Опубликовано в журнале Континент, номер 152, 2013
От редакции — 1980
Мало осталось в живых людей, которые знали бы Сталина в те далекие годы, когда он был лишь «генеральным секретарем», не став еще «гениальным секретарем». В числе этих немногих Борис Суварин — французский революционер, публицист, историк, автор первой, написанной в 1935 году биографии Сталина.
— Борис Константинович, первый, сакраментальный вопрос: где, когда вы видели Сталина?
В 1921 году я в составе делегации французской компартии приехал в Москву. По предложению Ленина я был включен в состав секретариата Коминтерна, был кооптирован в Исполком и Малое бюро. В Исполком Коминтерна от РКП входили Ленин, Троцкий, Зиновьев, Бухарин, Радек. С ними я встречался. Сталин в работе Коминтерна не участвовал.
В сентябре 1923 года я поехал в отпуск в Кисловодск. По приезде на место мне дали койку в общежитии. Пошел я на вокзал, единственное оживленное место в городе. Купил газету, прочитал о большом землетрясении в Японии. Тут подошел поезд, и из вагона вышел Бухарин, потом Зиновьев. Бухарин, человек веселый, эмоциональный, обнял меня, называя «сувариненок». Зиновьев поздоровался и спросил, что нового. Я ответил: землетрясение в Японии. «Большое?» — заинтересовался Зиновьев. Услышав, что большое, облегченно сказал: «Война отложена на несколько лет». Все советские вожди жили тогда в страхе, ожидали с минуты на минуту нападения — Англии, Японии, безразлично. Были уверены, что империалисты нападут.
Бухарин, услышав, что меня поселили в общежитии, предложил переехать к нему в виллу, где было множество комнат и где уже жили Клара Цеткин с сыном, Сафаров, Лашевич. Неподалеку жил Зиновьев. Троцкий занимал отдельную виллу на горе — жил одиноко, как орел. Сталин жил в Ессентуках. И ежедневно приезжал на дрезине поговорить, посмеяться. Однажды я присутствовал при общей беседе, во время которой местные коммунисты рассказывали о «бандитах». Так называли антикоммунистических партизан-горцев, нападавших на почты и на сельсоветы. Выслушав рассказ, Сталин сделал движение, как бы стрелял из пулемета, и спросил: «А нельзя их немножко пострелять?» В словах, выражении лица чувствовалась жестокость и злоба. […]
Возвращались мы в начале октября. На каждой станции требовали оратора — и кто-нибудь выступал с речью. Возвращались, чтобы брать власть в Германии. В октябре 1923 года революция в Германии казалась неотвратимой. В Политбюро Троцкий предложил назначить дату восстания, другие члены Политбюро возражали. Он предложил назначить — 7 ноября. Ему хотелось повторить еще раз то, что удалось шесть лет назад. В Москву явились руководители КПГ Брандлер и Тальгеймер и потребовали «вождя», в себе они не были уверены. «— Кого вы хотите вождем?» — спросили их. Они ответили — Троцкого. Ответ этот привел в бешенство Зиновьева. Как, его, председателя Коминтерна, немецкие коммунисты не захотели взять вождем?
Конфликт в Политбюро стал улаживать Сталин. Он выступил в роли миротворца, успокаивал, уговаривал. Нет, говорил он, мы не дадим ни Троцкого, ни Зиновьева, оба слишком важны, слишком нужны здесь, дома.
В Германию решили послать Пятакова, который считался правым, и Радека, который считался левым. Это была обычная большевистская практика — составлять делегации так, чтобы в них входили политические или личные противники. Кроме того, в Германию поехали все руководители ВЧК, знавшие немецкий язык: Уншлихт, Трилиссер и т. д.
В дни подготовки революции в Германии на заседание Президиума Коминтерна впервые явился Сталин, причем сопровождал его Дзержинский. Это — начало деятельности Сталина в международном революционном движении. Он не скрывал своего презрения к Коминтерну, считал его работников наемниками, называл Коминтерн «эта лавочка». Сталин не был одинок в своем отношении к Коминтерну и его деятелям. Прошло больше полувека, но я помню русское слово, которое употреблял один из руководителей «Рабочей оппозиции» А. Медведев, говоря о коминтеровцах «челядь», — ибо они всегда поддерживали «генеральную линию» против фракционеров. Нельзя сказать, что отношение это было неверным: Исполком Коминтерна доверял руководству ВКП(б) и всегда голосовал за решения, принятые Политбюро.
— Что вы знали о Сталине в 1923 году, что вы о нем думали?
Ничего о нем не думал. Как-то на конференцию ВКП(б) приехал из Франции мой близкий друг Амеде Дюнуа. В зале заседаний он стал меня спрашивать: «Кто такой Сталин? Говорят, что это важная личность?» Оглядевшись, я нашел среди делегатов ВКП Сталина и показал его: «— Вон тот, с усами…»
Сталин начал привлекать внимание. Я знал русские дела лучше других, ибо немного знал уже русский, были у меня друзья, знавшие французский, — Шляпников, Коллонтай, Сафаров. В Сталине я видел секретаря ЦК. А роль секретаря, даже генерального, я понимал как роль человека, отдающего распоряжения машинисткам, следящего за тем, чтобы гасили свет в помещениях.
— Что же случилось, каким образом произошло неудержимое восхождение Иосифа Сталина?
До Сталина секретарями ЦК были русские интеллигенты — Крестинский, Преображенский, Серебряков (хотя он был из рабочих). Они не переставали дискутировать, болтали, не отвечали на письма, не следили за выполнением решений. Сталин, возглавив секретариат, навел в нем порядок. Но, самое главное, Сталин понял роль и значение Учраспреда, который стал потом называться Орграспредом. Он понял, что от этого отдела ЦК зависела участь коммуниста, останется ли он на работе в Москве или его отправят в Астрахань, а то и в Туруханск. Когда приходилось голосовать за «платформы», то голосовали не за «перманентную революцию» или «социализм в одной стране», а за квартиру и должность в Москве либо Ленинграде. Помню анекдот, который тогда любили рассказывать. Отвечая на анкету, коммунист в графе «иждивенцы» пишет: жена, трое детей, теща, 300 тысяч английских горняков.
Противники Сталина считали важной идеологию, идеологические аргументы. Троцкий приводит в своих мемуарах запись из дневника своей жены Натальи Седовой: «Лев Давыдович вернулся с заседания Политбюро в поту». А чего он вспотел? Цитировал Маркса?
Сталин вел свою игру — старался быть хорошим секретарем ЦК, поддерживал тех, кто поддерживал его. Троцкий не скрывал своего презрения ко всем. Сталин понял, что, кроме кучки идеалистов, существует большинство, которое думает прежде всего о том, чтобы хорошо жить.
— Когда, по-вашему, Сталин понял, что может стать Хозяином партии и страны?
Когда победил Троцкого. После этого все стало возможным.
— Последний вопрос, который я хотел бы вам задать, — это вопрос о Ленине, о доле его ответственности в достижении Сталиным высшей власти, следует ли считать Сталина «незаконным» или «законным» сыном Ленина?
Прежде всего я хочу начать с того, что в Москву я приехал в эпоху, когда все менялось. Менялись вещи и люди. Когда я приехал, нэп был в полном разгаре. Открылось много магазинов. Как по волшебству, из разных щелей появились товары. Сухаревка кишела людьми и была полна продуктов. Появились частные издательства. Я встречался с анархистами, которых никто не трогал. Было объявлено о ликвидации ЧК (мы, французы, не могли предвидеть, что ГПУ не будет лучше). Ленин заявил: всерьез и надолго…
Ленин изменился, и были все основания надеяться, что это не конец изменений, что он учтет опыт минувших лет. Разве не говорил он: «Факты — упрямая вещь». Он менял свои взгляды и раньше. В апреле 17-го года он, как Плеханов и Мартов, думал, что русская революция будет буржуазно-демократической… Только в сентябре, убедившись в бессилии Временного правительства и нетерпении народа, недовольного войной, Ленин изменил взгляды. Фактически он принял точку зрения Троцкого о перманентной революции. Об этом писал Иоффе в своем предсмертном письме.
Ленин снова изменился после Кронштадта. И в конце своей жизни он задавал себе вопрос о дальнейших изменениях. Последние его статьи выдают растерянность. Мой друг д-р Гольденберг, который вместе с Семашко посетил Ленина в Горках, рассказывал, вернувшись в Москву: «Ильич видит все очень ясно, он знает, что ничего не действует, но он не знает, что делать».
Изменился и Троцкий. Вместо того, чтобы, как он это делал до 1917 года, пользоваться своим интеллектом, он старался адаптировать псевдомарксизм Ленина, марксизм примитивный, анемичный, скелетоподобный, стерилизующий живую мысль. Он понял, что революция сделана партией, что режим держится только на партии, что партия — дело рук Ленина. В связи с этим при всех обстоятельствах он ищет «классовое» объяснение. Это его и погубит. К тому же, его деятельность на посту наркомвоенмора, его военные успехи отравили его отношения с людьми: он был убежден, что все трудности, всякое сопротивление можно разрешить одним словом: расстрелять! Его доктринерство превратилось в догматизм и помешало ему понять, что произошло после смерти Ленина. Он считал, что все объясняется влиянием кулаков, потом бюрократии, когда в действительности Сталин собрал настоящую банду, лишенную каких бы то ни было принципов и решившую ценой любых человеческих жертв сохранить власть. Со всеми ее привилегиями и преимуществами. Троцкий этого не понимал, что равнялось самоубийству.
Менялся и Сталин по мере того, как расширялся объем его функций, а одновременно росла власть. Ленин ценил умение Сталина навести порядок в секретариате. Но прежде всего Ленин и Троцкий, теоретики террористической диктатуры, охотно отдавали Сталину, представлявшему Политбюро в коллегии ВЧК, роль исполнителя кровавых дел, зная, что у него рука не дрогнет. Равнодушный к теории, нахватавшийся терминологии ровно настолько, чтобы знать язык, на котором говорили в Политбюро и ЦК, вооруженный всей мощью партийного, то есть государственного аппарата, включавшего Оргбюро, Учраспред, Рабкрин, ГПУ, имевший возможность как угодно интерпретировать «марксизм-ленинизм», превращенный в официальную и догматическую религию, Сталин постепенно достиг высот, на которых от «успехов» началось у него головокружение, превратившееся в конце в паранойю.
Необходимо, следовательно, имея в виду заслуживающие внимания факты, всегда учитывать, когда они произошли. Не забывая о том, что Сталин с детства нес в себе зачатки вульгарности, злобы, жестокости, пышно распустившиеся на службе безграничного честолюбия после получения незаслуженного наследства дела Ленина. Его превосходство над соперниками заключалось в способности не считаться со словами и умении спекулировать на человеческих слабостях, не отступая ни перед какими средствами. Таким образом он осуществил свое восхождение и упрочил свою тиранию в кругу всемогущей олигархии, созданной Лениным.
Троцкий подозревал, что Сталин ускорил конец Ленина, дав ему яд. Возможно, что это подозрение обосновано. В этом случае, однако, Сталин лишь выполнил волю Ленина. Я могу засвидетельствовать нижеследующий факт. В 1923 году, накануне предпоследнего кризиса болезни Ленина, я встретил Бухарина, пришедшего на заседание Исполкома Коминтерна. Он только что вернулся из Горок. Естественно, я спросил его, как себя чувствует Ленин. Бухарин не мог удержаться от слез. «Ильич, — сказал он, — просит, чтобы его убили. Он не перестает повторять: — Убейте меня, убейте меня». Смущаясь и выискивая слова, которые были бы мне (с моим книжным знанием русского) понятны, но не были бы излишне грубы, он дал мне понять, что Ленин ходит под себя. Поэтому-то он умолял: «Убейте меня». Бухарин, необычайно взволнованный, объяснял мне: «Ему стыдно… Ему стыдно». Я думаю, следовательно, опираясь на серьезный источник, что если Сталин прикончил Ленина, то сделал это по настоятельной просьбе своего учителя.
Бесспорно, Троцкий делит с Лениным ответственность за избрание Сталина на должность генерального секретаря, которая дала ему всемогущество.
Бесспорно и то, что без Ленина не было бы Сталина. Я не согласен, однако, с теми, кто ставит между ними знак равенства, кто называет Ленина вторым Сталиным. Разница между ними состоит в том, что Ленин был утопистом, готовым на самые ужасные вещи для осуществления своей идеи. Сталин был циником, который верил только в Сталина, который был готов на все и делал все — только для себя, для сохранения и увеличения своей власти, для удовлетворения своего чудовищного честолюбия.
Интервью взял Михаил Геллер
1980, № 22