Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2012
Александр Ёлтышев
Табак для дёсен
Родриго
Зловещая пустыня океана,надменных звёзд застывший хоровод
над парусом Родриго де Триана,
пассатом увлекаемый, плывёт.
Уже тоска всё сердце исколола,
качалась мачта — сон одолевал,
но родину грядущей кока-колы
он раньше Христофора увидал.
Исполнил «Тьерра!» в стиле а капелла
и ощутил сквозь радостную боль:
за ним — три дерзновенных каравеллы,
Севилья, Изабелла и король.
Над «Пинтой» закружили альбатросы,
вождь инков Виракочу призывал,
а выкрик ошалевшего матроса
Колумбом вписан в судовой журнал.
Но Христофор схитрил одномоментно,
в журнале нужный росчерк произвёл:
от короля пожизненная рента
и мелкий бонус — шёлковый камзол.
Родриго не перечил адмиралу,
и без того в испанских кабаках
лихого парня-первооткрывалу
поили и носили на руках.
Несложно жить, познав секрет ремёсел,
и он корпел во славу мастерству,
до боли сжав в тисках беззубых дёсен
трофейную табачную листву.
* * *
С детства запомнились эти слова:хлеб береги — он всему голова!
В омут мучительных дум погружён,
замер над хлебницей с острым ножом
и испытал оглушительный стресс:
как, неужели я головорез?
* * *
Пропал внезапно человек,изволил как бы испариться;
его искали пять коллег,
родные и майор полиции.
Куда он подеваться мог?
Как всё туманно и зловеще;
не посылают и намёк
его разбросанные вещи.
Вдруг за обшарпанным трюмо
искусным бдением майора
находится его письмо:
«Ушёл в себя, вернусь не скоро».
И вопрошают все, скорбя:
когда ж он выйдет из себя?
* * *
С. К.Радушно потчевал писатель
двух типографских работяг —
бутылку горькую поставил
на остывающий верстак,
где незадолго до радушья
старательно, как птицу влёт,
его растраченную душу
упаковали в переплёт.
Хмельным огурчиком похрумкав
под говор тостов проходных,
тираж по рюкзакам и сумкам
сообразили на троих.
Упал в пакет остаток пира,
под грузом пыжится спина…
Проспект, автобус, лифт, квартира.
Усталость. Дальше — тишина.
* * *
Морской залив я гладил мерным брассом,ленивый вал созвездия качал —
тогда я кóмпас называл компáсом
и километры в мили обращал.
Удобно под одной стандартной схемой —
на клеточки расчерчена земля,
но не в ладу с метрической системой
овраги, перелески и поля.
Мы так легко всё лишнее забыли,
но держит память, видно, неспроста,
чему равны взволнованная миля
и рваная российская верста.
Капельница
В палате гнусно пахло вечностью,висок пульсировал с утра,
но, нежно вспыхнув белой свечкою,
ко мне явилась медсестра.
Так незаметно и по-доброму,
улыбкой горести прикрыв,
бахчисарайское подобие
перевернула на штатив.
И сердобольно, и играючи
она склонилась надо мной
и слёз фонтан непросыхающий
вонзила в вену мне иглой.
Спасение и наказание
я в одночасье испытал —
чужие беды и страдания
сквозь сердце с кровью пропускал.
Потом лениво на поправку
пошёл, минуя ад и рай…
А капельницу на заправку
отправили в Бахчисарай.
Татарка
Из платья — словно из шатра,и не бывает слаще мига,
когда сдаюсь я до утра
в твоё пленительное иго.
И ненасытна, и чиста
грудь, не познавшая креста.
Как выдержать твои глаза?
Молчат столетия об этом…
Знать, до сих пор Темир-мурза
летит на гибель с Пересветом.
Чукча
Я чукча, я живу в ярангеи вытворяю чудеса:
я сполохи, как бумеранги,
завихриваю в небеса.
Я упорядочил движенье
пяти блуждающих комет,
я увеличил напряженье
того, чего в природе нет.
Я в гости к белому топтыге
полярной ночью прихожу
и вековую мудрость Книги
на зверский рык перевожу.
Я опроверг мудрёным утром
всем надоевший постулат,
Тунгуску ослепил салютом
мой мыслетронный агрегат.
Когда в команде нашей, «Челси»,
вратарь был списан за газон,
то это я, невольник чести,
держал ворота весь сезон.
Потом по тундре на оленях
пронёсся с кубком УЕФА —
как ликовали населенье,
земля и пятая графа!
Чукотский дух могуч, как крепость,
бодрит, ядрёный, как зима,
и наш национальный эпос
едва вмещается в тома.
А в первенстве по анекдотам
мы честно выбились в финал
и соревнуемся с народом,
что прежде лидерство держал.
Врагом пленённый Абрамович
мне крикнул: «Кореш, выручай!» —
и в обречённом этом зове
такой был тягостный отчай,
что вмиг оленем беспантовым
я в части воинской возник,
где на штыке у часового
дымил дурманящий шашлык.
Спасён Роман, кругом подлодки
спят, эхолоты отключив…
И лишь дрожит кадык Чукотки,
когда она всей мощью глотки
лакает Берингов пролив.