Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2011
Сергей Есин
Страницы дневника
2009 г.
Начало публикации: «ДиН» № 2, 2011.
1 октября 2009, четверг
Уж чего-чего, а группе, в которой я занимаюсь, не откажешь в молчаливости. Иногда вопросами и замечаниями лектору не дают слово сказать. Народ собрали со всей России. Все деканы, профессора, доценты, минимум кандидаты наук. Вопросы иногда бывают и странноватые, но в каком-то смысле люди хотели бы выговориться; привыкшие только говорить и внушать своим студентам, хотели бы и сами быть по-человечески услышанными. Постепенно мысль, что вот дали деньги и министерство их непродуктивно тратит, сменяется мыслью о целесообразности этой взрослой учёбы. Здесь не только новое в профессии, которой мы все занимаемся, но и неизведанное. Наблюдая, с каким энтузиазмом не самые молодые дядьки и стареющие тётки ездят на экскурсии, разговаривают об экскурсии в Новгород и Петергоф, о походах в театр, я понимаю, что эта так называемая учёба даёт такую необходимую в нашей работе подпитку. Как же так, думаю я порой, коллеги дожили до преклонных лет, не видя ещё Эрмитажа и не побывав в Петергофе! <…>
Напротив гостиницы, через площадь и через дорогу, начинается Смольный. Сегодня попытались обойти его с левой стороны. Сазу же наткнулись на большое, вписанное непосредственно в его монастырскую ограду здание. Так я и не определил, для чего оно использовалось раньше, зато теперь просто разбухло от обилия каких-то бюрократических служб. Возле просторной двери на стенах я насчитал около 20-ти вывесок разных комитетов и областных управлений. Естественно, опять возникла мысль о тотальной бюрократизации страны.
Сегодня опять лекция — Ник. Александровича Пруеля, он доктор социологии и руководитель программы «Вопросы модернизации высшего образования в России в условиях перехода к стандартам нового поколения». Не самый ли он главный враг? На этот раз это о новой инициативе, которая нас, наверное, ждёт в будущем. О разработке так называемого ГИФО. Насколько я понимаю, наши реформаторы, не устающие реформировать, постоянно ищут возможности облегчить бремя бюджета от социальных нагрузок. Государственное индивидуальное финансирование образования — это и есть это самое ГИФО. Индивидуальное финансирование, по идее, должно идти за студентом и зависеть от того, как он закончит школу. Оно идёт рука об руку с ЕГЭ. Энтузиастами этой разработки, кажется, опять стали, как и разработчиками математически-прагматических принципов ЕГЭ, неутомимые энтузиасты Высшей школы экономики. Если школьник во время сдачи ЕГЭ получил, скажем, 400 баллов, он получает почти полную сумму финансирования своего образования, а если сдал на «тройки» — где-то на 150–200 баллов, то ему бесплатное высшее образование закрыто. Чем меньше баллов, тем больше родительских денег.
Вся эта система закрыта ещё и флёром демократической демагогии. Победители всех олимпиад федерального уровня тоже входят в высшее образование без своих кровных. Наши преподаватели по поводу ЕГЭ рассказывают разные истории и приводят примеры, как, скажем, ребёнок, прилично знающий иностранный язык, не сдаёт тестов, потому что его не натаскали, а просто научили на иностранном языке писать и читать. Говорили о том, что большинству родителей полная система специальных репетиторов-«натаскивателей» не по карману. Здесь же гуляет почти анекдот о ЕГЭ, «обеспеченном» родителями: один экзамен за 50 тысяч рублей, а три за 150 тысяч — торговая скидка. Практически общественные фонды потребления перераспределяются в пользу власти или людей богатых.
Тут я грустно размышлял, что новый порядок лишает молодых людей лишнего шанса вырваться из своей социальной клетки. <…>
2 октября, пятница
В невероятном возбуждении в два часа дня пишу этот текст на маленьком компьютере. Потом перенесу в большой. Утром я так хорошо, как только у нас начались занятия, принялся вести свои записи. Сначала о вчерашнем дне, о чувстве свободы, которое у меня появляется в этом городе, о самом городе с его радостями и дождями. Мне здесь всё время видится время Елизаветы Петровны и Екатерины. Но как же возникло такое чудо? Каким образом был построен такой грандиозный город? Сколько же кровушки выпил он со всей империи? Этот город, конечно, в первую очередь — молодых по возрасту людей. Старые люди просто замерзают под этими вечно моросящими дождями.
В перерывах между лекциями я специально выхожу из нашей вполне академической и современной аудитории на втором этаже в это чудо Растрелли, в огромный коридор, над которым висят ещё и кудрявые балконы.
Приблизительно так я писал, а потом куда-то не туда ткнул пальцем, и на маленьком компьютере всё размагнитилось. Да пропади пропадом эти мои лирические записи, но два часа я старательно записывал доклады наших слушателей, а там было много наивно-интересного. День сегодня начался с этих небольших докладов — о взглядах слушателей на наше вечное реформирование образования. Теперь приходится, во время довольно скучных разговоров учёной дамы-доцента, рассказывающей известные вещи о жизни современных университетов, всё это восстанавливать. В названии её лекции есть слово «стратегия».
У нас в аудитории собрались очень разные люди, говорливые, активные. Утром они сидят на лекциях, а потом бегают по музеям. Передышка в гонках, когда мы снова почувствовали себя почти молодыми.
Теперь несколько мыслей и соображений, которые высказали коллеги. Сведения можно получить не только об их работе и специальности, но и о нечто большем — о нашей жизни. За рассказами, конечно, просвечивается один герой, и имя ему — русский чиновник. <…>
3 октября, суббота
Вечером включил телевизор на одну или две минуты позже начала «Новостей» и прослушал самое начало выводов государственной комиссии по аварии на Саяно-Шушенской ГЭС. В конце тома выводов комиссии — список лиц, как считает комиссия, причастных к аварии. Здесь и бывший министр энергетики, и зампред РАО, и даже сам Чубайс. Для советских «тактичных» расследований это беспрецедентно. Председатель комиссии перед телевизионными камерами сказал, что авария произошла не потому, что какие-то «шпильки», на которых держался агрегат, устали, а потому, что их довели до этой усталости.
Также телевидение, которое здесь, в Питере, я смотрю редко, сообщило, что «продолжается скандал вокруг Большого театра». Мэр Лужков, под надзор которого перешло это строительство и ремонт, объявил, что и генподрядчик, и генразработчик находятся сейчас на последней границе доверия и Москва откажется от их услуг.
<…>
5 октября, понедельник
<…>
Днём встречался с Димой Каралисом и его спутником, писателем Мих. Серг. Нахмансоном. М. С.— писатель-фантаст, успешный. Пишет под псевдонимом Ахманов. Говорили о неких литературных курсах, которые возникли в Ленинграде. Подарил Диме толстый том «Дрофы». Вечером Дима отзвонил мне: оторваться не может. <…>
До свидания с Димой ходил вместе с Валер. Сергеевичем на улицу Зодчего Росси. Впервые обратил внимание на то, что знакомая улица совершенно по-другому смотрится со стороны реки. Показывали улицу Бухгалтеру. Ленинград — это вечная и неразгаданная сокровищница личных открытий. Вечером по телевизору, как всегда по понедельникам, шла передача Архангельского. Здесь по случаю Дня учителя блистали близкие ему люди — Жорж Нива и Владимир Новиков. Говорили о русском языке. Было интересно. Среди прочего Архангельский сказал, что разработчик и вдохновитель ЕГЭ в России уже считает, что тестовую систему экзамена по литературе и русскому языку следует снова сменить на сочинение. Конечно, это происходит под давлением общественного мнения.
6 октября, вторник
<…> Болонский процесс не дремлет. Сегодняшняя лекция уже о «международном приложении к диплому». Должны быть сведения об университете или институте, загрузке студента, продолжительности обучения, его характере — дневное, заочное, перечислены все экзамены, включая курсовые и диссертацию, степень, присвоенное звание «на языке системы». Европейцы любят обстоятельность, а современный режим — всё знать о человеке. В дипломе проставляется даже возможность обучения в аспирантуре: может или нет? Так сказать, клеймо на всю жизнь. Но и это не всё, должны по возможности быть приведены источники, из которых можно получить дополнительные сведения об образовании в стране, а также сведения о национальной системе образования. Самое для меня интересное и, пожалуй, положительное — это две степени в показателе «отлично». Мне кажется — это справедливо. «Отлично» одного подчас разнится от «отлично» другого. Со временем, кажется, и мы перейдём к европейской системе обозначения оценок — по буквам. И здесь есть жестокий, почти солдатский регламент. <…>
Ура, мы сдали противнику русскую, лучшую в мире, систему образования! Вот что значит особые деньги и особый закон. <…>
Когда речь зашла о финансировании и платном обучении, я напомнил точку зрения творческих вузов: когда доля платных студентов, т. е. взятых с дефицитом знаний и способностей, превышает 25% от общего состава, то уровень всего коллектива резко понижается. Факультет от всех заработанных денег отчисляет 17% в общий университетский фонд. <…>
7 октября, среда
<…> На курсах сегодня сначала лекция Ю. Б. Васенева. Это о переходе к стандартам нового поколения. Всё конспектирую на своём маленьком компьютере, всё время возникают замечательные подробности.
Общее требование нового стандарта: обращено внимание на активизацию самостоятельной работы студентов. На Западе 20% всего учебного поля занимают лекции, а 40% — самостоятельная работа. У нас последняя цифра значительно скромнее.
Повышение уровня самостоятельной работы студентов требует новой организации учебного процесса. Здесь я вспомнил о С. П. Он, конечно, мой ученик, и побывавшие у него на семинаре мои студенты рассказывают, что у него та же модель проведения занятий. Но я давно заметил, что он всё время и значительно чаще, чем я, даёт разнообразные задания, общается постоянно со студентами по компьютеру. Я на своём текущем семинаре этого делаю меньше. Правда, «здесь расширяется и становится более важной научно-методическая работа преподавателя…». Вот эту работу я, пожалуй, веду активнее всех на кафедре.
Следующее требует определённой честности, в первую очередь — перед самим собой. Преподаватель должен понять: вписывается ли он в систему, не устарел ли? Всё предыдущее относится к семинару в творческом вузе.
Требования к программе. Если в разных курсах есть повторы материала у различных преподавателей, их надо выделять, аргументировать или уничтожать.
Дисциплинарные компетенции — организационное новшество нового стандарта — это мне почти понятно. И абсолютно понятно, что «вуз должен гарантировать, что каждый принятый на работу новый сотрудник будет обладать определённым уровнем компетенции». Это относится к начальству.
Преподаватель, по европейской квалификации, назван основным ресурсом — этот ресурс, следовательно, должен иметь время для повышения своей квалификации, как станок или машина — время для ремонта или профилактики. Я об этом думаю всегда, когда слышу о якобы низкой занятости мастеров. Всё это относится и к повышению научного знания. Есть данные, что прибыль от человеческого капитала выше, чем от вложения денег в станки и машины.
По магистратуре. Здесь надо обязательно проводить семинары, а не пускать всё на самотёк, приглашать к магистрам экспертов со стороны. Руководитель магистерской программы должен быть доктором. Если магистром руководит не доктор, «а молодой перспективный доцент, то решение об этом должно приниматься на учёном совете».
Ещё одно немаловажное обстоятельство: требование от вузов гарантий в подготовке специалистов. Всё не так обворожительно просто и здесь. Оказывается, рейтинг МГУ по некоторым позициям — в конце первой сотни; по некоторым позициям Петербургский университет — в конце четвёртой сотни мировых вузов. Это знаменитое, ещё недавно лучшее в мире высшее образование!
Ещё одно модное слово: «инновация» — способ организации творческий деятельности как учащегося, так и педагога, ориентированный на использование активных методов обучения.
Вслушиваясь во всё это, я постоянно ощущаю попытку заставить всю нашу высшую школу работать по законам и методам, по которым уже давно работает наш институт — по крайней мере, кафедра творчества с её индивидуализированной методикой.
С невероятной трудностью в записи столкнулся в начале второй лекции. Её читает Иванов Дм. Владиславов. «Качество обучения в формате 4+2: профессия или вторая грамотность». Но начал профессор лекцию с тезисов предыдущей, на ней я не был. На всякий случай привожу её название: «Высшее образование в контексте глобализации и виртуализации общества». Я не успевал, потому фиксировал лишь отдельные фразы, действовавшие на меня как вспышки. Ряд существующих сейчас, живущих почти без реального содержания слоганов. Но, считает лектор, значительно важнее коммуникация, чем знание. Каждый год знания якобы удваиваются. Это означает, что удваивается число файлов. Экономика сегодня основана в первую очередь на знании — на маркетинге и на рекламе. Знания как полезная сила менее важны, важен доступ к информации. Виртуализация — это манипулирование действительностью. Реальность не исчезает, а виртуализируется. Эффект от этого процесса — материален. Стóит не плохая вещь, а дорогой, модный бренд. Можно, оказывается, виртуализировать и образование. В коммерческой рекламе часто используется слово «революция». Виртуализированные деньги — это доступ к кредитам. Кризис — показатель этого процесса. В искусстве виртуализируется не само произведение искусства, а устанавливается на него мода. Виртуализируется и само искусство, но получается вполне реальный результат — деньги. Виртуализация термина «школа», вместо неё — множественность стилей. Вот почему так популярны мастер-классы. Виртуализируется экспертиза, лучше не разбор, а система рейтингов. Публика создаёт оценки, а не эксперты, здесь видимость демократического процесса. Цифровые оценки не создают подлинности. Но не коммерция виртуализирует жизнь, а жизнь виртуализируется. Начинается конкуренция образами и проще — начинается «гламур».
«Гламур-капитализм» (термин Д. В. Иванова). На эту тему у лектора вышла книга. Хорошо бы её увидеть. Три признака, по Д. Иванову, гламура: 1. Яркость, лёгкость, броскость. Важна не проблема, а её решение. 2. Бескомпромиссный оптимизм. 3. Утончённая стервозность, отторжение социальности. Уходит от несогласия. Соответственно, здесь возникает целая «гламур-наука». Её тезисы: не убеждать, а очаровывать, делать всё агрессивное красивым. Модность и безаппеляционность — это знамёна. Это позволяет избавиться от химер, нажитых человечеством, от полезности и адекватности.
Актуальность, истинность и практическая значимость — это то, что являлось критериями в прошлой жизни. Изменился режим создания истины. Истина должна быть красивой. В связи с этим — высказывание Гуссерля: «Истина одна, независимо от того, созерцают её люди, боги, ангелы или чудовища».
Есть «гламур-наука» и «гламур-образование». Учиться пять лет для современного студента слишком долго. Студент на втором или третьем курсе уже нашёл работу. Базовые, фундаментальные ценности его уже не интересуют. Диплома бакалавра ему уже вполне достаточно. В этом смысле наши реформы образования, против которых выступает университетское сообщество, вполне логичны. Наше образование невероятно изменилось. Оно перестало быть элитарным, каким было ещё 100 лет назад высшее образование. Тогда его имело лишь около 2% населения, сейчас — 25%. Это как бы вторая грамотность. Студент пришёл не за знанием, а за этими самыми новыми принципами грамотности. Их немного: английский язык и компьютер. Из вуза человек выходит, как из школы,— вуз даёт ему возможность не пропасть на рынке труда, не грузить шпалы. Раньше высшее образование — это некоторая гарантия карьеры. Человек приобретал элитарный культурный капитал.
Кто-то из слушателей привёл пример объявления о приёме на работу. На фоне понижения общего уровня преподавания, в отдельных случаях оно опустилось до плинтуса. «Выпускникам — имярек, таких-то вузов — услуги не предлагать». <…>
<…> Вечером по телевидению несколько раз показывали встречу В. В. Путина с писателями и как наша Дума борется с коррупцией. В последнем сюжете участвовали и Нургалиев, и Чайка, и Бастрыкин. Нургалиев говорил о процентах снижения взяток и коррупции в его ведомстве. Браво! Генеральный прокурор — естественно, не называя фамилии, одна стая,— о некоем заместителе министра, который возглавлял, находясь на посту, коммерческое предприятие с ограниченной ответственностью, где этот заместитель министра был единственным акционером. Прокуратура «вмешалась», начальник исправился. Из-за чего-то оправдывался и Бастрыкин, когда ему въедливый Хинштейн задал нескромный вопрос.
На встрече с В. В. я приметил «своих», литинститутских: Олесю Николаеву и Алексея Варламова. В принципе, все балансы были соблюдены. Кроме Битова и Кабакова, присутствовали ещё и Лукьянов с Устиновым и Поляковым. Полякова показали, когда он дарил Путину стопку своих книг,— думаю, это собрание сочинений. Распутин говорил о толстых журналах и том, что и «левые», и «правые» потеряли в подписке. Путин обещал журналам помочь. Путин же, в руках которого вся статистика, сказал, что 40% наших сограждан в этом году не держали в руках книги. Обнародовал также и хорошо известную новость: 80% издательской продукции — в Москве и Ленинграде. Бедная провинция живёт без книжного богатства. Но ведь она ещё живёт и без денег!
Последняя новость, которую я выудил с экрана: генерала Шаманова предупредили о неполном служебном соответствии. Генерал послал спецназ на завод своего зятя, когда там собирались проводить какие-то нежелательные для зятя по кличке Гора процедуры. Формулу Путина, произнесённую на встрече с писателями, что «не всё в жизни зависит от рыночных отношений», я оставляю без комментариев как — для нашей страны и времени — романтическую. <…>
10 октября, суббота
<…> Все последние дни проходили под телевизионным нагнетанием страстей по поводу матча по футболу Россия — Германия. Я это связываю с моментом, хоть как-то связывающим нацию в некоторое единство. По телевидению уже несколько дней стали неуёмно демонстрировать Гуса Хиддинка. Он постепенно стал превращаться в некоего национального героя, кого-то вроде Ильи Муромца. К вечеру я уже твёрдо знал, что мы наверняка проиграем, и непатриотично даже хотел этого. Наши телевизионные комментаторы с самого начала запели победную песню, но мы не только не получили сомнительной ничьей, которая устраивала немцев, но немцы поступили как бойцы и вбили нам гол. Потом довольно долго, всю вторую половину второго тайма, комментаторы убеждали всех в том, как нам не везёт. Повезло, значит, немцам, которые полезли в бой, хотя им достаточно было ничьей?
11 октября, воскресенье
Два раза выходил из дома: утром за плавлеными сырками «для супа с луком», потому что начал варить грибной суп. Замороженные грибы, морковка и картофель с луком у меня уже были. А уже около шести вечера я ходил голосовать. Это недалеко, в школе, туда мы обычно ходили голосовать вместе с Валей. Она до самого конца была человеком политически ориентированным. Поднималась по лестнице еле-еле, но сама. Не изменяла ни себе, ни своим убеждениям.
В избирательном пункте почти никого; правда, встретил Мишу, своего соседа, врача. Он признался, как голосовал: за Г… — одномандатный округ и за «Яблоко» — партия. Вот эта манера голосовать, будто выбираешь конфеты — по фантику. Ну будь ты последователен — или за власть, которая всегда и наверняка с барабанным боем пройдёт через все выборы, или за оппозицию — чтобы власть понимала, что за ней внимательно наблюдают. Кстати, лист, на котором отмечали всех проголосовавших, был наполовину чист. Это уже во время самóй процедуры получения бюллетеней я насчитал в нём 19 граф, а проголосовало, включая меня, только семь человек. Но Мосгордума, за которую мы голосуем, сделала, кажется, такой своеобразный закон, что в смысле явки выборы утверждаются любые. По радио сегодня вечером уже сказали, что, видимо, в городскую думу пройдут две партии: очень много «Единой России» и чуточку коммунистов.
По НТВ вечером же рассказывали о недавно убитом Япончике, как сами же по телевидению называли его — «воре». Но он был свидетелем на свадьбе Игоря Кио и Галины Брежневой. Один из героев передачи Генрих Падва рассуждал о крёстном отце русской мафии. Но Япончик — это псевдоним. Зовут этого поразительного человека — по профессии циркового артиста — Вячеслав Иваньков. Рассуждали о Квантришвили, о Гоге Тбилисском. Один из генералов милиции рассказал, что покойного короновали как вора в законе в тюрьме. В своё время Япончику помогал известный правозащитник Сергей Адамович Ковалёв, а уж потом говорил, что «он ужасный человек». В своё время за этого выдающегося человека просили или помогали ему такие известные люди, как Иосиф Кобзон, Святослав Фёдоров. Есть сообщение, по мнению передачи, одного из агентов ФБР, что в своё время герой передачи был освобождён из заключения, потому что «дал взятку одному из членов Верховного Суда». В Америку Япончик попал как член съёмочной группы Ролана Быкова.
12 октября, понедельник
В продолжение вчерашнего. Вечером радио сообщило, что на похороны, чтобы отдать дань умершему, соберутся все «воры в законе» и даже прибудут иностранные делегации, упомянули Америку. А в «Российской газете» сообщили, что нынешнее покушение, закончившееся смертью, «связывали с переделом сфер влияния в криминальной среде». Дело в том, что, пока он сидел в американской тюрьме, лидерство в Москве захватили кавказские группировки, в основном грузинские. С возвращением Иванькова заговорили о том, что он соберёт под свои знамёна «славянских» и потеснит «кавказцев». Якобы те в отместку и организовали новое покушение… <…>
13 октября, вторник
День, как и положено, начался с прессы. «Российская газета» на первой полосе напечатала острую и бесстрашную статью Валерия Выжутовича «Смертные грехи и посмертные почести». У статьи просто отчаянный подзаголовок: «Москва прощается с вором в законе». Я пишу эти строчки, когда телевидение уже показало пышные похороны на Ваганьковском кладбище: сотни венков, охапки цветов, множество плечистых людей в кожаных куртках. Уже сказано, что на всякий случай кладбище прочесали сапёры и что на всякий случай к кладбищу стянут ОМОН. Но вернёмся к статье. Здесь для обрисовки всей ситуации важны две цитаты.
«Похороны Иванькова планировались на 11 октября, но состоятся на два дня позже. Следователи говорят, что перенос даты похорон вызван необходимостью провести экспертизу тела в рамках уголовного дела о покушении. В это не очень верится. Сквозное ранение, полученное Иваньковым, давно и тщательно изучено судмедэкспертами. Перенос похорон с воскресенья на вторник, смею думать, имеет иную причину: надо уважить российских и европейских «коллег» Иванькова, не поспевающих проститься со своим товарищем; надо, чтоб все они наконец собрались. А в районе Беговой и на прилегающих улицах сегодня гарантированы многокилометровые пробки».
Это, так сказать, суть. Потом, как я уже сказал, вечером, показывая церемонию прощания, телевидение сокрушалось, что не все приехали, многие «умело прятали лица от телекамер за венками и букетами». Ведь многие из этих воротил преступного мира — это опять уже вольный пересказ телевизионного комментария — стали крупными бизнесменами и теперь не хотели светиться, чтобы лишний раз не вызывать мысль: а каким образом, братва, вы так разбогатели и как пришли в бизнес?
Но вот другая цитата.
«Главарь преступного мира пополнит Пантеон, где нашли последний приют выдающиеся люди России. Говорят, Иваньков ляжет рядом с Высоцким. Может, это лишь слух и не более. Но слух — показательный. Сама мысль, что возможно такое соседство, кому-то не кажется дикой, противоестественной, оскорбительной для памяти того, чей обелиск возвышается неподалёку.
Говорят, смерть всех уравнивает. Но в том, кого и как хоронят, равенства не бывает. В каких-то случаях — и не должно быть. Здоровое общество не может себе позволить уравнять в посмертных почестях вора в законе и всенародно любимого артиста. Бандита и великого учёного. По тому, как они жили и чем себя прославили, между ними равенства не было».
<…> Теперь относительно предсказанных Выжутовичем пробок. Собрался ехать в театр, на балет, на «Ромео». Пригласил Коля Чевычелов. Выехал по направлению к Дому музыки на Павелецкой за два часа. Невероятная пробка на Смоленской у МИДа — видимо, из-за Хиллари Клинтон, и на каждом светофоре пятнадцать-двадцать минут «стоянки». За полтора часа я доехал только до Парка культуры, пришлось дать эсэмэску танцору и ехать домой.
14 октября, среда
«Ну и денёк!» — так постоянно восклицает «Эхо Москвы» перед тем, как дать рекламу. Вчера вечером из-за пробок опоздал на спектакль, но сегодня всё успел. Утром отвёз машину в ремонт на Белорусскую, а потом даже не опоздал на конференцию по Сергею Клычкову. Здесь юбилей поэта. Организовал всё это, естественно, В. П. Смирнов. Началось всё с небольшой, как сказали, «литийки». Такого прежде не было, но трогательно. Весь зал встал, смотрел на маленькую иконку, прислонённую к школьной доске, и все крестились, повторяя крестное знамение вслед за священником. Батюшка оканчивал наш институт. А впрочем, помнится мне, как проводили службу в дни смерти Пушкина. Организовывал тогда всё Олег Ефимов, и, помню, один раз служил отец Владимир Вигилянский. Тоже наш выпускник, сейчас он — одно из первых лиц при патриархе. <…>
Вечером становится известно, что все три оппозиционные фракции — коммунисты, ЛДПРовцы и справедливороссы — в грозном единодушии покидают во время заседания Думы зал в знак протеста против фальсификации выборов в регионах.
15 октября, четверг
Утром «Российская газета» публикует статью на тему, уже, правда, ранее засвеченную, о разграблении бюджета депутатами Палаты общин английского парламента своими личными незаконными тратами. В данном случае — мы всё ещё продолжаем «у них и у нас»? — речь идёт не только о некоторых депутатах, представивших «счета на собачьи консервы», но и о лидерах — нынешнем премьере Гордоне Брауне и прежнем Тони Блэре: это ещё и, наверное, предостережение нашим. Впрочем, судя по всему, у нас подобного, в смысле проверок, никогда не возникнет в силу добротного конформизма. Кстати, вечером по ТВ передали, что две партии, декорирующие оппозицию,— ЛДПР и справедливороссы — уже в парламент вернулись. Судя по всему, коммунисты выдержат паузу.
Днём на машине ездил в «Дрофу», а потом зарулил в институт. Я решил не выступать сегодня на круглом столе, но послушать хотелось. Надо было и взять рецензию, которую написал С. Агаев на конфликтную студентку Надежду Нагорную.
По дороге возникли довольные резкие мысли по поводу порядка в городе. Ещё вчера и позавчера я стонал от пробок, а сегодня стало окончательно ясно, что это катастрофа, и она будет усугубляться год от года. Радуясь определённой социальной политике нашего городского правительства, возникшей в своё время, конечно, от переизбытка средств, мы совершенно закрыли глаза на неверное общее управление. Каким образом в Москве возникло столько машин? Почему, каким образом мы не изменили градостроительный принцип, воспетый, курируемый Ресиным,— «точечную застройку», вытеснившую все машины из дворов и заставившую их выстроиться вдоль улиц?
Вечером были Игорь с Леной. Игорь быстро и замечательно вымыл кухню, и вместе мы нажарили котлет и сварили рис. Во время ужина Лена вдруг сказала, что когда с Игорем они жили у меня, а я был в отъезде, то она видела ночью Валентину Сергеевну, так, боковым зрением какую-то тень. Она также сказала, будто Витя ей рассказывал, что ночью тоже видел какие-то в доме тени. А всё началось с того, что мне показалось, будто на кухонном столе сами по себе звякнули чашки. «Вот и Валентина Сергеевна пришла»,— подчиняясь какому-то инстинкту, сказал я. Любопытно, что никаких теней, связанных с именем Вали, я не боюсь. <…>
16 октября, пятница
Господи, как началось утро! Раздался телефонный звонок, женский голос с некоторым акцентом попросил Валентину Сергеевну. Почти сразу выяснилось, что это какая-то журналистка, коллега покойной В. С. Пишу так, будто она жива, как писал всегда,— говорит, что пишет книгу об армянском актёре Фрунзике Мкртчане и хотела бы использовать старую статью-рецензию Вали на фильм «Танго нашего детства»: «Мне всё равно так не написать». Милая моя, любимая, как же мне без тебя плохо и одиноко!
Я начинаю верить в парные случаи.
Через несколько часов снова раздаётся звонок. На этот раз это звонит старый приятель В. С. Дмитриев — директор или замдиректора Кинофонда. Поговорили немного о Вале и о той книге, которую я собираюсь написать. Память о В. С. я не собираюсь уступать никому. Дмитриев посоветовал мне писать самому, а не делать букет воспоминаний: это и легче, и быстрее, и требует меньше сил. Но главная цель звонка была: не выпустил ли я новый блок дневников? Дмитриев, как я писал, их собирает. Может быть, действительно не только я придаю своим дневникам особое значение? Я-то вижу теперь в них почти цель жизни. <…>
19 октября, понедельник
Весь день неотрывно, как и рассчитывал, был дома. Зато все свои планы выполнил. Утром, как было оговорено и раньше, давал телевидению интервью об Ирине Архиповой. Приехали двое: женщина средних лет и оператор, молодой тридцатилетний парень. По своему обыкновению, с обоих снял «показания». Это небольшая студия при Большом театре, которая была организована именно как студия Владимиром Васильевым. С оператором оказалось поинтереснее. Это типичный провинциал, ставший преуспевающим москвичом. В Москве только ленивый работу не найдёт! Он инженер, оканчивал Таганрогский институт связи, работал там на всех каналах, потом зацепился за Москву. Теперь у него «свои камеры, своя студия».
Это интервью возникло по просьбе Ирины Константиновны; кажется, кроме меня, в фильме будут ещё Елена Образцова и Виктор Антонович Садовничий. Фильм — к её 85-летию. Всё, естественно, возникло у меня не сразу, обдумывал какие-то слова уже несколько дней и по телефону проконсультировался с Сашей Колесниковым. Он ещё раз поразил меня своей неутомимой эрудицией. Он заговорил об Архиповой сразу же, будто всё время был настроен на эту волну.
<…> Вечером, в десять часов, когда я уже спал, раздался звонок от Саши Ханжина из Норильска. Он говорит мне, что только что по «Культуре» видел передачу «Между прочим», где выступают — он перечисляет — Е. Сидоров, Наталья Иванова, С. Куняев, Н. Бурляев, это передача про литературу 70-х годов. Разница между Норильском и Москвой несколько часов, он советует мне эту передачу посмотреть.
Я, до времени начала рекомендованной передачи, смотрю что-то историческое, но всё же засыпаю. Пробуждаюсь — передача, о которой говорил Ханжин, вовсю идёт. Действительно, очень интересная и даже где-то отчаянная схватка между теми, кого мы называем патриотами России, и западниками. Я просыпаюсь, когда на экране какой-то, видимо приглашённый для остроты, мальчик, 1982-го, по его признанию, года рождения, начинает складывать слова. Мальчик, между прочим, чем-то уже руководит. Он вдруг говорит о 70-х годах как о годах тотального антисемитизма. Ему немедленно даёт отпор Н. Бурляев, перечисляя фамилии знаменитых киношных режиссёров того времени: Райзман, Хейфиц и т. д. Здесь же в начавшуюся заново дискуссию вмешивается замечательно говорящий С. Ю. Куняев. При любых упоминаниях, даже нейтральных, слова «еврей» немедленно срывается Наталья Иванова. Я бы сказал, с женским остервенением. Впрочем, это понятно: живёт в бывшей даче Рыбакова и, наверное, является его правообладателем, а уж Анатолий Наумович написал уйму, да и писал, слава Богу, не чета нынешним. Евгений Сидоров, как всегда, занимает позицию между теми и другими. Он хочет гармонии в споре о русской литературе. Говорят об уехавших и тех, кто продолжал, как Шукшин, работать здесь. Но суть спора становится видна, когда разговор заходит о том, кто останется в русской литературе. Здесь у новых западников опять негусто: Шолохов, Солженицын, Распутин, Белов. Останется тот, кто «при жизни был мощным». Всё интеллигентное служение, повести и повестушки,— всё уйдёт, и уже сегодня видно, кто уходит. Я здесь вспомнил точку зрения Ю. Райзмана, который говорил, что их лагерь не имеет таких фигур, как у почвенников.
20 октября, вторник
<…> Вести с «Эха Москвы». Существенных для меня две.
Первая — один из виднейших западных экономистов, чуть ли не лауреат Нобелевской премии, посоветовал правительству для спасения экономики национализировать центральные банки. Я этот совет воспринял бы как универсальный. Уже много было написано, как наши лихие банкиры, воспользовавшись помощью государства, набили собственные карманы. Мотивы национализации всё чаще и чаще звучат в среде экономической науки.
Вторая новость — это возвращение в пятницу коммунистов на заседание Думы, т. е. преодоление наконец-то думского кризиса. Здесь тоже есть занятные обстоятельства. Думское начальство принялось грозить оппозиции пальчиком, обещая снять с них за «прогул» зарплату. Интересно, снимает ли начальство зарплату, когда видит в зале пустые кресла в других фракциях? Или в подобных случаях не ведётся статистика? К тому же в связи с уходом коммунистов возник и некоторый «раздрай» в демократическом лагере.
Когда я пришёл на работу, то с особой горячностью Александр Евсеевич Рекемчук принялся рассказывать мне о передаче с Евгенией Альбац. Эта женщина прямо сказала, что единственная уважаемая партия ныне — это коммунисты. Ушли, чем и пригрозили правительству думским кризисом. Здесь я не смог сдержаться и сказал, что эти же самые демократы, и в частности Евгения Альбац, приложили немало сил, чтобы разрушить строй, который коммунистическая партия создала.
Может быть, я и не вписывал бы этот эпизод в дневник, если бы не мудрый ответ Рекемчука: «Если мы сейчас примемся считать, кто и что сделал, то так и будем жить в говне». Я бы сказал словами классика марксизма: «призыв русских князей к единению».
<…> На семинар мне сегодня остался лишь один час. На три часа назначена встреча с делегацией болгарских писателей.
В президиуме сидели из знакомых мне: БНТ; Людмила Ивановна Каркалина, редактор «Литературной учёбы», у которой в зáмах Максим Лаврентьев; Сергей Главлюк, издатель и печальник за славянскую литературу. Главлюк сказал позже, что эта литература нынче потихонечку востребуется, и похвастался свиданием с венскими славистами. Самым любопытным для меня была выставка своеобразных работ художника Леонида Федорки — резные раскрашенные иллюстрации к каким-то книгам. В президиуме сидел также Панко Анчев, этот персонаж мне был уже известен. Студенты, преподаватели и приглашённые болгары сидели уже в зале.
Почти в самом конце часового собрания выступала Инна Ивановна Ростовцева; она обнажила очень точную мысль: «Когда мы говорим о культуре, мы не можем избавиться от общих слов». Поэтому я многое здесь из общего пропускаю. Отмечаю фразами только мне интересное или то, чего я не знал. О влиянии русской литературы на литературу болгарского Возрождения аж с середины 18 века. Оказывается, именно Иван Вазов, классик, придумал для русских слово «братушки». Об изменившемся существовании русских журналов в Болгарии. Их раньше было очень много, нынче всё не так. Мысль о том, что русские в какой-то момент забыли о существовании Болгарии.
Пропускаю представление писателей: делегация как делегация, где, видимо, есть свои особые обязательства, если привезли вместе с поэтами и прозаиками директора радио Варны. Россия без Болгарии может, а Болгария без России нет,— это сказал кто-то из болгар — кажется, Панчев.
Наш профессор Владимир Фирсов говорит о журнале «Факел», который он в своё время вёл. Я даже, кажется, в журнале печатался. Прочёл Фирсов к случаю стихотворение. Я давно заметил, что есть поэты, у которых всегда есть подходящее стихотворение на случай.
Не могу не отметить выступление Максима Лаврентьева, всё-таки мой выкормыш. Он говорил о том, что местный болгарский колорит в поэзии схож с колоритом в поэзии русской. Отсюда схожесть процессов. Максим вообще вырос и говорит хорошо и ладно.
Всё это время, пока шли разговоры, я что-то записывал на своём компьютере, и тут, пока я писал последние фразы и пропускал общие слова, Борис Николаевич выкликнул — он имеет такое коварное обыкновение — меня выступать. Как же хорошо выступать без какой-либо подготовки. Уже стоя на трибуне, я вспомнил, что мы в своё время делили с болгарами азбуку, потом вспомнил свои молодые годы, когда появился роман Павла Вежина «Барьер», и впечатление от этого романа, напечатанного «Иностранной литературой». В тот момент болгарская литература стала для нас вестницей современной литературы Европы. Потом я вспомнил о том — это уже мой эпизод из жизни на радио,— как представители Болгарии на совещаниях по радиодраматургии всегда начинали свои доклады с Платона или с Аристотеля. Мне тогда это казалось провинциальным, но потом я понял, что это одна из форм защиты своей самости, отстаивание своего места в европейском ряду.
Нельзя забыть и выступление Олеси Николаевой, которая внезапно заговорила о мусульманизации Европы, об опасности подобного в нашей стране, о необходимости бороться с этим процессом. Уже через пару лет в Голландии мусульман станет больше, чем природных голландцев.
Всё закончилось, как и положено, песнями. Вышел болгарский поэт Владимир Стоянов, с гитарой, потому что не только поэт, но и бард, и на хорошем русском языке заговорил о недавно умершем русском поэте Олеге Чухно. Говорил о том, что человек живёт именно в том месте, о котором мечтал. Сначала на болгарском пел свою песню «Одиссей». Я давно заметил, что когда немолодой бард исполняет свою песню, он всегда старается петь её в молодом образе. Потом спел, отдавая, видимо, дань стране, ещё одну песню на стихи Солженицына. И песня, и стихи мне не показались.
О начале выступления Инны Ростовцевой я уже написал, а дальше она, как и все мы, начала говорить, по большей части, о себе.
Домой пришлось почти лететь. Сегодня по поводу нового диплома у Соколова, который у меня на курсе девять лет назад был под другой фамилией, собралось несколько моих выпускников: Алёна, Ярослав, Антон, и пришёл Максим Лаврентьев, который был здесь рядом, у К. Я. Ваншенкина. Я быстро сварил картошку и сделал пюре, а вот нажаренные котлеты у меня были. Ребята с собою тоже притащили кое-что съестное, а Антон ещё и прекрасное французское вино, которое я щегольски открыл штопором, подаренным мне Марком на семидесятилетие. Сидели часов до одиннадцати, болтали о литературе и о прошлом. Максим уморительно рассказывал о вечере Александра Потёмкина, который проходил в Большом зале ЦДЛ. До этого «Эхо Москвы», привлекая внимание к этому писателю-миллионеру, активно и за плату пропагандировало его книгу, написанную якобы «для души и сердца». В литературе деньги, оказывается, значат далеко не всё, как в другой жизни. Вечер вела Кокшенёва, и выступал Личутин. Хотя, по словам Максима, в каждом дифирамбе в адрес Потёмкина было больше завуалированной хулы, но всё же как патриоты падки на дополнительные заработки! <…>
25 октября, воскресенье
<…> Ещё до того, как вышел на улицу разгребать листья и носить землю из компостной ямы на грядку, прочёл небольшую брошюрку гениального композитора Рихарда Вагнера, изданную нашими патриотами. Брошюра посвящена еврейскому вопросу и музыке. Видимо, здесь было известное беспокойство по поводу популярности в его же время музыки Мейербера и Мендельсона-Бартольди, но кое-что в этой брошюре заслуживает хотя бы размышлений.
Вагнер, во-первых, констатирует «глубокое, внутреннее нерасположение ко всему еврейскому, которое всем нам знакомо…». Или: «…отрицательное, отталкивающее впечатление, которое производят на нас евреи,— гораздо естественнее и глубоко сильнее нашего сознательного стремления избавиться от этого негуманистического настроения». Или: «То обстоятельство, что новое искусство приняло еврейский оттенок, слишком бросается в глаза, чтобы это надо было утверждать». Дальше две фразы, по крайней мере, интересные. «Евреи говорят языком той нации, среди которой они живут, но говорят, как иностранцы». Это не всегда так, но русскоязычная проза, как правило, бесстилевая. «Одинокие со своей национальной религией, одинокие как племя, которое лишено почвы и которому судьба настолько отказала в развитии внутри себя, что даже его собственный язык сохранила лишь как мёртвый». Дальше Вагнер говорит о том, что сама исконная еврейская речь, здесь он некорректно употребляет понятие «перепутанной болтовни», делает «еврея неспособным к художественному словесному выражению своих мыслей и чувств, и эта неспособность особенно резко должна проявиться там, где нужно выразить высшую взволнованность…». Но речь здесь идёт всё же о пении, а не о литературе.
Во-вторых. «Образованный еврей произвёл невероятнейшие усилия, чтобы лишить себя заметных признаков своих низших единоверцев. Во многих случаях он даже признавал целесообразным действовать путём принятия христианского крещения, лишь бы только уничтожить все следы своего происхождения».
Теперь собственно о «музыке, которой, в отличие от иных искусств, легче всего научить». Вот это бы надо запомнить, я, как человек слабо музыкально одарённый, всегда полагал по-другому, но здесь говорит эксперт.
В брошюре есть несколько интересных соображений относительно самого процесса творчества — о спокойствии и о страсти. Соображения о Мейербере и Мендельсоне мне неинтересны, и того, и другого исполняют и играют.
26 октября, понедельник
На последней институтской конференции, когда из зала уже все расходились, встретились с Надеждой Кондаковой. Она дала мне последний номер «Литературной России». «Прочти, для меня это важно». Открыл только сегодня, газета затерялась где-то в рюкзаке, с которым я вместо портфеля хожу и езжу. Утром сразу же и прочёл. Не знаю, настолько ли выдающееся качество этих стихов, но смысл горяч и искренен. «Твой дед — посадил моего деда, мой отец — до смерти презирал твоего отца. И из этого нет выхода. Эта ненависть не имеет конца». Это стихи о теме всеобщего прощения, чтобы потом жить вместе и быть услышанными Богом. Тема, в общем, моя, идея, над которой я последнее время размышляю.
<…> Внимательно прочёл я и все материалы, касающиеся недавней встречи В. В. Путина с писателями. Здесь очень интересное мнение не о самой встрече, а об отношении к власти у Владимира Березина, давнего, но ещё в моё время литинститутского выпускника, и аналитическая статья об этой встрече Вяч. Огрызко. Не могу утерпеть, чтобы не впечатать небольшой пассаж.
«В перестройку, помнится, писатели, попав к Горбачёву или Рыжкову, в первую очередь говорили о спасении Байкала и Волги, о качестве преподавания в школах гуманитарных предметов и о борьбе с алкоголизацией народа. Литераторы убеждали советских правителей прекратить работу по перебросу части стока северных рек на юг. Инженеры душ протестовали против устроительства мощных химических комбинатов рядом с крупными городами. А что теперь? Если верить информационным агентствам, из трёх часов, в течение которых продолжалась беседа Путина с писателями, более половины времени заняло обсуждение меркантильных вопросов. «Инженеры человеческих душ» просили премьера вмешаться в ситуацию с их дачами в Переделкино, решить вопрос с собственностью».
Вечером по телевидению рассказали о встрече руководителей думской оппозиции с президентом Медведевым. Всё, как обычно, прошло в утешительно-соглашательской манере. Тем не менее, В. В. Жириновский, который, как известно, никогда не врёт, сказал, что обратился к президенту с требованием о снятии с поста Ю. М. Лужкова. Жириновский аргументирует это своё требование тем, что Москва — коррумпированный город и во главе этой коррупции, по мнению Жириновского, стоит Лужков. <…>
29 октября, четверг
В почтовом ящике очередная вырезочка, положенная туда соседом Ашотом. Это статейка о недавно прошедшем в Липках очередном сборе молодых писателей. Я давно уже интересуюсь этим пафосным и кормящим многих стоящих рядом с литературой граждан мероприятием. Не очень также верю в его настоящую ценность, сопоставимую с затратами на него. Статья называется символически: «Почему нет Толстых и Платоновых?». Здесь же и выступления многих писателей — руководителей семинаров, но ответа на вопрос нет, есть только его констатация. Не говорится ничего и о том, что общество и не готово к появлению ни Платонова, ни Толстого. Собственно, что станет с рынком, когда появится их следующий взвод гениев? Не говорится, что для новой литературы уже практически нет и читателя. Занятно в связи с этим звучит такой пассаж руководителя и вдохновителя Липок: «Сергей Филатов посетовал на отсутствие результата, которого хотелось бы: из более 1000 человек, прошедших через 5-дневные «университеты» в Липках, тех, которые стали известными, можно сосчитать по пальцам». Неплохо и даже точно сказано. О бюджете не говорю. <…>
31 октября, суббота
<…> По тому же НТВ, которое народ плохо смотрит, показали в рамках одной из субботних коммерческих программ фильм о полковнике Буданове. Сколько здесь теперь будет разговоров в прессе!
Его на полтора года раньше выпустили из узилища, чем общественность была недовольна. Жизнь в семье полковника теперь такая: сын говорит, что он сын полковника Буданова, этим гордится. Сын теперь юрист. А вот дочь семья не показывает, боятся за неё. По версии родных Эльзы Кунгаевой, Буданов её ссильничал. Был ли в действительности этот эпизод? Также неизвестно, была ли Кунгаева снайпером. Этого Буданов не утверждает, но об этом говорят. Есть один важный факт. Во время какой-то танковой стоянки перед селом Кунгаевой из одного дома всё время стрелял снайпер. Именно кунгаевский дом, по мнению Буданова, был самый удобный для этой цели — на краю села. Когда подъехали к этому дому, то никого в нём, кроме чеченской девушки, не было. А где родители? Как это они оставили дома незамужнюю женщину, девушку? Это плохо вяжется с кавказскими обычаями. Показали в том числе и родителей покойной Эльзы — они живут в Швеции. Красивый уютный дом, они счастливы, что не в Чечне, а за границей. Правительство новой родины благодарят. А собственно, почему они уехали, стали политическими беженцами? А вот Буданов не уехал.
Но, кроме этой истории, телевидение рассказывало и другую — о самом Буданове, его жизни в колонии, где он отбывал наказание, о войне. Вот здесь предстаёт по-своему героический, по крайней мере, замечательный, ясный, отважный и преданный долгу человек. Здесь был нарисован герой, и, полагаю, именно таким его Россия и увидела. <…>
1 ноября 2009, воскресенье
<…> После долгой работы в саду снова залёг в постель, на подогреваемый плед, и стал читать переделанную монографию В. К. Харченко о своих дневниках. Веру Константиновну все мои остепенённые знакомые лингвисты поругивают за некий провинциализм стиля и наукообразность, но мне кажется, книги у неё неплохие, а главное, я понимаю, что ей хочется работать, объектов маловато — вот мы и сошлись. Самое любопытное — не её бушующие филологические умствования, а умение виртуозно отыскивать в море дневников цитаты. В книжке это, пожалуй, самое интересное. Но ведь и её размышления, и её цитирование мною не только фиксируется, но, думаю, и влияет на мою дальнейшую работу в этом жанре.
Об одном казусе — отдельно. Ещё в прошлый раз, когда я читал прежний вариант книги, я попросил Веру Константиновну аккуратнее обходиться с её «несогласием» моего видения еврейской темы, которой, в общем-то, в дневнике нет. Когда я раздаю оплеухи, то достаётся всем. Но когда пишу, что Марк Захаров сжёг в пепельнице не партбилет, а муляж, который ему сделали в бутафорском цехе театра, это, по мысли подобных наблюдателей, уже еврейская тема. Интеллигенция, запуганная прессой и её оценками, уже дрожит при любом ветре с Востока. Так вот, Вера Константиновна на этот раз решила обойти этот момент по-другому. Получилось глупо, трусливо и провинциально. Выделяя среди прочих тем и приёмов «Дневника» раздел «Феномен сплетни», она довольно много об этом пишет, вспоминая многих, в том числе и А. Блока. И вот, в самом конце этой главки, после многих довольно спокойных слов и примеров, исследовательница, выделяя абзацем, пишет: «С чем мы не согласны — это с критическими замечаниями Сергея Есина в адрес евреев».
Всё так и оставил, даже не позвоню, не скажу, как в этом пассаже она смешна и нелепа, как это неточно — писать именно так; это моя плата за трусливость и неумение острую и сложную проблему взять и попытаться её решить. Теперь хлебайте, что сварили. Я оставляю за собой право говорить о том, что белое или чёрное не зависит от национальности, и оставляю за собой право называть себя русским. <…>
6 ноября, пятница
Со вчерашнего дня в средствах массовой информации новая сенсация. Вроде бы не только найдены, но уже из подозреваемых стали обвиняемыми некто Никита Тихонов и Евгения Хасис, как убийцы адвоката Маркелова и журналистки «Новой газеты» Анастасии Бабуриной. Это брат и сестра, причём у Следственного комитета есть подозрение, что Тихонов не вполне вменяемый. У «Эха Москвы» ещё вчера были сомнения, не обычная ли это подстава властей, заботящихся после казусов с выборами 11 сентября о поднятии своего рейтинга. Дескать, защищаем! Как ни странно, это совпало и с передачей о полковнике Буданове, противником досрочного освобождения которого был адвокат Маркелов. Правозащитник. Как и любое громкое политическое дело, оно замешано на проблемах национализма. Эта проблема всё время разрастается за счёт ущерба русских людей. Они постоянно виноваты в некорректном отношении к иностранцам, массовый приезд которых выгоден в первую очередь капиталу, потому что, в отличие от соотечественников, им можно платить не по европейским, а по азиатским меркам. Но почему бы власти несколько не приструнить националов? Они так распоясались на улицах, в местах общего пользования, они подчас ведут себя как у себя в лесу или в горах.
Утром, когда читал прошлую газету, подумал о том, что, конечно, мой «Дневник» стал проигрывать после того, как я перестал быть ректором. Как написала бы В. К. Харченко, он почти лишился общественной компоненты, да и компоненты «в круге московского бомонда», поэтому опять же, следуя её предсказаниям и синергетике жанра, буду изыскивать другие средства, как говорится, актуализации.
В «Российской газете», которую я последнее время не всегда подробно читаю, потому что пропадает к ней интерес, а вернее, отыскались корни её тенденций, да и обнажились и сами эти тенденции, два материала. Во-первых: «Финалист «Большой книги» Вадим Ярмолинец считает, что „одесской литературной школы не существует“». О романе Ярмолинца я уже читал, кажется, в «Литгазете».
«Одесской (южнорусской, юго-западной) школы нет. Её придумал в 1933 году Виктор Шкловский в своей статье «Юго-Запад», опубликованной в «Литературке». А через три месяца, после страшного разгрома, учинённого ему борцами с формализмом, он от этой школы публично отказался. Одесские литераторы всегда ориентировались на большую русскую литературу. Если бы не четыре «Одесских рассказа» Бабеля, где он создал тип весёлого налётчика, так привлекающего читателя своим карикатурным говором, разговора об одесской школе никогда бы не было».
Далее идут отчасти справедливые слова, суть которых в одном: столичная литература, постоянно оплодотворяя саму себя, постепенно протухает.
«В провинциальном, в том числе и в зарубежно-провинциальном, существовании есть одно преимущество, о котором напоминает судьба названных выше одесситов (кроме Бабеля, здесь был ещё и Катаев.— С. Е.). Следствием их переезда в столицу метрополии стала творческая и нравственная деградация. Трудно сказать, кто опустился ниже — допившийся до полной творческой импотенции Олеша или же Бабель, призвавший на Первом съезде советских писателей учиться стилю у Сталина, который затем лично дал добро на его расстрел».
Вот здесь, в этом эпизоде, и есть суть южных и добрых писателей-одесситов. В связи с этим вот что любопытно. Булгакову — он со Сталиным довольно дерзко переписывался, Шолохову, который тоже кое-что вождю написал, Платонову — его вождь назвал сволочью, Пастернаку, предложившему вождю говорить «о жизни и смерти»,— всё почему-то сошло с рук. А вот певцам его собственного стиля и величия, оказывается, доставалось.
Некий следующий абзац — это попытка из русской отечественной литературы вычленить ещё одну одесскую школу. Но здесь же занятное свидетельство о Довлатове, почти самозваном классике.
«У российского читателя, на мой взгляд, искажённое представление о нас — русских американцах. Этому мы обязаны прозе Сергея Довлатова. Содержание жизни его героев — ностальгия, а по своему социальному статусу они — люди второго сорта. Я не говорю, что таких нет, но есть и другие».
Второй для меня знаменательный материал — это большая статья Павла Басинского «Граф уходящий. Виктор Пелевин выпустил роман „Т“». Это о том, как некий граф ушёл из Ясной Поляны… У Басинского двойственное положение: с одной стороны — знаковый писатель, полёт фантазии; с другой — конечно, коммерческая литература. А что касается полётов, то, видимо, Паша плохо знает, что такое фантазия и что такое её истинные полёты. <…>
8 ноября, воскресенье
<…> Если жизнь стала бедна событиями, то что-то надо восполнять чтением. Во-первых, меня удивил старый знакомый Вали Валера Кичин, позволивший себе в «Российской газете» вдребезги разнести новый фильм Павла Лунгина «Царь». Ещё когда Лунгин поставил свой «Остров» с Петром Мамоновым, даже не смотря фильм, а просто немножко зная творчество Лунгина и его генезис, я уже тогда почувствовал конъюнктуру. Здесь Лунгин взялся за Ивана Грозного, т. е. опять и за тоталитаризм, и за Эйзенштейна. Вот мы этому классику нос утрём! Пётр Мамонов играет царя Ивана IV. Филиппа играет Олег Янковский. Не могу утерпеть, аплодируя Валерию:
«Мамонов Лунгину нужен лишь в качестве натурщика: во всех фильмах он предстаёт лишь какой есть, лишь меняя рубища, но не расставаясь с единственным, чем-то дорогим ему зубом».
И дальше ещё одна цитата, которая и про фильм, и о его оценке:
«Отсутствие внутренней динамики режиссёр компенсирует зрелищностью. Нам предъявляют полный набор кровавых аттракционов. Они должны, с одной стороны, соответствовать новейшим тенденциям гиньольного кино образца 2009 года, с другой — поддержать вечный образ России как страны варварски жестокой. Это именно аттракционы, компонент чисто коммерческий: они выглядят вставными концертными номерами, которые простейшим образом иллюстрируют расчеловеченную природу царской власти, в противовес духовной — церковной. Аттракционы новенькие, с иголочки: стоп-кадры московской толпы с развевающимися по ветру льняными волосами могли бы стать волнующей рекламой шампуня, костюмы словно взяты из гардеробных Большого театра…»
Не тут-то было и с Эйзенштейном:
«Знаменитый Том Стерн, обычно снимающий для Клинта Иствуда, предлагает свой… подход к материалу. Он трепетно воспроизводит прославленные композиции из фильма Эйзенштейна, окончательно лишая нас возможности абстрагироваться от шедевра 30–40-х годов и воспринимать ленту Лунгина по предложенным ею пусть куцым, но правилам… Между тем умение слепить из компонентов целое, из инструментов создать оркестр — и есть показатель режиссёрского мастерства».
Что меня в этой кинокритике восхитило: ведь это своих бьют. Не по демократическим правилам!
Второе, что меня тоже привело в хорошее состояние,— это чтение повести Сергея Юрского «Вырвавшийся из круга». Когда я только начал чтение, то подумал, что здесь опять, как и у Бенигсена, придуманный повод для развёртывания сюжета, и приготовился к раздражению и брюзжанию. Всё действительно странновато, в посёлке миллионеров начинают странную процедуру — соскабливание особого зубного камня, в котором как бы заключены наши грехи, мешающие жить библейскими сроками. Повествование ведётся от имени героя, некоего богатого человека Анатолия Евтихиевича. Но сделано это с огромным мастерством, здесь прекрасный сочный язык героя и времени, и в первую очередь язык-то и создаёт самое трудное в литературе — характер. Вот тебе и всенародно любимый актёр!
9 ноября, понедельник
<…> Боюсь, что русской литературе остались всё те же три невеликие роли: оптимизация, имитация, банализация западных образцов. Примеры есть на каждый из этих пунктов.
Имитацией давно и успешно занимается Г. Чхартишвили, учредив свой коммерческий литературный проект «Б. Акунин», на редкость качественный, с точки зрения профессиональных критериев. У критиков был соблазн признать его явлением литературного процесса, но — разобрались и устояли. Сам писатель, человек культурный, на это не просто не претендовал, а сам объявил, что это не литература и путать не надо: «Я придумал многокомпонентный, замысловатый чертёж. Поэтому — проект. <…> Чем, собственно, литература отличается от литературного проекта? По-моему, тем, что корни литературы — в сердце, а корни литературного проекта — в голове». <…>
12 ноября, четверг
<…> Сегодня по радио объявили, что начинается суд по иску Лужкова к Немцову, который обвинил его в коррупции и прочем. Ранее подобный иск подала и жена Лужкова Елена Батурина. Репутации её фирмы нанесён урон. Россия — страна справедливых судов, порядка и безукоризненной власти.
В России кризис оказался сильнее и глубже, чем где-либо в мире. Дальше всё разговоры: нельзя быть сырьевой базой и прочее, призывы к реформированию. Это из послания президента Федеральному Собранию, о котором успело неполно сказать радио до того, как я уехал в институт.
В институте шла какая-то самодеятельность, но самодеятельная пьеса в стихах одной нашей студентки-заочницы показалась мне ужасной. Средневековье, короли, покойники, плащи. В литературе самодеятельности быть не может. <…>
13 ноября, пятница
<…> C упоением читал несколько номеров «Независимой газеты» и, конечно, «Ex libris». Много интересного и по событиям, и по комментариям. Например, о прошедших в Москве выборах, на них же пришло что-то около трети населения. Занятная статейка была о посещении Хиллари Клинтон Казани. Расторопные казанские власти на всякий случай на три часа упрятали в своё узилище временного содержания корреспондента «НГ», а студентов, которых отобрали для беседы с госпожой Клинтон, два дня и проверяли на знание английского языка, и смотрели насчёт мировоззрения. В газете большой список книг, напечатанных в собственном издательстве, которые продаются по сниженным ценам. В основном это зарубежные авторы. Но есть и свои. Первым в списке, по алфавиту, идёт Андрей Волос со своим «Хуррамабадом», за который он получил Государственную премию. Стоимость его 20 рублей. Стоимость Битова на тридцать рублей дороже — 50. Я берегу дома книги, потому что это память о моём чтении. <…>
19 ноября, четверг
Кое-что из статьи Льва Пирогова. <…>
«Честная служба государству имеет своё собственное достоинство, и многие бывшие интеллигенты нашли это достоинство на советской службе… Пока существовало полновесное «советское» — в 30–50-е годы — ему служили по убеждению. Не из страха или корысти. Демонтаж принципов советской системы оставил совслужей буквально ни с чем… Осталась государственная кормушка с советской эмблемой, а за ней почти ничего. Обломки. Кормушку совписы оставлять не хотели ни за что. А служба пустой вывеске с серпом и молотом их попросту свела с ума. Они уже больше не знали, кто они, что и зачем. Мысли и поступки возникали самые причудливые. Искали корни, идейных покровителей, духовных вождей. Попадали всё больше на службу к иностранным разведкам, находили (политическое) убежище в «Берёзках» и комиссионках».
Развивая эту мысль дальше, Пирогов совершенно грандиозно пишет о самих шестидесятниках, к которым я себя ни в коем случае не причисляю. Я никогда не шёл ни с кем рядом, у меня всегда была небольшая тесная компания, в основном связанная с моей работой и службой. Я дружил только с Лёвой Скворцовым, Борей Тихоненко, Юрой Апенченко, Витей Симакиным — и всё, пожалуй.
«Не мудрствуя, назовём этих людей «шестидесятниками». Речь не о поколении, не об убеждении даже — о субкультуре. Ведь «шестидесятничество» пополнялось свежей кровью и в семидесятых — когда, взявшись за руки, стало модно петь уже Цветаеву с Пастернаком, и в восьмидесятых — когда «возвращали литературу», и в девяностых — когда, задрав штаны (и взявшись за руки, разумеется), бежали за постмодернизмом, и даже сегодня — мужественными усилиями организаторов ежегодного молодёжного семинара в Липках. Всё это (за вычетом Липок — субкультуры тоже стареют и устают) были заметнейшие события своего времени, и каждому из них тогдашние «шестидесятники» были сопричастны. Чего ж плохого?
На первый взгляд ничего.
Хотя — где оттепельный гуманизм пятидесятых и где постмодернизм, казалось бы.
А не важно. Главное — что «перспективные тренды», и мы тут как тут.
Характерно, что при этом по всякого рода «внелитературным вопросам» — будь то осуждение смертной казни или отношение к сталинизму или Ходорковкому, выработка мнений по поводу фильмов «Царь» или «Остров» — «шестидесятники» выступают единым фронтом, независимо от того, какого они «призыва».
Всё просто: новаторы-модернисты последовательно выступают против традиций, в чём бы этот модернизм и эта традиция ни выражались».
Вот почему всегда надо пробовать и пытаться говорить, если есть что-то в сердце, потому что мысль одного подхватывается другим. На некоторое время оставим шестидесятников, чтобы к ним вернуться,— два критика теоретически их, как могильщики на кладбище, когда гроб уже опустили в землю, в две лопаты очень быстро закопали. Ефим очень точно ставит вопрос о значении в культуре песен Окуджавы:
«„Песни Окуджавы, таким образом, играли культовую роль в узкоспециальном, отнюдь не в общекультурном значении этого слова, что само по себе снимает вопрос об их художественной ценности“.
В том-то и дело, что не «снимает». В том-то и дело, что не в «узкоспециальном» — в «общекультурном». Ведь и «откровенные казались», и бардовское движение с них началось, и никуда не делся из нашей жизни тот дух обаятельной пошлости, эталоном которого эти песни являются. Именно пошлости».
А вот Пирогов — правда, уже по проложенной из-за океана колее,— идёт дальше.
Я хорошо помню, как в середине шестидесятых годов я каким-то неясным мне образом, а может быть, чуть раньше или чуть позже, встретился в Костроме с Верой Минаевой, с которой я на заре юности работал в «Московском комсомольце». Я тогда, в качестве искусствоведа, возил передвижную выставку живописи «Советская Россия». Или я тогда работал репортёром на Всесоюзном радио? Среди прочего обмена столичными новостями были в том числе и песни Булата Окуджавы, о которых Вера тогда взахлёб говорила. «Полночный троллейбус, мне дверь отвори!» Я тогда уже чего-то недопонимал в этом восторженном визге, но, скорее, относил это к своей интеллектуальной недоразвитости.
Но вернёмся к статье Пирогова, к его оценке «моего поколения», жёсткую ревизию которого начал всё же Лямпорт. Я пропускаю и замечательный анализ Пироговым «Молитвы» Окуджавы, его, Пирогова, трактовка шестидесятников как людей, специфически жадных до жизни, новый для меня термин «эвдемонизм» — стремление к благу; выходим именно на мою прямую.
«Двадцать лет не стихает согласный вой: литераторы в России страдали! Великие тексты были под запретом, настоящих писателей унижали и уничтожали. Подавайте нам теперь компенсацию — и за себя, и за того парня. Мы ведь наследники Платонова, Булгакова, Олеши, Зощенко… всех, кто страдал и кому теперь, выходит, положено.
Напоминает практику бессрочных контрибуций по итогам войны.
А ведь даже не «воевали». «Страдали» только, и то не очень. Многие сидели на должностях и печатались, а изгнанникам так даже завидовали.
И вот теперь — «дай».
Это не просто жадность.
Это онтологическая несовместимость с русской культурой».
22 ноября, воскресенье
<…> Перед сном видел по телевизионному приёмнику выступление Путина, опять полное уверенного оптимизма,— он говорил как лидер «Единой России». Кажется, в ближайшее время она ему понадобится. С декабря ни один пенсионер не будет у нас получать ниже прожиточного уровня, это около восьми тысяч. Но разве люди этого не заработали, разве при советской власти кто-нибудь жил ниже прожиточного уровня? Говорил и президент, похожий на школьника-отличника, говорил так верно, что, кажется, даже лучше учителя. С их речами я абсолютно согласен, но это лишь речи, изменения практики, особенно в общественной жизни, я не замечаю.
25 ноября, среда
<…> Москва тем и отвратительна для жизни, что здесь никогда не рассчитаешь времени. Предполагал, судя по пробкам последнего времени, что ехать буду часа полтора, а долетел мигом, успел даже, до того как стать в очередь к администратору, забежать в продовольственный магазин и купить два беляша, от которых у меня была страшнейшая изжога, и бутылку кефира. Съел в машине. С. П. с дамами приехали уже чуть ли не к самому началу спектакля — дикие пробки настигли их от Рижского вокзала.
Райкин, как и всегда, играет замечательно, с невероятной отдачей. Спектакль поставил Юрий Бутусов, и это, конечно, здорово. Поразительное воображение, в первую очередь постановщика; оформление, решение финальной сцены спектакля — всё это вызывает восхищение и действует на зрителя. Настоящий театр всё больше и больше становится неким сновидением. Здесь, правда, возникает вопрос, насколько велика часть зрителей, до которых доплывают все аллюзии художника. Три пианино на сцене — три сестры, в одних трусах король Лир — Иов, кóзлы и грубые доски помоста — выстроенное своими руками лобное место. Я уже не говорю о некоторых открытиях японцев, которые здесь, в театре, определённо не присваиваются, а только цитируются. Очень много молодого зрителя в этом недешёвом театре. Я всё больше и больше убеждаюсь, что всё же существует два зрителя, два потока. Один — которого ещё не съело телевидение и который на уровне знания или на уровне инстинкта сопротивляется. И другой, особенно в местах, лишённых прямого обращения к фактам культуры, и особенно в провинции,— который для развития окончательно потерян. Оля, сестра С. П.,— это ещё последнее поколение технической интеллигенции, для которого культура — ещё и собственная внутренняя жизнь,— жалуется, что к ним в Калининград приезжают такие ничтожные антрепризы, с такими ничтожными пьесами! Вот так мы лишаемся последнего вдумчивого зрителя. В зрительном зале почему-то вспомнил Михоэлса. Дотягивает ли до него — сужу по легендам — Райкин? Но какое серьёзное отношение к профессии. Артист — это как в кандалах, из этой профессии, как, скажем, из профессии писателя, не вылезешь в другую. Но и у Михоэлса, и у Райкина в отношении к Лиру есть что-то личное. Абстрактное королевство, почти конгломерат? Или вопрос о продолжении рода и разделе собственности? <…>
27 ноября, пятница
<…> Вчера объявили результаты «Большой книги». Они воодушевляют: это Александр Терехов — вторая премия, которого, конечно, пробил Юра Поляков, в этом году заседающий в органах этой премии, а также Леонид Юзефович и Леонид Зорин. Сегодня же в газете довольно большой материал Павла Басинского, посвящённый событию. Как опытный литератор, понимающий некоторую вопиющую особенность этого награждения, Павел всё внимание сосредоточил на ещё одном награждённом — премия за честь и достоинство вручена Борису Васильеву. Собственно, вся статья ему и посвящена, панегирик лауреатам-конкурсантам был ограничен большой фотографией.
28 ноября, суббота
<…> Когда включил радио около часа дня, то узнал, что на дороге Москва — Ленинград произошло крушение поезда. Уверяют, что это теракт, взрывом оторвало три вагона. Я слышал выступления очевидцев: никто взрыва не слышал. Одна из организаций, протестующая против дикой миграции, вроде бы взяла на себя ответственность. Я думаю, что это тоже власти невыгодно. Говорят и о кавказском следе, и об имитации кавказского следа. Рвут пуповину между Москвой и правящим Питером.
<…> Весь день просидел дома, добил лакуны в дневнике, слушал радио о крушении «Невского экспресса». Что же делается в стране, если чуть ли не каждый день происходят теракты? Вот теперь и в Ленинград ехать боязно.
<…>
1 декабря, вторник
<…> На фоне размышлений, что все обо мне забыли, прочёл интервью Димы Каралиса в «Литературке»: «А существует ли особая московская или питерская литература? И в Питере, и в Москве издаётся огромное количество книг, от которых веет литературным мещанством, историческим провинциализмом, «кружевами»… При этом в провинции рождаются весьма достойные произведения.
Вспомним — в конце семидесятых часто упоминалась «московская школа»: А. Ким, С. Есин, Р. Киреев, А. Курчаткин, В. Маканин… И что? Каждый пошёл своим отдельным, неповторимым путём…»
<…>
3 декабря, четверг
Сегодня в 12 часов со своим ежегодным разговором с народом будет В. В. Путин, мой когда-то кумир. По радио в связи с этим много разговоров о том, что это хорошо отрепетированное мероприятие, где не будет задано ни одного «неудобного вопроса» и не появится ни один не учтённый ранее человек. Также много говорят о некоем скандале, который произошёл в Конституционном суде, когда судьям показали их место! «Тоже нам третья власть!» В крушении экспресса убитыми оказались 26 человек и около сотни пострадавшими. Так и живём от одного несчастья к другому.
В двенадцать этот разговор начался. Ощущение хорошо режиссированного, но интересного действия. Но, может быть, по-другому и невозможно. Какие-то тысячи звонков в минуту на специальный пункт. Россия страна монархическая — нам всегда нужен Бог и господин. По местам боевой путинской славы, т. е. где он недавно побывал, где побывали государственные деньги, расставлены специальные говорящие пикеты, где люди задают вопросы, на которые В. В. Путин хорошо, ладно и со знанием дела и цифр отвечает. Это Пикалёво, Волжский завод, Саяно-Шушенская ГЭС. Кое-что оказывается интересным. Оказывается, армия у нас уже меньше, чем войска МВД,— 1 млн 400 тыс.
Во время этого выступления пришёл Женя Луганский, отец моей студентки Сони. Говорили о театре: дохода сейчас в театре две статьи — сдача в аренду и билеты; правда, посещаемость у них хорошая — 80%. Зарплату и коммунальные услуги оплачивает регион. Женя под юбилей выхватил для театра звание «академический». Кажется, тогда он работал министром культуры Ставрополья. Каждый месяц, чтобы сохранить кассу, им приходится выпускать премьеру.
<…> А потом началась главная программа — начали смотреть «Blow-up» Микеланджело Антониони. Фильм 1966 года, который в своё время наделал много шума.
Буквально впитывая в себя каждое мгновенье экранного времени, я думал о том, что в нынешний век кино как искусство, видимо, закончилось. Век наживы пожрал и это. Даже пересматривать не стану — всё помню до кадра. <…>
7 декабря, понедельник
Два дня не писал дневник, потому что с утра до вечера сидел на кинофестивале. Писал ли я о том, как он называется? Довольно выспренно, но выразительно: «Окно в Россию — XXI век». Отчасти повезло с жюри: две опытных дамы, обеих зовут Марина, обе режиссёры-документалисты, но у одной отчество Валентиновна — это Дохматская, она из Вятки, заслуженный деятель искусств, у другой отчество Александровна, она из Иванова или из Саратова, могу ошибиться. Обе много снимавшие, знают кухню. Кстати, рассказали мне грустную историю, как нынче добываются на фильмы гранты. На каждый фильм практически надо открывать компанию, писать кучу бумаг и объяснений. У саратовской Марины и у её мужа, который снимает одну картину в год, есть своя компания, и у неё самой тоже с одной картиной есть, но уже другая компания. В жюри ещё артистка Наташа Варлей, которая, по сложившейся на этом фестивале традиции, смотрит всё дома, а потом присылает записочки. Есть ещё и парень из Осетии, Артём Салбеев. Он тоже смотрит на дисках дома. Пришёл только в воскресенье, когда мы подводили последние итоги.
Салбеев, ученик С. Герасимова, не без амбиций, любит стоять при свете рампы, с ним пришлось повозиться, но потом всё утряслось… Но сначала о самом главном. Два дня страна стоит на ушах и находится в тревоге после пожара в клубе «Хромая лошадь» в Перми. У меня мелькнула даже мысль: не позвонить ли Вите, а вдруг он поехал из своей деревни с Леной погулять в Пермь,— но потом решил, что делать этого не стоит, не для деревенских эти забавы.
Пострадавших более ста, погибших к понедельнику оказалось 115 человек. По телевизору показали, как талантливо Медведев выговаривал перед кинокамерами всем службам. Этому он, видимо, научился у Путина. Владимир Владимирович подобные телевизионные выговоры делает ещё лучше, чем его ученик и последователь. С моей точки зрения, достаточно было ещё при первом любом пожаре — а их по России прошла чуть ли не дюжина — снять с должности губернатора, и по всей стране не было бы ни одного пожарного ослушания. Между прочим, все пожарные службы сейчас принадлежат Шойгу. Он очень любопытно по телевизору сказал, что на устранение всех беспорядков клубу этому в своё время отпустили год. Год, между прочим, закончился 3-го числа. А после 3-го числа никто не позаботился проверить: соответствует ли клуб противопожарным требованиям. Несчастье выявило и ещё кое-какие занятные обстоятельства. Медикаменты в огромный город Пермь пришлось везти из Челябинска, а больных развозить в Москву и Санкт-Петербург. Значит, у нас на Урале, где огромное количество горячих цехов, нет собственных больших противоожоговых центров? Нет больниц, лечащих ожоги? Немного выше я говорил о губернаторе. С полным основанием могу утверждать, что в аналогичных случаях царь не дрогнул бы снять с губернаторской должности не только отпрыска крупной дворянской фамилии, но и собственного брата или дядю. Видимо, у капиталистов своя степень близкого родства.
Теперь о фестивале. Как хотелось бы, чтобы с десяток лент этого фестиваля просмотрело наше правительство. Тогда они наконец бы узнали, как живёт тот народ, который находится между Москвой и Петербургом, между Москвой и Свердловском, между Свердловском и Новосибирском, между Новосибирском и Хабаровском, между Хабаровском и Владивостоком. Несколько плёнок говорят об этом с невероятной уверенностью и скрытым гневом.
Мы долго колебались, кому отдать Гран-при — фильму «Глубинка 35 × 45», фильму «Не игрушки» или фильму «Занавес». В первом случае фотограф едет по деревням, потому что идёт кампания по обмену паспортов. Боже мой, какие типы, какие люди, какое терпение! Второй фильм — «Занавес» (В. Головнёв) — об актёрах крошечного детского театра в городе Ирбите. Ирбит — это как точка культуры и жизни, как астероид, летающий вокруг планеты, и тем не менее — не только нищета, но и попытка к высокому искусству.
Наконец, третий фильм — «Не игрушки» (А. Титов). Здесь 70-летняя женщина, уборщица и одновременно создательница школьного музея игрушек. Сама шьёт их, сама с ними разговаривает, общается с детьми, и тут же огород, муж — в общем, сама жизнь.
И всё же, и всё же — для Гран-при выбрали фильм П. Костомарова «Вдвоём». Здесь и опять творчество, и идея долгого супружеского понимания, и необыкновенная форма выражения, предложенная режиссёром — он же и оператор, и сценарист.
Всего было 27 фильмов. Мне кажется, что документальное кино, в отличие от нашего кино художественного, всё же не сдалось. За правдой факта здесь прослеживается и некая взволнованность красоты и духа. К сожалению, обо всём не расскажешь, но во имя самого искусства, которое не может и не умеет жить в пустоте и молчании, я пытаюсь это сделать. Тем более что и сами показы проводились в сравнительно небольшом зале внизу, в самом Союзе кинематографистов. Зрителей было — кот наплакал. <…>
9 декабря, среда
<…>
Вышла «Литературная газета». Во-первых, Юра Поляков, Лёня Колпаков и Гамаюнов получили Госпремию правительства России. Во-вторых, вышла статью Юрия Бундина о моей фотовыставке на втором этаже института. Там портреты, которые я наснимал, пока работал репортёром «Кругозора». Делал выставку в назидание студентам: творчество возникает из знания и сочувствия к жизни. В газете также прекрасный рассказ Володи Мирнева «Чёрная собачка». Героической жизнью теперь живут только собаки, бизнесмены живут жизнью коммерческой.
<…>
10 декабря, четверг
<…> Далеко не закончилась пермская трагедия. Список погибших драматически с каждым днём расширяется, их уже 127. В больницах всё время люди умирают. Выяснились ещё две подробности: не менее чем пять лет назад были заложены кирпичом огромные окна на первом этаже, которые считались резервным выходом. По документам они все последние пять лет числились как существующие. Вроде бы арестовали соучредителя клуба, некоего Анатолия Зака — «бродильное вещество». У Зака в собственности оказалось 18 объектов, он специализируется в подобной индустрии развлечений. Фамилия городского начальника в Перми — Кац, и не говорите мне об антисемитизме!
<…>
15 декабря, вторник
<…>
В шесть часов встретился с Юрием Ивановичем Бундиным — он, пользуясь давними связями с министерством культуры, повёл меня на юбилей — 200 лет со дня основания — Щепкинского училища Малого театра. Здесь поступили мудро и в первую очередь устроили праздник не для «нужных». Представителей театральной тусовки почти не было — бывшие студенты разных выпусков. Наверху, на ярусах, сидела сегодняшняя молодёжь — будущие кумиры российской сцены и кино. Действие было замечательным. В первую очередь — это большое шоу, которое показали сегодняшние воспитанники. Началось с полонеза из «Евгения Онегина» Чайковского, который был протанцован с грацией балетных профессионалов. Студенты из разных восточных стран пели и плясали разные фольклорные песни и танцы. Оказалось, что кавказские танцы русские мальчики могут исполнять не хуже лихих горцев. Были номера просто виртуозные. Но передать этого всего невозможно.
<…>
16 декабря, среда
Утром сквозь сон услышал, что умер Егор Гайдар. По предварительному диагнозу — оторвался тромб, умер, видимо, в собственном особняке, за городом, в одной из деревень «золотого» Одинцовского района. Жалко, конечно, что так рано, у меня к покойному чувство благодарности — всё-таки отстоял институт от разграбления многочисленными союзами писателей. Почти всё разграблено, заложено, продано, а институт стоит. Парадокс для меня в этой смерти заключается в том, что только вчера мы с Юрием Ивановичем о нём говорили в театре.
Сначала поговорили об отставке двадцати генералов, работавших в тюремном ведомстве. У нас ведь традиционно считается, что сам начальник, если что-то случается, ни в чём не виноват. А тут в тюрьме умер — по их начальствующей мерке — лишь один заключённый в московском СИЗО, а устроили такой шмон! Недостроенные дачи, недоученные за рубежом дети, не до конца выплаченные кредиты, а тут надо уходить с насиженных, парны́х мест. Газеты уверяют, что отставки не связаны с гибелью в тюрьме юриста Магницкого.
Подобные показательные меры не были присущи Путину.
Потом в нашем разговоре с Ю. И. мы подошли к выступлению майора из Новороссийска. Оба согласились, что это некий «оппозиционный» проект. Тут Ю. И. сказал, что, по его мнению, и приземление на лёгком самолётике Руста на Красной площади чуть ли не двадцать лет назад тоже было неким планируемым проектом. Это позволило Горбачёву снять всю патриотически настроенную и противящуюся методам перестройки верхушку военных. Я просто ахнул от простоты подобного предположения. Потом в разговоре возник Ельцин, потом Гайдар.
<…>
Сегодня же умер телевизионный ведущий Турчинский. Умер совсем молодым. Он был ещё борцом, чемпионом и невероятным силачом. Недавно я увидел его на какой-то огромной рекламе, где он рекламировал банковскую надёжность. Во время телевизионного объявления о его смерти выяснилось, что телевизионному ведущему принадлежал ещё и фитнес-клуб. А вот умер.
<…>
18 декабря, день варенья, пятница
Сплю последнее время не то что плохо, а беспокойно. Как всегда, во сне то ли говорил, то ли видел Валю. Когда в восьмом часу зазвенел телефон и, ещё не проснувшись, я схватил трубку, то так сразу и ответил: «Валя?» Я любил вот так отгадывать звонящего. Но это был Саня Ядринский, который помнил о дате моего рождения.
Довольно удачно через морозную Москву доехал до Савёловского вокзала, возле которого живёт Юра Апенченко. А главное, машина завелась. Ехал за пловом, который он уже на протяжении нескольких лет варит на мой день рождения. Надо сказать, что плов его пользуется большим успехом, и известны случаи, когда ещё на подходе кто-нибудь из гостей спрашивает: «Плов ещё не съели?»
В отношении дня моего рождения выработался определённый стандарт: лет уже пятнадцать я его встречаю в институте. Раньше в зале и звал весь институт, а теперь на кафедре, но всё равно приходят почти все, кто в этот день бывает в институте. На этот раз была пятница, но всё равно, как насчитала Надежда Васильевна, приходило 78 человек.
<…>
19 декабря, суббота
Днём по радио передали, что около 10 тысяч человек пришли в ритуальный зал Клинической больницы, чтобы попрощаться с Егором Гайдаром. Вчера за столом зашла речь и об этих похоронах. Их проведение и церемонию прощания не очень афишировали. Предполагалось, что могло оказаться и большое количество людей, для которых реформы Гайдара не были столь однозначны, как для покойного и Чубайса. По радио же объявили, что по воле покойного его тело будет кремировано. Здесь уже разнузданное воображение писателя: значит, нечего будет выкапывать из земли и вешать за ноги.
Сегодня же ездил в институт — забирать машину. В метро читал «РГ». На первой полосе по-прежнему разбирают некоторые очевидные уроки «Хромой лошади». Выводы, несмотря на окружающую факты риторику, очевидны. «В нашей стране всего 79 ожоговых отделений, а в маленькой Франции — 19». Но иногда вопрос ставится и так: не «больше» и «меньше», а просто «ничего». «У нас в Архангельской области, которая по размеру территории равна Франции, нет ни одного ожогового отделения». О некой технологии, за которую создатели получили лет десять назад Государственную премию и которая могла бы спасти многих при ожогах,— своеобразное «растягивание» собственной живой кожи пациента — говорится следующее: «Фибробласты стали сразу использоваться в косметологии. А когда пошли гонения на косметологов, то их «задвигáли». А ведь у нашего института была лицензия на производство фибробластов, и более 1000 больных были вылечены благодаря применению этого метода. Как это часто бывает: с водой выбросили младенца… Короче, чтобы всё это возродить, похоже, надо начинать всё сначала».
В другой статье — новые сведения о «Хромой лошади»: «Бренд «Хромой лошади» ни в одном из налоговых органов Пермского края не был зарегистрирован». Ах, ах, как же так могло быть! Выводы отсюда очевидны, как и мысль: если бы все подобные учреждения, а их, я думаю, по стране сотни тысяч, платили налоги, то, смотришь, и на ожоговые центры деньги бы нашлись.
<…>
21 декабря, понедельник
<…> Когда утром «Эхо» настойчиво забарабанило про сталинские репрессии и стало жаловаться на своих слушателей, что не все они согласны с тем, что по этому случаю думает радиостанция, только тут я сообразил, что сегодня день рождения И. В. Сталина. О чём же ещё говорить? Правда, что касается даты, в свежей книжке о Сталине Св. Рыбас будто бы установил другую дату, а именно — 18 декабря, как и у меня. Итак, журналисты в эфире возмущались, почему радиослушатели безоговорочно не считают Сталина тираном. Разговоры о том, что это связано с юношеским восприятием жизни вообще — «когда мы были молодые»,— не вполне состоятельны. Я полагаю, что одной из причин такого отношения к Сталину большого количество населения является ещё и то, что вся хула на вождя исходит именно от той группы людей, которая в результате перестройки захватила основные богатства страны.
В двенадцать часов уже был в «Доме Ростовых» на Поварской. Там в конференц-зале открывался Второй конгресс писателей русского зарубежья. По сравнению с первым, это было невесёлое зрелище. Первый конгресс открывался в Большом зале ЦДЛ. Присутствовало московское начальство; кажется, даже выступал Михалков; доклады и пышные речи. Видимо, на этот раз денег дали меньше. В согласии с финансированием — и народу: включая президиум, около сорока человек. <…>
23 декабря, среда
<…>
Умер Г. Я. Бакланов, 86 лет. Я всё же многим ему обязан, жалко до слёз.
24 декабря, четверг
Весь день воспоминания о покойном Г. Я. Бакланове всплывали в сознании. С ним у меня связаны многие страницы жизни, которые я бы назвал благостными, но и тот разговор, который состоялся в день победы «демократии», когда он, опьянённый победой и пьяный, позвонил мне ночью домой и сказал: «Мы сделаем всё, чтобы ты умер в говне». Об этом у меня есть запись где-то в дневнике. Но вот теперь он умер… Мне его бесконечно жалко. Вспомнил я и то письмо, которое он прислал мне, как внезапно возникшей звезде, когда я напечатал «Имитатора». Письмо это сейчас где-то в моём фонде библиотеки Ленина; жаль, что я не снял с него копию. Бакланов, бесспорно, был очень умным человеком.<…>
25 декабря, пятница
<…>
По радио говорили об интервью, которое в прямом эфире президент дал руководителям трёх основных телевизионных каналов. Вечером это комментировал какой-то до боли знакомый голос. Голос говорил, что негоже, чтобы подчинённые — а руководителей каналов назначает президент — брали интервью у своего начальника. Вопросов неудобных в этом случае нет. Говорил также, что это как бы симметрично недавней беседе Путина с журналистами, хотя и там вопросы были тщательно сбалансированы. Наконец, я узнаю́: да это же Олег Попцов, так удачно на моих глазах сделавший выбор на встрече в Копенгагене. Вчерашний коммунист, бывший заведующий сектором ЦК комсомола на моих глазах мгновенно превратился в демократа.
Вечером же — опять старые песни о Сталине. Радио по-прежнему недоумевает, почему народ так любит этого «кровопийцу». Среди ответов и такой: слишком много в стране воруют, и в этом случае народ тянется к железной руке. Всё почти так, но у меня поправочка: волна любви к Сталину — свидетельство нелюбви народа к сегодняшнему правительству. Это протестная любовь. Так же раньше даже демократы любили Ленина, потому что не любили Сталина.
<…>
26 декабря, суббота
<…> Дневник мне тоже уже стал надоедать, пережитое за день неохотно ложится в текст. Часто думаю: а кому это нужно? Своё время, последние дни извожу на собирание подробностей чужих страстей. Я ведь так мало вижу, и так узок диапазон моего зрения. Что за отвратительный характер — искать мелочную справедливость в чужих поступках. Сам ошибался много и часто, и найдётся, кто предъявит счёт и мне.
Внимательно и другим зрением, чем раньше, прочёл печально знаменитый материал в «Знамени», о котором вдруг вспомнил в эти дни прощания с Г. Я. Сегодня, кстати, его хоронят, и прощание состоится в ритуальном зале Клинической больницы — видимо, там же, где прощались с Егором Гайдаром. По радио утром говорило достаточно много людей, неплохо покойного Григория Яковлевича знавших. Серг. Чупринин говорил о его чести; Новодворская сказала, что он много и своей прозой, и, видимо, своими делами сделал для распада СССР. Иногда по радио утром так много говорят трагически-интересного, что всего и не запомнишь. Но вот некоторые цифры, поражающие воображение своим значением, невольно запоминаешь. За последний год под влиянием кризиса пять процентов населения России отказалось от мяса и колбасных изделий. И кажется, пять процентов отказалось от молока. Цифру «пять» я запомнил в перечне твёрдо, но была ещё цифра «пять с половиной», и в одном случает даже цифра «шесть», но это о чём-то насущном, но другом.
<…>
29 декабря, вторник
Собирался встретиться вечером с Юрием Ивановичем, но внезапно позвонил Станислав Юрьевич Куняев: как всегда, в «Нашем современнике» парадное ежегодное заседание редколлегии. В первом разговоре сообщил удивительные цифры подписки. В начале года у них было 8600 экземпляров, в середине, в связи с кризисом, лишь 7100, но вот в первом полугодии следующего, десятого года — уже 9100. Приглашая, С. Ю. сказал, что будут и В. Крупин, и В. Распутин, и Лиханов. Этого пропустить было нельзя.
За праздничным столом — редколлегия началась в три часа дня, я пришёл в четыре,— говорили на тему подписки более определённо: в условиях рынка, пропагандируемого «Новым миром», «Октябрём» и «Знаменем», «Наш современник» вчистую обыграл либеральных конкурентов. Три журнала вместе набрали чуть ли не именно эти девять тысяч. Я застал часть выступления Распутина. Он говорил, что во время своих выступлений в Иркутске Куняев никогда впрямую не призывал подписываться на свой журнал.
<…>
31 декабря, четверг
Прекрасно, вольно и безо всяких мыслей провел день. До самогó праздника ещё дойду. Утром, а встал довольно рано, начал разбираться в своём хозяйстве. Опять убедился в том, что одному мне с такой массой бумаг и не разобраться, и её не провернуть. Надо бы брать секретаря, но где его найдёшь? Мои попытки за плату привлекать людей заканчиваются неудачей. Для них всё равно своё оказывается более важным и приоритетным: вот хоть бы Лиза с Гордеем — так и не закончили работу. Теперь сколько дней будет моя Осинкина переносить правку! А бумаги и книги плодятся, как грибы после дождя.
Итак, утром, до двенадцати, носился по всем комнатам, расставлял «по местам» книги и пачки бумаг, о чём, конечно, тут же забуду, и когда эти бумаги понадобятся, снова начну искать, ругаясь на собственный беспорядок. Не могу также сказать, что память стала лучше. Она, как перегруженный компьютер, с трудом и натуго перебирает файлы. Разобрал под праздничное пирование свой стол, убрал книги, сгрузил на диван компьютеры. В двенадцать ушёл в путешествие по магазинам. Сначала решил сходить в аптеку, чтобы достать «Оксис», того и гляди он может у меня закончиться. И правильно, видимо, сделал, потому что в аптеке на улице Крупской осталась одна пачка. К тому времени, когда придётся ехать в Дублин, если повезёт с визами и удастся преодолеть разгильдяйство Темирова, лекарство потом, в последний момент, не отыщешь.
А вот после этого отправился в огромный магазин, сравнительно недавно расположившийся в нашем районе, возле метро «Университет», и впервые всласть походил по магазинам и поглазел. Вспомнил, кстати, замечательный материал в «Новой газете», как во время кризиса одна молодая супружеская пара практически жила в огромном супермаркете: всё прикидывали, смотрели, приценивались.
Во-первых, решил, что надо купить всё-таки ещё один холодильник, причём и большой, и даже дорогой. Какая тьма стоит разных холодильников и других бытовых машин на этих площадях. Во-вторых,— это была главная цель моего похода — набрал на восемь тысяч рублей электрических, в основном энергосберегающих, лампочек и купил небольшой плоский плафон, чтобы повесить над кухонным столом. Была у меня и ещё одна цель — посмотреть какие-нибудь хорошие тёплые ботинки или даже сапоги, которые, в отличие от тех, в которых сейчас нагло, как бомж, я хожу по институту, такие сапоги, чтобы можно их было носить под брюки. Тем более что несколько дней назад я провёл беседы относительно обуви с Игорем и Юрием Ивановичем. Игорь даже снабдил меня картой мифических скидок в магазин испанской обуви. В общем, похныкал, похныкал и купил себе роскошные и, главное, с удобной колодкой сапоги. Сразила меня точным доводом молоденькая продавщица: хорошая обувь — это ваша спина, позвоночник.
Дома опять занялся всё тем же самым, пока в пятом часу не пришёл нагруженный сумками С. П. и не начал предновогоднюю готовку. Дальше я, конечно, начну комментировать телевизионное шоу, обращение Медведева и другие телевизионные радости, но не могу не отметить, что и до этого был обделён вниманием средств массовой информации.
Всё утро слушал разнообразные материалы по «Эху Москвы». Как часто случается, по праздничным дням ведёт передачи Алексей Венедиктов, журналист блестящий. Его, кстати, стали редко показывать по телевизору. Запомнилось, как он пытал пресс-секретаря «Газпрома», некоего решительного и неглупого красавчика. Кажется, по фамилии Киселёв. В этом году уровень добычи снизился как никогда прежде, и, следовательно, возникла и потеря прибыли. По словам представителя «Газпрома», уровень потребления у нас — а это в основном промышленность — снизился на десять процентов, а за рубежом — на восемь. Хорошо попытал Венедиктов «Газпром» и по поводу строительства «Охта-центра»: кто строит, на какие деньги и прочее,— всё время не забывая, что идёт кризис и что «Газпром» — компания государственная. Поговорили также о бонусах, за девятый год их ещё не назначили, а вот за восьмой, дескать, члены правления и другие бонусисты должны были свои прибытки использовать как благотворительность. Занятно будет узнать, как этой самой возможностью и кто распорядился. Венедиктов сообщил также о том, что за рубежом, в Англии или в Америке, в аналогичных «Газпрому» компаниях подобные бонусы обкладываются налогом в 50%. Впрочем, разве наши законодатели когда-нибудь пойдут на такое? Попытка Венедиктова свернуть газпромовского красавца на анализ наших нефтяных достижений закончилась неудачей — не тот формат.
Сели за стол, начав, вне традиции, с коньяка и шампанского, часов что-то в семь. Я люблю, как я писал раньше, один или два раза в год подробно посмотреть какие-нибудь гламурные журналы или жёлтые газеты. Вот и будешь всё знать.
Телевизионная ночная программа развлекла, но не порадовала. Впрочем, впрочем… Моё умение — не смотреть то, что смотрят все. Я ведь никогда раньше целиком не видел ни «Бриллиантовой руки», ни «Джентльменов удачи». Какая же всё это прелесть, как высоко поднималось это, в принципе, народное и незамысловатое искусство. И какое бесконечное количество лет телевидение, пока не создаст что-либо лучшее и более созвучное времени, будет использовать эти роскошные и типические образы. Ах, этот незабываемый след советского искусства эпохи упадка. Ну а что, спрашивается, нового создало, какими побаловало шедеврами наше время? Кроме традиционного фильма Рязанова, были всё те же действующие лица, что и последние десять-пятнадцать лет. Надо отдать должное, что все юмористы, певцы, рассказчики пошлостей и постановщики новогодних банальностей сильно усовершенствовались. Ах, этот Галкин, русские бабки, замечательная Пугачёва, ставшая ещё и философом, Ксения Собчак, вдобавок ко всему и запевшая. Милое пошло-буржуазное искусство, способствующее пищеварению и аппетиту. Ура, шампанское и ирландский самогон! Если говорить о стиле и характере всего обширного действия, вбирающего в себя и музыку,— это пародия, перифраз, комикование по поводу. И вот опять: что бы современная телевизионная команда делала, если бы не было советских песен, музыкальных пьес и старых советских шуток? Почему наше время так непродуктивно в смысле искусства? Впрочем, когда уже ночью включил канал «Культура», то такая была прекрасная и всепоглощающая американская джазовая музыка, с мощным и поглощающим всё драйвом…