Опубликовано в журнале День и ночь, номер 4, 2009
ПЕРЕДЕЛКИНО
1.
И он, полив цветы герани,
На ящик с линзой бросил взор:
– Роман мой будет на экране!
Ах, Зина, что мне этот вздор!
Хула завхозов и прорабов
Теперь мне вовсе не страшна!
– По мне так выдумки арабов
Ужасней… – молвила жена.
2.
– Ах, Зина, Зина дорогая,
Какой я видел страшный сон!
– Мне снилась смерть, но смерть другая, –
Загадочно добавил он.
– Ах, друг мой, я умру не дрогнув.
Всего ужасней, что потом
Меня мой будущий биограф
Придушит жирным животом.
ШЕВЧЕНКО В ССЫЛКЕ
(Казахстан, 1855)
У синєє море…
Ревущий Днепр с родных полей
Смывает вражескую расу –
Уносит в море москалей.
Жиды из Жмеринок и Винниц
В нём тонут, как слепые псы.
И всюду гордый украинец
Смеётся в пышные усы.
…В казарме грязь и бродит крыса.
Он просыпается в слезах.
И с чашкой смрадного кумыса
Над ним склоняется казах.
1829
Когда в кровавом Тегеране
Поэт от рук злодейских пал,
Невозмутимые дворяне
Метали банк, давали бал.
Княгиня Марья Алексевна
Сказала только: “Ай-ай-ай!”
О свет! О чудище стозевно,
Огромно, обло и лаяй!
ПАРИЖ
Грязна убогая таверна,
и подавальщица пьяна.
Здесь пол прогнил, здесь пахнет скверно,
И будет Франсуа, наверно,
зарезан у того окна.
Его любовь, его баллада,
заплачет толстая Марго.
Но время разума и лада
грядёт – и чашку шоколада
закажет здесь месье Гюго.
КОМАРОВО
Ещё вчера шуршали жутко
Маруси чёрные в ночи.
Теперь полна гостями Будка
И не опасны стукачи.
К ней ездит Фрост. С улыбкой кроткой
Ей англичанка смотрит в рот.
И резво бегает за водкой
Четвёрка будущих сирот.
ОПЛОШНОСТЬ
К любви несчастливый талант.
Он голым раз вошёл во флигель,
Где жил с ним флигель-адъютант.
А там лежит нагая дева.
Тут Вигель понял, что он влип.
И, на пути ломая древа,
Бежал сконфуженный Филипп.
Он нёсся, горестный любовник,
Не в силах поглядеть назад.
А вслед ему кричал садовник:
“Но, Вигель, пощади мой сад!..”
ЗИМА
Мураново, Тарханы, Спасское
Укрыл невыносимый снег.
Всё умерло и стало сказкою –
Не вспоминай о нём вовек.
Оставь напрасные иллюзии.
Пей чашу горькую до дна.
Ночная мгла на холмах Грузии
Непоправимо холодна.
EXEGI MONUMENTUM
Порастерявший прежний форс,
И друг степей в буддистском храме,
И финн, отбывший в Гельсингфорс,
И, ныне водкой убиенный,
Тунгус в посёлке и в тайге,
И бард-грузинец вдохновенный –
В стихах на дружеской ноге.
БЕЗБОЖНИК
Под соловьиное аллегро
Шеншин забылся. И во сне
Коннозаводчик видит негра,
Кричит и плачет: “Горе мне!
А если бы я ездил в Лавру,
Как наш неутомимый граф,
Господь бы не позволил мавру
Являться мне без всяких прав!”
КОКТЕБЕЛЬ
Цикады пели до рассвета,
Не нарушая тишины,
В которой даже Мариэтта
Могла бы – как ни странно это –
Услышать слабый плеск волны.
Волна черна была, как вакса.
И раздавался голосок:
– Прими же из сандалий Макса
Пересыпаемый песок.
ЯЛТА
Как скучно летом в душной Ялте:
Толпа матросов пиво пьёт,
В ужасном грохоте и гвалте
Причаливает пароход.
Как много пошлых сантиментов,
Нелепых жестов, слов пустых…
Он презирает пациентов,
Но бескорыстно лечит их.
Он лечит насморк, лечит триппер,
Но лишь тогда и счастлив он,
Когда письмо от Ольги Книппер
Ему вручает почтальон.
Девятнадцатый век
Гремит в трактире хор цыганский.
Солдаты строятся в каре.
И на коленях перед Ганской
Стоит безумный Оноре.
Взлетают вальдшнепы над лесом,
И, услыхав их резкий свист,
В них целит с жутким интересом
Яснополянский беллетрист.
ЭМИГРАНТ
Сижу в кафе на Монпарнасе
И пью игристое бордо.
И о моём последнем часе
Поёт Полина Виардо.
Вот так же воздух был сиренев
У Врубеля на полотне.
Иван Сергеевич Тургенев,
Молите Бога обо мне!