Опубликовано в журнале День и ночь, номер 7, 2006
СТАРШИЙ ТОВАРИЩ
Два деревенских лопуха, воспринимавшие литературу совершенно идеально, поступили на филологический. Оказались в одной комнате общежития, сблизились. Стихи, проза, волшебство, чудотворство – всё это потеснилось неизбежной рутиной. Но молодость, но дружба и, конечно, первая любовь. Любовь с одним приключилась. Притом, неразделенная, как и положено романтику какой там – йенской, озёрной? – школы. Второй, которого напасть пока миновала, сочувствовал товарищу, занимать чем-то старался, забавлять. Но этим только досаждал, вызывал раздражение. В общежитии у них появился старший товарищ, взявший над ними негласную опеку. Он и армию отслужил, и жениться успел. Предприимчивый человек, он при попустительстве (или напротив) поддержке коменданта в полуподвале выгородил себе комнатку. Наши друзья даже участие принимали в расширении площади: разбивали ломами перегородку в соседний отсек и таким образом увеличили метраж. Новый приятель их угощал портвейном и свои стихи читал, мужественные, армейские:
Мы полевые смяли маки
Ударом кованых сапог.
Мы их любили, но атаки
Не знают тореных дорог.
Ну, ребята решили: совсем наш человек. Захаживали к нему в гости. И когда он был один, и когда жена его с работы возвращалась – чернобровая, что называется, сбитая такая хохлушка. Отношения у них простецкие были: он её нередко при молодых друзьях и тискал, и по крутой жопе похлопывал.
И вот когда с первым другом эта неразделенная любовь приключилась, второй друг, расписавшийся в своем бессилии и неумении помочь, решил, что их куратор, человек бывалый, подскажет добрым советом. И, правда, когда тот узнал обстоятельства дела, согласился прийти на помощь. Вот сидели они опять за портвейном, читали друг другу и своё, и чужое, только что обнаруженное в дореволюционных альманахах в богатой университетской библиотеке.
– Любовь, любовь… – задумчиво сказал их многоопытный товарищ. – Хорошо, когда без проблем всё устраивается. Ты открылся, и она навстречу. Дальше – дело техники. А вот если несовпадение случается…
Несчастный влюбленный насторожился. И точно – речь зашла о его ситуации. Не о его, конкретной, но о подобной, похожей.
– И вот взываешь к ней и словом, и взглядом, и стараешься на себя внимание обратить, и выделиться чем-то, стихи ей посвящаешь, а она не видит, не хочет смотреть, не замечает, как будто тебя попросту нет. Смотрит мимо или как сквозь стекло! – распалился служивый. – Тут уж черте-те что переживаешь: и обиду, и злость, и тоску, да такую, что уши в трубочку скручиваются, когда слышишь её голос! Вот как…
Он приумолк, и наши приятели деликатно не нарушали тишину.
– В принципе, с ума сойти можно, – уже вполне спокойно заметил старший товарищ. Философски добавил:
– Но зачем это надо? Жизнь-то продолжается.
Сокурсники молчали. Он же и продолжил тему.
– Но легко сказать. Она же покоя тебе не даёт, изводит. Что делать? И вот я, ребята, придумал способ избавляться от этого наваждения. И способ, по-моему, исключительно эффективный. Думаю, вполне оригинальный. В принципе, можно его и запатентовать. Но прежде прошу принять.
Выпили по полстакана.
– Так вот, стал я представлять свою избранницу на толчке, то есть, на унитазе, со всеми шумовыми подробностями. Со всеми уминаниями бумаги и так далее. Поначалу что-то во мне противилось. И придуманное кощунственным представало. Но я говорил себе: а лучше ли не спать ночей, свету белого не видеть, изводиться до помрачения? И вообще – пусть подскажут другой метод преодоления этой страсти. Но никто с этим не спешил. И в книжках я его не встретил. А этот работает. Утверждаю, потому что проверено собственным опытом.
– Здорово! – вскричал один из молодых, тот, не тронутый любовью. – Про такое ни в каких книгах и не расскажут. Ты слышал? – оборотился он к товарищу.
А тот восторга его не разделил.
– Вы сидите, – говорит, – а у меня что-то голова разболелась. Я пройдусь маленько, может, успокоится. И ушёл.
А потом, перед сном, своему дружку и сказал:
– Слушай, мне кажется, наш подвальный приятель обычный придурок. Ничего в нём достойного внимания и нету.
– Ну ты, брось, – заспорил дружок. – А сегодня что выдал!
– Вот-вот, про это я и говорю. Ладно, спокойной ночи.
Какой-то холод в их отношениях возник, некая дистанция появилась. И сочувствующий пораженному недугом был тем более расстроен, что он ведь только добра и желал. Однако о происходящем задумался, и на советчика тоже попробовал посмотреть другими глазами.
Между тем, время, в соответствии со старинной поговоркой, излечило или исцелило, если так можно выразиться, его почти потерянного, а теперь обретенного друга. И постепенно вернулось тепло и понимание. И вновь они читали друг другу Гумилева и Мандельштама, ходили по городу, забредали в блинно-пирожковые, знакомились с девушками, приглашали их в кино, где пытались робко тронуть колено.
А вот старший товарищ действительно откочевал куда-то на периферию их жизни, не исчез, но занял своё, достаточно эпизодическое место.
ПОКУПКА ДОМА
Некий человек средних лет, неожиданно обретя кое-какие деньги, решил купить дом за городом. Скажем мягче, домик. Нашёл он по объявлению в пригородном поселке нечто соразмерное его возможностям и приехал начать торг. Да вот жильцы дома переговоров вести не могли, мол, ничего не знаем, и указали подлинных хозяев. Нашёл он этих людей, ими были мать и сын. Мать жила тут же, через три улицы, сын по звонку тут же прикатил из города. Что же получается: вы продаете дом вместе с теми жильцами, поскольку они не ведают, что творится? Нет, всё нормально, отвечают, когда дело наше сладится, те немедленно съедут. Побеседовали они и, что называется, ударили по рукам. Но попросили его владельцы, прежде чем начнется оформление нужных бумаг и прежде чем уедут жильцы, одолжить некоторую сумму. То есть, не одолжить, а как бы дать вперёд. Подумал этот человек и дал, взяв с них расписку, разумеется.
Время идёт, хозяева определенные бумажные работы ведут, но так: ни шатко ни валко – вот землеустроитель приезжал, составил план участка, как будто раньше нельзя было это сделать, раз вознамерились продавать. И жильцы покидать дом не спешат. Наш герой, конечно, не на улице перебивается, может и подождать. Но какая-то определенность должна же обозначиться: идет у них процесс купли-продажи или нет. При очередной встрече они к нему опять с просьбой: нельзя ли ещё один взнос попросить. Не очень покупателю это понравилось, более того, определенную настороженность вызвало. Но они ему показывают почти все бумаги, сущей мелочи недостаёт. Просим, доверьтесь, машину надо отремонтировать. Ладно, написали расписку, получили деньги. Ждёт-пождёт. Раздаётся как-то телефонный звонок. Всё готово, и жильцы съехали, и можно составлять договор. Встретились у юриста, составили.
Они его приглашают: приезжайте вечером в дом к маме. Приехал. Сидят за столом мать и сын. Тут он их более-менее подробно рассмотрел. Престарелая женщина с некоторыми монголоидными чертами. Напряженный и недоверчивый взгляд. Сын прямо на удивление без особых примет. Если объявлять в розыск, и назвать нечего. Ну, там, возраст можно прикинуть, где-то за сорок. Тоже мрачноват. Совсем не похожи на тех, что недели назад дружески предлагали внести часть суммы вперёд. Но разговор-то опять о деньгах. Как будем рассчитываться? Покупатель не видит проблемы: заверим наш договор, я забираю документ на дом, вы получаете остальные деньги. И свои расписки?! И свои расписки, конечно. Тут они намекают: может, сейчас безопаснее передать деньги, чем где-то там, на людях? Нет уж, запротестовал покупатель, никак не сейчас. Тогда вернёмся со свидетельством о собственности сюда и совершим обмен? Что-то этому человеку, покупателю, стало тревожно, нехорошо. Если на то пошло, давайте не на людях, но не здесь, а в уединенном месте в городе: в сквере, в парке. Ещё и кот вошёл в комнату и зловеще промяукал.
Назавтра отсидели положенные часы в коридоре центра по регистрации. Наконец расписались, где надо. Чиновница новому владельцу документ вручает, а бывшая хозяйка трепещет, как орлица над орленком. Пошли к выходу из конторы, она норовит как бы опередить, блокировать двери. Но там, на выходе, сынок. Действительно, нашли неподалеку скамейку, он им передал деньги. Они кропотливо пересчитали. Надо же – не надул. Новый хозяин, испытывая облегчение оттого, что завершается это уже успевшее его отяготить знакомство, пошутил: чего уж так сильно волноваться, главные деньги давно уж вами получены. Не поддержали. Расстались без рукопожатий.
Домовладелец приехал на другой день в поселок, врезал во входную дверь замок. А так как привез он в сумке кипятильник, банку, то заварил чай. А так как стояла чудная осень, то вышел во двор. Сел во дворе на гнилую скамейку, стал смаковать чай, оглядываясь вокруг и соображая, что же надо в первую очередь сделать. Наверное, хоть как-то преодолеть эту запущенность. В навесе над крыльцом зияла дыра, забор держался на честном слове, подкрепленном тремя подпорками. Понятно: жильцы чувствовали себя временщиками. Для начала изрубил он своим походным топориком скамейку, сидеть на которой было неуютно или, лучше сказать, опасно, сгрёб в кучу грязные, выцветшие обрывки газет, картонных упаковок и запалил костерок, подкладывая туда останки скамейки, переживая что-то детское, забытое, связанное с запахом дыма.
Вдруг почувствовал он на себе взгляд и обнаружил за калиткой бывшую хозяйку. Смотрела она так, будто в этом его занятии было нечто предосудительное. Войдя во двор, прошамкала вполне старчески, видимо, поздоровалась, но затем уже вполне внятно изложила, что ей нужно попасть в подполье и забрать бутылку дёгтя. Чего-чего? – оторопел хозяин. Дёг-тя, сказала она раздельно и уверенно. Через пару минут и вправду спускалась с крыльца, держа в руке запыленную поллитру. Проходя мимо, неодобрительно усмехнулась, что-то ведьминское почудилось ему в этом оскале. Мерзкая старуха, подумал новосёл с досадой, потому что детское и забытое улетучилось напрочь. И ещё подумал, что общение с этими неприятными субъектами, к сожалению, продлилось на день.
На неделе привез он столбики и прожилины и в субботу потихоньку взялся за сооружение нового забора. В переулок вкатился автомобиль и остановился точно возле его калитки. Забавно, он никого из приятелей не известил, никому адреса не называл. Хлопнула дверца, и перед ним предстал собственной персоной этот самый сын без особых примет. Тем не менее хозяин его сразу признал. Они не оставят меня в покое, обреченно решил он. А сын уверенно, хозяйской поступью прошел к ветхому сарайчику, на ходу объясняя, что он заберёт старые детские санки и сито для просеивания земли под рассаду. Да ладно, да черт с ним, успокойся, говорил себе домовладелец, но всё никак не мог успокоиться.
Из “Жигулей” (наверное, та самая машина, которую надо было ремонтировать) вышла на свежий воздух женщина. Боже мой, Татьяна! Строитель забора выпустил из рук лопату, подошел ближе. Да нет сомнений. Два десятка лет не изменили памятных черт, и эта, в отличие от спутника, верная примета – родинка на левой щеке. И тут еще старухин сын закричал от сарая, что санки нашёл, а проклятое сито никак отыскать не может. И справлялся: может, потом, а, Таня? Новый хозяин сразу на него чётко отреагировал, крикнул резко, что никаких “потом”, ищите немедленно, иначе поздно будет. Почему поздно, не додумал, потому что увидел, что и она его узнала. Ну, заговорили, что да как, кто где. С какими-то одноклассниками общались, он знал, что она замужем, без подробностей. Она помнила про его школьную влюбленность, и кто-то ему передавал: сетовала, шутя, что ж он был так робок, он тоже мне нравился, был интересен, а вот другие, совсем серенькие, простые, но без комплексов, признавались, приставали, добивались её расположения. Ну вот, одному и повезло, сказал себе бывший соклассник. – Ты в разводе? Ясно. А у меня двое девочек, а это муж, сейчас познакомлю. – Да не надо, уже знакомы. – Ой, конечно. Тут муж показался из сарая, волоча большой железный прямоугольник, весь в дырках – пресловутое сито. Потом совершил ещё один рейд уже за саночками. И – верх возможной деликатности – извинился за беспокойство. Сели в автомобиль, хлопнули дверцами, поехали.
Взялся наш герой за лопату, да тут же и отставил её в сторону. Укатали. Раздражение перешло в мышечную усталость. Почувствовал он – щека подёргивается, а это уже знакомый сигнал. Последствия бывали совсем нехороши. Он постарался расслабиться на верхней ступеньке крыльца, прислонясь спиной к дверному косяку. Сам же строку эту вспомнил, усмехнулся. И вдруг охватила такая неожиданная жалость к этой Татьяне, что чуть слеза не прошибла. Ну ладно, он с этими чудовищами, кажется, развязался. А ей-то каково? Каждый день, каждый вечер, каждую ночь. Сколько уж лет! Боже, какой ужас! И дети, которые не дают шанса к отступлению. Он замотал головой, стиснул зубы, так ему было жаль несчастную Таню.
…Где-то полчаса спустя он трезво подумал о том, так ли уж плохо его однокласснице в сообществе монстров. Там ведь совсем другие отношения, они ей доверяют, они не боятся, что их обманут, урвут кусок, зажилят, зажмут. Ну и ладно, и пусть. Этот прилив жалости был нужен ему самому, был для него спасителен. Вот и щека перестала дергаться. Можно встать на ноги и продолжить землеустройство.
КОГО ЛЮБЛЮ – ТОГО УБЬЮ
Александр Z. вступил в серьёзный возраст. Среди весёлых пожеланий на последнем дне рождения скандировали тост: “Пол-ве-ка! Пол-ве-ка!”. Один коллега шутливо заметил: “Можно и о душе задуматься”.
Наверное, это было преждевременно. Две сугубо земные страсти владели Александром, оставляя прочее на потом – охота на летающую, плавающую, бегающую дичь и неостывающая жажда совокупления с новыми и новыми объектами. Первая страсть кое у кого не вызывала одобрения. Ну ладно, мозгляк-одноклассник, по близорукости и стрелять-то не умеющий, нудил: “Это аморально”. Можно было, посмеявшись, отмахнуться. Но вот вполне нормальный знакомый, мужественный врач-хирург, когда-то смотревший на это с полным пониманием, недавно сказал, чуть ли не с укором: “Вижу, не разлюбил ты стрельбу по живым мишеням”. Перед этим он заходил в гости года три назад. И почему он решил, что что-то должно измениться?
Другое увлечение никому не мешало. Полюбил он это дело с молодости, и не проходит, и слава Богу, это говорит о том, что есть ещё порох в пороховницах. Никаких семейных скандалов, ни с кем его не застали, никакие подружки домой не названивали. Всё легко, не надолго, по обоюдному согласию. Наверное, то, что называется, хобби. Вот мозгляк-одноклассник стишки сочиняет, товарищ по работе кораблик в бутылке выстраивает, братан родной на гитаре упражняется до того, что пальцы болят. А он вот так в охотку, он и анекдот на себя примерил. “Какое у вас хобби?” – “В спокойном состоянии?”. Женщины могли быть любой конфигурации, полноты, облика, практически любого возраста. Умудренные жизнью даже больше нравились, с ними проще получалось, они сознательней решались на это. Он даже полагал, что помогает им как-то разнообразить серые будни.
С недавних пор в летне-осенние месяцы упражнения свои он мог проводить в новых, вполне комфортных условиях. Вот что этому сопутствовало. Умерла мама, отец ушел ещё раньше, жили они в недалеком от города поселке, и теперь дом их, скромный, но двухкомнатный, опустел. Посоветовались они с братом, и не стали его продавать. Брат со своей семьей иногда наезжал сюда на выходные, но это случалось очень редко – у него был участок с домиком. Александр по большей части бывал тут один. Его жена патологически не любила деревню, землю, а он покопаться на грядках любил, с детства осталось.
К тому же появилась некоторая потребность бывать одному. Стало замечаться, что когда он в законный свой выходной садился к кухонному столу, чтобы неспешно выпить чашку чая, жена тут же принималась что-то за этим столом резать, шинковать, переставлять. Может, ему это только казалось? Но вот что двух телевизоров стало не хватать, это точно. Жене хотелось смотреть одно, взрослой дочери – другое, а на его спортивные трансляции они чихали. Но право жены на всякую экранную развлекуху он уважал, а дочь, вернувшуюся под отчий кров после нескольких лет замужества, любил и жалел.
В родительском доме он унаследовал старенький, но пашущий телевизор. Устроил в предбаннике верстак, поставил тиски, стал сам делать всякие тяпочки, рыхлители, увлекся.
Но времени на главное любимое занятие всё равно оставалось, и вот теперь кроме времени появилось пространство. Приезжал он с очередной подругой, показывал огород, если ей было интересно, а заводя в дом, предлагал отдохнуть с дороги. Потом его спутницы, простые, без барских замашек дамы, готовили что-нибудь из привезенных продуктов, а после обеда и легкой болтовни за столом повторно отступали для активного отдыха на лежанку.
И вот одна его гостья, перед тем как прилечь, как-то всерьез обняла его шею и поцеловала. И тихо спросила уже в городе, прощаясь: “Через неделю увидимся?”. И ведь что-то ему подсказывало придумать отговорку, не продолжать. Но вспомнилось, как она помогала, как совпадала с ним, и пообещал он, и исполнил. И вот за чаем, глядя в глаза ему преданно и ласково, сказала она, что давно его заметила на каких-то лыжных городских соревнованиях, но не решалась подойти, и как здорово, что он это первым сделал. И жила она всю неделю только ожиданием встречи с ним. “Какие соревнования? – с ужасом подумал он. – Неужели в прошлом году, когда уговорили выступить за отдел? Ужас!”. Он тогда не попал в призёры, от этой незадачи много шутил-смеялся. Её он не вспомнил. Между тем, она уже строила планы. “Увидимся в городе вечерком, правда?”. “Где ж мы там, в городе… э… э-э-э…” – он невольно стал строить руками известный неприличный жест, стушевался. Она, не смутившись или не заметив, продолжала: “В кафе на углу Сибирской, там тихо, уютно, мороженое возьмём с малиновым сиропом, посидим”. Ещё была возможность отговориться, дать задний ход. Вспоминал потом, что и в этот раз ощутил он странный сквознячок, но согласился, отчего бы не посидеть. А через неделю, в доме, открывая глаза и снова уплывая в сладкую дрёму, вспоминая кожей её объятья, услышал, как она сказала помолодевшим голосом: “Вот взять бы да поселиться здесь. Зимой за окном будет тьма, буран, а у нас тепло от печки, хорошо. И ходики стучат”.
Озноб пробрал его с ног до головы. И не от зимней картинки, а от этого ласкового, преданного голоса. Он понял, он догадался, что пропустил некий момент, но ещё не поздно, только надо завязывать – и круто, немедленно. Он повернулся к ней (ах нет, лучше не смотреть в это счастливое лицо) и сказал как будто с сожалением: “А меня в командировку шлют в Красноярск”. “Надолго?” “Недели на две, не меньше”. “Как жаль. Вернешься, позвони сам”. Начертала ему номер телефона. Он незаметно от неё сунул клочок газеты под клеенку на столе.
Две спокойных недели минуло. На исходе третьей приехал в посёлок с контролершей драмтеатра. Впрочем, обнаружилась она не в театре (театр из сферы интересов выпадал), а в зале большого магазина, называемого нынче супермаркетом. После обзора огорода проследовали в домашний уют, можно прилечь, нет, прежде чайку, пожалуйста, можно и так, заварим, позвольте к чаю стопочку коньячку, лёгкое круженье в голове, обопритесь на мою руку… Она аккуратно заправила постель, поставила подушку на подушку, как и было, а стиль этот от мамы, так с малого детства помнится. Мама, отец, только ужины сидели они все вместе, вчетвером. Утром отец уходил рано, чтобы ехать на лесосеку, они с братом торопливо завтракали и бежали в школу, а летом, в дни отпуска, отец так же рано сматывался на рыбалку. Только тут он понял, что глядит на подушки и вспоминает детство, а то, что сейчас произошло, уже его никак не касается. Как ничего и не было…
Давно он такого не знал, пожалуй, с юношеских влюбленностей. Она вспоминалась неожиданно посреди дня, приснилась как-то и – что забавно – вполне целомудренно, просто смотрела на него. Нет, не просто, тем самым взглядом, что заставил его опомниться, остановиться. Прошло лето, началась непогода, смурная пора. Приезжая в родной дом, бродил он по комнатам, так и хочется сказать, потерянно. А однажды, затопив в промозглый вечер печь, глядя на огонь, услышал вдруг её голос. “У нас тепло от печки”, – сказала она. Александр обернулся, помотал головой. Уезжая, он извлек из-под клеёнки обрывок газеты.
Он позвонил назавтра вечером с улицы, куда отправился прогулять спаниеля, которого дочь завела, чтобы скрасить распад семьи. После третьего гудка услышал её родной молодой голос. “Здравствуй, Людмила”, – сказал он, гадая, узнает она его или нет. “Вы куда звоните?” – спросила она. Не узнаёт, с лёгкой даже досадой подумал он, но не спешил открыться. “Людмиле (он назвал её фамилию)”. Пусть знает, что он и фамилию не забыл. И после некоторой паузы голос ответил: “Простите, мама умерла”. У него голова закружилась, стиснуло виски. “Как? Когда?” – говорил он, запинаясь. “Месяц назад”. – “Ради бога, простите, простите”, – забормотал он, возвращая слово, только что пришедшее с того конца провода.
И слово это не было случайным. Александр, не мнительный и не сентиментальный, ощутил неожиданное чувство вины. Необъяснимо, ей-богу. Какое совпадение. Но возникала и возвращалась, когда он прогонял её, мысль, что это не совсем совпадение, что не так это просто. Дальше, определеннее осмыслить ситуацию он не мог. Но чувствовал, что коснулось его что-то серьёзное, необычное, и похожего в своей жизни он не находил.
Прошла зима. В эти месяцы он наезжал в поселок три раза, поглядеть, всё ли в порядке, и, убедившись, что всё в сохранности, возвращался, не растапливая без толку печь. Солнечным днём в конце марта он стоял на крыше отчего дома, отсекал большой деревянной лопатой кубы снега и спроваживал по скату крыши вниз. Он любил весенний запах оттаивающего снега. Вдыхая эту свежесть, он подумал, что минувшей зимой почти не искал новых приключений. Не чурался, конечно, если обстоятельства благоприятствовали. Ездили они с товарищем в деревню, помочь его родителям напилить и наколоть дров. Вечером, после трудов и обновления в парной, подошла уже ранее опробованнная им деревенская подруга, повалялись в теплой еще баньке, проводил до ворот, тоже надо домой, к мужу, к детям. Коллега в спортзале подрабатывал сторожем, на его диване провел пару спортивных встреч. И неужели всё?
Да, кажется, так.
Но вот – весна. Как любит повторять его начитанный братан: “С весной я оживаю вновь”.
Через месяц после сброса снега он аккуратно протопил дом. Еще через неделю явился не один, с востроглазой крашеной блондинкой. Загудела печь, он с удовольствием подкладывал сухие березовые поленья, и, когда комнаты стали наполняться теплом, чем-то смутным, непонятным стала наполняться голова. Что-то мешало ему, раздражало. Как-то быстро притомило её хихиканье, совсем не по делу, ему казалось. Она заварила чай, разложила на тарелке пирожные. Прежде чая приняли они порцион водочки. И он поторопил события. Во-первых, она опять захихикала, когда он стал освобождать её от одежды. Во-вторых, он с ужасом почувствовал, или лучше сказать, с ужасом не почувствовал привычной в таких случаях метаморфозы в области телесного низа. Он прибег к помощи её полновесной груди, но и это не принесло успеха. “Ладно, ладно, в другой раз”, – вполне ласково шепнула белокурая спутница через несколько минут. Он готов был провалиться. Ну, впрочем, это и был провал. “А если бы сейчас захихикала, – подумалось ему, – прибил бы на месте”.
Через дорогу от него прошлой еще осенью появился новый сосед. Поставил свежий забор, подлатал навес, уронил, порубил и сжёг ветхий дровяник. (Дрова, кстати, мерзкая старуха вывезла все до полена, когда дом продавала). Поговорили как-то на улице, потом зазвал его попариться в бане, познакомились ближе. На десять лет моложе, родился, когда Гагарин полетел в космос. Одиночка, остывающий от последствий неудачного брака. А так человек вроде неплохой, не навязчивый. В городе у него после развода комната в общежитии, так что предпочитал он здесь уединение, покой. Но не бука, не мизантроп. И о жизни откровенно рассказывал. При этой своей сдержанности, интеллигентности успел и срок получить, провел год в лагере, сразу после выпуска из университета. Числилась, правда, за ним не какая-то заурядная уголовка, сел человек за чтение запрещенной литературы. Он, посмеиваясь, рассказывал: кое-что из предъявленного ему с товарищами в обвинении вошло в обязательную школьную программу. Но они, так сказать, опередили время.
И доверил ему Александр свою историю и свою сегодняшнюю растерянность, смятение. “Что же ты хочешь услышать? – спросил новый сосед. – Я ведь советчик липовый. Опыт мой в делах сердечных весьма невелик, да и тот, по большей части отрицательный. Вот интересно, – сказал он, усмехнувшись, – в далёкой юности старший товарищ подсказывал мне, как избавиться от страданий неразделенной любви. Но тут другое дело. Не знаю, успокоит тебя это или нет, но, думается мне, Бог тебя бережёт. Сам понимаешь, какие сложности у тебя начались бы, если бы ты эту Людмилу к себе привязал. Природа мудрее оказалась”.
“Да, но… Значит, это мудро, что природа на меня такой нестояк наслала? Так надо понимать?” – “Я думаю, – сказал сосед, – что это неудача конкретного свойства, то есть, я хочу сказать, это связано с нею, касается именно её. Ведь ничего подобного раньше не было. Это она тебя не отпускала. – И заговорил дальше увереннее, как заправский психотерапевт. – Но теперь всё пройдет. Всё опять будет просто, как три рубля, никто никому ничего не должен, всё ко взаимному удовольствию, без последствий, без обязательств. Поиграли, разбежались. Возвращаешься к нормальной жизни – работа, семья, дети, внуки. Ты спокоен, подружка твоя случайная тоже спокойна. Завтра она другого найдет, и ты – другую. И всё покатит как по маслу”. – “У тебя, что ли, так было?” – заметив эту раскрутку, бойкость недоверчиво спросил Александр. “У меня не было, – честно ответил собеседник, – а у тебя будет. Точно. Попробуй, проверь”.
Александр и вправду успокоился, потом повеселел, предложил выпить за это по сто пятьдесят. Сосед вышел на улицу, побрёл к своему домику. Именно побрёл – не спеша, предаваясь своим мыслям. И думал он об этом странном чувстве, опошленном романсами, изнасилованном поэтами всех мастей и всё-таки живом. Вот с отрочества, юности ждём его, волнуемся, а приходит – и не умеем им распорядиться, теряемся, досадуем, что не вовремя или вообще гоним его прочь. А выпадет ли еще раз такой случай?
Вздохнул, оглянувшись, и пошел бодрей. Окликнула хозяйка с крыльца хибарки, они граничили огородами. Он поздоровался в ответ. Словоохотливая татарочка давно пенсионного возраста, скучающая без собеседника, залопотала, выказывая полную осведомленность: “Я гляжу, водит баб, как молодой, да всё новых, да разных, тут на днях привёл – вообще в дочери годится”. И добавила, шутя: “А вы ему, поди, завидуете?”. Сосед неопределенно улыбнулся.
г. Томск