Памяти Романа Солнцева
Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2014
Благодарю судьбу за подаренные мне годы дружбы с этим замечательным человеком и прекрасным писателем…
Каждый раз, вспоминая о Романе Солнцеве, бормочу про себя его позднее четверостишие «Автобиография», больше похожее на автоэпитафию:
Романтик был, простого норова…
Родня мне: русичи, татаре…
Сгорел, как верный пёс, которого
Не отцепили при пожаре.
Да, эти чувства горечи, обиды и разочарования он нередко испытывал в последние годы жизни. А ведь когда-то — и я хорошо помню то время! — Роман был жизнерадостным оптимистом и настоящим романтиком, ярким поэтом-шестидесятником, безоглядно влюблённым в искусство, в музыку, в красоту природы…
Воспоминания о деревенском детстве, об отце и матери, о реке Каме можно найти в стихах и прозе Солнцева. В 1962 году он окончил физико-математический факультет Казанского университета и по распределению приехал в Красноярск, где недолгое время работал ассистентом на кафедре физики в политехническом институте.
Хорошо помню солнечный сентябрь 1962 года, когда мы с Евгением Поповым впервые встретились с только что приехавшим в Красноярск Романом на каком-то поэтическом вечере. Впрочем, заочное наше знакомство с Солнцевым произошло ещё раньше, когда в «Литературной газете» мы прочли статью Андрея Вознесенского «Мы — май!», большая часть которой была посвящена Роману и его стихам. В те годы похвала Вознесенского была лучшей наградой и рекомендацией для молодого поэта, и мы это прекрасно понимали. В тот первый наш вечер мы долго втроём бродили по Красноярску, читали стихи, говорили об искусстве, о поэзии, о музыке… Кстати, именно Роман Солнцев заразил меня любовью к серьёзной, классической музыке.
Потом были новые встречи, поэтические вечера, выступления в молодёжных кафе и переполненных залах клубов и библиотек. Роман Солнцев с первых же дней появления в Красноярске завоевал популярность у местных любителей поэзии своими яркими, эмоциональными, метафорическими стихами. Его метафоры отличались оригинальностью и тонким лиризмом. Вот лишь один пример: «Светают полумесяцы ногтей на кончиках твоих уснувших пальцев…» Одно из ранних его стихотворений — «Ода скорости» — звучало как дерзкий манифест тогдашней молодой поэзии:
Мы памятник скорости
Поставим вскорости:
Вдоль постамента черна черта,
На постаменте — ни черта…
Его сразу и высоко оценили в Москве, в том же 1962 году в журнале «Юность» появились стихи Солнцева с предисловием Константина Симонова. Из института Роман вскоре ушёл, одно время преподавал в школе, работал в геологических партиях. Но главным делом жизни оставалась поэзия, литература.
В 1965 году, после знаменитого читинского семинара, где вместе с ним обсуждались молодые Валентин Распутин и Вячеслав Назаров, Роман Солнцев был принят в Союз писателей. Храню первые его поэтические сборники, подаренные мне с автографами: «Годовые кольца», «Необщая тетрадь», «Вечные леса», «Та осень», «Малиновая рубаха».
«Моя первая любовь, сводившая меня с ума с самого детства — это поэзия,— признавался позднее Солнцев.— Но пишу и прозу…»
Да, писал он и прозу, в 1969 году вышла книга «Ищите меня за мельницей», а спустя четыре года появилась повесть «Имя твоё единственное», вызвавшая тогда бурную реакцию критики и некоторых прототипов, узнавших себя в неприглядных персонажах повести. Эти произведения стоят у меня на полках рядом с его поздними прозаическими книгами «Нож» и «Страна АдРай». Проза Солнцева всегда отличалась злободневностью и гражданским накалом. Такими же актуальными и социально острыми были и многие его стихи (впрочем, мне ближе его тихая, задушевная лирика), и пьесы, которые пользовались особой популярностью в годы перестройки. Эти пьесы ставились на сценах красноярских театров (например, «Наша бабушка — Гулливер»), в Москве («Стена», «Торможение в небесах») и в других городах России (к примеру, «Мать и сын» — в Омске). По сценариям Романа Солнцева были поставлены и с успехом шли на телеэкранах фильмы «Торможение в небесах», «Запомните меня такой», «Трое на красном ковре», «День защиты хорошего человека».
Он с одинаковым успехом работал в разных жанрах. Был у этого разносторонне одарённого человека и ярко выраженный талант дружбы. Он был верным, надёжным другом, отзывчивым товарищем, всегда готовым прийти на помощь. Мне, к примеру, он помогал неоднократно — и не только в литературных, но и в бытовых делах, связанных с получением жилья или с трудоустройством. И не только мне, очень многим. Правда, у некоторых из этих людей оказалась короткая память — и сейчас они позволяют себе злословить в его адрес…
А ещё Роман Солнцев был замечательным просветителем и талантливым педагогом, организатором всевозможных проектов по работе с творческой молодёжью — семинаров, конкурсов, мастер-классов. Более двадцати лет назад, в 1993 году, он создал и возглавил литературный журнал для семейного чтения «День и ночь», ставший одним из лучших журналов постсоветской России. На страницах этого журнала печатаются произведения самых разных авторов, независимо от их политических или художественных пристрастий. Помню, с каким энтузиазмом, но и с каким трудом боролся Роман за это своё детище. Приходилось просить, унижаться, стучаться в разные кабинеты. Каково это было ему, с его-то гордым характером! «Так бы галстуком и удавил…» — прорвалось у него в одном из поздних стихотворений в адрес чинуш-бюрократов.
Он же вместе с Мариной Саввиных стоял у истоков Красноярского литературного лицея, на создание которого их благословил Виктор Петрович Астафьев. До последних дней своей жизни Солнцев оставался одним из лучших руководителей творческих семинаров в этом уникальном учебном заведении, к работе в котором он всегда относился очень серьёзно.
Я считаю — жизнь его удалась, он свершил очень много, хотя в последние годы в его прозе и в стихах нередко звучали печальные ноты.
Боже мой! Как быстро прокричали
Мы свои заветные слова…
Жестокая, несправедливая смерть отняла его у нас слишком рано. Первые месяцы после его ухода я звонил в редакцию журнала «День и ночь» — и автоответчик мне отвечал голосом Романа Солнцева: «Здравствуйте!..»
Теперь этот голос звучит только в моей памяти, в моей душе.