Перевод с эвенкийского Александра Щербакова
Опубликовано в журнале День и ночь, номер 4, 2013
От переводчика
В восьмидесятые годы минувшего века мы тесно сотрудничали с Алитетом Немтушкиным. Особенно — в перестроечные. Чувствовался общий подъём, все ждали обновления, много спорили, писали. Алитет не был исключением и предложил мне перевести несколько своих стихотворений с эвенкийского на русский. Я уже подобный опыт имел и согласился. Переводы мои ему понравились, он стал приносить всё новые подстрочники. И вскоре число переведённых стихов перевалило за полсотни. Мы печатали их в «Енисее», «Красноярском рабочем», «Комсомольце», даже в московских изданиях — «Литературной России», ещё где-то… Однако после девяносто первого сотрудничество заглохло. По идейному размежеванию. Алитет, задрав штаны, побежал за «демократами»-либералами, я же остался «консерватором» и державником.
Не знаю, что ставил «эвенкийский Пушкин» из моих переводов в свои последние книжки. Он мне их не дарил, не показывал и, говорят, даже под иными «моими» строками не ставил имени переводчика, что не есть хорошо. По слову классика, если переводчик прозы — лишь посредник, то переводчик поэзии — соперник автора! Но с уходом его я, конечно, всё ему простил по-христиански. Царствия тебе Небесного, незабвенный Алитет Николаевич…
Подстрочники и переводы поныне хранятся в моём архиве. Недавно, листая их, я наткнулся на полузабытый оригинальный цикл (почти поэму) «Храним твои заветы, Хэвэки». И вспомнилось, как автор объяснял мне свой замысел: «Когда-то каждый эвенк имел свою «личную» песню, которую напевал в минуты душевного подъёма, отправляясь в очередное кочевье или отдыхая у вечернего костра. С возрастом она могла меняться, но основа её сохранялась. Были свои песни и в семье экондинского оленевода Владимира Удыгира, в семье дружной, работящей, настоящей хранительнице народных традиций. Некоторые из этих песен я попытался воспроизвести в стихах».
Думается, будет неплохо, если «День и ночь» их «воспроизведёт» ныне на своих благословенных страницах.
Песня оленевода Владимира Удыгира
Откуда началась моя дорога?
Отсюда, с нашей речки Вилюйкан,
С тропинок, что, ветвясь оленьим рогом,
Бегут через таёжный океан.
Отсюда мои песни полетели…
А я из сказки, надо понимать,
Явился, если было в самом деле
Всё так, как мне рассказывала мать:
«Тебя нашли в лесу в морозный полдень.
С топориком пошла я по дрова,
Вдруг слышу — где-то рядом, меж колодин,
Заплакало дитя: уа, уа…»
Вот так в роду эвенков Удыгиров,
Известных щегольством своих одежд,
Я появился, чтобы слиться с миром
Людей тайги, их судеб и надежд.
Потомок предков должен быть достоин,
Недаром позаботился отец:
Он гордое прозванье дал мне — Сонинг,
Что значит — богатырь и молодец.
Не веря ни шаманам, ни старухам,
Он всё же, чтобы выжил я и жил,
Обманывая Харги, злого духа,
Щенка сначала в зыбку положил.
С пелёнок я, чтоб вырасти умелым
Охотником и ловким рыбаком,
Играл с зубами лис, медведей, белок
И спал то с поплавком, то с молотком.
Я сызмальства качался на олене,
Ходил с аргишем, покидал жильё.
Спасибо людям — берегли от лени,
Держать учили маут и ружьё.
«Подрос кормилец!» — радовалась мама.
Отец хвалил: «Помощник мировой!»
Они не знали, что меня поймала
«Шаманка» на тропинке кочевой.
Я сам попался в сети глаз весёлых,
Они сверкнули: «Укради меня!» —
И я украл…
Теперь живут в посёлке
Моя жена и наша ребятня.
У нас их девять — и парней, и девок
(А меньше Удыгиру не с руки).
За то, что ты помог мне в главном деле,
Благодарю, дух добрый — Хэвэки.
Любви дочерней, помощи сыновней —
Каких ещё от жизни ждать щедрот?
И есть кому наследовать становья,
И есть кому продолжить древний род.
По тропам наших пращуров кочуя
И греясь у отцовских очагов,
Иной судьбы и жизни не хочу я.
Одно прошу у духов и богов:
Чтобы продлили дни на этом свете
Незаменимой спутницы моей.
Мне без неё не только счастья нету —
Дыханья нету без неё, ей-ей.
Не приобщённый к таинствам молений,
Пока с любимой рядом — я пою.
Услышьте, белогубые олени,
Услышьте, лес и горы, песнь мою!
Песня его жены Ольги Удыгир
Откуда я взяла своё начало?
Из Катанги из матушки я вышла.
На волнах мою лодочку качая,
Она мне мир отрыла, полный смысла.
А мать шутила, что меня поймали
В осенней тундре малым оленёнком,
В руках-ногах суставы поломали,
Стянули туго-натуго в пелёнках
И уложили в зыбку: «Будь здорова,
Расти быстрей, Чичаку-трясогузка!
Без пищи не оставим и без крова,
Без солнышка над Катангой-Тунгуской».
Потом, носами чуткими обнюхав,
Меня качали вместе с птичкой долго,
Чтоб скрыть мои следы от злого духа,
И наконец назвали звонко — Ольга.
По-русски. И, должно быть, потому-то
Здоровья это имя придало мне.
Так поймана была я родом Мукто
(Народом кабарги, гласит преданье).
И вот, спасибо людям, стала взрослой,
Держу очаг, орудую иголкой.
И не боюсь ни зноя, ни мороза,
Ни хитрой росомахи и ни волка.
Я в Эконде, опередив подружек,
Охотника нашла себе весною
И чувствую с тех пор себя за мужем
Надёжно, как за каменной стеною.
«Пойдём со мной!» — глаза его позвали,
Душа отозвалась без колебаний.
И время, что с весны той миновало,
Не принесло мне разочарований.
Который год одним умом и сердцем
Живу с Богатырём моим и рада,
Что полон чум разноголосьем детским,
Горит костёр, олени ходят рядом.
Вот только тяжелеют руки-ноги —
Года, года… Нелёгкая поклажа.
И о птенцах о наших сердце ноет:
Им разлетаться скоро. Но куда же?
Олений ягель в тундре всё скуднее,
Зверьё в тайге редеет с каждым годом,
И на родных просторах всё труднее
Живётся нам, таёжному народу.
А я хочу, чтоб умножалось стадо,
В тайге еда росла по всем наукам…
А будет так — и никуда не надо
Лететь за счастьем сыновьям и внукам.
…Такая моя скромная песня.
Песня их дочери Оксаны
Откуда пошла-началась я? Не знаю.
Представьте, не думала просто об этом.
Но если подумать… Вполне допускаю,
Что от поцелуев, как пишут поэты.
Вы только взгляните, как мир наш прелестен,
Как солнышко ярко над речкой стеклянной,
Как хвойные лапы свежи в краснолесье
И зелены травы на светлых полянах!
И эта земля называется старой?
Я кое бы с кем поделилась советом:
Очков не носите чернее гагары —
И мир в настоящем увидите свете.
Я ныне учусь. И живу горожанкой.
Мне нравится город — большой муравейник.
Всё лица и лица… Смотрю на них жадно:
Быть может, родное мелькнёт на мгновенье.
Быть может, с единственным встретиться взглядом
Мне здесь суждено, на асфальтовых тропах.
Мне кажется, ходит мой суженый рядом,
Но слишком уж он недогадлив и робок.
Неважно, он темноволосый иль русый,—
Мне б только плечо, чтоб могла опереться;
Неважно, из рода эвенков иль русский,—
Имел бы он только хорошее сердце.
Такого бы я полюбила навечно.
Что вечной любови бывает прелестней?
Но чувство должно быть взаимным, конечно…
Пока вот такую сложила я песню.
Песня их сына Ванчо
Откуда я пришёл, увы, не помню.
И рассказать никто мне не спешит:
То ли, как мать, я в светлой тундре пойман,
То ль найден, как отец, в лесной глуши.
Но думаю, нашли меня в больнице —
Теперь все там находят ребятьё:
В палатах белых ловят медсестрицы
И пеленают в белое бельё.
Потом дитя подростят возле мамы
И в интернат отправят малышом.
Как все, и я учился там с друзьями,
След мыши выводил карандашом.
Немало мной исписано тетрадей
И книга не одна одолена,
Но всё же для меня, сказать по правде,
Родной тайги понятней письмена.
Глаза, бывало, вечером прикрою —
И вновь олени предо мной бегут,
И в сердце, обливаемое кровью,
Копытами своими больно бьют…
Я выбрал путь, что на роду написан,
Пошёл по следу моего отца.
Иной дороги не ищу, не мыслю,
Пройти по ней надеюсь до конца.
Опять олени предо мною мчатся,
Живые, вихревые, наяву!
Пускай они меня выносят к счастью,
Мечтою о котором я живу.
Нет, не витаю я за облаками.
Ту девушку, какую полюблю,
Я жаркими словами заарканю
И меткими глазами подстрелю.
Мне горожанки мазаной не надо,
Лохматая мне тоже ни к чему:
Здесь есть кому пугать оленье стадо,
Унты подладить было бы кому…
Не сложил ещё я свою песню.
Песня их бабушки Нюригды
Откуда пошла-началась я? О небо,
забыла.
Не спрашивайте… Далеко-далеко это было.
Туда самый сильный олень не дойдёт, не дотянет,
Лишь птицей бесшумной летает туда моя память.
И нет никого уж на свете из тех поколений,
Кто помнил меня бы привязанной к холке оленьей.
Ушли они все… Отсмеялись и отгоревали,
В холодную землю навеки все откочевали.
Одна только я вот торчу здесь отставшей от стаи,
Чужие года (да простится мне грех) заедаю.
Наверно, за вас я живу, не дожившие века,
Кто водкой проклятой в себе убивал человека.
О, сколько красивых и юных ушло слишком рано,
Владевших прекрасно ружьём, и веслом, и арканом.
Да, скоро, похоже, прикончит оно весь народ наш —
Коварное зелье, что бьёт человека наотмашь.
Эрэ! — тяжко мне, уже гнётся спина моя еле.
Эрэ! — непослушные ноги одеревенели.
Едва шевелюсь я, совсем никудышною стала,
Таскаю свой зад вроде старой гусыни линялой.
Последние годы промучилась здесь, в Кислокане,
Дремала у печки, с висячими сидя ногами.
Но память тайгою жила. И под сердцем болело
При думе о том, что творится на свете на белом.
Почто же олени уходят от нас косяками —
От нас, от эвенков, с которыми жили веками?
Я всё размышляла, но руки не праздными были —
Иголка с напёрстком мой рот, слава богу, кормили.
А нынче — недаром приснился мне чум на поляне —
Приехал со стойбища в гости внучатый племянник.
Меня он с собою в тайгу увезёт, к Вилюйкану,
И в чуме у речки опять я хозяйничать стану:
Варить на костре оленятину и куропаток
И новорождённых качать на руках оленяток.
В кустах, на вершинки талиновых прутьев,
Навешаю красных, и синих, и жёлтых лоскутьев.
По древним обычаям (не обессудьте старуху),
С заклятием тайным дарение сделаю духам.
Они от меня ещё не отвернулись покуда,
Я людям удачи и счастья просить у них буду,
Чтоб множились звери, оленей рождалось помногу,
А Харги, злой дух, позабыл
чтобы к людям дорогу.
«Объелся ты ими,— скажу я ему в заклинанье,—
Довольно совсем молодых уносить на закланье!
А если уж жертва нужна тебе очередная,
С меня начинай. Испила чашу жизни до дна я.
Давно зажилась, и пора мне в иные пределы…»
Такую я песню сложила, её и пропела.