Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2010
Владимир Монахов
Стол поэта: до и после праздника
Каждый современный поэт ищет дополнительное время для своих стихов, но не каждый находит. Красноярец Сергей Кузнечихин своим стихам в книге нашёл время и место среди нынешних читателей, уловив момент повышенного читательского внимания. Свой девятый сборник1 автор разделил на две жизнемысли: «После праздника» и «Стол». Между праздником и столом поэт проводит главный водораздел всеобщей лжизни, датированный с 2009-го по 1966-й годы. Отсчёт ведётся в обратном порядке, и это заставляет нас вернуться в прошлое, которое, как выясняется, мало отличается от дня нынешнего.
При этом большую часть книги составляют стихи, написанные в стол. Хотя нынешний читатель большой разницы между остротой тем из прошлого и настоящего дня уже не найдёт. А это говорит в пользу автора: он себе никогда не изменял. Новая книга стихов — это три года после праздника, когда поэт сумел в страшных 90-х выжить, а в не менее жутких нулевых дожить до юбилейного 60-летия, но не замкнуться в пенсионном забвении, а продолжать сочинять стихи.
Стол — всё, что раньше по цензурным соображениям не попадало в печать, а лежало без движения, без включения в литературный процесс, под сукном времени. Такие тексты, по меткому определению Юрия Беликова, всегда «огнестрельная рукопись за пазухой», они готовы выстрелить в читательское сознание в любую минуту душевного спроса, если:
Успех пропитан запахом натужности —
Не тем, так этим маешься в угоду.
Лишь осознанье собственной ненужности
Даёт поэту полную свободу.
Но свобода лишь тогда становится такой, если прояснишь, кем каждый себя ощущает в личном дополнительном времени:
…являешься ли ты центром
Вселенной или сверчком запечным.
Хотя и то, и другое не исключается: в одном человеке и сверчок запечный может быть центром всего, а центр Вселенной может сойтись на безымянном сверчке, если голос его услышат хотя бы несколько читателей сегодня и завтра. А для этого надо не снимая носить, как автор сам себе определил, «единственное платье для истории — спецовку».
Голос поэта Сергея Кузнечихина, крепко примкнувшего к группе «дикороссов», многим из которых было суждено уйти в поэтическую вечность, всё сильнее и громче раздаётся на поэтически молчаливом пространстве, где «не везде поэт прорастает». Не простой поэт, а такой, кто пишет смелые стихи, дрожа от страха, как подметил Наум Коржавин. И Кузнечихин из этого смелого сословия поэтов-дикороссов, которые не боятся социального слова сказать поперёк эпохи.
Потому что Сергей Кузнечихин, как и его единомышленник-дикоросс Геннадий Кононов из Пыталова, никогда «не может ослушаться Слова». Но при этом, как Валерий Прокошин из Обнинска, живёт в «постоянности желания спрятаться, спрятать — не конфетку в карман, а себя самого», но остро ощущает, как Аркадий Кутилов из Омска:
И лишь гостеприимная тюрьма,
Как милостыню, подавала пайку.
Ведь закончившаяся жизнь другого поэта-дикоросса, Валерия Абанькина из Перми, доказала и укрепила в поэтической памяти Кузнечихина жёсткую, но правдивую мысль:
Сочинительство огнеопасно,
Если рукопись тлеет внутри.
Тем более что давно уже прописано на скрижалях дикороссов кузнечихинскими стихами:
Россия забывает про поэтов,
Привычно продолжая их рожать.
И это теперь навсегда напоминает всей своей жизнью омский поэт-бомж Аркадий Кутилов, кому последним домом-пристанищем стала лавочка в городском парке, где он отослал Богу душу. И обнаруживший тело поэта рядовой правопорядка не мог даже предвидеть своим инструктивным умом:
…И разве мог подумать омский мент,
Что этот бомж взойдёт на постамент?
Начиная с девятнадцатого века, мёртвые поэты, которые занимают тихо, почти незаметно места классиков, в большей чести в России, как и другие герои посмертной славы, не мешая власти и пресмыкающемуся перед ней народу жить не по Слову. Хотя, по меткому определению Сергея Кузнечихина, которого мучает главный социально-философский вопрос России:
Богатый опыт поражений
К победе вряд ли приведёт.
Лирический герой поэта Кузнечихина почти никогда не становится при жизни победителем — разве что женщина его полюбит, да он не сможет умно распорядиться этой любовью, будет метаться, сомневаться и в итоге останется один.
Женщина пришла, потом ушла.
Что-то принесла и унесла.
Горько, но нисколько не влечёт
Разводить бухгалтерский учёт.
Если захочу, потом пойму,
Отчего ушла и почему…
Но при этом он постоянно натруженно думающий, порой опасно обдумывающий текущую лжизнь человек, часто страдающий от своих мыслей и чувств, а потому злой на слово. Особенно это ярко и зримо проявилось в стихотворении «Дом с краю» (такое восьмистишие может стать украшением любой современной антологии, но где те юркие составители, которые почему-то не замечают Кузнечихина?!), когда безымянный гражданин остаётся за кадром, но его опасное присутствие читатель ощущает в потустороннем биении сердца за стеной бытия-небытия:
Косо в землю вросшая избушка —
Словно почерневший истукан.
На столе порожняя чекушка
И стакан.
Пара мух ощупывает крошки —
Видно, чем-то запах не хорош.
Ни тарелки на столе, ни ложки,
Только нож.
А ведь, на первый взгляд, восемь строчек стихотворения кажутся безобидной бытовой зарисовкой, которых немало разбросано в книге Сергея Кузнечихина, с помощью коих он выходит на высокие философские откровения. Но надо помнить, что русские всегда в актуальной отечественной литературе изображались как стихийные, активные люди бунта, в которых живут одновременно и Бог, и Дьявол. Герои стихов Сергея Кузнечихина не исключение, они регулярно тянутся к ножу, хотя не во всех текстах это орудие труда и убийств отчётливо проявляется, но ощущается его наличие непременно… Поэтому мы не знаем, как будет реализован очередной злой порыв стихотворения, поэт мутной грани не переходит, как опытный кинорежиссёр вовремя даёт команду «стоп, мотор», активно пользуясь паузой бесконечности, за которой включается уже мысль читателя, требуя от него самостоятельного социального прогноза.
Мы понимаем, что такой человек готов и может нанести немало разрушений себе и окружающему миру. Но такое развитие стихотворных сюжетов, которые построены как крохотные киносценарии, в замыслах Кузнечихина вовремя останавливается на границе беды. Потому что поэт понимает и знает: если даже в слове русскую бессмыслицу поставить вне закона и автору под барабанный бой отрубить голову, то бессмысленность, обагрённая кровью, наполнится смыслом страдания. И тогда под знамёна страданий встанут миллионы людей, чтобы первым делом захватить власть и начать казнить тех, кто не сумел понять смысл усвоенной ими бессмыслицы, которую лирический герой вовремя гасит о «неразбавленный спирт без закуски».
Недаром в России смысл ищет форму при помощи топора, а бессмыслица — крепко-накрепко скрепляется кровавым содержанием… И на этой обжигающей грани живут герои стихов Сергея Кузнечихина, останавливая свой бредовый взгляд на ноже, если ещё не держат оружие возмездия в руке… Хотя, скажите, какая может наступить беда от злоязычного калечного человека у базарных ворот, который уже ничего не может — только точить те самые ножи для дамочек, задевая клиентуру острым словом или похабным намёком?
А ему хоть бы хны, держит форс мужика,
Для которого фарт не бывает без риска.
Нож в надёжной руке, и летят с наждака
Ослепительным веером острые искры.
Но по учебникам истории мы знаем, что будет, когда вместо пугливых хозяек выйдет на свет с топором или с острым ножичком в кармане «герой-палач — последний моралист» или «герой ненормативной лексики», которые у Кузнечихина хоть и прописаны к сословию: один работает на сцене-эшафоте артистом, другой вошёл в историю с бранным словом при штурме Зимнего или обороне Сталинграда… но ведь потом эти герои возвращаются домой, где могут нести годами в душе неисполненный русский бунт, что пока тлеет в рифмах протеста, но в любой момент может пробудиться на улице, когда:
Подорожали продукты питания —
Главная новость на все времена.
Постоянные метания наших мыслителей и стихотворцев в поисках лучшей жизни происходят потому, что со стороны России мир кажется надёжно обустроенным и нам не хватает только этого повседневного мирового уюта. Ступи на шаг вперёд — и вот ты с этим уютом. Но не тут-то было: со стороны уютного мира кажется, что в России и так всего вдоволь, у нас есть всё: и нефть, и газ, и лес, которыми лучше всего могут и хотят по-хозяйски распорядиться другие. А русским для сердечного спокойствия достаточно оставить только стихи, которыми легче всего обустроить умы и души коренного населения. Больно признавать, но, кажется, так оно и есть. А поэт Сергей Кузнечихин продвигается по руслу этой мысли, чтобы рифмой, как праздником из своего письменного стола, с горечью осознавать:
И кого-нибудь одарим
Светлым будущим своим.
И этот прожигающий сердце социальный пессимизм автора «Дополнительного времени» принят и оправдан пока немногочисленными читателями поэта Кузнечихина, среди которых, по наблюдению автора, нередко ещё встречаются «правнуки Белинского из ВЧК». И это не устаревшая синтез-метафора прошлых веков — это будни нашего времени: Белинские ВЧК не дремлют, они среди нас, как только заработает на полную катушку очередная чрезвычайная комиссия сначала для поэтов, потом для их читателей.
1. Сергей Кузнечихин. Дополнительное время. Стихи.
Красноярск. Семицвет, 2010 год. Тираж 200 экз.