Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2012
Виктория Момде
Бубен радости
Небесные дочери
В какие времена это было — никто не знает, в каком чуме поведали — никто не помнит.
На равнинных берегах речки, маутом извивающейся севернее озера Лабаз, стояло небольшое стойбище охотника Динтаде. Достаток то посещал его семью, то обходил стороной, словно дикий олень, почуявший становище человека. Ближние и дальние сородичи редко заезжали к скудному очагу Динтаде, где в одиноком чуме не слышались весёлые детские голоса. К себе его тоже никто не звал. Динтаде угнетало это; он понимал: чем больше детей, тем сильнее и богаче род,— но сделать ничего не мог. И каждый раз, принося жертвенного оленя Матери-земле, он с надеждой просил дать наследников его семье и подарить жене росток жизни.
Мать-земля видела, как трудно живётся Динтаде, как чтит он неписаные обычаи предков и строго соблюдает древние устои, как без сожаления отдаёт он первую добычу обездоленным семьям с прохудившимися нюками от пронизывающего северного ветра. В тёплые дни Кюси, жена Динтаде, кормит домашних идолов, обильно смазывая топлёным жиром, затем берёт на руки и, слегка покачиваясь, словно баюкая ребёнка, тихим жалостливым голосом поёт песню:
В этот мир пришла я женщиной,
помоги мне матерью стать,
дай к груди прижать ребёнка
и счастье материнства познать…
Однажды Динтаде ушёл на вечернюю рыбалку и долго не возвращался. У Кюси на душе было тревожно, и всю долгую ночь она, не смыкая глаз, прислушивалась к шороху тундровой ночи. Только ранним утром, со звонкими голосами перекликающихся птиц, измаявшаяся женщина заснула и сквозь обволакивающий сон услышала зовущий крик вернувшегося мужа. Сонная, она вскочила с мягкой тёплой постели из зимних оленьих шкур и, выбежав из чума, увидела мужа. Динтаде нёс большой, тяжёлый мешок с рыбой, а на каждом пальце другой руки висели большие рыбины — нельмы. Отряхнув сон с ресниц, довольная жена, радуясь богатому улову, с благодарностью смотрела на мужа; много жирной и вкусной юколы заготовит она и сможет угостить любого внезапного гостя. Но Динтаде не разделял с нею неожиданную радость: он знал, что, по старинным приметам ушедших предков, большой улов — не к добру. Удручённый мужчина думал о том, что неслучайно кормилица-река послала ему такой богатый улов. Что хочет сказать ему Мать-земля, и что им делать?
Наступивший солнечный день, лёгким ветерком заботливо отгонявший серые тучи комарья, благоприятствовал домашним заботам. Женщина потрошила рыбу, вываривала рыбий жир в маленьком хозяйственном чуме и заготавливала юколу. Динтаде очищал сеть от ила и чинил разорванную тяжёлым уловом снасть. Муж и жена, уставшие и довольные проделанной работой, вошли в закопчённый чум и замерли от удивления. На пушистых шкурах, подрыгивая лёгкими ножками, лежали четыре младенца. Счастливые Динтаде и Кюси сквозь слёзы радости и слова благодарности Матери-земле разглядели, что небеса послали им желанных дочерей.
Не ведая устали, не смыкая глаз от переполняющего счастья, напевая песню радости, Кюси шила тёплую одежду для маленьких дочерей, с любовью украшала парки яркими узорами и звенящими колокольчиками. Костяная иголка, доставшаяся от матери, стежок за стежком цепко выхватывала из памяти древние нетканые орнаменты.
Динтаде, никогда не делавший колыбелей для младенцев, за один лунный аргиш смастерил четыре люльки. На следующее утро, уложив в ветку1 струганные колыбели, Динтаде отправился в соседнее стойбище к шаману рода Момде, чтобы поделиться радостью с сородичами, провести обряд благопожелания новорождённым детям и нанесения родовых знаков на люльки.
Долго раздумывали родители о том, какие имена дать дочерям. Динтаде сокрушался о том, как трудно выбрать имя для одного ребёнка, а тут — сразу четыре дочери. На радостях вспомнили женские имена всех родственников, но подобрать ничего не смогли. Ведь именами родственников, покинувших этот мир, новорождённых детей называть нельзя, чтобы не обеспокоить ушедших и не притянуть беду. Муж и жена решили выбрать имена позже: пусть девочки немного подрастут, и они увидят, чем те отличаются друг от друга.
Сколько шагов сделали по тундровым тропам небесные гостьи, сколько лун прошло — никто не считал. Дочери Кюси, выкормленные оленьим молоком, росли крепкими и здоровыми. Девочек назвали красивыми и необычными именами. Первой дали имя Дөранаӊку2: ведь девочка была доброй и чувствительной, слёзы радости или жалости тотчас наполняли её прозрачные глаза и скатывались крупными каплями, как утренняя роса. Вторую дочь назвали Сырэляӊку3: девочка была гордой и молчаливой, а её чёрные глаза сверкали холодным ледяным блеском. Третья дочь была ласковая и тёплая, словно солнечный лучик, и имя подобрали ей Дизараӊку4. Четвёртая девочка отличалась от своих сестёр снежной белизной. Девочка была нежная и хрупкая, словно снежинка, и назвали её Сирүзаӊку5. С появлением детей в сиротливом чуме от звонкого щебетанья и девичьих хлопот стало веселее, а души Кюси и Динтаде согревали ласковые улыбки дочерей.
Много удачных промыслов принёс им идол охоты. Долгожданное везение не покидало стойбище Динтаде; слух о благополучии семьи звенящим комариным трезвоном разлетелся по всей вадеевской тундре. Немало семей аргишило поближе к чуму Динтаде; с каждым годом стойбище разрасталось, объединяя оленьи стада, и уже никто не проезжал мимо их жилища; всё чаще и чаще доносилось приближающееся перестукивание оленьих копыт, перезвон колокольчиков богатых упряжек и усиленное морозом дрожащее звучание хорея. Из ближних и дальних стойбищ заезжали скорые упряжки: многие семьи старались заглянуть на гостеприимный дымок к Динтаде и посмотреть на его растущих дочерей.
Большая семья жила в спокойствии и достатке. Дочери подрастали быстро и стали хорошими помощницами родителям. Дөранаӊку встречала отца с рыбалки, а потом умело возилась с отливающей серебром рыбой, делая пружинистую юколу, поблёскивающую на солнце капающим рыбьим жиром.
Сырэляӊку носила воду, заготавливала лёд. Красавица часто гуляла по берегу реки, смотрела на светлую луну, отражающуюся в водной глади, заглядывала в прозрачную холодную глубь реки и замирала, будто хотела слиться с быстрым водным потоком.
С первыми лучами солнца Дизараӊку убегала за тундровые сопки и собирала густой ветвистый тальник для домашнего очага. Девушку притягивали яркие лепестки его пламени, и она подолгу смотрела на колдовскую силу огня, пытаясь предсказать будущее сестёр.
Сирүзаӊку подрастала искусной мастерицей. Старательная девушка вместе с матерью украшала одежду яркими орнаментами, подшейным оленьим волосом, шила тонкой жильной нитью древние узоры.
Словно овод, слетающий на шкуру оленя для закладки потомства, съезжались юноши и вдовцы к манящему стойбищу Динтаде. Родственники молодых людей один за другим всячески ублажали старика, одаривая разными подарками. У хозяина большого семейства от богатых подношений заволокло седую голову густым осенним туманом. Всё чаще цепкие глаза Динтаде окутывала мутная пелена скупости: уже ни рыбьего хвоста, ни кусочка оленьих потрохов не отдавал он нуждающимся соседям — ему казалось, что люди, мягко касаясь лисьим хвостом, могут вцепиться острыми когтями в нажитое им добро, что каждый норовит обмануть его или перехитрить.
Днём и ночью тягостные думы одолевали скупого старика: всё рассчитывал он, как бы выгоднее отдать дочерей замуж. Ворчливый и подозрительный старик недремлющей оленегонной лайкой караулил своё жилище и следил за тем, чтобы никто из молодых людей без его ведома не заглядывался на девушек и не приходил к чуму в вечернее время.
Втайне от родных, строя в мечтах планы на будущее, Динтаде подбирал для себя будущих зятьёв. Первым желанным женихом был шаман рода Кокора. Вездесущему и влиятельному шаману шёл седьмой десяток. Сгорбленный старик с жилистым, худощавым смуглым лицом был похож на щуку. Шаман знал, что Динтаде боится его и не откажет ему в женитьбе на одной из своих дочерей.
Прожив долгое время в нужде, Динтаде благоволил к оленным семьям. Поэтому вторым женихом он видел единственного сына богатого оленевода Чору, у которого было многотысячное стадо оленей. Сыну шёл семнадцатый год. Некрасивый юноша был упитанным и неуклюжим, с толстыми влажными губами. Неповоротливый парень, развалившись, садился на нарты и полулёжа ездил в красивой оленьей упряжке, так как с трудом ходил по мшистым тундровым кочкам.
Лучезарную Дизараӊку Динтаде пообещал отдать в жёны покорному и безмолвному охотнику, вдовцу Лапсака. Хоть и не имел Лапсака множества оленей, но был удачливым охотником, и, в надежде жениться на молодой девушке, он добывал для семьи Динтаде разнообразную дичь и рыбу. Жадный старик, не желая упускать покорного батрака, решил отдать одну из дочерей за него.
Время шло, а расчётливый старик не хотел отказываться от подношений. Поэтому он решил подольше не выдавать замуж красавицу Сирүзаӊку, а глупых женихов — держать на невидимом крючке желаний.
Послушная и тихая Кюси видела, что Динтаде изменился, но не разделяла намерений упрямого мужа — ей было жаль любимых дочерей. Материнское сердце радовалось, когда молодые красивые парни заглядывались на девушек, а сами они украдкой от отца встречались со своими избранниками.
Тем временем выбранные отцом семейства женихи готовились к сватовству. Предвкушая долгожданные семейные празднества, старик повеселел, словно гусь на гнездовье: вытянув тощую шею, семенил он вперевалочку, оглядывая и оценивая своё разросшееся хозяйство.
Тихим летним вечером он известил названых дочерей о предстоящем замужестве. Ни просьбы жены отдать дочерей за молодых людей, избранных их любящими сердцами, ни слёзы девушек не тронули его непреклонную душу. С приближением поры сватовства старик совсем потерял покой; он запретил растерянным и опечаленным девушкам выходить из чума без надобности. Старик, не смыкая глаз, следил за тем, чтобы дочери с раннего утра до позднего вечера работали по хозяйству. Немало дней и ночей просидели в чуме сестрички, оплакивая свою несчастливую судьбу. Но ни отец, ни мать, занятые предсвадебной суматохой, не замечали их горьких слёз.
В один из светлых дней радостные родители решили оповестить девушек о приезде почтенного старика-шамана и о звоне предсвадебных колокольчиков, доносящих весть о приезде богатого оленевода Чору. Динтаде и Кюси вошли в чум и медленно сползли вниз, не удержавшись на ослабленных дрожащих ногах. Дочерей в чуме не было; лишь девичья одежда лежала на зимних оленьих шкурах. И тогда Динтаде понял, что дочери исчезли в одно мгновение, как и появились в его одиноком чуме. Обессиленный, он вспомнил о том давнем богатом улове и о чём предупреждала его Мать-земля. Несчастный старик, немощно тряся седой головой, взмолился к ней, горько каясь, что своими руками разрушил родовое древо. Однако Мать-земля была безучастна к мольбам Динтаде.
С тех пор небесных девушек никто не видел. Но люди говорят, что с каждой новой луной небесные дочери навещают родовое стойбище.
Крупными весенними каплями дождя напоминает о себе красавица Дөранаӊку. Дождевые капли дробным перестуком падают на чум, приглашая отворить жилище. И тогда сгорбленная несчастьем Кюси молча выходит из чума, собирает эти капли в ладошку и прижимает к своим высохшим от слёз бесцветным глазам.
Лучезарная Дизараӊку жарким солнечным лучиком проникает в чум, ласковым поцелуем прикасается к лицам престарелых родителей и ускользает в дымовое отверстие до следующего солнечного дня.
Лишь поздней осенью сияние снега и сверкание прозрачного льда вокруг напоминают обездоленным старикам о холодном, ледяном взгляде Сырэляӊку.
Морозной снежной зимой заботливая Сирүзаӊку бережно укутывает родной чум мягкими хлопьями снежинок, будто пытаясь согреть жилище покинутых матери и отца.
С тех давних пор у древнего народа нганасан говорят: «Никогда не бери у Матери-земли больше, чем тебе требуется».
Бубен радости
На тёмном небе одна за другой показывались звёзды. Светлая луна бежала впереди, освещая запоздалым путникам дорогу, веками проложенную древними тавгийцами. Проплывающие места были знакомы каюру оленного аргиша из преданий и рассказов детства, описанных сказителями — хранителями нганасанских традиций. Две оленьи упряжки, запряжённые быстроногими стремительными оленями, резво мчались домой. Первой упряжкой, прокладывающей колею, управлял глава семейства. На другой упряжке, след в след, ехала женщина с ребёнком.
Возвращаясь из шумного поселения, Бериме чувствовала изменившийся настрой оленей: утром, когда она ехала с мужем в посёлок за провизией, ей казалось, что олени не хотят отправляться в дальний путь, и приходилось погонять их длинным хореем,— но сейчас, уставшая от поездки, она даже не притрагивалась к ним: чем ближе к стойбищу, тем быстрее бежала запорошённая упряжка. Высоко подняв пышные ветвистые рога, олени будто летели над землёй, не чувствуя тяжести гружёных нарт. Колючие комочки снега, вылетающие из-под мелькающих копыт, попадали в лицо женщине. Бериме не отворачивала зарумянившегося лица; в её груди трепетал нежный бубен радости. Она любила возвращаться в родное стойбище, где в тёплом уютном чуме её душа успокаивалась, сливаясь с тихим течением древних нганасанских устоев жизни.
Сидеть на нартах было неудобно и тесно. Молодая женщина ждала рождения третьего ребёнка. Сзади сидела младшая дочь, похожая на нахохлившегося птенца в зыбком гнезде полярной совы. Хатаби шёл пятый год. Она была хорошо укутана и привязана к нарте так, чтобы не выпасть. Всю дорогу она баюкала куклу, напевая на ходу сочинённые ею песни.
Сайборе, муж Бериме, ехавший впереди, уже ожидал их на последней остановке перед стойбищем. Он подошёл, очистил оленям ноздри от инея и копыта от заледеневших снежных наростов. Осмотрев полозья и поправив звенящую упряжь, Сайборе ласково посмотрел на жену и маленькую дочь, спросил, всё ли в порядке. Закуривая трубку, он сказал: «Погода начинает меняться, будет пурга, надо торопиться». Маленькая Хатаби попросила мать не завязывать её. Женщина согласилась, так как до стойбища оставалось всего одно кэрыгэли6. Олени, чувствуя приближение жилья, всё убыстряли ход. Бериме оглянулась и сквозь занавесь снежных хлопьев посмотрела на засыпающую дочь. Девочка, прикрывая глаза с отяжелевшими от снежинок ресницами, пробормотала: «Буду спать!»
Бездонная темнота полярной ночи, бескрайние снежные дали пугали женщину своим холодным безмолвием. В такие минуты она чувствовала себя беспомощной и беззащитной. И чтобы не прогневить беспокойными думами дух Матери-земли, молодая женщина пела под однозвучный скрип полозьев собственную песню о своей жизни. Пела она о замужестве: как сосватали её по старинному обряду, как не сразу полюбила она мужа, а только после рождения сына-первенца, как благодарна она мужу за любовь и заботу о ней и детях. Песня была то весёлой, то грустной.
Вот и стойбище. Слышен заливистый лай оленегонных собак. Балков не видно, безудержная пурга словно пустилась в пляс, кружась и ускоряя ритм. В ней слышались то долгие крики гагары, то резкие гортанные возгласы медвежьего танца — то приближаясь, то удаляясь, то затихая, то оглушая звуками.
Подъезжая к стойбищу, Бериме увидела, что муж уже распряг оленей и зашёл в балок. На миг она представила себе жар печи внутри балка, смолистый дымок потрескивающих поленьев и аромат закипающего чая. Женщина остановила уставших оленей, привязала уздечку к копылью7, посмотрела на свою нарту и остолбенела от ужаса: её нарты были пусты.
Весть о потере девочки напугала сородичей. Но паники не было. Несчастных случаев потери людей в тундре бывало у оленеводов немало: сколько пастухов погубила ненасытная пурга, об этом поминают нечасто… Вскоре четыре упряжки выехали на поиски девочки, мгновенно исчезнув за снежной пеленой. В стойбище до утра никто не спал: прислушивались к завыванию ветра и ждали возвращения мужчин.
Вслушиваясь в надрывные стенания старухи-пурги и в нарастающий беспокойный стук бубна в груди, Бериме без устали мысленно обращалась к Матери-земле с мольбой, стараясь утешить себя лишь тем, что в тёплой меховой одежде дочери не страшны ни пурга, ни мороз.
Чуткие тундровые собаки лаем возвестили о возвращении долгожданных упряжек. Однако удручённые неудачей мужчины сообщили, что найти ребёнка невозможно, так как не видно даже упряжных оленей и кончика хорея.
Рано утром на следующий день по рации вышли на связь с посёлком. На поиски отправились снегоходы и совхозный вездеход. Незваных гостей тундра встречала безмолвным равнодушием. Старуха-пурга окутала землю пушистым песцовым покрывалом и, успокоившись, задремала…
Хатаби сидела в воздушном сугробе, словно на мягкой большой перине. Беленький её сокуй 8 сливался со снегом, и заметить её даже днём в ясную погоду было бы трудно. Меховая одежда сковывала движения девочки, и без твёрдой опоры она не могла самостоятельно подняться. Девочка заботливо прижимала к себе любимую куклу, успокаивала её и говорила, что папа и мама найдут их в снежном чумике. Выспавшись, она играла с куклой, а затем опять засыпала.
Вдруг Хатаби услышала грохот и сильно испугалась. Яркая вспышка фар осветила сонное лицо девочки. Чьи-то руки вытащили её из снежного домика и передали счастливому отцу. Малышка, увидев отца, громко расплакалась. Но, к её большому удивлению, все люди вокруг почему-то радовались и смеялись.
1. Ветка — лодка-долблёнка.
2. Слезинка (нганас.).
3. Льдинка (нганас.).
4. Солнечный лучик (нганас.).
5. Снежинка (нганас.).
6. 5–6 км, расстояние от одной остановки до другой (нганас.).
7. Копылье — жерди для привязи домашних животных.
8. Верхняя меховая одежда (нганас.).