Опубликовано в журнале День и ночь, номер 7, 2006
КРИК В ПУСТОТУ
ЧАСТЬ 1. АПОКАЛИПСИС
СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ
Проходя мимо томной, одуревшей от жаркого солнца реки, бросьте в нее плоский камешек. Как обворожительны эти круги на воде.
Заденьте взглядом трепещущую тень раскидистого дерева. Осенние листья разлетятся в рассыпную, шепча ветру: “Прощай…”
И обнимите крепко свою мечту. Да сбудется она.
Как давно это было, сколько столетий назад? Тогда Нострадамус, словно заезженная пластинка предрекал всему живому конец света. А все живое, застыв в ожидание, отмахивало одно десятилетие за другим и вот – ворвалось-таки в 21 век с тоской и немым вопросом: КОГДА? Когда он наступит?
Конец света. Кто-то придет и выключит солнце. Станет темно, начнется потоп, вечная мерзлота, а потом – ледниковый период с клонированными мамонтами. Люди вымрут. Потому что солнце – это жизнь. Тот, кто его отключает – не Господь Бог, а простой смертный. Он с чудовищной легкостью забирает чью-то жизнь, нажимая на гашетку автомата, продавая дозу “сладкого забытья”, втыкая в пьяном угаре нож в живую плоть. Человек “вырубает” чье-то индивидуальное солнце жизни. А сам продолжает существовать дальше.
В поисках смерти не обязательно ехать на войну. В любую минуту, в любом месте:будь то уютная кухня или развлекательный центр, смерть просто обрушивается на человека, который спокойно пьет кофе или играет в боулинг…
И наступает конец света. Для человека и его родных. Даже если они выберутся из-под завалов взорванного здания…
ЗАЧЕМ? Кричит появившийся на свет младенец. Мне больно и холодно!
Здесь так страшно…
Послушай, малыш, ведь ты ничего не знаешь. Жизнь прекрасна! Бесценна! Неповторима!
Жизнь – это чудо.
Это прятки в темной комнате. В ожидании бомбардировки.
Это сгоревшие до железного скелета автобусы. Вместе с пассажирами.
Это 17-летние девушки с глазами зомби. Опоясанные смертью.
Для чего я пришел в этот мир? – спрашивает ребенок у облаков, пытаясь дотронуться до них рукой. Он не знает, что в эту самую минуту погасло чье-то солнце. Он не ведает, что люди – жестокие, страшные существа, погрязшие в ненависти и зависти. Словно под гипнозом продолжают они свой кровавый ритуал, не в силах остановиться. Цепляясь за ложь, выдумывая свои божества, давая невыполнимые клятвы, они продолжают убивать солнце. Уже свое.
В хаосе смерти и раздора никто не подозревает, что апокалипсис давно наступил.
Он в душах человеческих растекается пустотой и ненавистью, он заполонил сердца злобой и кровожадностью звериной. Бог столько раз давал людям шанс, закрывал глаза на грехи и проступки, прощал…
И что в итоге – в благодарность мы убиваем свои души.
Тогда для чего вся эта никчемная суета, зачем влачить существование, натыкаясь каждый миг на смерть и боль?
Жизнь – страх.
Жизнь – грязь.
Кто сказал, что она прекрасна, жизнь? И стоит ли трель соловья стольких мучений?
Когда предрассветное солнце покрывает каждый листок перламутровым сиянием – стоит ли жить, что бы видеть эту малость?
Шум океана и запах соленых брызг, весенний раскат грома, поиск мечты и крик новорожденного, доказывающий смысл бытия – все это чего-нибудь стоит?
Кто-то живет под гнетом страха, в ожидание апокалипсиса. Другие безжалостно убивают свои и чужие души. А кто-то, проходя мимо реки в жаркий полдень, бросает в воду плоский камешек, рассматривая круги на блестящей зеркальной глади.
Круги нашей жизни.
ЧАСТЬ 2. ДЕВЯТЬ ДОЛЕЙ БОЛИ
Создавая Красоту в этом мире, Господь решил 9 ее частей из 10 отдать Иерусалиму.
Но вместе с Красотой Творец создал Великую Боль. И 9 ее частей тоже достались Иерусалиму.
Иерусалим – душа мира, услышь мой плач.
Раскрой свое сердце, освободи его от ненависти и безумия.
Иерусалим – песнь песней. Звезда Давида полыхает огнем.
Кто сказал, что небо принадлежит только тебе? Кто придумал, что за слезы надо платить?
Кровавое небо – Иерусалим, город смерти и страха. Вечный вой разносится средь каменных стен. Так кричит раненый зверь, так плачет волчица, потерявшая навсегда своих сыновей.
Кто виновен в этом безумии?
Все было предначертано. Уже давно. За красоту садов и марево пустыни, за сияние куполов и святой воздух будут каждый день убивать друг друга люди. Не радоваться жизни, смеясь всем сердцем и щуриться от солнечного света.
Каждый день, разукрашивая траву своей кровью…
Омывая слезами потрескавшиеся камни…
Каждый миг, проклиная жизнь благословенную…
Иерусалим – душа убитого ребенка. Она мечется среди живых, страшной болью пропитанная: “Безумцы! Что творите вы, не ведаете…”
И через тысячу поколений будут мстить они друг другу. Безумцы.
В городе зажглась первая звезда. В обычном городе, каких тысячи на земном шаре, бродят по улицам… тени. Они сидят в кафе, заходят в магазины, слушают музыку. Еще один шанс выпал на их долю. Но по мановению мятежной гневной силы, рухнет и эта надежда.
Взорвется опять чье-то тело и разлетится на миллион кусочков душа.
* * *
Прах к праху. Поминальный звон в церквях.
Земля к земле. Не увидеть ее глаз, не услышать смеха дерзкого.
Расстреляна, взорвана и сожжена (в который раз? сбились со счета…).
Она умерла. Последняя надежда.
…небо в сиреневых переливах. Никому ненужное небо…
ЧАСТЬ 3. ЛЬДЯНОЕ СЕРДЦЕ
Это было совсем не страшно. Сначала. А потом уже ни о чем не хотелось думать.
К чему разум, если миром правит чья-то воля. Не своя, и тем легче…
По улице шла девушка. Симпатичная, молодая. Она не обращала внимание на голубей, купающихся в солнечной пыли. Ей были безразличны улыбки прохожих.
Милая девушка с позолоченным пояском вокруг талии шла неспешным шагом навстречу своей и чужой судьбе, спускаясь в подземный переход, вбегая в отходящий автобус или садясь на конечной станции в последний вагон электрички.
* * *
Сандра! Сандринья, беги скорей домой, там твоего брата привезли.
Девочка, не дослушав, бросилась бежать, глотая ртом пыль и задыхаясь от страха.
А в сером доме уже расположились плакальщицы, и мать в траурной одежде то улыбалась, то кричала диким голосом. Люди подходили к ней по очереди, говорили, что она должна гордиться и радоваться. Сандра, забившись в углу комнаты тоже плакала и ничего не могла понять.
Сердце покрылось коркой наледи. Оно стало льдяным. Именно льдяным, не ледяным.
Грязная жижа, кипевшая вокруг него, заиндевела. И если лед можно было растопить хотя бы слезами, то это застывшее, мерзкое, некое глыбоватое наслоение было твердым, словно зацементированный осколок.
И сейчас она никак не могла понять, зачем села в эту электричку.
– Чао, Сандра, – окликнул ее кто-то – не забудь, тренировка завтра не в шесть, а в семь.
Это ее соседка по комнате. Они вместе ходят на танцы… Не в шесть, а в семь… В семь…
Как нашли ее в этом огромном городе? Разыскали. Методично и целенаправленно.
Выбрали (как когда-то отобрали ее отца и братьев), а потом сказали, что выбирает она сама. Своим сердцем.
Чао, Сандра… Так говорили здесь ей все знакомые и друзья. И улыбались, сумбурно о чем-то рассказывая. Бытовые проблемы, любовные истории, опять кого-то собираются отчислить из университета… Сандра погружалась в эту жизнь с огромным наслаждением и какой-то жадностью. Все успеть. Везде побывать, все попробовать. О прошлой жизни она не вспоминала. Потому что ее у Сандры не существовало. Все воспоминания были изничтожены, разорваны на мелкие кусочки и спущены в унитаз.
Сандра появилась в одночасье, из ниоткуда. Она не рождалась в 3 часа душной летней ночью, не падала в колодец, когда ей было 5 лет, не играла с братьями в футбол старыми тряпками, не помогала матери белить дом… Ничего этого не было.
Она взяла и появилась. Училась на экономическом факультете, ходила по вечерам в танцкласс, пила сладкий кофе, бродила по музеям…
И вдруг, так же из ниоткуда возникли призраки прошлой боли. Невыплаканной.
Невыкричанной.
* * *
– Милая деточка, что это за станция, не скажите ли? – растерянно оглядывалась по сторонам пожилая дама в шортах и рюкзаком за плечами, – Кажется, я села не в тот поезд…
Весь вагон моментально оживился, люди размахивая руками, объясняли сеньоре, что ей лучше выйти на следующей станции, пройти немного влево, сесть на автобус – и так она гораздо быстрее доберется до площади Гарибальди.
“И мне, мне тоже надо скорее выйти”, – заметалась Сандра. Стала протискиваться к выходу, поймала чей-то взгляд и вернулась.
“Ты выбираешь сердцем, – вкрадчиво шептали глаза. – Разве это не твой истинный долг? Разве ты не хочешь отомстить за своих братьев?”
“Их не вернешь! Убей я хоть сотню, их все равно не вернешь, – кричала Сандра, – Зачем вы пришли? Вы ошиблись адресом… Уходите!”
Сердце, которое так хотело жить, сломалось. Оно стало равнодушным – от боли, от поселившейся в нем злости и отчаяния.
Покоя не будет. Никогда.
Эти уйдут. Придут другие. Безысходность.
Сердце покрылось коркой наледи. Броней. Чтобы не слышать воющей боли. И стало все равно. Если суждено умереть, то какая разница, когда придет этот час? А люди… Она пыталась не думать об этом.
– Ну, что ж ты? Все сомневаешься?
Сандра оцепенела, рядом с ней сидел ее мертвый отец.
– Разве ты не там? – прошептала девушка. – Или это таблетки…
– Там. И здесь. Я везде. Скоро сама узнаешь.
– Но в чем виноваты эти люди, ведь не они тебя убили.
– Просто пришел их час, девочка. И ты должна пройти до конца свой путь.
– Я не хочу! Слышите, не хочу! – закричала девушка и проснулась. Кто-то вышел из электропоезда, двери тихо закрылись, медленно за окном проплывали остроконечные шпили католического собора…
Чье сердце бьется в моей груди?
Чужое.
И почему глаза мои больше не видят красоту любимых цветов? Их продает у привокзальной площади маленькая француженка с голубой лентой в волосах. В ее смешных плетеных корзинках всегда столько разных букетиков. В ее глазах всегда столько радости и света.
Кто будет встречать рождение дня на берегу океана, и погружаться в соленые волны вместе с печалью заката?
Уже не я.
Чужая душа будет неметь от восторга при первых аккордах танго.
Чужая. Уже не моя.
Огромная тоска хлынула в сердце Сандры. Заполонила его до краев. И она поняла, что тонет.
А если убежать? Спрятаться…
Куда? Где? Опять шататься по ночлежкам, без денег, документов, без будущего.
Скрываться всю жизнь и дрожать от каждого стука в дверь…
Серая тень отделилась от кучки пассажиров, заглянула в глаза девушке. Стальным холодом полоснуло по сердцу. Отец протянул ей руку.
– Чао, Сандра… Встретимся на небесах.
ЧАСТЬ 4. ФИЛОСОФИЯ НЕНАВИСТИ
У ненависти нет родителей. Она сирота и поэтому, в обиде своей, озлоблена на весь мир.
Она существует – в настоящем, подпитываясь прошлым, как вампир, высасывая жизни.
Философия ненависти – смерть и боль. Философия любви – чудо жизни. Почему людям больше нравится первое?
Разыгрался животный инстинкт в человеке. Убить, принести добычу и оторвать мухе лапки, потому что любопытно. Пошло, пошло развитие! Мысль витиевато взметнулась, побарахталась и приземлилась на место. Убивать легче. Азартней. Размышлять, почему люди не летают как птицы – скучно. Мысль не хочет метаться.
Просыпайся животный инстинкт!
Разливайся кровь по жилам… Чу! Запах адреналина. Запах, вкус и ощущение первобытной радости от вида убитого врага. Но кто дал право убивать? Кто пометил людей на “врагов”, “господ”, “рабов”…
У ненависти нет философии. Одна физиология, на которой делают деньги. О, тот, кто это придумал, – гений. Эти люди умеют обуздать свои инстинкты, рассчитать все и выверить.
Они гениальны в своей мерзости и подлости. Ненавидя человечество и пытаясь отомстить за свои комплексы и обиды, они мастерски управляют толпой. А та и рада размахивать автоматом в ритуальной пляске смерти, выкрикивать взомбированную фразу, ничуть не задумываясь о ее сути. Мысль не хочет метаться…
Ненависть отравляет организм. Целиком. Отрава проникает в мысли – человек заинтересовывается. Отрава растекается по сердцу – человек начинает верить. Умирает душа.
Потому что главное ее предназначение – любить.
Человек – творенье Божье, оказывается всего лишь куклой. Гениальные мерзавцы прекрасно осведомлены за какие нити дергать, чтобы получить необходимый результат.
И получают.
Выгоревшая земля… Сожженные храмы… Изрешеченные развалины домов…
Сквозь глазницы выбитых окон яростно проносится ветер. Пустота…
Ненависть прививают с рождения. У нее нет будущего. Она убивает настоящее. Здесь и сейчас.
В эту минуту пятилетний ребенок поднимает камень и кидает в своего врага. На которого ему указал кто-то.
В эту минуту, клокоча от ненависти и слыша приказ в наушниках, офицер сбрасывает бомбу на спящий полуразрушенный город.
В этот миг, разглядывая слезы своей матери, человек УЧИТСЯ ненавидеть.
Ненависть – боль – смерть – пустота. Замкнутый круг безнадежности. Все попытки победить смерть жизнью превращаются в пепел. Еще в одном взорванном автобусе побеждает ненависть. И будет побеждать вновь. Потому что ничего не поможет тем, чья живая плоть навсегда срослась с искореженным железным каркасом.
Ни деньги, ни слова, ничего не поможет больше. А все это лишь крик боли.
Крик в пустоту, которой переполнены человеческие сердца.
ЭЙ! КТО-НИБУДЬ!..
Нет, не слышат.
ПО ТУ СТОРОНУ ПЕЧАЛИ
Мне родина повесила на грудь предательскую боль. Вместо ордена. Боль одиночества.
Боль отчаянья… с верою в запасниках души. Не совсем они прогнили-то (запасники)…
И крысы, обтачивая там свои гнилые зубы, растерзывая на мелкие клочки малочисленные экспонаты, даже не подозревают, как бесценна эта сокровищница, находящаяся в самой глубине человеческого существа. Хранилище той самой драгоценной души давно не реставрировалось. Слишком редко заглядывают туда люди.
Я не могу больше здесь находиться, Родина. Просто существовать, как все. Закрывать глаза на чужое горе. Не рвать сердце, заглядывая в самую глубину боли. Все очень просто, как обычная монетка. Медный кругляшок – эквивалент счастья, состояние души. Дерни за рычаг – и счастье заверещит сыпучей горкой разнокалиберных медяков.
Вы выиграли! Не хотите еще?
Еще! С неба свалится удача.
Опять! Взведен рычаг игровой машины. Безумие светится в глазах, поглощает души.
Мы привыкли к твоему безумию. Оно повсюду. В каком-то бреду, в затянувшейся агонии мечемся по замкнутому кругу ошибок и парадоксов.
Мы привыкли к СВОЕМУ безумию. Прогорклый воздух с запахом ненависти и страха стал для нас обычной средой обитания. Как больно осознавать свое одиночество.
Чужое – еще больнее. Мы не нужны друг другу. Каждый за себя, для себя, о себе.
Каждый – личность. Все – безликая толпа. Или свора.
Там, за горизонтом, другой мир, другая жизнь, и даже воздух пахнет по-особому… Когда в вечернем всполыхе миллиона огней раздается призыв к молитве, в душу вползает тоска.
Потому что красиво и грустно, потому что замирает сердце от нестихающего прославления высшей силы и хочется подхватывать в такт: Уалла-а-а-а…
Уалла-а-а-а… разносится из каждой части города, из каждой горной деревушки.
Уалла-а-а-а… играют в прятки друг с другом огни в мареве тумана. В дымке рассеявшейся предвечерней вырисовывается образ чужого берега.
Там, за горизонтом, моя страна. Нищая, босая, похабная, родная. Вы, люди, не видевшие этих прекрасных манящих огней сказочного востока, живущие одной короткой чертой, вы не знаете, как колышется воздух бесконечным жарким днем у самой кромки средиземного солнечно-соленого моря, как красива ржавыми искрами здешняя земля и холодит кожу свежесть горных ветров. Вы никогда не встретите здесь новое шумное утро с раскаленным, словно растекающимся над загадочной страной солнцем, и чашка густого дымного кофе никогда не обожжет вам губы. По узким улочкам, виляя среди легковушек, мотоциклов и автобусов будет катить свою тележку с горячими лепешками старый араб, а по широким магистралям – наперегонки промчатся, бесконечно сигналя и попадая в пробки, машины. Люди, нервничая и торопясь, спешат по своим делам. И среди этой будничной суеты и круговерти я вдруг почувствую, что снова оказалась в Москве…
Я не могу находиться вне тебя, родина. Не видеть твоей радости, не всматриваться в бездну твоих тайн. Как больно расставаться. Но оставаться еще больнее. Так говорит каждый предатель. Говорит и уходит. А ты остаешься.
Романтика лунной ночи, красота, доброта и щедрость… Ведь ты не такая, родина, и все это ложь… Правда в том, что в каждом городе стоят серые дома с ненужными тебе детьми.
Чужими. Твоими. Правда в том, что в каждом сердце человеческом царит злоба, и ненависть. Отправляя своих сыновей на войну или, в армию, каждая мать проклинает тебя, Родина. И умирая, в грязи, изъеденный вшами, искалеченный “добрыми” людьми, 20-летний пацан смотрит остекленелым взглядом в небо. А оно такое же, как его глаза – бездонное, синее…
Словно пелена сползает с глаз. Упал с грохотом бархатный занавес, скрывающий прогнивший пол сцены, обшарпанные декорации и бездарную игру пьяных актеров.
Разбилась вдребезги царская люстра, старинная, интеллигентная. Не собрать, не склеить осколки, как и не вернуть прекрасное выдуманное прошлое, там, где жили люди. Теперь они уходят. А ты остаешься…
Скучаю по тебе, моя Россия. Уже забыла, как пахнет морозный воздух при минус двадцати, и метет-заметает снежная карусель. Одинокий фонарь-стражник высвечивает кренделя снежинок, они ударяют своим хрупким тельцем о стекло и тают, касаясь ресниц.
Тоска – моя привилегия… Бурлящий котел востока обжигает. Но здесь нет страха, что твоему ребенку причинят боль, здесь дети – это божественное чудо, их не оставляют в детдоме, не бросают на произвол судьбы. Люди уважают друг друга. Традиции сильны и непоколебимы. На улицах не валяются пьяные мужчины, на углах не стоят проститутки и нищие, и если красивая женщина идет куда-то одна, ей не будут кричать вслед похабные скабрезности.
Восток – горяч и необуздан, нередко примитивен, зашорен, сфокусирован только на себе, с массой внутренних проблем и своими горестями, но никогда не унизят здесь и не оскорбят человеческое достоинство.
Дни, недели, месяцы тоски… Завидуя чайкам, свободно парящим над морем, считая самолеты, пролетающие мимо небоскребов, мимо меня. Без меня. Я здесь чужая. А там? На той стороне земли? Тоже. Но хочу, хочу слышать звон колокольный-переливчатый, слепнуть от блеска золотокуполья и плакать, и задыхаться, идя дорогой к храму. А потом разговаривать всю ночь напролет, слушать русскую речь, спорить, спорить, сидя на кухне.
Встречать холодный рассвет, вдыхая, вбирая в себя свежесть утра.
Когда плача от радости я сидела в самолете, берущим курс “Домой”, наивная, я мечтательно рисовала картины прекрасных перемен, произошедших за мое долгое отсутствие. (Хоть какие-то перемены должны были произойти!)
Эйфория покинула меня сразу, при подходе к родному подъезду. В груде мусора распростерся грязный человек (либо мертвый, либо пьяный), рядом гуляли, делая вид, что не замечают, молодые мамы со своими детьми. Удивленный взгляд младенца цепко выхватывал картинки окружающего мира, отпечатывая их в своем сознании.
Сейчас я учусь выживать. Не впадать в депрессию, слушая кровавые новости, равнодушно смотреть на чьи-то слезы. Ведь в мире вечно существовало добро и зло. И последнего, всегда было больше. Невозможно помочь всем и каждому. И тебя, родина, я устала любить и ненавидеть.
Хочу ли я снова уехать жить за границу? Не знаю. Хочу ли я жить в России? Не знаю.
Смогу ли я жить… не заглядывая в самую глубину людской боли?..
Россия – Ливан – Сирия – Россия