Опубликовано в журнале День и ночь, номер 9, 2005
КАРАТЕ ЗА ПЯТЬ МИНУТ
Ударов ногами в классическом карате не так уж и много. Простейший из них – тычок вперед, – называется “мае-гери”. Более сложный удар – по круговой траектории с захлёстом сбоку – “маваши-гери”. Еще сложнее “уширо-гери”, которое трудно описать, но для сравнения можно сослаться на лошадь, которая лягается не как все лошади (бия копытом взад), а которая, сначала стоя к другой лошади лицом, то есть мордой головы, вдруг резко переступает копытами и, оказавшись к этой лошади спиной, то есть хвостом и попой, вдруг бьет ее копытом прямо в лоб, или в грудь, словом, неважно куда, лишь бы попасть. Можно перед ударом подпрыгнуть и развернуться в воздухе – но это уже будет высший класс. Такое никакая лошадь не сумеет – это под силу только человеку. Существует ещё удар “ура-маваши-гери” – вообще что-то бесподобное, чему не существует аналогов в природе, в которой, как известно, существует всё, даже такое, чего мы никогда не сможем объяснить. “Ура-маваши-гери” – то же “маваши-гери”, только наоборот. Непонятно? Ну, вот стоит перед вами человек и говорит всякие гадости, что вы, мол, такой-сякой-разэдакий, передаст и извращенец, враг народа и агент моссада. А вы задумчиво молчите! Но когда оппонент умолкает и ждет ответной тирады, то вы, вместо пустых и никому не нужных слов, совершаете ПОСТУПОК – сшибаете с грубияна кепку (если он в кепке) или шляпу (если в шляпе), а то просто бьете в ухо (если тот без ничего), но бьете нетривиально, а! – крутнувшись по часовой стрелке на левой пятке и, поступательно двигаясь спиной вперед, выкидываете правую ногу и по большой дуге наносите удар правой пяткой в голову этому своему доброжелателю. Эффект потрясающий! – очки на полу, сопли в радиусе трёх метров, ужас на лице у поверженного врага и восторг у всех, кто случился рядом. Но, однако же, за такие штучки очень просто получить срок. “Тяжкие телесные…” – это вам не банальная пощечина и не пошлая зуботычина. Тут научно обоснованное ломание костей. Долгие годы человек тренируется, развивает силу и резкость, оттачивает технику – чтобы научиться максимально быстро искалечить себе подобного. От ниндзя и якудза, от монахов храма Шао-линь – современные каратисты переняли методы ведения боя. И нет нужды, что на дворе двадцатый век, что нет в помине ни монахов, ни заклятых их друзей. У нас у всех свои друзья, свои доброжелатели, своя борьба, жестокая и беспощадная. И если каждому второму – с разворота в ухо кожаным каблуком, да без предупреждения, с истошным криком: “Кья!”…
Лучше ли после этого станет? Я не знаю. Не пробовал. Ну, а вы решайте сами. Моё дело рассказать, ваше – сделать выводы.
ТАНЦЫ НА СТЕКЛЕ
В первых числах сентября, после летних каникул, отдохнувшие и загоревшие, собрались каратисты на первую в учебном году тренировку. Тренер отомкнул ключом железную дверь в торце четырёхэтажного каменного давно не крашенного здания, и шесть десятков спортсменов, с пакетами и сумками в руках, застучали башмаками по каменным ступенькам лестницы чёрного хода. Спортивный зал располагался на втором этаже общеобразовательной школы. Открыли ещё одну дверь, деревянную, распахнули створки в обе стороны и остановились на пороге. Из зала – обычного спортивного зала, в каких школьники физкультурой занимаются, – пахнуло гнилью и холодом. Немытые окна плохо пропускали свет, так что дальние углы при вечернем освещении тонули во мгле.
Тренер раздвинул ребят и шагнул за порог. За ним потянулись остальные, сделали несколько шагов и вдруг остановились – под ногами резко и неприятно захрустело. Присмотрелись – битое стекло на грязном щелястом полу. Оглянулись на тренера. Тот, как ни в чём ни бывало, подошёл к скамейке у стены, поставил сумку и вытащил кимоно и свой видавший виды чёрный пояс. В намерениях его сомневаться не приходилось. А ребята всё поднимались по лестнице, заходили в зал, теснили стоящих впереди; скоро все шестьдесят человек увидели стекло на полу, грязь на окнах, копоть на стенах, вдохнули гнилой воздух – после тёплого лаского вечера, после солнца и запахов разнотравья.
Стекла оказалось больше, чем вначале показалось. Скоро нашёлся и его источник – одно из огромных окон было разбито, четыре квадратных метра изумрудного стекла рассыпались по деревянному настилу, на площадке размером сорок метров на двадцать. Сколько пришлось осколков на единицу площади – трудно было сказать, к тому же стекло рассеялось неравномерно: в самом центре – погуще, по углам – пореже. Крупные осколки, быть может, убрали. Но непохоже было, чтобы пол мыли или мели. Совсем не похоже. Попадались крупные куски, размером с ладонь. Мелочи было без счёта. В рассохшемся полу мелкие осколки очень удобно прятались, достать их было (да и просто увидеть) очень трудно. Только на ощупь – подушечками пальцев, а ещё лучше – голой ступнёй, ничего не подозревающей ногой, наступая всей тяжестью сверху вниз. Тут уж осколок никуда не денется – вопьётся в мясо, будь здоров! Этот способ надёжнее всего.
Тренер, переодевшись, пошёл искать уборщицу. Та пришла – с пустым ведром и шваброй, но без тряпки и без веника. Собрала в самом центре крупные осколки в жестяное ведро и удалилась, переваливаясь как гусыня, качая головой и бормоча: “Босиком! Ай-яй-яй!..”
Тренер догнал её в коридоре, спросил про веники, про тряпки со швабрами. Веников не оказалось. Тряпок тоже.
Спортсмены всё топтались, не зная, на что решиться. Кто-то сел на скамейку передохнуть, кто-то стал шарить руками по полу, кто-то стал переодеваться – доставал как ни в чём не бывало кимоно из сумки, снимал брюки и рубашку, скидывал ботинки и носки. А я всё смотрел на тренера, всё ждал, что он даст какую-нибудь команду, выстроит народ цепью, укажет каждому коридор, прикажет собирать осколки. Половина занимающихся были школьники – ребята и девчата с нежными розовыми ступнями, с неокрепшими душами, доверчивые и наивные. Им ли ходить по битому стеклу? Нешто мы в штрафбат попали?
Тренер загадочно молчал. Он ходил по залу, босой и простоволосый, глядя себе под ноги и морща лоб. На него глядя, стали переодеваться все остальные. Я тоже расстегнул замок на сумке и стал доставать форму. Я знал, что через полчаса буду сидеть на скамейке и выковыривать из ступни битое стекло, но поправить ничего не мог – не уходить же у всех на глазах! Много в жизни таких ситуаций, когда ты вместе со всеми совершаешь какую-нибудь глупость (хорошо, если не преступление); когда по непонятной причине молчишь, когда надо говорить, стоишь, когда надо мчаться, соглашаешься, когда нужно яростно протестовать. Намного ли мы, в таком случае, отличаемся от стада баранов, готовых за своим вожаком ринуться в пропасть?
На этот раз в пропасть бросаться, к счастью, не пришлось. Мы всего лишь переодились в кимоно, подпоясались поясами всех цветов радуги и выстроились в одну шеренгу – чтобы начать первую осеннюю тренировку. Все босиком, никто не посмел надеть ботинки или хотя бы носки. Даже девушки.
Сначала, как всегда, разминка.
Построились в три ряда, встали пошире и начали прыгать на месте. И сразу двое присели; согнулись в три погибели, стали что-то там высматривать у себя на ногах.
Через пять минут сидели человек десять. Кто-то, справившись с напастью, продолжил разминку. Кто-то вынужден был сесть на скамью и там уже основательно приняться за дело. Показался лейкопластырь, иголки засверкали. На этих неудачников старались не смотреть.
Через десять минут разминка кончилась. Я думал, порезанных будет гораздо больше – ряды наши поредели всего-то на четверть.
После разминки стали повторять “ката” – пять “Хийенов” и три “Текки”. Если во время разминки можно было прыгать на одном месте и смотреть под ноги, то тут пошла другая музыка. Ката выполняется на площади в несколько десятков квадратных метров, по раз и навсегда заданной схеме. Все шаги выверены, ритм отработан веками, тут уж не поосторожничаешь.
Во время выполнения “ката” были ранены ещё десять или двенадцать человек. Теперь уже половина занимающихся сидела на скамейках. Сам тренер и все чёрные пояса, находясь в центре зала, там, где стекла было гуще всего, вели себя невозмутимо, словно под ногами у них был тёплый морской песочек. Терпели они, что ли? Или ноги у них каменные?
Мне до поры везло. Уже и “ката” позади, и “Джу иппон кумите” повторили, а я всё ещё был на своих ногах, всё мне было нипочём. Я, грешным делом, начал думать, что как-нибудь незаметно для себя обрёл духовную мощь, которая меня оберегает и всё такое, как вдруг почувствовал острый укол в самый центр правой пятки. Ну, уколол – и уколол, чего такого?.. Через минуту однако, выяснилось: заниматься дальше нельзя – стекло вонзалось всё глубже. Обидно было показывать, что ты вполне обычный человек, из костей и мяса, но ничего другого не оставалось: я тоже отошёл к стене, опустился осторожно на низкую деревянную скамью.
Печаль была недолгой: я почти сразу вытащил осколок из пятки, длиной в три миллиметра, изогнутый и плоский, бросил его к стене, вытер указательным пальцем кровь и пошёл дальше тренироваться.
К удивлению моему, объявили спарринг. Этого ещё не хватало! Почти все были растренированы, потеряли гибкость и чувство дистанции, да ещё это стекло под ногами. Какой, к чёрту, спарринг?.. Однако, распоряжения тренера не принято обсуждать. Не хочешь – иди домой. Никто не держит.
Домой никто не пошёл. Я тоже остался. Интересно стало, чем всё кончится.
Начался спарринг – три минуты лёгкого боя. Отпрыгали три минуты. Наши ряды снова поредели. Уцелевшие незаметно перевели дух. Но не тут-то было! Тренер говорит: ещё три минуты. Мы снова стали прыгать и скакать, стали махать ногами, стращая друг друга. Я снова во что-то там поверил, как вдруг опять чувствую укол, теперь уже в левую ступню. Ну… допрыгал кое-как три минуты и – опять к стене, на скамейку. И ещё человек двадцать на скамейку сели и стали свои ноги рассматривать. Кое-кто, смотрю, одеваться начал. Значит, серьёзно порезались. Я тоже что-то завошкался, заколупался, и так и эдак – не могу, зараза, стекло вытащить. Задеваю ногтём, шевелю весьма чувствительно, так что кровь побежала по пальцам и на пол стала капать. Стекла не видно и ухватить нельзя. И ни бинтов у меня, ни иголок, ни пластыря. А пол такой грязный, что тошно смотреть. Ноги не чище. Что ты будешь делать? Обидно уходить, когда до конца тренировки минут двадцать осталось. Посидел я минуту – кровь, вроде бы, остановилась. Надавил большим пальцем на ранку – ничего, терпеть можно. Значит, так! Надеваю носки, потом полуботинки напяливаю и дальше тренируюсь вместе со всеми.
Тренер видел, конечно, что я ботинки надел, но ничего не сказал. Сам он по-прежнему прямо по стеклу босиком ходил и ни разу на пол не посмотрел. Я ему за это очень многое простил. Мужественный человек. Жаль, что остальные оказались не настолько крепкими. Даже “чёрные пояса” ноги себе порезали, один так вовсе ушёл раньше времени.
А я допрыгал в ботинках до самого конца, затем с великим облегчением переоделся в цивильный костюм, рубашку белую напялил и поехал на трамвае домой. Дома я отмыл от грязи обе ступни, избавился с помощью иголки от двух осколков, поужинал и лёг довольный спать. Я думал, что больше мне не придётся прыгать по стеклу. Однако я жестоко ошибался. Трудно это объяснить, но ещё две недели спортсмены резали себе ноги в этом драном зале. Это потому, что никто и не думал там убираться. Всё, что там было разбито и щедро рассыпано – так и было убрано – руками и ногами каратистов. И через полмесяца жаловались ребята на порезы, удивлялись собственному невезению.
Так начинался седьмой год моих занятий карате. К этому времени у меня был синий пояс, три перелома руки, два надломленных ребра и не очень ясные перспективы, вернее, полное отсутствие перспектив. Поэтому, когда один мой знакомый позвал меня в секцию Айкидо, я, немного поразмыслив, согласился. В Айкидо не бьют людей по голове. Не заставляют ходить голыми ступнями по битому стеклу. Айкидо – самое гуманное из всех боевых искусств. В основе его – идея мировой гармонии, всеобщего братства и, если хотите, всепоглащающей любви. Соревнования не проводится. В боях без правил мастера Айкидо не участвуют. Друг друга не калечат.
Шестнадцатого сентября две тысячи третьего года я пришёл на первую свою тренировку по айкидо. А девятнадцатого сентября я последний раз в своей жизни занимался в секции карате. Мне было грустно отчего-то. Завершалась целая эпоха в моей жизни. Но это ничего: одна эпоха завершалась, другая – начиналась. Я знал, что сломанных рёбер больше не будет, порезанных пяток – тоже. Не знал я, что будет другое: растянутые связки, неловкие падения через голову, будет на первых порах боязнь вывихов и переломов. Не зря говорит народная мудрость: в каждой избушке свои погремушки.
Что ж, ещё не вечер. Кто знает – не буду ли я с ностальгией вспоминать свои травмы, это битое стекло, немытый ледяной зал, тренера с непроницаемым лицом, и всех ребят, которые мутузили меня от всей души, так же как, впрочем, мутузил их я сам, словно пытаясь доказать – им и себе – что моя сила, моя выдержка, моё умение терпеть боль – важнее всего в этом мире катаклизмов, боли и непрекращающейся борьбы.
Может быть, на самом деле, так оно и есть?
КАВКАЗЕЦ
Тренер объявил спарринг – три минуты свободного боя. Разбились по парам, кто-то надел перчатки и щитки, кто-то ничего не надел – согнул в локтях руки и проготовился драться голыми руками.
– Хаджиме! – крикнул тренер, и сорок человек запрыгали как мячики, замахали руками и ногами, пугая друг друга неожиданными выходками.
Я тоже запрыгал и замахал руками. В паре со мной стоял Евгений – невысокий крепыш лет двадцати. Малый не злой, но конкретный. Мы с ним после тренировки возвращались домой в одном автобусе. Сидя у замёрзшего окна говорили о всяком вздоре – о ценах на бензин, о завтрашней погоде, о предстоящих экзаменах на пояс в мае месяце. Мы не то чтобы сдружились, а питали что-то вроде взаимной симпатии. Я был повыше и покрепче, да и поопытнее. Замолотить Евгения мне не составило бы большого труда. Но я во время спарринга старался не делать резких движений – махнёшь нечаянно рукой и попадёшь товарищу в ухо! Так не годится. И я осторожничал, лишь обозначая удары, давая Евгению возможность уклониться от удара. Да и как тут станешь бить, когда ногой можно так въехать по рёбрам, что из зала на носилках унесут – прямиком в травмпункт. Евгений тоже не бил в полную силу, хотя особо и не скромничал. То “маваши” слева зазвездит по почкам, то “лоокик” по голени пробьёт, то кулак сунет в живот. Я всё это терпел. Ноги у меня работали легко, атаки я видел и не уходил от удара лишь затем, чтобы дать Евгению почувствовать реальную практику.
Между делом я посматривал по сторонам. Внимание моё привлекла колоритная пара: Сергей П. – здоровый такой “чёрный пояс”, похожий на кабана, очень сильный, задиристый, с грубыми и резкими движениями. Дрался с ним невысокий паренёк с коричневым поясом – таджик или узбек, а может, азербайджанец. Таджик дрался технично, красиво даже. Гибкий, быстрый, внимательный. Доставал ногой до головы соперника, но удар сдерживал, бил, что называется, “без проноса” – как и положено в спаррингах. А вот Сергей махался так, словно на карту поставлена его жизнь. Он и всегда так дрался – совершенно не жалея соперников. Сам я пару раз с ним спарринговался и чудом уцелел. Это была жуткая машина для уничтожения. Таджик это знал, но он не отсупал, старался отвечать ударом на удар и выглядел очень достойно. В какой-то момент он выбросил вперёд правую ногу и достал до подбородка Сергея. А надо сказать для ясности, что в карате довольно странная система ограничений. Рукой в голову бить нельзя, а вот ногой – пожалуйста! В чём тут дело, я так и не разобрался. Но по этим правилам проводится большинство соревнований (например, по “киокусинкай-карате”, которое очень популярно в Сибири).
Когда таджик достал ногой до морды Сергея, я даже прыгать перестал – до того мне стало интересно. Евгений по иннерции врезал мне “двойку” по корпусу и тоже остановился.
– В чём дело? – спросил он.
Я кивнул в сторону.
– Сейчас здесь будет море крови.
Прогноз мой стал оправдываться немедленно. Сначала Сергей заехал таджику справа кулаком в челюсть. Тот схватился за скулу и что-то крикнул своему визави. Догадаться несложно было – он хотел напомнить, что по лицу рукой бить нельзя. Есть правило – выполняй! А как же иначе?
Сергей и бровью не повёл. Через несколько секунд он пробил свой любимый “лоокик”, и тут же снова ударил рукой в голову.
– Гляди, что делает, сволочь, – сказал я Евгению. – Ему бы так кто-нибудь въехал – я бы на него посмотрел.
Тренер был неподалёку. Мог бы вмешаться. Но не вмешался. И никто не среагировал. Все с азартом спарринговались. Кому-то и по носу попадало, и кровь капала у иных. Но это были случайные попадания, технический брак. С таджиком было иначе. Сергей специально бил на поражение. Мало ему было того, что он соревновался с заведомо более слабым соперником, что он тяжелее килограммов на тридцать и выше на голову. Ему нужно было подавить противника, сломать его, заставить бояться. Но таджик не испугался. Он отстоял положенные три минуты и лишь опустился устало на скамейку. Видно было, что он очень расстроен. Он сидел сгорбившись, упёревшись взглядом в пол и ничего, кажется, не видел вокруг. Я не знаю, о чём он думал. Вспоминал ли свою далёкую родину. Или переживал жестокость Сергея, этого бывшего десантника, который, быть может, в праздник “ВДВ” громил на рынке “азеров”, переворачивал прилавки и кричал: “Смерть инородцам!”. Никто к таджику не подошёл по-дружески, не попытался успокоить. Среди полсотни людей он казался одиноким.
Когда я через полчаса, уже одетый выходил из зала, он всё так же сидел в своём кимоно. Плечи его уже выпрямились, голова приподнялась. Это уже не был горем убитый человек. Он смотрел куда-то вглубь зала, глубоко задумавшись. Я остановился рядом и положил ему руку на плечо. Он поднял голову и посмотрел на меня своими густо-коричневыми глазами. Я не приготовил никакой фразы. Лишь улыбнулся и кивнул.
– Ты лучше его дрался, – сказал я с полным убеждением. – Молодец, что не поддался этому бугаю.
Зрачки его расширились на секунду, ноздри затрепетали и он шумно выдохнул, словно выталкивая из себя напряжение, сковывавшее его тело и душу. Я сжал его плечо и пошёл дальше. А что я мог сделать? Карате не располагает к сантиментам. Хотя, в этом случае речь шла не о сантиментах. Я не хотел, чтобы этот парень подумал, будто все русские жестоки и злы, что им неведомо понятие справедливости. Отнюдь! Русские никогда не были и не будут националистами. Во всяком случае, я бы этого нехотел.
ПЕРВАЯ ТРЕНИРОВКА
Шестнадцатого июля 1997-го года я отправился на первую в своей жизни тренировку по карате. Начиналась тренировка в час дня, в самое пекло. Я приехал на улицу Литвинова и долго искал нужный адрес. Спортзал размещался в каменном одноэтажном доме рядом со службой ритуальных услуг. Я вошел во двор, миновал деревянный склад с табличкой: “Выдача гробов”, свернул направо и, нагнувшись, вошел в дверной проем.
Спортивный зал не баловал обилием инвентаря: комната пять метров на десять, вдоль одной стены низенькая скамейка, несколько крючков над ней. Боле – ничего! Белёные стены, мутных три окна и никаких тебе матов или груш для битья. Видно, лупить предстояло самих себя. Пришло на тренировку человек десять, не очень страшных на вид. Мы переоделись в молчании. На каждом оказалось трико, футболки всех цветов, ноги – босые. Явился, между прочим, начальник штаба собственной персоной. На нём единственном я увидел кимоно – застиранное, но всё равно внушающее уважение.
Минут через десять, когда мы с ожесточением делали наклоны и вращали головой, появились ещё двое – один лет сорока, ничем не примечательный, а другой – под пятьдесят – похожий на знаменитого Чарльза Бронса: черная шевелюра, горящий взгляд, синие наколки на плечах, разбойничье лицо. Он и есть тренер – решил я. Но ошибся – тренером оказался другой, ничем не примечательный парень, роста чуть выше среднего, сухопарый и невозмутимый. Очень спокойно он снял спортивный костюм, кроссовки и облачился в кимоно, подпоясавшись черным поясом. Фамилия его – Глотов. Тренировал он весь иркутский ОМОН и всевозможные спецназы. Охранные фирмы в том числе.
Нас построили вдоль окон. Тренер встал перед нами и скомандовал:
– Кто раньше не занимался боевыми искусствами – шаг вперед!
Пять человек шагнули. Я, не знаю почему, остался в строю. Ох, уж это вечное наше стремление казаться лучше, чем ты есть! Даже перед самим собой не всегда удается быть искренним. Что же делать, когда тебя оценивают сразу несколько человек?
Тренер отделил новичков в одну группу, старожилов – в другую. Я, к счастью, попал в первую, то есть к новичкам, – тренер опытным глазом верно оценил мои возможности.
Итак, мы разбились на группы, и начался кошмар. Первая эта тренировка оказалась настолько тяжелой, так меня вымотала, что и теперь я не могу вспоминать о ней равнодушно. Я шел на эту тренировку не без надежды показать себя молодцом. Не зря же я занимался и боксом, и борьбой (хоть и немножко), и очень даже множко и всерьез играл в футбол. Однако, действительность оказалась совершенно обескураживающей. Я оказался ни на что не годен!
Начали с разминки – побежали кругами, по грязным доскам, рискуя налететь на стену или, споткнувшись, растянуться на полу. Затем последовали махи ногами вперед и в стороны, круговые вращения руками, прыжки и приседы, кувыркания и отжимания от пола на кулаках. Попросили достать руками носки. Я нагнулся изо всех сил, натужился и едва-едва не дотянулся до пола. Далее – прогиб назад: я изогнулся, как гюрза, и чуть не опрокинулся на спину. Наклоны в стороны – сущий пустяк, а затем снова вперед, назад, в стороны… Помаявшись четверть часа, устав и запыхавшись, с облегчением услышал команду:
– Разминку закончили. Построились в одну шеренгу!
Мы послушно выстроились в линию.
– Хаджимэ! – крикнул тренер и встал в боевую позицию: левая нога выдвинута вперед и согнута в колене, правая выпрямлена сзади; левая рука впереди опущена, правая согнута в локте и прижата к телу; корпус развернут левым боком вперед, голова смотрит прямо, осанка “гордая”, будто “швабру проглотил”.
Несколько минут мы учились правильно стоять. Было очень неудобно, малейший толчок в любую сторону мог вывести из равновесия, ноги дрожали от напряжения. Но это были цветочки.
Перешли к ударам: правый прямой рукой (“джодан”), и правый прямой ногой (“мае-гери”). Если рукой я бил довольно уверенно (хотя и неправильно – тренер сделал мне несколько замечаний за чрезмерное движение плечом и неверный разворот кисти, – техника у меня осталась боксерская – ошибочная с позиций классического карате), то с ногами дело обстояло гораздо хуже. Ногами я бить вовсе не умел. Получались какие-то дрыгания – ни резкости, ни силы. Всё, чего я добился, так это едва не выдернул ногу из коленного сустава. Затем попробовали “йоко-гери” (боковой удар ребром стопы) и даже – “уширо-гери” (удар ногой с разворотом на сто восемьдесят градусов). Ничего путнего у меня не получалось. Одно успокаивало: не один я был такой. Несколько человек точно так же лягали пустоту и, потеряв опору, опрокидывались на пол. Это продолжалось минут двадцать. С меня градом катил пот – тридцатиградусная жара и душное тесное помещение способны превратить в пытку самую безобидную разминку.
Затем мы разбились попарно и стали отрабатывать блоки: один наносил удар, другой ставил блок и бил в ответ. Разучивали пять классических защит от ударов “джодан” и “мае-гери”. Тренер не сказал нам – бить ли в полную силу или только обозначать удар, и мы как дураки били по-настоящему – слишком хотели выглядеть крутыми. В результате через минуту-другую я запоздал с блоком и получил по зубам – губа с внутренней стороны оказалась разбита до крови. Напарник поинтересовался, не сильно ли мне попало, и мне пришлось сказать, что не сильно (чем я до сих пор горжусь).
Но самыми интересными были приемы со сбиванием противника с ног. Особое удовольствие испытываешь, когда сбивают конкретно тебя. Приятно, знаете ли, когда тебя хватают за волосы, скручивают голову и толкают таким манером, что ты, потеряв всякую ориентацию, летишь затылком на пол. А на полу всё то же – голые доски и грязь. А ты – хлобысь! – загремел всеми костями. И тут же – вставай, работай дальше, тут тебе не пляж! В довершение ко всему тренер вздумал демонстрировать приемы на мне, и я очень быстро убедился, что он может сделать со мной всё, что угодно. Когда грубая физическая сила подкреплена отточенной техникой, умением скрутить соперника, так его изогнуть, что у того в глазах потемнеет – дело плохо. Очень плохо. Или очень хорошо! Это – с чьей стороны смотреть. Я смотрел исключительно со своей стороны и чувствовал себя неважно. Раз за разом наносил я удар ногой и проваливался в пустоту. Тренер оказывался у меня за спиной, а я летел на пол. Пока другие отдыхали, я падал и вставал, падал и вставал, падал и вставал, проклиная минуту, в которую решил заняться карате.
От жары, от боли и усталости я перестал соображать. Хотелось одного: чтобы меня отпустили подобру-поздорову. Был момент, когда я готов был сдаться: отойти в сторонку, присесть на скамейку, отдышаться. “Мне тридцать шесть лет, – думал я, поднимаясь после очередного броска, – куда я лезу? Кому и чего хочу доказать? Моё ли это дело?” Но самолюбие не позволяло мне просто так уйти. “Никто не уходит, а я уйду? Если могут другие, смогу и я!” Как и везде работал принцип “относительности”. Где бы ты ни находился и чем бы ни занимался, главное, ты должен быть не хуже других, а в идеале – лучшим! Абсолютного критерия не существует. Главное – опередить других.
Когда закончились броски и мы перешли к работе на снарядах, я был уже готов: ушибы по всему телу, привкус крови во рту и кровь на ступнях – с непривычки содрал кожу с больших пальцев. Обнаружил я это случайно, увидев на грязном щелястом полу бурые пятна. Развернув стопу, увидел багровое, сочащееся мясо. Ходить такими пальцами по грязному полу казалось невозможным. Я подозвал тренера и спросил бинт или пластырь. Тот развел руками – подобного здесь не водилось. Он не сказал: “Иди домой!”, и не посочувствовал, а спокойно отвернулся и продолжил тренировку. И никто не выказал никакого участия. “Что ж, – подумал я, – наверное, так и должно быть. Ведь это охранная фирма. Здесь нет места сантиментам”.
Недолго постояв, неожиданно для себя я присоединился к остальным. Не то, чтобы хотел показать свою крутизну (которой не было в помине), а единственно – от полного отупения и заглушения чувств. Прыгая на живом мясе, я не ощущал боли. Весь пол, конечно, устряпал. Но на пол я старался не смотреть.
Последнее и самое крутое испытание поджидало меня в конце тренировки. Я не описываю “работу по снарядам” (удары руками и ногами по лапам и щитам), а расскажу о заключительном упражнении под названием: “бандитский коридор”. Задумка простая: несколько человек надевают на руки лапы и берут на грудь щиты (такие матрасики размером сорок сантиметров на сорок, и толщиной со спичечный коробок). В центре встает “хороший парень” и начинает мутузить “братков” (тех, кто со снарядами) всеми доступными ему способами. Тут-то мне и досталось! Ничего плохого не ожидая, я прижал к животу щит и выставил вперед левую ногу. Первым вышел в центр начальник штаба. Затянув на узкой талии свой красный пояс, он повел вокруг себя осоловелыми глазами и вдруг прыгнул в мою сторону. Удар был страшный. Я пролетел два метра и врезался спиной в стену. Боли я тогда не почувствовал, хотя позже выяснилось, что у меня сломаны пятое и шестое ребра. Два месяца я не мог спать на правом боку. Подтягивания на перекладине, отжимания от пола и просто быстрая хотьба были для меня исключены. Таковы последствия удара “уширо-гери”, которым отметил начало моей спортивной карьеры начальник штаба фирмы “Сейф”.
Затем пинались и дрались другие, сам я выходил на середину и дрыгался, как умел.
В самом конце – дыхательная гимнастика и команда:
– Осс! Тренировка закончена!
Я доковылял на пятках до скамейки и, уперевшись руками, почти упал на нее. Не было сил сидеть прямо, всё куда-то клонило. В горле пересохло, голова гудела словно в горячке, и хотелось одного: растянуться на спине, забыться. Но забыться было нельзя. Зал закрывался, ребята одевались, весело переговариваясь, и торопились к выходу. Мне тоже нужно было идти. Шел четвертый час, а в шесть – умытый и свежий, с горящими глазами – я должен был стоять в магазине.
Переодевание походило на пытку. Никогда не думал, что ноги так много значат для человека. Брюки и рубашку я надел относительно быстро, но когда дошла очередь до носков, я крепко задумался. Как быть? Мясо на больших пальцах было уже не багровое, а грязное. Грязь въелась в плоть настолько глубоко, что даже кровь остановилась (а может, кончилась?). Я мог бы ходить босиком по земле – хуже бы уже не было, но всё во мне содрогалось от мысли, что с такими-то ногами мне предстоит добираться домой через весь город. А ехать надо. Я натянул носки, просунул ступни в кросовки и покрепче затянул шнурки.
В тот день я ещё зашел на центральный рынок и купил мяса – дома нечего было есть, а в гости приехал мой брат – инвалид второй группы, получавший мизерную пенсию. Ещё я купил лимон. Чай с лимоном – отличное средство от жажды, а жажда в тот день у меня была колоссальная! Нечто похожее я испытывал в детстве, когда возвращаясь с тренировки по боксу, заходил в гастроном и выдувал зараз по пять стаканов газировки.
Домой я приехал неожиданно веселый. Словно вернулся с поля боя, израненный, но счастливый, что вообще остался жив. Рассказал матери со смехом про ободранные пальцы и тут же раскаялся: мать заставила показать рану. Увидев, чуть не упала в обморок. Засуетилась, забегала, запричитала. Чуть успокоившись, заявила:
– Ни на какие тренировки больше не пойдешь!
Я не стал спорить. До следующей среды целая неделя – срок огромный (если подойти к делу с умом). Прошел в душ и долго там отмывался. Несказанное наслаждение испываешь после тяжкой работы, чувствуя упругие горячие струи на теле, подставляя запекшееся лицо, фыркая и отдуваясь.
После душа вытерся насухо и вышел на пятках из ванной. Теперь следовало спасать ноги. Всё сильнее болели ребра, саднили синяки и ссадины по всему телу, но это всё потом, после. Пока нужно срочно мазать синтомициновой мазью пальцы и лепить поверх пластырь. Мазь я нашел, а пластыря не было в доме. Пришлось переложить раны ватой и забинтовать. Так, с перебинтованными ступнями, я прилег на кровать и впал в забытье. У меня был час, чтобы отдохнуть и ехать на работу.
Час этот пролетел незаметно. Кажется, не успел лечь – уже вставай! Да зачем мне это надо? Ради денег? Стоят ли того полтора миллиона? Жил ведь я до этого, и ничего – не умирал с голоду. Спал, сколько хотел, делал, что хотел – никакого тебе принуждения, ни травм, ни ссадин. Многие всю жизнь так живут. Сосед у меня за стенкой лет десять уже не работает. Пьет водку и бузит по ночам. Другой сосед с девятого этажа – тоже дома сидит круглые сутки. Только и знает, деньги на бутылку занимать. Третий взял да и повесился. Четвертый в тюрьму сел. Пятый и шестой – да черт их всех возьми!.. Что мне до них? Каждый человек один на один со своими проблемами. Никто ему не может помочь. Посочувствовать – да, занять десятку – возможно. Но помочь по большому счету, научить жить, вытолкнуть гибнущего из ямы – нет. Только сам человек может спасти себя. Советы посторонных и указания доброхотов пользы не несут.
В четверть шестого я поднялся с кровати и двинулся в прихожую. Одно упрямство двигало мной. Да и что, в сущности, произошло? Ходить можешь?.. Вот и топай! Труднее всего было натянуть ботинки. Большие пальцы вспухли и словно налились болью, в них ощутимо отдавались удары сердца. Кое-как выбрался из дома. Шагая к остановке чувствовал, как носки напитываются кровью. А может, шалило воображение. Я не мог остановиться и проверить, а мог и должен был шагать на остановку, потом ехать на троллейбусе, после – трехчасовой идиотизм, потом опять шагание, троллейбус, и лишь после этого всего съем ботинок и освобождение несчастных моих ног от удушающих объятий искусственной кожи.
Почему-то плохо помню, как я отстоял этот день. Кажется, мало говорил. Вряд ли много шутил. И не до покупателей мне было точно. Наверное, я считал минуты до конца дежурства. Но когда оно кончилось, и я приехал домой, мне стало ещё хуже – отчаянно разболелся бок. До такой степени, что я вовсе забыл про несчастные свои пальцы. Когда, раздевшись, я зашел в душевую, то не сразу смог надеть душ на держатель – правая рука не желала подниматься выше плеча. Пришлось действовать левой – очень деликатно, подолгу с непривычки примериваясь и теряя равновесие. Тут же выяснилось, что и мыться правой рукой я не могу. Лучшим выходом было – привязать правую руку к телу. Но и левая моя рука оказалась не совсем в порядке: на локте здоровущий синяк, плечо отбито ударами “маваши-гери”, и пальцы на руке отчего-то разгибаются не до конца. Но всё ж таки я вымылся, вытер полотенцем половину тела и был таков!
С того памятного дня – два месяца спал я исключительно на левом боку. Ворочаться не смел даже во сне. Обычный “чих” приравнивался по своим последствиям к катастрофе. А когда всё же случалось, чуть не кричал от боли. Носить тяжести в правой руке я не мог, да и левую нагружал не сильно. Утренние пробежки пришлось сильно ограничить: любой толчок резко отдавался во всем теле. Да и ноги следовало поберечь – пальцы-то, чай, не казенные.
Скоро будет семь лет, как всё это произошло, а я помню всё так отчётливо, словно это было вчера…
г. Иркутск