы. Через реку можно было перебраться только с помощью парома. Пользуясь моментом, пассажиры покинули раскалённый кунг и тут же взяли в оборот сопротивляющегося начпрода. Как наиболее авторитетный среди рыбаков, майор Подковко негромко намекнул:
— Володя, хорошо бы с устатку руку затяжелить, пока время позволяет.
Всё понявший комбат незаметно показал один палец косившемуся на него комсомольцу и деликатно пошёл выяснять время прибытия парома. Повеселевший начпрод бодро нырнул в кунг и вскоре обернулся с бутылкой перцовки и парой огурцов:
— Вот, одна неупакованная случайно осталась!
Подбодрившийся горячей перцовкой личный состав дружно захлопотал вокруг машины, закрепляя её на прибывшем пароме. Ещё полчаса дороги после переправы, и вот — долгожданная остановка!
После освежающего душу и тело купания, как водится, на скорую руку на плащ-палатках соорудили общий стол. После первой комбат объявил распорядок дня на сегодня и до победы.
Личный состав лагеря воспринял поставленную задачу к немедленному исполнению. Вскоре десятиместная армейская палатка с поднятыми с двух сторон стенками, обложенный дёрном очаг с треногой и котелком, флажки, обозначавшие место для купания, и другие непременные атрибуты военно-полевого быта украшали берег. Фанерный указатель с надписью «Туалет» смело вёл нетерпеливого клиента к сооружённому под тенистыми сводами кустов отхожему месту. А в центре территории лагеря на ошкуренной жерди гордо реял флаг ВВС, означающий на авиационном языке: на аэродроме проводятся полёты.
Распорядок дня, объявленный комбатом, выполнялся неукоснительно, но очень творчески. Сам командир, утомлённый нервотрёпкой последних дней, связанных с выпуском молодых лейтенантов, со словами:
— Мужики, меня до ужина не кантовать,— скрылся под пологом палатки.
Лейтенанты Валера Гарибян и Валентин Гончаренко, ободрённые этим обстоятельством, «затяжелив руку» с санкции начпрода Володи, размотали бредень и уже пробовали дно неглубокой заводи.
Валерий Ильич, невысокий, кряжистый, фигурой и статью — точная, только уменьшенная копия прославленного штангиста Василия Алексеева, «бредил» ближе к берегу.
Вторым был худой и высокий Валентин Гончаренко — он волок край сети по глубине. Третьим — ответственным за мотню — шёл по берегу главный комсомолец батальона Володя, он же начпрод. И как положено в его ипостаси — с ведром в руках, в полевой фуражке, в синих армейских трусах, обутый в яловые сапоги.
Майор Подковко, раздав снасти желающим, коих у него было немерено, и подхватив ружьё под мышку, пошёл побродить по окрестностям.
К вечерней чарке подавались уха из рыбной мелочи, запечённая на решётке более крупная рыба — щука, судак, свежие овощи с базарных прилавков. У костра дышалось легко и свободно; шёл лёгкий трёп ни о чём — народ ещё не перешёл ту грань, когда вопросы службы станут в нём главным содержанием. Коля Сидельников достал свою непременную спутницу — гитару…
Первая часть отдыха завершалась полным выполнением распорядка дня.
С утренней зорьки прибыток к казённому харчу был невелик, однако на свежую уху набралось.
— Ну, мужики, ни пуха ни пера! Оторвусь сегодня по полной программе,— мечтательно произнёс комбат, поднимая чарку.— Валентин Степаныч, бери меня вторым номером. Что я, зря свою «тулку» брал? — обратился он к главному охотнику и рыбаку Подковко.
— Никак нет, командир, не зря, обязательно постреляем сегодня.
— Итак, мы со Степанычем до обеда побродим тут по подлеску. Договариваемся на берегу: всем быть в пятнадцатиминутной досягаемости. Сбор — по красной ракете. Записываться у старшего лейтенанта Алексашина.
Без снастей оказались старший лейтенант Алексашин и лейтенант Гарибян. Решение командира было безоговорочно:
— Комсомол, остаёшься старшим по лагерю. Обед — по распорядку дня!
Комбат вместе с охотниками скрылся за кустами. Вновь обретённый начальник лагеря старший лейтенант Алексашин и лейтенант Гарибян искупались, побродили по прибрежной полосе и неожиданно для себя обнаружили рядом с лагерем покосные угодья. Среди кустов паслась стреноженная лошадка, двое мужиков неподалёку косили траву. Вскоре групповой портрет с лошадью был зафиксирован «Сменой-8».
Гарибян, вдруг вспомнив, что рыбаки приглашали его поудить рыбу, поспешил по берегу. Вернувшись в лагерь, Володя принял самое мудрое решение: в отсутствие командира самое время отдохнуть. Недолго думая, он направился к палатке, оглядев вверенный ему гарнизон. Лагерь обезлюдел, водитель «газика», скинув гимнастёрку и шаровары, наводил марафет в кунге.
— На Шипке всё спокойно,— подвёл итог Володя, заваливаясь в палатку.
Однако сон был недолгим. Его разбудили урчание мотора и чей-то голос:
— Эй, есть тут кто живой?
Володя метнулся из палатки на выход, часы показывали одиннадцать тридцать. На дороге, упираясь сапогами в землю, как бы сдерживая рвущийся мотоцикл, незнакомый мужчина крутил ручку газа «Урала».
— Чего тебе?
— Ваш командир попросил меня подвезти всех, кто на дороге и в лагере. Прихвати, что есть из инструмента. Там ваш офицер «газик» в болото засадил по самые помидоры.
Из шанцевого инструмента в лагере были только небольшой туристический топорик с металлической ручкой, покрытой резиной, и лопата. Спустя мгновение Володя был уже за спиной незнакомца на заднем сиденье мотоцикла. Через несколько минут езды открылась большая ровная поляна, заросшая изумрудной зеленью. На краю поляны столпились уже прибывшие к месту сбора офицеры. Чёткий, ровный след колёс уводил колею с дороги в центр поляны, прямо под задний борт командирского «газика», который безнадёжно зарылся в зыбкий болотистый грунт под самое днище машины. Рядом по колено в топкой грязи стоял растерянный лейтенант Гарибян, одетый в майку-тельняшку; боец-водитель выглядывал из кунга.
— Да, мужики, канители вам часов на десять, к ночи управитесь,— сочувственно хохотнул мотоциклист, выруливая на дорогу.
Офицеры, хмуро поглядывая на лейтенанта Гарибяна, выволакивающего ноги из грязи, ожидали реакции командира.
— Лейтенант Гарибян, доложите: как вы оказались в болоте?
Поникший Ильич молчал.
— Как и почему машина без моего ведома вышла из лагеря? Старший лейтенант Алексашин, в котором часу выпустили машину с территории гарнизона?
— Я её не выпускал, товарищ полковник, и даже не видел, когда она выехала,— залепетал неожиданно свергнутый с пьедестала начальник лагеря.— Я спал.
Комбат каменел лицом, под щетиной заходили желваки.
— Рядовой Устинов,— тут комбат повернулся к солдату-водителю,— что вас понесло с дороги, в конце концов?
— Я не виноват, это товарищ лейтенант за рулём были. Я порядок в машине наводил, а товарищ лейтенант пришли и сказали, что надо за рыбой ехать. Я не хотел ехать без приказа, но они взяли ключ и сами поехали.
— Так, ещё и самоуправство, кроме всего прочего! — сокрушённо подытожил комбат.— Ильич, в гробину мать, рапорт ты мне потом напишешь о своих художествах, но мне скажи одно: на хрена ты машину угнал из лагеря?
— Покататься хотел,— произнёс свои первые слова за всё это время Гарибян.
Полковник молча оценивал обстановку, ситуация вырисовывалась невесёлая…
— Становись!
Неорганизованная публика, как могло показаться на первый взгляд, стала моментально превращаться в воинское подразделение. Вдоль обочины дороги в две шеренги по ранжиру стояли офицеры, быстро приводящие форму в надлежащий вид. На левом фланге пристроился солдат-водитель.
— Решение принимаю следующее,— Борис Ерофеевич оглядел свой немногочисленный гарнизон.— Майор Подковко идёт в лагерь, готовит его к перебазированию. Остальным гатить дорогу. Первая смена: Сидельников, Гринько, Батаков — с топором; остальные собирают валежник и тащат его к машине. Разойдись.
Строй немедленно рассыпался, три офицера, означенные командиром, направились через кустарник к подлеску, остальные взяли в кольцо Гарибяна, обречённо глядящего по сторонам. Бедный Валера только успевал уворачиваться от смачных эпитетов и мата, несущихся со всех сторон.
По команде комбата солдатик запустил движок, офицеры, облепив машину со всех сторон, сделали попытку раскачать её и стронуть с места. Однако, прокручиваясь в вязком грунте, колёса только разбрасывали в стороны жидкую грязь, а сам «газик» ещё плотнее садился на раму. Через несколько минут бесполезных попыток стало ясно, что без настила машину не вытащить. Энтузиазм первых минут работы быстро испарился.
Время шло, однако машина, как заколдованная, с места не двигалась. Болотистая земля поглощала гать безвозвратно. Сменились по несколько раз группы лесорубов, передавая друг другу единственный топорик, пот с грязью вперемежку разъедал глаза, люди, залепленные болотной тиной и грязью, уже не узнавали друг друга. Всё это сопровождалось угрозами и тихими проклятиями в адрес Ильича. После очередной порции критики Ильич не выдержал, рухнул на колени и рванул тельняшку:
— Парни, пристрелите лучше, мóчи больше нет слушать!
Борис Ерофеевич, глянув на часы, прикинул: время обеда давно прошло, пора объявлять очередной перекур. Перемазанный грязью народ повалился на траву.
— Ну что, мужики, хреновые дела, спасибо Ильичу. Скоро вечереть, а мы на месте толчёмся. Какие соображения будут?
— Борис Ерофеевич,— подал голос бывший начальник лагеря Володя,— может быть, на пуп взять попробуем?
— То есть как — на пуп? — вскинулся лежащий с раскинутыми руками комбат.
— У нас в деревне покосы тоже на лугах. Один раз мы засели здорово, пришлось даже стог из кузова опрокинуть, чтобы облегчить машину. Потом срубили каждому по хорошей жерди и поднимали попеременно — то передок, то задок. Без рычага — на пуп — и поднимали, одновременно толкая. Таким манером и выбрались.
Комбат раздумывал недолго.
— Других предложений нет. Будем пуп драть, как и велено комсомолом,— он решительно поднялся и направился к видневшимся вдалеке деревьям, за ним потянулись остальные.
Свежая идея придала новые силы. Вооружившись жердями, заложники трясины вновь пошли в атаку на неподатливую технику: по два человека встали с бортов, четверо — у переднего бампера. По команде комбата завели под машину жердины, раскачивая машину вперёд-назад и приподнимая её с бортов. Очередной рывок привёл к первому результату: с метр колеи было отыграно!
Развивая успех, прошли ещё метра два, далее опять нужно было гатить колею. Окрестные кусты были практически вырублены, за новыми порциями надо было уходить всё дальше от машины. Солнце уже касалось горизонта, стаи мошкары клубились над полем битвы.
Тем не менее, тактика рывков давала свои результаты, и постепенно, сантиметр за сантиметром, под тяжёлым корпусом «газика» стал появляться просвет. Работающие офицеры уже не обращали внимания на свой внешний вид, молча, так как сил не было даже на разговоры, раз за разом раскачивая «газик», продвигались к дорожной тверди. После очередного подъёма бампера «на пуп» «газик» вдруг дёрнулся и резко рванул по колее, оставив без опоры толкавших его людей. Офицеры от неожиданности попáдали в грязь, однако это уже никого не тронуло. Главное, что машина стояла на дороге!
Тёплая летняя ночь опускалась на обскую пойму. Сил не осталось даже на радость — в глазах читались опустошение, апатия и тихая злость. Молча помогая друг другу, офицеры заползли в кунг, устраиваясь кто где и тут же засыпая. Комбат, открыв заднюю дверцу кузова, пересчитал людей: все. Вдоль берега почти на ощупь добрались до лагеря. Из расположения навстречу машине вышел майор Подковко.
— Товарищ полковник…— начал он было свой доклад в свете фар, но комбат остановил его, махнув рукой:
— Ладно, Степаныч, тащи шмотки, ребята неподъёмные.
— Борис Ерофеевич, я тут рыбки немного подловил. Может быть, возьмёте? — майор Подковко поднёс к командиру садок с рыбой.
— Какая ещё рыба, Степаныч? Живыми бы выбраться. А впрочем, подожди, дай пару-тройку. Я тут задолжал.
Обратный путь в темноте занял не менее двух часов. Прощаясь с офицерами около КПП училища, комбат потянулся в кабину и вынул три небольших щурёнка, завёрнутые в траву.
— Спасибо, Володя,— пожимая руку курсовому комсомольцу, сказал комбат,— держи поощрение, я же обещал.
В третьем часу ночи старший лейтенант Алексашин перешагнул порог квартиры. Жена с сыном не слышали, как он стягивал с себя грязную одежду, мылся холодной водой (летние ремонты сетей!), как, добравшись до постели, провалился в тревожный сон. Наутро Володю растормошила жена:
— Вставай, на развод опоздаешь! Послушай, а что тебе снилось? Ты всю ночь так дёргался, так мычал,— Галина рассмеялась.— Руки-ноги ходуном ходили, пришлось даже придерживать. Что молчишь, рыбак? Где добыча?
Сил не было никаких, Володя с трудом поднялся с постели. Руки и ноги гудели, лицо горело от комариных укусов, тело ломало и корёжило… Галина на кухне, разбирая рюкзак мужа, наткнулась на щурят.
— Это и всё? Чего ради было маяться из-за такой-то ерунды? Лучше бы дома отдохнул, в парк сходили бы или в кино. Дураки вы, мужики, дураки…
На утреннем разводе училища к офицерам батальона подошёл генерал.
— Ну что, товарищи, думаю, что хоть и недолго, но отдохнули вы хорошо. Всё-таки побывать на природе в это время — дорогого стоит. Ну а молодая смена уже на подходе,— генерал кивнул в сторону КПП, где дежурный прапорщик строил группу абитуриентов.— Так что с новыми силами — за работу!
Батальон безмолвствовал…