Опубликовано в журнале День и ночь, номер 9, 2006
В первых числах сентября нынешнего года случилась страшная беда – на красноярских Столбах погиб наш Алёша Аникин. Книжечка “Оранжевый” увидела свет уже без него – опоздала на одну неделю. Наш лицей оплакивает очень талантливого мальчика. Царство тебе небесное, юный русский поэт.
Редакция “ДиН”
Василина СТЕПАНОВА, Литературный лицей
О СТИХАХ АЛЕКСЕЯ АНИКИНА
Сборник “Касталия” открывают произведения хоть и юного, но уже вполне состоявшегося автора – Леши Аникина. Мне кажется, что это неспроста. Во-первых, Леша самый “старый” из авторов этого сборника “житель” Литературного Лицея. А во-вторых, его имя и фамилия начинаются с буквы “а”, как известно первой буквы алфавита.
Но обратимся к его стихам. Первое стихотворение – “Чукча”. Чем оно интересно? Леша попытался представить себя на месте человека другой национальности, другой веры, другой культуры, других жизненных условий. И это у него, на мой взгляд, получилось.
Леша интересно играет словами – “Без охоты я проснулся / на охоту мне пора”.
Перед нами два разных значения одного слова: охота – желание, и охота – род деятельности.
Следующая строфа – описание повседневного труда охотника:
“Ехал долго. Надоело.
Бури нет. Нога сопрела.
Вдруг, откуда ни возьмись,
Слева стадо пробегает:
Мясо, шкура – все сбегает!!!”
Поразительно точные, короткие, какие-то… “стреляющие” строчки! Ни одного лишнего слова, ни одного лишнего восклицания. И еще хочется обратить внимание на четкость созданного Лешей образа: он полностью прочувствовал жизнь охотника – “Бури нет. Нога сопрела” – самое важное, что нужно охотнику – хорошая погода – “Бури нет”. И его ощущения – “Нога сопрела”. И взгляд на животных – именно взгляд охотника. Если б для него это были “милые зверюшки”, убивать бы их стало жалко, а что тогда есть? А вот “мясо, шкура” – прагматичный взгляд охотника, позволяющий ему выжить.
Но в следующих строчках мне было сложнее разбираться: “Достаю ружье, как бремя”. Если он охотник, то почему “как бремя”? Бремя – непосильная тяжесть. А для охотника ружье – помощник, способ выживания. И если ружье поднимать “как бремя”, то есть долго, все звери разбегутся! Но если посмотреть с другой стороны: непосильную тяжесть рывком мы не поднимем, а значит будем поднимать медленно и осторожно. А ведь и ружье поднимать надо так, чтобы не вспугнуть зверя! Значит, все верно! Идем дальше.
Больше всего меня удивила последняя строфа:
“Отчего я не попал?
Может, Бог так наказал!!!
Почему же не простил?
Я к горе святой ходил!!!”
Наивность и набожность – сочетаются у северных народов именно так: “Почему же не простил? Я к горе святой ходил!!!” – я выполнил свой долг, почему же ты не помог мне? По-моему, Леша очень чутко уловил и выстроил образ “чукчи”.
А в другом стихотворении “Город мокнет” Леша скорее описывает, чем рассказывает. Стихотворение написано легким, жизнерадостным хореем. Как и положено писать о летнем дождике! Перед нами описание людей под дождем:
“Разбегается народ:
Кто под крышу, под навес,
Кто под ряслый куст залез.
Кто в “ветровке” дождь встречает,
Кто с зонтом бежит бегом…”
Суета людей, обыденная жизнь… и ничего нового и интересного! Самыми интересными и “поэтическими” будут две последние строчки: “Ну, а я, не замечая, / Просто топаю пешком”.
Вот и появляется перед нами противопоставление себя другим. Не высокомерное, не снисходительное, а простое… по-моему, даже без всякой надуманности или даже без размышления – просто факт. Что еще интересно, Леша довольно-таки взрослый уже юноша, как-никак одинадцатиклассник, пишет, используя такие детские выражения: “топаю пешком”. В то же время именно такие выражения раскрывают нам Лешино творчество, да и Лешину сущность.
Потом мы увидим еще одно стихотворение о городе – “Город спит в моем сне”. Это стихотворение больше похоже на какую-то сказку. Вначале совсем детскую, но и улыбчиво-задумчивую:
“Спящий город мне приснился:
Нету в нем людей.
Ни собак, ни птиц, ни кошек,
Ни других зверей”.
Такая немножко убаюкивающая и с детства знакомая мелодия, не правда ли?
Но вот вплетаются другие нотки – “этот город под землею спит уже давно”. И нет уже детской сказки, а мечты… Мечты, пожалуй, любого ребенка, или подростка. Мечта о чуде, мечта об открытии, мечта о тайне. А какая тайна может быть лучше старинной? Взгляд уже более реальный, чем просто сказка:
“Откопаю древний город,
разбужу его…”
И опять в реальность вплетается поэтичность и мечта: откопать город можно, если стать археологом, а вот “разбудить” старый город – опять вселить в него жизнь, такое под силу только поэту.
Что еще удивительного в этом стихотворении? Всмотримся внимательно в название – “Город спит в моем сне”, то есть и автор спит, и город спит. Но город спит, возможно, лишь в его сне, а наяву – может быть, он еще живет? Или его вообще нет наяву? Во сне – все возможно. И во сне каждый строит свой город… Кто-то для того, чтоб разрушить, а кто-то чтобы там жить…
Другое стихотворение Леши – “Осень на Столбах”. И здесь мы видим уже не выдуманный город, не мечту, а вполне реальное и, пожалуй, самое красивое место Красноярска – Столбы. Первые две строчки, по-моему, явно перекликаются с Пушкиным:
“Мороз и солнце;
День чудесный!”,
“Лес и скалы…
Как прекрасно!”
Но это не так! Дальше-то мы видим совсем другой образ – опять сказку:
“Небо, солнце, ручеек…
На секунды мне не ясно –
Кто же листья уволок?”
Так рассказывают маленьким детям: “А где же листья, куда они делись?”
И в то же время… Не детские у Леши стихи. То есть они и для детей, но и для взрослых. Есть что-то за ними – такое светлое и таинственное.
Хотя бы в этих строчках:
“Вспомнил!
Осень наступила,
Вся листва траву покрыла…”
Осень, как известно, не только время года, но и символ старости. И что же тогда? “Вся листва траву покрыла”. Значит, ничего не кончилось, а лишь сместилось! – С дерева на траву, с видимой жизни, в душу…
Следующее стихотворение – “Караван”, вызвало у меня противоречивые ассоциации и чувства: во-первых, глядя лишь на название, я сразу вспомнила о песне Розенбаума – “Караван” из “афганского” цикла, и еще о нескольких книгах с таким названием, с названием глав – “караван”, все они тоже об Афганистане. Но потом я подумала, что у Леши могло и не быть таких ассоциаций, и обратилась непосредственно к тексту.
Первые строчки:
“Идет караван по пустыне…
И нету ни капли воды…”
Это может быть и о простом караване, не обязательно об Афганистане – ведь в путешествии по пустыне (на караване) может и не быть воды – мало ли что может случиться в пути. Идем дальше – “А где-то молитвой о сыне / Мать гонит злой рок от судьбы…”
В принципе, и это не обязательно об Афганистане, какая мать не волнуется о сыне, не молится о нем, когда сын в пути, да еще и в таком опасном – по пустыне! Но (!) автор заговорил о судьбе в двух строчках – два упоминания о судьбе – “судьба” и “рок”. Но – рок – это уже более зловеще. Значит, есть какая-то опасность выходящая за рамки “бытовой”, опасность непредсказуемая и не обыденная. Возможно, возможно это все-таки про Войну. Но тут же Леша как бы играет нами, собой и словами – “Бредет в тишине караванчик” – если бы это было об Афганистане, тишины бы не было. И тем более не было бы уменьшительно-ласкательного суффикса – “чик”, звучит так… по-игрушечному – “караванчик”. Но в то же время – “бредет”, “верблюжьи запасы пусты”… Нет, не игра – суровая жизнь! А может быть… игра с суровой жизнью – судьбой? Да нет – не до игр в пустыне каравану – слишком тяжела смерть от жажды, среди пустыни и песков. И тут же щемяще-нежно, трепетно и жестко одновременно – “А маленький-маленький мальчик / Всё просит у мамы воды…”
И такое чувство, что вся наша жизнь – пустыня, выжженная, выжигаемая солнцем – безжалостным и ослепляюще красивым. А судьба наша – караван, ведомый неизвестно кем по этой пустыне. Ведомый, возможно, без цели, без смысла, а, может быть, со смыслом, который не дано нам понять. И в этом караване (нашей жизни!) никогда не бывает достатка единственно необходимой для жизни воды – любви. Каждый, каждый хочет, чтобы его любили! Каждый надеется на это, мечтает о любви, ждет ее, ищет! И… чаще всего разочаровывается. Рано или поздно. Так или иначе. Но Идеальной Любви не достигнуть никому! Потому что на Идеальную Любовь у человека не хватает сил.
Маленький-маленький мальчик – каждый из нас – маленький ребенок, неразумный, с неокрепшими суждениями. И все мы ищем Любви, как воды, у мамы – самого дорогого человека во всем свете! Или даже не так – мы ищем Любви у своих истоков, находим ее в своей памяти, лишь тогда, когда Любви уже нет. Да и была ли она в реальности? – никто нам не скажет.
По-моему, стихи Леши удивительны сочетанием наивности и мудрости, простоты и изысканности. Они легки, созданы, как будто, игрой, но, на мой взгляд, перед тем, как их писать, Леша основательно обдумывает что-то для себя.
Хочется сказать несколько слов и о переводах Леши. Так как мы, к сожалению, не знаем ни эвенкийского, ни венгерского, то прочитать эти стихи в оригинале мы вряд ли сможем – лишь подстрочник, а это не то, не то!
Помню, что на одном из уроков мастерской в прошлом году Роман Харисович Солнцев дал нам каждому – на выбор – несколько подстрочников стихов венгерских молодых поэтов, мы попробовали что-то слепить из этого, но… Получалось так беспомощно, что мы и думать об этом забыли. Через какое-то время Леша принес свой перевод… Ну, что тут сказать… Он переводит действительно очень качественно, искренне, живо! Его переводы – не просто переводы, они написаны в СОавторстве, СОпереживая!
Есть переводчики профессиональные. Они переводят с оригинала практически дословно, подстраивая тот же ритм. А есть переводчики-поэты. Они не просто переводят – они придают произведению что-то свое. По-моему, переводчики-поэты переводят еще и эмоции, еще и вкус, силу стихов, а не простые слова.
Леша – человек очень веселый, а стихи у него задумчивые. Он никому вокруг себя не дает грустить, а в стихах грустит сам… Пожелаем ему удачи!
Юлия МОСКВИНА
Лёша, Алёшка… Осталось имя одно
В памяти, навсегда ли?
Ты вернёшься, ответь? Мы давно
Улыбки твоей не видали.
Ты вернёшься, конечно, мы ждём.
Ты, весёлый, откроешь лицея дверь.
Пусть душа и промокла под тем дождём,
Она снова оранжевая теперь?..
Ульяна ИСАЧЕНКО
* * *
Памяти Лешки Аникина посвящается…
Никто не думает о смерти. Никто. Она всегда слишком далека. Ты можешь поспорить со мной, читатель, я знаю. Но где все те, угрожающие самоубийством? Они смеются, украшают запястья ленточками – “чтоб никто не видел шрамов”. И боятся боли – они никогда ничего не резали себе. Никогда.
А смерть – она рядом – все видит. Ей наплевать: “зовешь” ты ее или нет. Она забирает всех без счета и без разбора. Смерть не может быть благородной – благородно только сраженье.
Смерть, старая, склочная и жадная карга, забирает тех, кто дорог нам больше всего… Забирает тех, кого она недостойна.
Прикосновение.
– Ладно! Я не прощаюсь! – и убегает, помахав рукой, я смотрю ей вслед.
Мне шестнадцать лет, и я ненавижу мою жизнь. Ирке, только что убежавшей моей знакомой, – пятнадцать, и она еще не знает, что жизнь – бессмысленна, радуется зачем-то каждому лучику света, всему. А я старше и больше знаю о жизни.
Я резала себе вены… Неглубоко, совсем чуть-чуть, пока кровь не пойдет из ранки, а потом заклеивала порезы лейкопластырем и носила одежду с длинным рукавом.
– Мая! Мая! Ты о чем задумалась?
– Ой, Ир, прости… Это я так…
– Опять о смерти? Не вздумай умирать! У нас интереснее!
Какая же ты глупая, Ира, как можно узнать каково там, никогда там не побывав?
– Ладно. Я побежала на немецкий. Я тебе позвоню в восемь? Хорошо, Мая?
– Да, конечно…
Ну и зачем тебе немецкий? Ты же никогда не поедешь в Германию! “Чтоб было!” Ха. Зачем? Все равно ведь умрем…
– Алло, Мая? Это тетя Таня, Ирина мама…
– Да, я слушаю вас.
– Ира с тобой сейчас?
– Нет. А что случилось?
– Она до сих пор домой не вернулась…
– Что?
Куда она могла пропасть? Где ее искать? “Ладно, найдется”, – думаю я и иду спать.
…Утром, через несколько дней, Ирку нашли. Мертвую. Маньяк.
Я не ходила в школу. Заперлась в своей комнате и плакала. Вспоминала. Оказывается, мы очень редко касались друг друга руками просто так, оказывается, мы очень редко говорили по душам, но если говорили, то это затягивалось надолго, оказалось, мы не так часто виделись, как я думала, оказалось, звонила, заходила, начинала разговор первой всегда она… Потому что она искренне любила жизнь, а я нет.
Антон ШЕВЧУК
СМЕРТЬ – ЭТО ПРОПАСТЬ, В КОТОРОЙ ТЕБЯ НЕТ
Роняя слезы на клавиатуру посвещаю этот монолог моему другу А.Аникину
В этом тексте не будет ничего смешного. И ни одного восклицательного знака, только точки. На самом деле, мне очень трудно писать это, вы должны меня понять, поэтому я не буду, как всегда, пытаться подбирать красивые слова и пытаться строить предложения, мне это не нужно, я не хочу, чтобы вы понимали, как мне плохо и тоскливо, вы все ровно не поймете. Мои переживания – это только моя частичка души, я ее никому не отдам, не продам и не подарю. Я просто пишу, честно говоря, я почти никогда не пишу просто так, когда не знаешь, что писать и какое предложение будет следующим. Я не буду писать, как сейчас больно в душе, никто не сможет понять эту боль, и ее не прочитать на этом листе. Но эта боль… Как можно жить на свете, ходить в школу, сидеть дома, у телевизора, зная, что он никогда… никогда не сможет. Он там, где-то вдалеке, смотрит на тебя с небес и смеётся, да нет… нет… его просто нет. И пустота, та пустота, которая ждет каждого. И тот, кто говорит, что не боится смерти, глуп. Бойтесь, ведь потом вы не сможете бояться, ничего не сможете. Не сможете сказать друг другу приятное и похлопать по плечу, поэтому лучше сделайте это сейчас, сегодня, ведь завтра может просто не быть. Конец – это не начало, конец – это конец. Но самое страшное, когда этот конец начинается в самом начале, самом начале жизни. И ничего тут уже не скажешь, ничего не сделаешь. Смерть – это лишь новый шаг, начало новой жизни. НЕТ. Смерть – это стоп, это пропасть, в которой ты не падаешь, не исчезаешь, не меркнешь, смерть – это пропасть в которой тебя НЕТ. Тебя просто НЕТ. И любые слова тут не уместны, только слезы, слезы матери, слезы друзей и близких. Еще много можно писать о сожалениях, о боли, о страданиях. На самом деле не нужно, нужно молчать.