Опубликовано в журнале День и ночь, номер 2, 2008
Мой алтайский товарищ был потомственный ярлыкчи — служитель “белой веры”, или по-алтайски “Ак-Тян”. Впрочем, сам он этого мне не говорил, я узнал случайно от других людей. Мы считали его шаманом, а по его собственным словам он поклонялся Тенгри — Вечному Синему Небу. Звали его Олег, черты лица у него были монгольские, хоть портрет монгольского воина с него пиши. Сам он называл себя тюрком, говорил по-русски как преподаватель российской словесности, и только когда сердился, мог переходить на народный русский жаргон. На жизнь Олег зарабатывал тем, что водил туристов по всему Алтаю, и знал его как родной дом. Работу свою он выполнял с удовольствием и вдохновенно, поэтому каждый турист после его экскурсий становился чуть-чуть шаманистом, чуть-чуть пантюркистом и уж точно, “алтаистом”, потому что, по твёрдому убеждению Олега, места, равного Алтаю по красоте и сакральному значению, на всей земле нет и быть не может. Духи гор, рек и перевалов, наверное, благодарили его за внимательное отношение к их персонам, а туристы восхищались и его знанием, и его несомненным талантом рассказчика и проповедника.
На этот раз мы путешествовали по Алтаю втроём: я, мой московский приятель Юрий и Олег. Мы, видимо, своим правильным поведением заслужили уважение Олега. И он, в знак особого к нам расположения, взялся показать нам древнее тюркское святилище, которое никому ещё не показывал.
Не знаю, чем мы так расположили к себе Олега? Думаю, это была не моя заслуга, а Юрия, сумевшего поразить нашего гида своими глубокими знаниями алтайской истории, культуры и неподдельным интересом ко всему, что он нам показывал и рассказывал. Меня удивляло: откуда Юрий это всё знает? Хотя, точнее, удивляло даже не столько это, сколько сам Юрий, умевший, когда надо быть неприметным, а иногда проявлять такую осведомлённость в вопросах очень специфических и тонких, что приводил меня в изумление. И самое главное, он всегда знал, что, как и когда надо делать для того, чтобы расположить к себе любого человека. Видимо, это было профессиональное, Юрий был военным, уже подполковником, несмотря на молодость, и служил по его словам в Генеральном Штабе, из чего без труда можно было заключить, что он был ГРУшником. Мы познакомились в Москве во время моей командировки, и когда я за столом в весёлой и подгулявшей компании завёл разговор об Алтае, и о том, что у меня есть друзья шаманы, это его очень заинтересовало. Он много расспрашивал об Алтае, потом мы ещё встречались, переписывались, а потом мы договорились в отпуске вместе проехаться по Алтаю. Более всего Юрия интересовал алтайский бурханизм, “белая вера” или “Ак-Тян”, Когда я спросил, что его так заинтересовало в алтайской вере, он отвечал, что — слово “белая”. “Почему их вера белая?” — спрашивал Юрий. А я не мог ответить. “А ты знаешь, что знамя Чингисхана тоже было белое?” Я только пожал плечами: “Ну и что?” “Да ничего особенного, если не считать того, что под этим знаменем Чингисхан завоевал полмира, то есть больше чем кто-либо и когда-либо ещё”. На этом тогда разговор и закончился.
Поколесив по Алтаю и насмотревшись природных красот и археологических достопримечательностей: курганов, петроглифов, оленных камней, — мы добрались, наконец, до конечной цели нашего путешествия — урочища Темучин. Здесь, если верить Олегу и древнему алтайскому преданию, монгольский хан Темучин получил посвящение от местных шаманов, после чего в 1206 году и был провозглашён Чингисханом.
Переночевав в маленькой алтайской деревне, мы отправились в путь к древнему тюркскому святилищу. Свернув с дороги, джип Олега попетлял между лиственницами, натужно гудя мотором на пониженной передаче, и наконец, заглох на крутом подъёме, упёршись задним мостом в камень, они здесь повсюду торчали из земли. Примерно через минуту под капотом что-то хлопнуло — это сорвало клапан с радиатора, и вода с шипением вытекла на надорвавшийся двигатель. Олег отнёсся к этому спокойно, своего стального коня он совсем не жалел.
— Ну что ж дальше придётся идти пешком. Это километров десять будет, — бодро сообщил он нам, выпрыгивая из автомобиля.
“Эге, парень, мы так не договаривались!” — возмутился я, хорошо представляя, что значит идти десять километров в гору и в гору по тайге и гольцам. Я глянул на Юрия, он был спокоен, как ни в чём ни бывало. Никакой экипировки у нас не было, палатки тоже не было, да и еды в обрез — на один хороший обед.
— А как ночевать будем? — поинтересовался я.
— У меня тент есть, — обрадовал Олег, доставая из багажника топор и свёрток прорезиненной ткани, — такой как на днищах старинных надувных лодок, — костёр разожжём.
Говорят, русские надеются на авось — пожалуй, но Олег своим непревзойдённым и непринуждённым разгильдяйством давал всем русским сто очков вперёд. “Значит, когда мы плюём на все обстоятельства, совершая малые и великие дела — это в нас, русских, играет тюркская кровь”, — заключил я. Я посмотрел на низкое небо в клочковатых дождевых тучах и невольно поёжился, понимая, что экстрим нам обеспечен. И тут заметил на верхушке лиственницы большого серого орла, внимательно за нами наблюдавшего. Можно даже было разглядеть его жёлтые глаза и мощный клюв. Я сказал об этом спутникам.
— Хозяин встречает, — покачал головой Олег, будто бы подтверждая: “Так и должно быть”, — хорошая примета. Орёл, словно услышав комментарий Олега, расправил крылья, на мгновение став похожим на герб великой державы, мощно взмахнул ими и поднялся в потоке ветра. Он сделал над нами круг почёта и скрылся за ближайшей скалой.
— Это дух горы или леса? — спросил Юрий.
— Всей этой местности, — ответил Олег. — Его так близко не часто увидишь. Чем-то мы его сильно заинтересовали.
— А откуда идёт предание о том, что Темучин получил посвящение именно здесь?
— Это мало кто знает, только мой род, да и то далеко не всё, а только прямые потомки того шамана по мужской линии, кто проводил это посвящение. Прервётся наш род, прервётся и это знание. Записывать его нельзя, рассказывать тоже.
Я знал, что сын у Олега родился совсем недавно. “Неужели это правда? Неужели за восемьсот лет мужская линия того шамана не прервалась?”
— А почему ты нам рассказал? — спросил Юрий.
— Потому что мне так сказали, — пожал плечами Олег, — иначе бы никогда не рассказал.
— Кто?
— Они…
“Они” — это значит духи. Я уже знал, что они приходят, они уходят, они дают указания. Их всегда много, поэтому редко когда о ком из них говорят персонально и всегда почти шёпотом и потупив взор. И это “они” — говорит нам современный образованный человек! “Интересно хотя бы раз посмотреть на мир глазами Олега. Какой он — его мир? Что об этом всём думает Юрий?” — подумал я, глянул на Юрия, и вдруг понял, чем он отличается от меня, и почему “они” приказали поведать нам великую Олегову тайну. Пока я собирался с мыслями и размышлял, Юрий уже смотрел на мир глазами алтайского шамана! Это изменение мировидения было заметно в его глазах, вдруг ставших раскосыми, как у Олега. Или мне это показалось? Да конечно показалось! И, тем не менее, по спине пробежали мурашки. Говорят же, что великие актёры играют роль краешками глаз, так глубоко их внутреннее перевоплощение. Возможно, Юрий мог бы стать великим актёром, но уж наверное, он был великий разведчик, сумевший подняться над своей натурой, как орёл над горами, для того, чтобы выведать у Олега его сокровенную тайну. Ещё пять минут назад он был столичным сибаритом, вынужденным глотать пыль алтайских дорог, и вот уже передо мной стоит не то арийский жрец, не то тенгрианский шаман, хоть и в кроссовках. Видение было мимолётным, как наваждение, но очень ярким. Надо сказать, что Алтайское горное захолустье очень располагает ко всякого рода видениям. Уж столько про это написано, столько сказано! Начиная от Рериха и его экзальтированных последователей и до изнеженного городского “турья” — все несут с Алтая разные несусветные “бывальщины”. То ли правда здесь что-то есть в атмосфере, то ли люди индуцируют друг друга ожиданием всяческих чудес, но побывать на Алтае так, чтобы чего-нибудь да не привиделось или не открылось, мало кому удаётся.
— А ты можешь с ними разговаривать? — спросил Юрий.
Олег ответил не сразу. По всему было видно, что ему трудно сказать правду, а врать не хотелось, чтобы не потерять лицо. Он был человеком очень чутким и быстро нас раскусил, уяснив, нам лучше “картину не гнать”, а говорить правду, по крайней мере, для того, чтобы больше заработать на нас в этот раз, а возможно и в будущем.
— Вообще могу, они меня посвятили, но я этого не делаю. Тяну пока. Туда, — Олег показал на землю под ногами, — нельзя, с тех пор как сожгли бубны, а туда, — он кивнул на небо, — не хочется. Раз отправишься, потом они не отпустят. И так-то… — и он осёкся, махнув рукой, видимо посчитав, что уже сказал нам лишнего.
История с сожжением бубнов была нам известна. В 1904 году пастуху Чету Челпанову и его приёмной 12-летней дочери явился всадник Ойрот, вестник Белого Бурхана. Бурхан — это одно из тюркских имён Бога. Он потребовал отказаться от сил зла, скрывающихся в нижнем мире, поклоняться только Белому Бурхану и ждать мессию — Хана Ойрота, который должен явиться на Алтай и установить царство благоденствия для всех бурханистов. Эта вера, выросшая из традиционного шаманизма, что-то взяла от ламаизма, что-то от христианства. Её последователей сразу разогнали русские войска, “на всякий случай”, чтобы не бунтовали народ, ведь шла русско-японская война. Но память о ней и некоторые традиции сохранились, а в девяностых годах даже стали возрождаться усилиями подвижников в основном из алтайской интеллигенции.
— А какие они, ты видел их, где они находятся? — спросил Юрий.
— Да везде. У дерева есть, у камня есть, у воды, горы, неба, земли.
— А у человека?
— И у человека, конечно, — пожал плечами Олег, удивляясь, как можно задавать такие глупые вопросы. — У тебя же душа есть или нет?
— Должна быть, наверное, — усмехнулся Юрий.
— Ну вот…
— И её можно видеть?
— Конечно! А как же. Но сейчас это мало кто может. — Он огляделся по сторонам, посмотрел на небо, и, прерывая неприятный для себя разговор, скомандовал. — Ладно, пошли, а то до ночи не успеем.
Мы отправились в нелёгкий путь по горному лесу. Никакой тропинки не было, но Олег, по-видимому, хорошо знал дорогу. Впрочем, он всегда и везде, ночью и днём, и в любой местности, ориентировался прекрасно и без всякого GPS, потому что превосходный навигатор был у него в голове. Заблудиться мы не боялись, а вот идти было трудно, приходилось прыгать по камням, покрытым тонким слоем почвы, поросшей худосочной травой и мхом. Ботинки скользили, того и гляди упадёшь. Из деревьев здесь росли только лиственницы, да ещё какой-то кустарник, цеплявшийся за одежду.
— Стойте, — остановил нас Олег и сделал знак рукой. — Мы прислушались и переглянулись. Были отчётливо слышны какие-то странные звуки, похожие на глухие удары.
— Надо пойти посмотреть, — прошептал Юрий, — кажется это совсем недалеко, прямо за этим гребнем. — Он показал на гребень скалы, который мы обходили, поднимаясь вверх.
— Давай посмотрим, — согласился Олег, — только тихо, чтобы нас не заметили. Что-то здесь не то…
Мы стали идти осторожно, ступая след в след, стараясь ненароком не наступить на сухую ветку или не столкнуть камень. Уже вскоре гребень скалы закончился, и нам с высоты открылся вид на пологую расщелину, образовавшуюся между двумя гребнями скал, поросшую редкими лиственницами.
Там, внизу, между лиственницами, верхушки которых были на уровне наших глаз, четверо мужчин, одетых в странные костюмы, что-то по очереди толкли толстой палкой в ступе, выдолбленной из целого ствола дерева. Один из них был в разрисованной спиральными узорами кожаной маске. Он время от времени заглядывал в ступу и подбрасывал туда длинные светло-зелёные стебли растения, которые доставал из долблёного, наполненного водой корыта, стоявшего рядом со ступой. Действие сопровождалось пением торжественного гимна на каком-то странном и незнакомом мне языке. Палка с мерным чвяканьем опускалась во чрево ступы, задавая ритм гортанному песнопению. Можно было бы предположить, что всё происходит в каменном веке, если бы не рюкзаки и ружья, сложенные неподалёку. Судя по тому, что ряженые певцы заглядывали в блокноты, слова древнего гимна были им плохо знакомы.
— Что это за язык? — прошептал я на ухо Юрию, который, как было мне известно, владел несколькими иностранными языками.
— Какая-то смесь искажённого санскрита со старославянским, — ответил он и приложил палец к губам.
Тот, что был в маске, заглянул в ступу, зачерпнул содержимое деревянным ковшом с длиной ручкой и сказал:
— Достаточно, пора отжимать.
Русская речь нарушила чувство отчуждения от происходящего, позволявшее смотреть на этот обряд, как не театральное представление, и вернула меня к реальности.
Двое принесли большое, сделанное из бересты сито, наполненное овечьей шерстью. Они держали его над латунным тазом, а человек в маске черпал из ступы жидкость и лил в сито, служившее фильтром. Из сита в таз бежала тонкая струйка, на просвет имевшая ядовитый жёлто-зелёный оттенок.
— А всё-таки я считаю, что сому1 надо было давить камнями, а не толочь в ступе, — сказал распорядителю ритуала один из мужчин с некрасивым прыщавым лицом, у него на голове был рогатый головной убор.
— Разжигайте костёр и подавайте молоко, — приказал человек в маске.
— А если что будет не так? — не унимался рогатый. — Алкалоиды сомы крайне чувствительны к добавкам, достаточно и несколько молекул, чтобы по-другому замкнуть цепь, и вместо галлюциногена получим опиат, или стимулятор, а колода-то осиновая, это знаете ли, чревато…
— Уймись, наконец, умник! — прервал его человек в маске. — Лишнее знание вредно.
Ряженые мужчины то и дело прятали улыбки, видимо действо вызывало у них невольный смех, и только тот, кто был в маске, судя по голосу, выражавшему твёрдую уверенность в важности ритуала, относился ко всему совершенно серьёзно.
Принесли глиняный сосуд с молоком.
— Сколько лить? — спросил “рогатый”.
— Пополам, — ответил распорядитель.
— Это очень много. Отравимся к чёртовой матери. Обезглавим всю древле-ведическую веру.
Глаза яростно блеснули из прорезей маски.
— Лей!..
В чашу, подобную чаше Грааля, как она изображается в американских фильмах, налили выжатый сок и добавили молока.
Главный взял чашу и громко пропел на незнакомом языке слова гимна, а потом с воодушевлением повторил:
— О Сома, вложи в нас великолепие тысячи мужей, великую славу мощного мужества! Да не повредят нам, о Сома, ни препятствия, ни враждебность! Ты, Сома, проявись через сознание! Ты веди нас самым прямым путём!
— Это откуда? — не утерпел я спросить у всезнающего Юры.
— Слова из разных гимнов Ригведы, только искажённые, — ответил он и блеснул глазами, выражая своё недовольство моей несвоевременной любознательностью.
Главный жрец, как я для себя определил человека в маске, подчёркивая торжественность момента, высоко поднял чашу, при этом его губы беззвучно шевелились в прорези маски, видимо он молился, потом поднёс чашу к губам, выпил несколько глотков и передал её по кругу. Когда чаша вернулась к нему, прыщавый прошептал:
— Э-эй, кажется действует круто, поплыло… Какой приход2!..
Его глаза остановились и остекленели, он пошатнулся и развёл руками, будто искал опору.
Другие участники обряда закивали головами, точнее, они у них болтались, как головки мака на ветру, питьё также подействовало и на них, и только человек в маске стоял неподвижно, глядя на пламя костра, видимо, на него напиток не произвёл такого действия, как на остальных. Он не обращал внимания на своих соратников, повалившихся на траву, как снопы под порывом ветра.
Главный жрец выплеснул из чаши остаток напитка в огонь. Пар испарившейся сомы поднялся вверх вместе с искрами костра. Потом он снял висевший на ветке сухого дерева бубен, поднял его над головой, подошёл к костру, ударил в бубен колотушкой, прислушался, потом сделал ещё удар и ещё, и медленно пошёл вокруг костра.
— О сома! Прекрасный, всё знающий и всё объясняющий, владыка человеческой души. Бог сома! Приветствую тебя, — шептал жрец, вдруг превратившийся в шамана.
Если раньше всё разыгрываемое было интересно и удивительно, хоть и вызывало некоторое чувство омерзения, связанное с неестественностью этого действа, то теперь стало страшновато.
— Что это может значить, Олег? — спросил Юрий
— Похоже, это славянские ведуны наш древний обряд делают. Их тут много разных ходит. Но таких я ещё не видел. Обычно у них всё тихо-мирно, а эти какие-то странные.
— И куда он сейчас отправится, в верхний или нижний мир? — поинтересовался Юрий.
— Да лишь бы концы не отдал. Чего они такого нажрались? Что ещё за сома? Где-то я об этом читал. Кажется, у древних арийцев был даже бог Сома? Да? — обратился он к Юрию.
— Да был, — подтвердил Юрий
— Наши-то шаманы тоже ели иногда всякую всячину, чтобы быстрее войти в транс, но понемногу, а эти смотри, лежат как убитые, может они умерли уже а?.. — Олег посмотрел на Юрия.
Над головой, бесшумно пролетела большая птица, может быть, сова. Мне показалось, что она задела волосы крылом. И тут же в подлеске неподалёку пробежал марал, а в довершение всего на глаза попалась змея, скользящая по блестящему слюдой камню прочь от каменистой гряды. Животные будто спасались от начавшегося пожара. Меня охватило какое-то тревожное чувство, хотелось зажать ладонями уши, чтобы не слышать гул барабана, но гулкие звуки проникали в мозг, минуя органы чувств. А в воздухе чувствовался какой-то едва уловимый запах — запах костра и ещё чего-то горького, ни на что не похожего.
Борясь с ощущением нереальности происходящего, я закрыл глаза, чтобы собраться с духом. А когда открыл, то увидел: внизу на земле лежат вповалку трое мужчин, в странных одеяниях из шкур, увешанных побрякушками, а ещё один ряженный в маске исполняет диковинный танец, ритмично ударяя колотушкой в большой круглый бубен, — ничего не изменилось…
Звуки бубна становились всё громче, прыжки шамана выше, казалось человек в маске, танцующий этот жуткий танец, хотел зависнуть в воздухе, преодолев силу притяжения земли. Побрякушки, болтающиеся на его одежде, — костяные и металлические фигурки животных, бренчали в такт прыжкам. Ритм пляски стал запредельным. Вряд ли какой танцор или спортсмен мог долго выдержать такой темп прыжков и резких движений. “Арийский жрец” в образе шамана, отчаянно колотя в бубен, кружился и подпрыгивал на высоту не менее полутора метров. И вдруг высоко подпрыгнув, повалился навзничь и стал неподвижен, только его грудь высоко вздымалась.
— Полетел? — обратился к Олегу Юрий.
— Слушай, пошли отсюда, а? Не могу больше на это смотреть. Это вообще запрещено. Это раньше можно было так, а сейчас-то зачем? Люди сейчас стали совсем не те, что раньше, а эти — они вообще… — Он выразительно покрутил у виска. — Им вообще нельзя туда, они там и останутся.
— Продадут душу дьяволу, — уточнил Юрий.
— Да, можно и так сказать. Ведь ваш христианский дьявол — это все наши злые духи вместе взятые. Пошли отсюда а? А то не успеем к ночи, и не будет вам никакого Чингисхана.
— А что, тогда наш Бог — это все ваши добрые духи вместе взятые?
Олег, отполз от края обрыва, лёг на бок и внимательно посмотрел на Юрия, видимо расценив его вопрос, как провокацию.
— Кангый наш Бог и ваш Бог. А духи — это духи. Ладно, хватит болтать, пошли отсюда.
И мы продолжили путь. Долгое время шли молча, каждый старался осмыслить увиденное. Наконец, Юрий сказал:
— Вот если бы ты, Олег, с бубном прыгал и пил сому из мухоморов, я бы тебя меньше уважать не стал, хорошо тебя представляю в образе шамана. А русский мужик хоть с бубном, хоть с ведическим жезлом — это что-то противоестественное. Так я думаю.
— И я так думаю. Каждому своё, — согласился Олег.
— А Кангый?
— А Кангый один на всех.
— Ты меня заинтриговал своим Кангыем. Это Тенгри, да?
Олег аж подпрыгнул, то ли от возмущения, то ли, наоборот, от восторга.
— Тенгри — дух неба, великий всеобъемлющий, беспредельный, Небо — с большой буквы. Понял? Он и есть Вечное Синее Небо. Но он — дух всё же. Понял?.. А Кангый — не дух, это всё, что есть, но там, над небом, и там — ниже земли, и здесь — он ударил себя по груди, и не здесь… Ни один шаман не достигал Кангыя, даже в древности, и не достигнет! Нет туда дороги.
— Объяснил, называется.
Олег вдруг резко остановился и, энергично взмахнув руками, выкрикнул:
— А как тебе объяснить?! Возьми, почитай Гегеля, может, поможет, или этого, как его, Кастанеду. Я веду вас показать место, где Темучин принял посвящение, а не лекцию читать. Я не лектор, понял? — и он в негодовании даже топнул ногой. Видимо, странный обряд вывел его из душевного равновесия, подобно тому, как вид солдат противника, вторгшихся на родную землю, заставляет волноваться сердце беспомощного дозорного.
Подъём становился всё круче, идти всё труднее, а лиственницы всё ниже и кривее. По-видимому, здесь уже было выше двух километров над уровнем моря. На такой высоте на Алтае деревья почти не растут. Я совсем запыхался, Олег тоже сильно замедлил шаг, то и дело, вытирая лоб рукавом, и только Юрий шёл, как ни в чём ни бывало. “Вот лось, — с уважением подумал я, — идёт как на прогулке”.
Наконец, подъём закончился и мы вышли на плоскогорье, открытое всем ветрам. Деревья здесь уже не росли, слишком холодно и ветрено, но в ложбинках была хорошая трава, настоящие альпийские луга, а среди каменных осыпей и выступов скал было много небольших озёр. Идти стало легко, я отдышался и стал смотреть по сторонам. Вид отсюда был во все стороны на десятки километров, куда хватало глаз, и везде только горная тайга и никаких признаков присутствия человека. А до холодного иссиня-голубого вечернего неба, казалось, можно было рукой достать. Солнце медленно спускалось вниз и уже коснулось далёкого горного хребта, находящегося, как казалось, ниже наших ног. К общей радости погода улучшилась, ветер стих, а тучи оттянулись к восточной линии горизонта. Мы остановились внимательно и огляделись. Примерно в километре от нас паслось стадо овец, но пастуха не было видно, хотя осёдланный конь щипал траву рядом с овцами.
Олег решительно направился в сторону от нашего прежнего курса. Мы поднялись ещё выше, наверное, на самое высокое место этого плоскогорья, и здесь посреди каменистой пустоши увидели вросший в землю грубо отёсанный камень, примерно, метра полтора в диаметре. Он мог служить своеобразным столом, а может и жертвенником. Четыре других камня, стоявших от него метрах в пяти по сторонам света, очерчивали квадрат.
— Ну всё, пришли, — сказал Олег.
Главное, что произвело на меня впечатление — тишина. Ветра не было, что на высоте два с половиной километра большая редкость, а он здесь был единственным нарушителем безмолвия. “Вечное безмолвие, — подумал я. — Как хорошо…”. Мою мысль прервал клёкот птицы. Я посмотрел на небо и увидел кружащего над нами орла. Наверное, это был тот самый орёл-хозяин, который встречал нас внизу.
— Ладно, отдыхать потом будем, давай за дровами, — скомандовал Олег, всегда уверенно выполнявший роль организатора неопытных городских туристов.
Идти к лиственничному валежнику было с полкилометра. Когда мы натаскали изрядную поленницу сухих сучьев и тонких стволов, уже стали загораться звёзды. Костёр разожгли рядом со святилищем, если его можно было так назвать, но за пределами “магического квадрата”. Я сел рядом с южным камнем, опёрся на него спиной и стал смотреть на огонь, ожидая, когда Олег начнёт свой рассказ о посвящении Темучина. Но тот не спешил, по всему было видно, что он не в настроении, а мы его не торопили. Я был переполнен впечатлениями нашего похода, они прокручивались в моём сознании, как цветная кинолента, а Юрий лежал и смотрел на небо.
У меня было странное ощущение, что я сижу на крыше небоскрёба, но вокруг меня не город Москва или, к примеру, Нью-Йорк, а весь мир. И если я закрою глаза и сделаю шагов двадцать в любую сторону, то непременно упаду вниз с сотого этажа.
— Это место священное, — наконец начал говорить Олег. — Таких мест на Алтае очень мало. Но священное оно не потому, что его освятили люди, как, например, алтарь в христианской церкви, а потому, что оно всегда было такое. Наши священные места связаны не с человеком, а с землёй и поэтому не создаются, а открываются и далеко не всем, а только тем, кто к этому готов. Оно открылось тысячи лет назад, и наши предки, древние тюрки, стали приносить здесь жертвы Тенгри — Вечному Синему Небу, — и совершать обряды. Этот жертвенный камень — алтарь Неба. Отсюда на Полярную Звезду проходит ось мира, — Олег показал рукой на полыхающее звёздным пламенем небо. Здесь связаны между собой нижний мир духов, или, по-вашему, сверхпсихической дробной реальности, наш человеческий мир и небесный мир, высоких сущностей. Я не знаю, как это по-русски, но в общем можно сказать, что это мир добрых духов и творящих богов. Там, — он показал рукой на небо, — белое, тут, — он хлопнул по земле, — чёрное. Ваш Христос, Аллах, Будда, — там, на небе, а сатана, все черти, — тут. Все добрые боги-творцы — это один и тот же Кангый, но над Аравией он Аллах, над Европой — Христос, над Тибетом — Будда, а ось Кангыя здесь, на Алтае, потому что Алтай — центр Евразии, центр земли. Это всегда знали настоящие шаманы, а не такие шакалы… — Олег в сердцах сплюнул.
— Так что, Небо — это добро, а земля — зло и они равно значимы? — перебил я Олега.
— Ну, какие же вы люди! — Вдруг сорвался на меня Олег. — Не умеете ни слушать, ни понимать! А потом берёте бубен и колотите в него! Лучше бы по голове колотушкой постучали! Черти и злые духи в преисподней — по-вашему, а не в Земле. Земля — наша мать. А Небо так же везде, как и земля. Оно — наш отец. Мать-Отец, Инь-Ян — если по-китайски. Они везде и во всем. Причём здесь добро и зло?! Где единый Кынгый, создающий небо и землю, там рай, там истина, там вечная жизнь, где преисподняя, там зло, там страдания, там ложь, там смерть. Куда-то же надо спихнуть, всё, что здесь твориться. — Он крякнул и зачем-то постучал кулаком по своей голове. — Вот в доме есть канализация, как жить без канализации? — Понятно?
— Так значит, Кангый творит и добро и зло? — спросил Юрий.
Олег надул щёки и шумно выдохнул воздух, удивляясь нашей непроходимой тупости.
— Знаешь, зачем сюда приезжал Темучин? — Олег почему-то обратился ко мне, а не к Юрию. — А ведь путь из монгольских степей не близкий.
Я пожал плечами.
— Узнать своё предназначение, вот зачем. И вы можете это сделать, я вас сюда за этим и привёл. А не для того, чтобы вы меня допрашивали. Вот тебе какая разница, как соотносится Небо и Кангый. Разве тебе это не всё равно? — Я промолчал, стараясь никак не выдать своего отношения к этому вопросу. — Потому что, когда человек знает своё предназначение, он не ведает страха, и что бы он ни делал, в конце концов, он всё сделает правильно. Это как компас, только не в кармане, а в голове. Как бы ни плутал, куда бы ни зашёл человек, всё равно выйдет к месту назначения. Конечно, можно идти по прямой, а можно и кругами, но всё равно выйдешь, если не помрёшь по пути, конечно.
— А я не согласен с тобой, — вдруг подал голос Юрий.
— Да?.. — воскликнул Олег, не скрывая своего удивления, потому что искренне считал себя непререкаемым авторитетом нашей маленькой компании в области священного.
— Вон он, компас, один на всех, — показал Юрий на Полярную Звезду. — Сам же говорил, что от этого места к Полярной Звезде идёт ось Кангыя. Если Темучин это здесь узнал, понял, поверил, значит, он и получил абсолютный компас, с которым надо сверять жизненный курс. Как ты думаешь, что самое главное принёс людям Чингисхан?
— Это Яса — монгольский закон. — Уверенно сказал Олег. И я тут же вспомнил известный фильм о Чингисхане, в котором в самом конце фильма актёр строго и торжественно произносит заповеди ясы о неизбежной смерти за любое преступление против закона.
— Нет, — покачал головой Юрий.
— Откуда ты знаешь?
— Я сюда и пришёл, чтобы это узнать. И узнал…
— Ну и что же главное?
— Надо лишь душой верить в Единого для всех Бога, и придёт победа… — вот главное, что узнал здесь Чингисхан. Это его слова.
— Это ты говоришь! — возмутился Олег.
И тут мы все отчётливо услышали в тишине ночи топот копыт. Олег прервался на полуслове и подскочил, а мы повернулись в сторону, откуда доносились звуки.
И через ночную тьму увидели белого коня. Конь двигался мимо нас на фоне звёзд, открывая и закрывая собой их алмазные россыпи. Он скакал на север. Приблизившись на расстояние полёта стрелы, почему-то так я определил это расстояние, конь остановился, звонко заржал потом поднялся на дыбы, и, сделав красивый аллюр, поскакал дальше. Он исчез так же, как и появился неожиданно быстро, будто взлетел на небо.
— Это конь пастуха, наверное, — предположил я.
— У пастуха конь рыжий, — ответил Юрий.
Олег молчал, словно проглотил язык, впервые за всё время нашего путешествия. И так он молчал до самого утра, хотя как мне показалось, не спал всю ночь, как и мы. Он всё ворочался с боку на бок, глубоко вздыхал, то и дело поднимался, чтобы осмотреться по сторонам.
А я, не смыкая глаз, наблюдал, как медленно поворачивается надо мной звёздное небо. Каждая из тысяч звёзд шла своим путём, и лишь Полярная никуда не двигалась, потому что из моего глаза к ней проходила ось Кангыя, задающая ориентир движения для каждой из триллионов звёзд. От этой мысли мне становилось почему-то легко и спокойно. И не надо было больше думать о дикой шаманской пляске, войне, ссоре с женой и ждущем меня дома разбитом в аварии автомобиле. Будто все мои проблемы унёс с собой таинственный белый конь.
Утром Юрий спросил у Олега:
— Слушай, а куда мог скакать этот белый конь без всадника?
— Ты опять ничего не видел, — возмутился Олег. — Конь был осёдлан, и звёзд над седлом не было видно… Понял?..
— Понял, — кивнул головой Юрий. — Значит, я всё правильно понял.
На это Олег промолчал.
г. Зеленогорск