К 230-летию со дня рождения Фёдора Аша
Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2013
Если бы в XVIII столетии существовала «Книга рекордов Гиннесса», в неё непременно бы вошёл Фридрих Георг Аш (1683–1783). И не столько потому, что прожил он по меркам того времени на удивление долго — целый век. Существенно то, что на одном только месте он прослужил Отечеству верой и правдой при двух императорах и четырёх императрицах. Место это — Санкт-Петербургский почтамт, где Аш по воле императрицы Екатерины I директорствовал с 1726 года.
Фридрих был уроженцем Силезии. О его воспитании и образовании определённых сведений нет. Видно лишь, что он свободно владел многими европейскими языками и обладал «писарской способностью», что весьма поспособствовало его карьере. Согласно одной из версий, Аш приехал в Россию и «скоро нашёл себе пропитание», сделавшись письмоводителем у генерала-фельдмаршала Адама Вейде (1661–1720). Заслуженный военачальник, участник Азовского и Прутского походов, баталий при Нарве и Гангуте, Вейде был истово предан Петру и, один из немногих, пользовался его безграничным доверием. Зловещую роль сыграл он в умерщвлении «непотребного сына» царя Алексея Петровича, не испытывая при этом никаких душевных борений, а всё потому, что «не допускал ни возражений, ни размышлений относительно приказаний императора». Справедливо ли сие известие или нет, но безусловное послушание монарху было внушено и Фридриху Ашу.
А по другим, более надёжным сведениям, двадцатичетырёхлетним юношей Аш явился в ставку российского генерал-поручика от кавалерии барона Карла Эвальда фон Ренне (1663–1716), стоявшего с армией в Польше как раз на Силезской границе. Отважный вояка и вместе с тем тонкий психолог, фон Ренне быстро оценил способности смышлёного силезца и сделал его своим личным секретарём; с тех пор они уже не расставались. Фридрих Георг, которого на русский манер стали называть Фёдором Юрьевичем, неотлучно сопровождал своего патрона во всех военных походах. А армия барона блистательно проявила себя в славной Полтавской баталии, где сам военачальник демонстрировал чудеса бесстрашия, устремляясь в самое пекло битвы. Есть предание, что он чуть не взял в плен самого короля Швеции Карла XII. К слову, фон Ренне оказался единственным боевым русским полководцем, раненным под Полтавой, и тогда же, в 1709 году, был пожалован царём в полные генералы от кавалерии.
В 1710 году войска фон Ренне отличились при взятии Риги. Но, пожалуй, самой впечатляющей была его победа 25 июля 1711 года, в результате которой капитулировала несокрушимая, казалось бы, твердыня — турецкая крепость Браилов. В день капитуляции этой фортеции царь наградил генерала высшим российским орденом Св. Андрея Первозванного.
А что «генеральский» секретарь Фёдор Юрьевич Аш? Немалую лепту в победы русского оружия внёс и он, хотя и не отличился на поле брани. Его предназначение было в другом: этот силезец с самого начала был облечён особым доверием начальства. Ему было поручено заведовать всей корреспонденцией армии (в том числе и самой секретной). Именно к Ашу стекались сводки, депеши, реляции, все самые свежие оперативные сведения, без которых никакие военные успехи были бы немыслимы. Это понимал и царь, который пожаловал Фёдору Юрьевичу тысячу рублей — сумму по тем временам весьма значительную.
Востребованным остался Аш и после кончины фон Ренне: его назначают флигель-адъютантом к одному из ближайших военных сподвижников Петра, генералу Роману Христиановичу Боуру (1667–1717), бывшему в то время начальником кавалерийской дивизии на Украине. А по смерти Боура жена покойного генерала Ренне Анна-Люция де Преен, получившая назначение обер-гофмейстерины при дворе Курляндской герцогини Анны (будущей императрицы Анны Иоанновны), взяла Фёдора с собой в Митаву, где он обретался до 1719 года.
Памятуя об успешной работе Фёдора Юрьевича в качестве начальника армейской почты, Пётр I затребовал Аша в Вену — состоять при российском посланнике в Австрии генерале-поручике Вейсбахе (1665–1735) и вести дела «по секретной экспедиции». Работой его остались весьма довольны, и сменивший Вейсбаха на посольском посту Павел Ягужинский объявил, что государь «старание иметь будет его, Аша, с авантажем определить».
Пётр I вознамерился поставить его правителем Петербургского почтамта, но «понеже тогда вакации не случилось, то определён он, Аш, при здешнем почтамте секретарём». Царя пленил не только высокий профессионализм Аша, но и его кристальная честность и неподкупность, столь редкие в России. Достаточно сказать, что его предшественника, почтмейстера Г. Г. Краусса, изобличили в ряде неблаговидных поступков и отдали под суд за незаконную выдачу подорожных и получение из-за границы золота и драгоценностей. Современники свидетельствуют: Ашу было совершенно чуждо мздоимство, к тому же он отличался исключительной исполнительностью и аккуратностью. Однако пост Петербургского почт-директора он получил уже после смерти Петра, монаршим указом от 25 февраля 1726 года.
Чтобы представить себе круг обязанностей нашего героя, надлежит перенестись в Северную Пальмиру начала XVIII века. Работники почты являли собой тогда, говоря современным языком, особую группу риска. Ведь езда по дорогам матушки-России была в ту пору делом крайне опасным: на трактах хозяйничали шайки беглых солдат и голодных крестьян. Потому власти распорядились к каждой почтовой карете приставить вооружённых конвоиров, взяв с них предварительно клятву на верность. Пётр придавал работе почтарей (впрочем, он не любил это русское слово, предпочитая ему иноземное «почтальоны») особое значение. Для обслуживания ямского пути от Москвы до Санкт-Петербурга монарх повелел прислать со всех городов и весей страны пять тысяч ямщиков. Архивные документы позволяют нам воссоздать, во что были одеты и как несли службу подчинённые почт-директора Аша: «…в сухую погоду им было положено носить зелёные кафтаны с красными обшлагами и отворотами, а в дождь — длинные серые плащи с васильковыми обшлагами и отворотами. На голову они надевали треугольную шляпу с красными отворотами, на грудь вешали медную бляху с орлом». Полагалось, чтобы курьер возвещал о своём прибытии звуками рожка (для обучения игре на этом инструменте Аш даже пригласил из Мемеля немецкого почтальона). Но как ни бился Фёдор Юрьевич, не помогали даже наказания и штрафы: появление русских ямщиков неизменно сопровождалось залихватским посвистом и криками.
Петербургский почтамт переехал в 1716 году из жалкого одноэтажного мазанкового дома (недалеко от современного Марсова поля) в выстроенный по соседству каменный двухэтажный особняк (на месте нынешнего Мраморного дворца). Помимо своего непосредственного назначения — координировать работу связи, почтамт стал своего рода незаменимым культурным центром столицы. На первом этаже разместилось почтовое делопроизводство, в парадном же зале наверху Пётр закатывал свои знаменитые ассамблеи, а то и просто приезжал обедать. Здесь останавливались приглашённые царём именитые заезжие иноземцы. Голштинский камер-юнкер Ф. В. Берхгольц заметил по этому поводу: «В почтовом доме обыкновенно остаются все пассажиры до приискания квартир, потому что гостиниц, где модно было останавливаться, здесь нет». Во дворе здания каждый день ровно в полдень играли на трубах и рожках двенадцать музыкантов.
В 1735 году здание второго Санкт-Петербургского почтамта сгорело. Рядом с Зимним дворцом, на Миллионной улице, в 1740-х годах было выстроено новое трёхэтажное здание, куда и переместился наш почт-директор со своим штатом и где проработал до самой смерти. Здание это вошло в историю как Третий Петербургский почтамт.
Этим-то новым помещением Аш был крайне недоволен. Почт-директор буквально бомбардировал вышестоящие инстанции, убедительно доказывая всю нецелесообразность размещения почтовой конторы в этом месте и требуя её перемещения в более подходящее и просторное. Аш упорно твердил, что здание неудобно: отсутствуют дома с квартирами для чиновников, «теснота помещений и двора не позволяет заготовить достаточное количество дров на зиму», да к тому же и доступ к почтамту значительно затруднён. Исследователь российской почты А. Н. Вигилев утверждает, что, «несмотря на свои положительные качества, Аш являлся безынициативным человеком». Между тем поведение Фёдора Юрьевича в отношении cего новопостроенного почтамта демонстрирует как раз обратное.
К сожалению, инициатива Аша, несмотря на всю её полезность и очевидность, не нашла поддержки власть имущих. В результате деятельность нашего героя традиционно связывается именно с Третьим почтамтом, столь им нелюбимым. Как и встарь, здесь во дворе звучала музыка, на верхотуре громко пировали важные визитёры, а неподалёку находились конюшни для почтовых лошадей и каретные сараи.
Эта внешняя, «шумная» сторона деятельности почтамта успешно скрывала от досужих глаз его каждодневную рутинную работу, связанную с государственными секретами. Речь идёт прежде всего о перлюстрации писем. Некоторые историки даже сравнивают Фёдора Юрьевича с почтмейстером Шпекиным из гоголевского «Ревизора», подвизавшимся на сём «неблаговидном» поприще. Но подобные упрёки едва ли основательны. Аш был верным слугой царя, и чтение всей почтовой корреспонденции было вменено ему в должностные обязанности именно Петром, который, как о нём говорили, был «вникать во всякие горазд». Почт-директор лишь неукоснительно выполнял указ царя от 1716 года: «…чтоб ничего о военных и государственных делах в письмах не было!» Особенно строго в условиях Северной войны (1700–1721 годы) контролировалась почта, идущая через Выборг в Швецию. Мера эта, таким образом, полностью отвечала государственным интересам молодой империи.
И при последующих российских венценосцах почт-директору надлежало исполнять те же обязанности. Так, при императрице Елизавете Петровне канцлер А. П. Бестужев наново обязал Аша вскрывать и копировать все письма зарубежных послов (даже к дамам), уходившие и прибывавшие из-за кордона. Это касалось и всех частных писем, пересекавших российскую границу. Наиболее интересные послания копировались.
Как же осуществлял наш герой сию многотрудную работу? Ввиду щекотливости и секретности дела Фёдор Юрьевич самолично вскрывал конверты, прочитывал депеши, показывал подчинённым подлежащие копированию места, а затем снова запечатывал конверты — и концы в воду! Не всегда, правда, это оказывалось возможным. До нас дошло письмо Аша канцлеру А. П. Бестужеву от 1744 года с жалобой на тяжёлое дело перлюстрации иностранной корреспонденции: «Последние два письма без трудности распечатать было можно… Тако же де куверт (конверт.— Л. Б.) в почтовый амт (почтамт.— Л. Б.) в Берлин легко было распечатать, однако ж два в оном письме, то есть к королю и в кабинет, такого состояния были, что, хотя всякое старание прилагалось, однако ж отворить невозможно было. Куверты не только по углам, но и везде клеем заклеены, и тем клеем обвязанная под кувертом крестом на письмах нитка таким образом утверждена была, что оный клей от пара кипятка, над чем письма я несколько часов держал, никак распуститься и отстать не мог. Да и тот клей, который под печатями находился (коли хотя я искусно снял), однако ж не распустился. Следовательно же, я, к великому моему соболезнованию, никакой возможности не нашёл оных писем распечатать без совершенного разодрания кувертов». Каждодневное скрупулёзное чтение депеш вызвало у нашего почт-директора целый букет глазных болезней, и императрица Екатерина II писала ему сочувственные и весьма благосклонные письма.
Аш имел точные копии печатей всех иностранных послов, аккредитованных в Северной столице; их изготовили по его требованию умельцы-гравёры из Академии наук. В архивах Москвы и Петербурга сохранилось множество частных писем, скопированных почт-директором. В Российском государственном архиве древних актов, например, хранится дело c приложением «от разных иностранных при Российском дворе Министров (послов) на почте посланных писем».
Чтение дипломатической почты было сопряжено с тем бóльшими трудностями, что послания часто писались тайнописью, и их надлежало переводить с цифирного языка на словесный. По существу, это была поистине ювелирная работа по дешифровке секретных шифров, и этим занимался петербургский почт-директор. Понятно, что Фёдору Юрьевичу необходимо было и знание европейских наречий, чем он и обладал, а если появлялась потребность в новом языке, он с лёгкостью и удивительной быстротой им овладевал.
Немного истории. Своего апогея дело криптоанализа достигло в XVII веке, когда в Европе начали появляться первые службы дешифровки корреспонденции. Во Франции такую службу, по предложению кардинала Ришелье, возглавил Антуан Россиньоль — автор дипломатического шифра, представляющего собой слогово-словарный код на шестьсот компонентов. В Германии буквенный лозунг заменяют цифровым, цифры в котором обозначают число шагов, на которое букву шифруемого сообщения сдвигают вправо по алфавиту. Благодаря простоте применения этот шифр широко использовался и в XVIII веке.
В России тайнопись существовала уже в XII–XIII веках, но официальной датой появления криптографической службы считается 1549 год (царствование Ивана IV), когда был образован Посольский приказ, при котором имелось специальное «цифирное отделение». Шифры использовались такие же, как на Западе: значковые, замены, перестановки. При Петре I появляются специальные коды для шифрования — «цифирные азбуки».
В русскую дипломатическую практику шифрованную корреспонденцию ввёл вице-канцлер П. П. Шафиров, который разработал для сношений с государем особый код. Именно ему первому Пётр поручил дешифровку дипломатических депеш. Примечательно в этом отношении письмо Шафирова русскому послу в Париже А. А. Матвееву от 1706 года: «Почты заморской движение ныне весьма пресеклось, и уже третья неделя не бывало никому писем… При сём (цифирные.— Л. Б.) азбуки две новые посылаю, понеже старая наша уже во многих случаях пропадала в войсках, и, может быть, что есть и в неприятельских руках».
Есть основания думать, что Аш овладел секретами дешифровки под руководством Шафирова, бывшего его непосредственным начальником (тот одно время курировал почтовое ведомство России). Во всяком случае, вице-канцлер знал и ценил способности Фёдора Юрьевича вести секретную корреспонденцию: в 1719 году он рекомендовал Аша как прекрасного чиновника для подобного рода работы.
Круг лиц, знавших ключ к чтению тайнописи, был чрезвычайно узким. Известно имя лишь одного сотрудника, помогавшего почт-директору Ашу в сём деле — будущего профессора, а в то время адъюнкта Академии наук И. А. Тауберта. С 1743 года они вместе трудились над дешифровкой французских, английских и прусских депеш.
Жизнь Фёдора Юрьевича была не слишком богата внешними событиями и, по существу, замыкалась на его беспорочной долголетней службе. Нам известны лишь некоторые ступени его карьерного роста. В 1744 году императрица Елизавета Петровна пожаловала ему полковничий ранг, а также вечное владение мызой Хотинец, что в Ямбургском уезде, с двумястами девяноста шестью крепостными душами. Окончил же он свои труды и дни в чине статского советника.
В 1762 году он вместе с потомством был возведён австрийским императором Францем I в баронское достоинство Римской империи. Указом императрицы Екатерины II от 11 марта 1763 года Ашу было разрешено принять этот титул и пользоваться им в России. Диплом на это звание был, однако, получен потомками Фёдора Юрьевича уже после его смерти, в 1783 году. Герб баронов Ашей, помещённый в V части Общего Гербовника дворянских родов Всероссийской империи под № 126, имеет характерный девиз: «Virtute Duce» («Добродетель нас ведёт»).
И действительно, барон был не только честным и усердным службистом, но и добродетельным семьянином, отцом шести сыновей и трёх дочерей. В историю российскую вошли трое его сыновей. Старший из них, Иван Фёдорович Аш (1726–1807), был видным дипломатом и долгое время находился в Польше в качестве полномочного министра российского правительства, дослужился до чина действительного тайного советника. Два других сына пошли по медицинской части. Егор Фёдорович Аш (1727–1807) был доктором медицины и защитил диссертацию в Геттингенском университете, с которым был тесно связан. По заданию императрицы Елизаветы Петровны он по всей Европе исследовал места, где находились целительные колодцы минеральных вод. Интересно, что при утверждении Медицинской коллегии в России в 1763 году он стал первым её членом. Третий брат, Пётр Фёдорович Аш, жительствовал в Москве, где получил известность как искусный эскулап, и также состоял членом Медицинской коллегии.
В конце XIX века род баронов Ашей пресёкся.